Текст книги "Простое море"

Автор книги: Алексей Кирносов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

Пыльду шестьдесят лет. Из них двадцать он плавал матросом, пятнадцать – боцманом, и вот уже пять лет служит в порту береговым матросом. Уходить на пенсию он не хочет. Также, как раньше никак не мог уйти на берег. Он принимает концы приходящих судов, отдает концы уходящих и носит бумаги. У него всегда болит поясница и время от времени пропадает память.

Пыльд лезет в карман кителя, но в раскрытый тулуп забирается холод, и он поспешно запахивает полы. Некоторое время он раздумывает как быть и решает искать бумагу уже на «Нептуне». Там тепло и можно искать себе на здоровье, сколько хочешь. Он засовывает руки в рукава тулупа и, шаркая валенками по снегу, отправляется искать «Нептун». Пристально вглядываясь слезящимися глазами в силуэты судов, Пыльд обходит пустынные, тускло освещенные причалы и наконец видит могучий, похожий на гигантский утюг корпус.

– Вахтенный! – скрипуче зовет Пыльд, подойдя к трапу.

На палубе никого нет, и его зов остается без ответа. Подождав минут пять, выругав нерадивую вахту и сказав, что с такой вахтой можно украсть весь пароход, Пыльд решает забраться на судно. Он осторожно щупает ногой скользкий трап.

На палубу выходит Игорь. Может быть, у него шумит в голове коньяк и не дает спокойно сидеть в каюте. Может быть, интуиция подсказала ему что-то недоброе.

– Что тебе надобно, старче? – спрашивает Игорь взбирающегося по тралу Пыльда. Береговой матрос ставит оба валенка на палубу и, убедившись, что падение в воду ему уже не грозит, отвечает:

– Бумагу принес.

– Ну пойдем, почитаем, – говорит Игорь, берет старика под руку и ведет его в коридор носовых кают. Здесь Пыльд наконец раздвигает полы тулупа, стряхивает с воротника снег прямо на блестящий линолеум и начинает искать бумагу в карманах.

– А что за бумага? – интересуется Игорь, пока Пыльд обстоятельно ревизует содержимое четырех карманов ветхого кителя. На божий свет появляются два ключа, самодельная табакерка, носовой платок, карандаш, заточенный с обоих концов, обгрызенный мундштук, кривой боцманский нож с черной деревянной ручкой и затертые конверты с расплывшимися адресами.

– Синяя такая бумага, – объясняет Пыльд, рассовывая имущество обратно по карманам.

– А что в ней написано? – снова интересуется Игорь. Ему смешно. И немного жаль неопрятного старика, от которого пахнет махоркой и овчиной. Хочется дать ему три двадцать, чтобы он пошел и купил себе новый мундштук.

– Я не читал. Диспетчер сказал, чтобы отнести поскорее, – говорит Пыльд, погружая руки в карманы ватных штанов. Оттуда он извлекает лохматый кошелек, катушку черных ниток, обрывок газеты, полгребенки и завернутую в тряпочку горбушку.

– Что, нет бумаги? – укоризненно качает головой Игорь.

– Была бумага, – бормочет Пыльд, ощупывая свои бока. Потом он начинает засовывать в карман горбушку. Она больше кармана и не лезет. С трудом определив горбушку на место, Пыльд поднимает на Игоря растерянные, все еще слезящиеся глаза.

– А ты, старче, в сортир не заглядывал по пути?

– Что вы! – серьезно говорит Пыльд. – Как можно? Диспетчер сказал, чтобы отнести поскорее... Вдруг в его слабой памяти всплывает картина: ветер, сугроб и он, Пыльд, вытягивающий из сугроба валенки. В руке у него бумага, которая очень мешает...

– Идемте к диспетчеру, – говорит Пыльд, опустив голову. – Он должен знать, что написано в бумаге.

– Эх ты, романтик, – вздыхает Игорь, надвигает старику шапку на глаза и идет в каюту. Он приходит обратно одетый в плащ. Старый Пыльд еще больше согнулся и надевает рукавицы. Что-то шуршит в пальцах правой руки. Пыльд достает из рукавицы мятую бумагу.

– Вот! – радостно восклицает Пыльд, подает ее Игорю и улыбается.

Лицо третьего штурмана сразу становится серьезным и строгим. Вдоль бланка размашисто написано: «Аварийная». Игорь читает текст: «Терплю бедствие, Ш=59°14' сев., Д=23°32' вост. Нужна немедленная помощь. КМ Демидов». Ниже приписано рукой старшего диспетчера: «КМ Каховскому. Выйти указанную точку не позже 01.00. Докладывать место ежечасно. Круус».

Старый Пыльд продолжает улыбаться.

– Иди, болезный, – говорит Игорь. – Скажи диспетчеру, что за людьми послано и машина готовится. Он похлопывает Пыльда по плечу. – И никогда не теряй бумаги! Ибо от них нередко зависит поворот человеческой судьбы. Понимаешь? Эх, ничего ты не понимаешь, – вздыхает третий штурман, глядя на улыбающееся лицо Пыльда. – И в каком ты веке воспитывался?

15

Капитан Каховский взбегает по трапу, и, не заходя в каюту, поднимается в штурманскую рубку. Игорь отрывается от карты, на которую он только что нанес предварительные курсы, и подает ему аварийную радиограмму. Каховский внимательно читает ее, потом долго рассматривает карту.

– Когда начали готовить машину? – спрашивает он, не отрываясь от карты.

– В двадцать три тридцать.

– Кого нет на борту?

– Второго помощника и радистки. За вторым я послал матроса. Видимо, скоро придет.

– Откуда это видимо? – спрашивает капитан, разогнув спину и брякнув об стол металлическим транспортиром. После изучения карты он заметно помрачнел.

– Лееман мне сказал, где будет в это время.

– А радистка? – продолжает капитан задавать вопросы. Он думает о том, что хороший помощник давно бы рассказал все сам.

– Радистки нет дома. Я посылал. – Игорь разводит руками.

Капитан морщится. Можно идти в море без кого угодно, только не без радиста. Его заменить не может никто.

– Надо найти, – говорит Каховский. – Кто знает, где она может быть?

– Только я. Разрешите мне сходить за ней. Капитан некоторое время смотрит на своего третьего помощника с удивлением.

– Вам незачем отрываться от дела, – наконец говорит он. – Пошлите матроса. Я удивлен, почему вы не сделали этого раньше.

– Нельзя, – мотает головой Игорь. – Я не знаю адреса. Могу найти дом только по памяти.

– Передайте матросу все, что хранит ваша память, и он найдет дом не хуже вас.

– Я не стану передавать матросу, – мычит Игорь, краснея. Голос его спускается на басы. – Я должен пойти сам.

– Сами вы, Игорь Петрович, будучи вахтенным помощником капитана, никуда не пойдете. Если желаете, я могу снять вас с вахты за неисполнение моего приказания. Конечно, с определенными последствиями.

Игорь поворачивается к карте. Он не выполнил приказания капитана первый раз в жизни. Громко хлопнув дверью, капитан выходит из рубки. Несколько минут Игорь смотрит на карту. Серые, голубые и белые пятна колышутся у него перед глазами, сливаются и проникают одно в другое. На поверхности плавают цветные язычки навигационных огней. В рубку заходит старпом.

– Третий, получите выговор и немедленно отправляйтесь за Верой Владимировной. – Старпом усмехается. Он понял, в чем дело. – Вахту сдайте мне. Капитан на вас рычит.

– Плевать! – восклицает Игорь. Он чувствует себя подобно воину, получившему рану, но выигравшему битву. Через минуту Игорь сбегает с трапа и исчезает в клубящейся пурге.

16

Музыка кончилась, и кто-то стал вкрадчиво говорить на красивом и непонятном языке. Надо бы встать и выключить приемник, но Августу лень подняться. А Неле положила голову ему на плечо, закрыла глаза и делает вид, что ничего не слышит. На мгновение она вырвалась из цепких лап размышлений о своем возрасте. Почему-то приходят мысли о далеких южных пляжах и шоколадных детях с физиономиями, измазанными помидорным соком. Она чувствует головой сильное плечо Августа и слышит удары его сердца. Хорошо, когда есть сердце, бьющееся для тебя... Она открывает глаза.

– Я думал, ты спишь, – говорит Август. – Поди, выключи радио.

Неле покорно встает, поворачивает пластмассовое колесико и садится на кровать.

– Давай спи, – говорит она Августу, отстраняя его руки. – А то завтра чуть свет притащится твой пьяный приятель. Только сумасшедшие могут приглашать в гости в такое время.

– Иногда я доволен, что на меня не распространяются ваши умные правила, – бормочет Август, закрывая глаза.

– Дуракам легче, – вздыхает Неле. Сон прошел, и кончилось мгновение бездумья.

– Не действуй мне на нерв, – миролюбиво говорит Август и берет ее за руку. Через две минуты он уже спит. Рука его отпускает пальцы Неле. Она еще долго сидит, слушая, как за окном воет ветер. Ей жаль мгновения и хочется сбросить с себя что-то, тяжело ложащееся на плечи. Жизнь, кажется, была интереснее до того, как пришла любовь.

Резкий пронзительный звук заставляет ее вздрогнуть. Она не сразу соображает, что это звонок. Неле запахивает халат, идет в прихожую и, не спросив, кто там, открывает дверь.

– Мне нужен Лееман, – говорит широколицый молодой человек в запорошенной снегом шляпе. – Его вызывают на судно. Срочный выход.

– Пройдите и посидите здесь, – указывает Неле на соломенное кресло. – Я его сейчас подниму.

– Вы его жена?

– Почти, – говорит Неле, глядя человеку в глаза. Он не выдерживает взгляда, опускает голову и что-то мычит.

Неле проходит в комнату и начинает будить Августа.

– Угу, – ворчит он. —В чем дело, Неле?

– За тобой пришли.

– Гони в шею. – Август поворачивается лицом к стене.

– Тебя требуют на судно. Срочный выход. – Неле трясет его за плечо. Безвольное лицо Августа с оттопыренными губами вызывает в ней чувство, которое она боится назвать его настоящим именем.

– Не тряси меня, я не персиковое дерево, – стонет Август. – Сообщи этому пирату, что я завтра беру расчет.

– Хорошо. – Неле поднимается с кровати и подходит к двери. – Я сообщу этому пирату, что ты завтра берешь расчет.

Она открывает дверь. Август мгновенно садится на кровати.

– Но-но! – он поднимает кулак. – Я тебе сообщу!.. Скажи человеку, что я в момент. Как он выглядит?

– Скуластый, в шляпе.

– Боцман, чтоб его...

Неле подбегает к Августу и порывисто целует его лицо, плечи, руки. Он удивленно отстраняет ее.

17

Игорь не без труда нашел нужный дом на улице Старых Рыбаков, поднялся на последний этаж и позвонил, гневно размышляя о том, с кем он застанет сейчас эту лису. Он уже полчаса не называет иначе Веру Владимировну, и в его груди клокочет обида. Седая до желтизны, опрятно одетая старушка открывает дверь.

– Мне нужно Веру Владимировну, – говорит Игорь.

Сначала старушка смотрит на него исподлобья, потом глаза ее теплеют, и она проводит Игоря в комнату. Вера Владимировна стоит у детской кроватки с сеткой. На ней пестрое платье и какая-то странная, очень домашняя прическа. Она поворачивается к Игорю, и вид у нее немного растерянный. Игорь стоит молча, удивленный и потрясенный. Белокурая девочка лет трех встает на ножки, облокачивается на прут, поддерживающий сетку, и смотрит на Игоря круглыми темно-синими глазами. На лице у нее очень серьезное и даже несколько удивленное выражение.

– Ложись, Аленка, – говорит Вера Владимировна. – Дядя не к тебе пришел.

– А этот дядя – не папа?

Тихо звякнула посуда на столе. Аленка медленно переводит взгляд темно-синих глаз на Веру Владимировну.

– Нет, – говорит Вера Владимировна. – Папа не скоро приедет. Ты должна еще подрасти.

– Тогда я лягу, – задумчиво произносит Аленка, ложится, натягивает на себя одеяльце и поворачивается к стене. Вера Владимировна включает настольную лампу и делает Игорю знак, чтобы он выключил люстру. Игорь оборачивается, находит выключатель и гасит свет, а Вера Владимировна, накрыв лампу темной шалью, подходит к нему.

– Понимаете, в садике ей рассказали, что у всех детей должны быть папы. Вот она и волнуется. Наверное, выход в море?

– Да, – кивает головой Игорь. – «Аэгна» просит помощи. В час ночи выход.

– Да, пора идти. Я сейчас соберусь. Сядьте так, чтобы ко мне спиной. – Вера Владимировна указывает ему стул. Старушка, собрав со стола посуду, выходит из комнаты. Игорь садится и смотрит на детскую кроватку. Наверное, Аленка родилась уже после того, как тот погиб... А что это за старушка?

– Это ваша мама? – спрашивает Игорь.

– Нет, это его мать. Дочке здесь удобнее. Я ведь плаваю... Как вам удалось уйти с судна? Ведь вы на вахте.

– Да ерунда. Отпросился.

Скосив глаза, он видит, как Вера Владимировна натягивает длинный теплый чулок. Сердце начинает проделывать в груди какие-то не предусмотренные медициной кривые. Он никогда не мог подумать, что человеческая нога – это так прекрасно. Наверное, это совершенно особенная нога. Конечно, особенная, раз от такой красоты захватывает дыхание... Вера Владимировна замечает его взгляд, хмурится и показывает кончик языка. Игорь заставляет себя отвернуться, но это ему удается не сразу. Наконец она надевает пальто и говорит:

– Ну пойдем, штурман.

Игорь встает и, избегая глядеть на нее, выходит вслед за ней на лестницу.

– Как же все-таки вы удрали? – улыбаясь, спрашивает Вера Владимировна. – Может быть, без разрешения?

– С разрешения, – вздыхает Игорь. – Капитан влепил мне выговор за то, что я не хотел дать ваш адрес, но все-таки разрешил пойти самому. Он же не выйдет в море без радиста. Расчет!

– Ну разве можно так, Игорь Петрович. Ведь вы знаете, что Каховский ничего не забывает. Это мальчишество с вашей стороны.

Она хочет сказать еще что-то столь же укоризненное, но Игорь смотрит на нее такими ясными, влюбленными глазами, что Вера Владимировна останавливается и опускает руки. Он целует ее, не в силах оторваться и перевести дыхание, забыв о том, что она старше его на десять лет, забыв о ней, о себе и чувствуя только горячую силу, клокочущую в тесном для нее теле. И Вера тоже забывает о нем, о себе, о лестнице, потому что это ее первый поцелуй за три года. Думать можно будет потом... Наконец она отталкивает Игоря и шепчет:

– Сумасшедшие. Ведь нас ждут!

Они выбегают на улицу, в пургу, в перехлест вихрей, и даже всей силы стихии не хватает на то, чтобы охладить им лица.

18

Ровно в час ночи «Нептун» отходит от причала и медленно движется к выходу из порта, осторожно раздвигая тупым носом плоские овальные льдины. Красный и зеленый огоньки, обозначающие концы входных молов, проплывают вдоль бортов судна. Капитан Каховский резко опускает вниз ручку машинного телеграфа.

Старший помощник капитана Михаил Васильевич Гулин включает щелевую лампу над прокладочным столом и записывает время поворота. Капитан подходит к столу. Набросав несколько строк на листке бумаги, он отдает листок помощнику.

– Отнесите радистке. Пусть передаст Демидову.

В радиорубке тепло и по-домашнему уютно. Пахнет мандаринами, изоляцией, духами. Не убирая руку с ключа, Вера Владимировна оборачивается к старпому, на секунду замешкавшемуся у двери.

– Проходите, Михаил Васильевич. Все равно здесь уже напачкано.

Старпом протягивает ей листок.

– Есть связь? Надо передать Демидову.

– Пока есть. Они уже на камнях. Тише.

Гулин ждет, пока она кончит прием радиограммы.

– Они затопили трюм, – говорит наконец радистка, пишет несколько слов на бланке и протягивает его старпому. – Тут их координаты.

Старпом читает и кривит губы.

– Плохо. Нам туда никак не подойти. Ну, я пошел наверх.

– Как вы думаете, долго они еще продержатся?

– Трудно сказать. Смотря как сели. В конце концов «Аэгну» разобьет. Это вопрос времени.

– Как это ужасно, – вздрагивает Вера Владимировна. – Такое в двадцатом веке!

– Добавьте: во второй половине. Но двадцатый век, голубушка, наступил еще далеко не везде и не для всех, – криво усмехается старпом. – Ну, мне пора.

Он надвигает шапку и выходит из радиорубки.

19

Демидов почувствовал первый толчок ровно в полночь. «Аэгна» налетела кормой на камень. Ее подбросило, протащило днищем по грунту и стало бить бортом. Все произошло в одно мгновение. Демидов медленно перевел ручку телеграфа на «стоп». Теперь, когда потеряны оба якоря и судно сидит на камнях, машина уже не нужна.

– Осмотреть трюм! – кричит он беспорядочно движущимся огонькам на палубе. Огоньки – это фонари в руках матросов. Они собираются к середине судна. Демидов жадно ловит звуки, стараясь по ним определить, что происходит впереди. Он слышит грохот уключин, злые окрики боцмана, тяжелую божбу матросов. Он слышит зловещий скрип досок обшивки, стоны и бормотание радиста, сломленного морем. Только рев ветра проходит мимо его сознания. Демидов не слышит ветра. «Аэгна» стучит днищем о камни каждый раз, когда ее подбрасывает волна. Демидов уже вошел в ритм ударов, и перед толчком все его тело напрягается, как бы готовясь к прыжку, а сердце останавливается, будто ждет удара о камень, после которого оно или разорвется, или снова начнет лихорадочно биться. После удара Демидов расслабляет мускулы и несколько секунд, которые отпускает ему неумолимый ритм моря, смотрит во тьму невидящими и осыпаемыми водяной пылью глазами. В эти секунды он рычит зверем от обиды за бессилие человека перед слепой силой стихии. Пятнадцать человек, работая без минуты отдыха, могут только ненадолго отсрочить гибель судна и свою гибель. Здесь невозможно даже спастись на шлюпках. Их немедленно расколотит о камни вместе с людьми. Единственный шанс на спасение – спасение судна. Впрочем, это старый закон моря...

На мостик забирается боцман.

– Капитан, на тридцатом шпангоуте лопнула обшивка, – кричит боцман. – Мы ее кое-как подкрепили и заткнули щели ветошью. Еще такой удар – и все полетит к чертям!

«И так уже полетело все к чертям», – думает Демидов.

– Как там спасатель? Все еще чешется?

– Вышел! – кричит Демидов в ухо боцману. – Только это – обезьянский труд. Ему не подойти. Он здесь сядет!

– Капитан! – кричит боцман. – Затопи трюм!

Еще удар потрясает судно. Капитан и боцман хватаются за поручни.

– Затопи трюм! – повторяет боцман. – Сядем на камни, и нас не будет так колотить!

– Уже думал! – кричит Демидов. – А если тут яма? Утонем сразу!

– Сразу – лучше! – кричит боцман и долго в полный голос ругает ветер, его бабушку, мать и шестнадцать колен потомства.

– Зови механика! – кричит Демидов, напрягаясь при очередном ударе. – Но если утопим людей... – Он подносит кулак к носу боцмана.

– Все равно нехорошо! – орет боцман и скатывается с мостика.

Не оборачиваясь, Демидов чувствует, что сзади подошел механик.

– Будем притапливаться, – говорит Демидов. – Сейчас я уберу людей из трюма, а ты открывай кингстоны на оба борта.

– Ты в уме, капитан? – громко интересуется механик. Ветер срывает с него фуражку и уносит в темноту. Механик хватается за голову. – Хорошая была фуражка, – говорит он.

– Не будешь форсить в следующий раз. Шапку надо надевать в такую погоду. Открывай кингстоны. Сядем на камни и переждем ветер. А там нас снимет Каховский.

– Думаешь, поможет? А ты все взвесил?

У механика – высшее образование.

– Какое твое собачье дело, о чем я думаю! – орет Демидов. – Открывай кингстоны!

Слышно, как трещит обшивка. Или это только кажется? Разве услышишь что при таком ветре?

Через три минуты «Аэгна» начинает медленно погружаться. Удары о камни становятся чаще и резче. Вдруг шхуна стремительно валится на левый борт и, проскрежетав по камням, застывает накренившись, с задранным носом. Демидов в изнеможении приваливается к поручням. Ударов больше нет.

Демидов слышит рев ветра и чувствует, как смертельно устал. Липкая одежда давит на плечи и сковывает движения. Он спускается в каюту и сдирает с себя мокрые тряпки. Без стука заходит радист. Увидев голого капитана, останавливается у двери.

– Входи. Чего принес?

– «Нептун» прошел Сарген. Запрашивает координаты.

Демидов молчит.

– Запрашивает координаты и состояние судна, – повторяет радист.

– Каховский сюда подходить не станет... Впрочем, ладно, передай, что сидим на камнях. Пеленг на Койракаллио сто шестьдесят градусов. Дистанция – миль пять. Пусть попробует, если ему не хватает приключений.

20

Проспав два с половиной часа и выпив полчайника крепкого до горечи чая, Август Лееман отправляется стоять вахту.

Все та же чернильная тьма. Тот же колючий снег. Только ветер стал тише. Море уже не треплет «Нептуна», как злой пацан малого щенка. Он методически кладет его по два раза в минуту на каждый борт.

Август заходит в рубку, и его слепит тусклое освещение компаса. В рубке тепло и удивительно спокойно. На ящике с ракетами сидя дремлет Каховский. Между переборкой и штурвальной тумбой статуеобразно застыл рулевой. Старпом приник к экрану радиолокатора и не замечает появления второго помощника. Август подходит к прокладочному столу, включает лампу и внимательно разглядывает карту. По ломаной линии курса, по наспех стертым резинкой радиопеленгам, по ромбам определений, которые никак не хотели ложиться по одной прямой, он мгновенно представляет картину тяжелой вахты старпома. Не видно ни одного маяка, хотя судно идет в семи милях от берега и маяков здесь много. Гулин определяет место радиопеленгатором каждые двадцать минут. Но точность радиопеленгования невелика. Он не доверяет полученным точкам и включает радиолокационную станцию. Следуют точки, полученные по расстояниям до береговых объектов. Им можно верить больше, и штурман подправляет курс. От острова Суури поворот на зюйд-вест. Здесь ошибка в полмили может поставить спасатель в положение вопиющего о помощи. Кругом камни, рифы, мелкие островки. Определения следуют через каждые пять минут. Теперь ветер дует прямо в борт.

Гулин уточняет угол дрейфа. Пять определений следуют почти подряд. Новый курс. Ветер начинает слабеть. Снова появляется дрейф, снова другой курс, снова штурман выводит судно на верную дорогу. Все это понятно Августу, хотя Гулин не сказал еще ни одного слова.

– Погодка-то вроде сдает, а? – говорит Август, подойдя к старпому.

– Семь баллов, – отзывается Михаил Васильевич. – Ветер заходит на вест. Похоже, что ему осталось жизни часа два-три. Нам везет.

– Плюньте три раза и сдавайте вахту. Дайте-ка я посмотрю, как мы чешем.

– Поглядите, а я пока подобью журнальчик, – говорит Гулин и уступает Августу место у радиолокатора.

Август наклоняется над экраном и вчитывается в картину пульсирующих пятен света. Продолговатое пятно в шести милях слева – берег. Берег отлогий, потому что края пятна размыты. Несколько маленьких пятнышек около него – прибрежные островки и камни. Точка в трех милях справа – судно. Может быть, это пограничники. Может быть, рыбак, возвращающийся из Атлантики, а может быть, и транспорт, капитан которого, болея за план, не захотел переждать шторм и теперь идет подальше от берега, чтобы не угодить на прибрежные камни. Как инженер, читая чертеж, видит машину, так штурман, глядя на экран радиолокационной станции, видит живую поверхность планеты.

– Михаил Васильевич, поглядите по карте, что у нас в пятнадцати милях немного слева?

– Берег Койракаллио. Дайте-ка... – Гулин отстраняет Августа и долго глядит на экран. – Он самый. Где-то там сидит Демидов.

– Сидит ли еще?

– Сидит. В три двадцать давал радио. Сволочные здесь места. Почаще определяйтесь. Ну, желаю.

Гулин пожимает Августу руку и выходит.

– Сколько до Койракаллио? – спрашивает Каховский, не поднимая головы.

– Четырнадцать.

– Скажете, когда будет восемь... Черт его знает, как к нему подойти, – ворчит капитан, и Август спрашивает себя: «Дремлет он или обдумывает, как подойти к Демидову?»

21

Ветер не больше пяти баллов. Уже не каждой волне удается перехлестнуть через палубу. Волны разбиваются о высоко задранный правый борт. На палубе работают матросы. Они скалывают лед, готовят скобы, бросательные концы, стропы, кранцы. Боцман приказал посыпать палубу песком, приготовить обе ручные помпы и спустить шланги в трюм. Боцман напряженно думает: не забыто ли что, не придется ли в самый критический момент сломя голову мчаться в подшхиперскую за каким-нибудь ломиком, чекой или свайкой?

Капитан Демидов, переодетый в сухое и снова вымокший до нитки, сидит в радиорубке. Перед ним – стопка бланков. Это радиограммы из пароходства и от Каховского. Среди них попадаются почти лирические: начальство выражает уверенность в благополучном исходе и пытается оказать поддержку. Одна радиограмма не соответствует никаким правилам радиообмена между судами: «Василий, держись. Подойду. Оставь минимум воды трюме. Каховский». Демидов прочитал ее больше ста раз. И читает еще. Он приказал выкачать всю лишнюю воду из трюма, оставив ее ровно столько, сколько нужно для того, чтобы «Аэгна» не поднималась со своего каменного ложа.

– Надо попробовать самим сняться, – скрипит радист. Глаза его лихорадочно блестят. Губы белые, потрескавшиеся, сухие. – Ветер стихает. Надо откачать воду и уходить.

– Ты бредишь, – говорит Демидов, не отрывая глаз от радиограммы Каховского.

– Почему брежу?

– Ну, откачаю я воду, – терпеливо объясняет Демидов, – надо сразу давать ход. А под винтом – камни. Так?

– А-а... Боитесь винт поломать.

– Не боюсь, дурак человек. Не хочу ломать его без толку!

Он поднимается со стула и идет на палубу. По накренившейся скользкой палубе можно идти только придерживаясь руками за штормовой леер. Волна подкатывается под ноги, заливает капитана по колени. Опять полные сапоги воды. Демидов даже не чертыхнулся. В тусклом свете пиронафтового фонаря перед ним маячат фигуры работающих матросов. Они-то уж мокры по самую шею. Все знают, что судно на камни сажает капитан. А снимают его с камней матросы. Если у капитана есть совесть, ему мучительно стыдно смотреть матросам в глаза. Демидову трудно встречаться глазами с матросами. Даже с боцманом, который должен понимать, какая малая доля вины лежит на капитане. Но он преодолевает стыд, уверенно идет на бак, проверяет сделанную работу и сурово говорит с матросами.

Мысль, которую он гонит от себя уже пять часов, гложет его мозг. Помощник... Он выпускает из рук штормовой леер и, балансируя, идет по обледеневшему склону палубы. Подходя к кормовой надстройке, он замедляет шаги. Нет. Судьба бережет его. Для какой радости?.. Капитан открывает дверь рубки. Громадная черная гора переваливается через борт и стремительно катится вниз по палубе.

– Опоздала на три секунды! – упрекает Демидов волну и заходит в рубку.

22

– Восемь миль до Койракаллио.

– Прекрасно.

Каховский, не торопясь, встает с ракетного ящика и подходит к столу.

– Значит, вы так идете? – спрашивает он, уперев палец в последнее определение на четыре тридцать.

– Считаю, что так.

Капитану нравится, что Лееман никогда не говорит уверенно: «Да, я так иду». В море очень редко можно быть в чем-нибудь уверенным. Уверенные в себе штурманы чаще других забывают о контроле и терпят аварии.

– Пора спускаться под ветер, – говорит Каховский. – Возьмите двадцать градусов влево. Август меняет курс.

Каховский ложится грудью на стол и подзывает его к себе.

– Ну-с, начнем думать, – предлагает Каховский и берет карандаш. – Демидов сидит вот тут. – Он рисует кружок у начала рифа. – Подходить сюда, имея осадку пять метров...

– ...может решиться только сумасшедший...

—...очень опасно, – заканчивает Каховский. – Допустим, мы решили подходить. Полагается делать это против ветра.

– Для этого надо перепрыгнуть через риф.

– Значит, придется подходить или прямо по ветру, или под малым углом к нему.

– Лучше прямо по ветру.

– Почему это лучше? – спрашивает Каховский и тут же отвечает: – Вы правильно догадались, что при подходе мы можем застопорить ход, ветер сам поднесет нас на нужное расстояние, и нам останется только немного подрабатывать машиной, чтобы удерживаться на месте. Еще лучше – отдать якоря, развернуться против ветра и приспуститься на канатах. В этом случае все равно придется подрабатывать машиной. Явный риск поломать винт.

– Так и придется сделать, – говорит Август. – Но разворачиваться там страшно. Кругом камни. И вообще – это безумие. Мы сядем как пить дать.

– Это риск, – соглашается капитан, – и я вам объясню, почему я на него иду. Демидова каждую минуту может разнести в щепки. В результате – гибнут пятнадцать моряков. Даже если мы сядем около него – мы спасем людей. Нас не разобьет.

– Да, нас не разобьет... Но сидеть все равно не хочется.

– Ну, это лирика, – говорит Каховский. – Готовьтесь к худшему. Даже к пробоине. Так и предупредите боцмана. Значит, попробуем подойти на кабельтов, развернуться и отдать якоря. Будем спускаться на канатах.

– Трудно пока сказать, что будем и как будем, – усмехается Август. – У Демидова осадка три метра. У нас пять. Мы можем сесть, не дойдя до него полмили.

– Не думаю, – возражает Каховский. – Там приглубый берег. Изобаты идут близко друг к другу. Если не споткнемся о камень – все пойдет согласно плану.

– Ракета слева! – громко докладывает рулевой. Каховский и помощник мгновенно приникают к стеклам. Тусклый огонек выписывает дугу в черном небе. Гаснет. Возникает второй огонек и тоже спускается к морю.

– Дистанция полторы мили, – говорит Каховский. – Играйте аврал, Август Эдуардович. Третьего – на мостик. Старший и вы – на корме. Приготовить брашпиль и буксирную лебедку. Стравите метров тридцать буксира с барабана. Не забудьте передать в машину, чтобы отливная помпа была в полной готовности. Со шлангами. Один матрос все время на связи со мной. Капитан берет Августа за плечи.

– Главное – больше инициативы. Мы должны снять этих парней во что бы то ни стало!

23

Капитан Демидов с фонарем облазил форпик, машинное отделение, кубрик и каюты. Воды нет нигде, кроме трюма. Судно прочно застряло в камнях. Пока все благополучно, если это можно назвать благополучием... Он снова выходит на палубу. Что-то переменилось. Демидов ходит по палубе и долго не может сообразить, что же не так. Догадка бьет по голове, как молотом: «Аэгна» ползет! Волны, разбивающиеся о задранный борт, сталкивают ее с пологого камня, и она медленно, сантиметр за сантиметром, сползает в пучину. Демидов ложится животом на фальшборт и видит воду в метре от своего лица. Вспоминается картинка из какой-то книжки: погружающееся в воду судно и мачты, облепленные людьми...

На мачтах в лучшем случае спасутся шесть человек. А остальные девять? Демидов поднимается. Рядом стоит боцман.

– Фокус не удался, – говорит Демидов. – Ползем.

– Как ползем? – Боцман перегибается через фальшборт. Волна катится по палубе и накрывает его с головой.

– Ползем. И вроде быстро ползем. – Боцман выпрямляется и сплевывает соленую воду.

– Не так уж быстро. На пару часов еще хватит, если этот камень не обрывается где-нибудь резко. Не повезет, так и на грунт не сядешь по-человечески! Верно, боцман?

– А если откачать воды?

– Поползем еще быстрее. Надо лежать и не рыпаться.

– Тоже верно… Где этот бог морей? В Швецию он попер, что ли?

– Вот он.

Демидов показывает рукой на едва заметные белый и красный огни.

– Капитан! – кричит радист, выбегая из рубки. Он падает на скользкой палубе, подкатывается под фальшборт, поднимается, снова падает, и большая волна накрывает его. Когда волна уходит, он встает. Мокрый, жалкий, замерзший. С губы течет кровь. – Капитан, радиограмма от Каховского, – говорит радист и разжимает кулак. На ладони у него комок мокрой мятой бумаги.