Текст книги "Земля заката (СИ)"

Автор книги: Алексей Доронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Они шли по залу. Может, Юхо и был не очень расторопным, но Саша с трудом за ним мог угнаться. А за Скаро и подавно. Оба они были тут как рыбы в воде, а Младший постоянно спотыкался, запинался. Пол был неровный и мокрый. Он задел одну из вагонеток, и она покатилась. Еле остановил.

Все было дребезжащее, неказистое, явно сделанное на живую нитку или работающее уже сто лет без ремонта. Вот тебе и европейское качество. Впрочем, странно, что вообще хоть какие-то корабли еще держатся на плаву и могут что-то перерабатывать. Видимо, их ремонтируют буквально на ходу, а в портах латают, чем придётся.

Под ногами хлюпала жижа.

– Смотри, как насвинячили. Пол тоже надо прибрать. Этим ты и займешься. А мы полезем в чаны.

Непонятно, жалеют они его или поручают самое тяжелое. Или боятся, что новичок что-нибудь испортит.

– Ну, теперь ты видишь, что мы простые трудяги, – продолжал бородатый. – Нет, конечно, если какое-то судно удачно подставится… можем и нагнуть, забрать лишнее. Но вообще мы не крысы и обижать тех, кто не провинился – не по нашим правилам.

Вот как. Выходит, даже тут Понятия чтут, хоть и называют по-другому. Удивительно, что Понятия оказались более живучими, чем христианская этика. Может, потому что были более древними, несмотря на разные названия у разных народов.

– Эге. Выглядишь разочарованным, фантазер?

Похоже, от молдаванина не скрылось, что Младший действительно в глубине души подозревал, что корабль непростой. И только выдает себя за мирный.

– Думал, тебе нахлобучат рогатый шлем и пошлют на нос драккара, штурмовать города, топить корабли, насиловать женщин? Или в другом порядке? Нет, паря. Твоя судьба другая. Тебя ждет селёдка. Много селёдки. А пока бери долбанный вантуз, проволоку и прочищай эти сливные отверстия в полу от чешуи. А потом убирай тут все вёдрами как золушка. У нас много работы. К началу новой смены тут должно быть, как в операционной. Слышишь шум?

Младший только сейчас понял, что из-за поперечной стены доносится через равные промежутки лязг, будто там катается что-то тяжелое, а еще слышно бульканье.

– Снаружи новую партию поднимают со дна. Пока она еще не знает, что её ждет. Но скоро будет балтийская сельдь, пряный посол, м-м-м. Вкуснотища. Но это высший сорт, ее всю продадут на берег бюргерам. Нам такое не по карману. Мы едим некондицию.

– А если ее не успеют продать?

– Такое тоже бывает. Хотя капитан звереет от этого. Тогда она испортится и ее выбросят за борт. Морозильная установка не работает. Мы или солим рыбу на месте, или съедаем. Или выкидываем. Коптить или вялить тоже пытаемся, но мизерными объемами. Соль мы берем с берега.

– Не отвлекаемся. Трепаться будете потом! – услышали они усиленный динамиком голос мастера Кнута.

И это было только начало... Работы действительно оказалось очень много, первый день показался Саше бесконечным.

Скаро научил его за день многим правилам, относящимся к любой работе, которые Младший до сих пор не знал, дожив до взрослых лет.

Например, – лучше сделать плохо, чем никак. Или что такое «ИБД» – имитация бурной деятельности, и почему она так важна, когда начальство смотрит – пусть даже через камеру.

И как понять, что на тебя нагрузили слишком много? Не по тому, что у тебя через час работы вся спина в «мыле». А по тому, что просто не успеваешь сходить в гальюн. Так тут назывался туалет.

Как оказалось, работать надо будет «8+4» – восемь часов смена и еще четыре вахта. Остальное – отдыхай, как захочешь, но, скорее всего, тебе захочется спать.

Иногда, если случится аврал, работать придется еще больше. Сказать, что Младший был всем этим опечален, значило ничего не сказать.

Глава 2. Команда

После смены им дали целых пятнадцать минут, чтобы помыться довольно холодной, похоже, забортной водой. Чуть подогретой, но дай бог, если прошедшей хоть какую-то очистку. И брусок серого мыла, крохотный, символический.

Душевая была разделена такими же символическими перегородками, закрывавшими человека от силы наполовину. И чертов душ никак не хотел работать как надо: вода текла или слабой струйкой, или наоборот, ливнем, часть из которого горячая, а часть ледяная. Данилов боялся сломать ручку переключателя. Стоя на железном полу – еще более холодном, чем кафельный – чувствуя себя загнанной лошадью, он трясся.

Он обогнал своих напарников в коридоре, когда те остановились и разговорились с кем-то из норгов. Младший хотел помыться побыстрее, поэтому разделся быстро. Самоуважения хватало не держаться как щенок за тех, к кому его приставили. Чтобы не казалось, будто он ищет защиты. Защищаться надо самому.

Он слышал их голоса на противоположной стороне помывочного зала. Вернее, только голос Скаро, который что-то рассказывал на своем румынском английском. Иногда реплики прерывались взрывами чужого рыкающего хохота.

В основном в огромной мойке разговаривали на норвежском. Русская речь и английская «лингва-франка» терялась на фоне варварского наречия викингов.

И сами они были тут. Здоровенные и в чем мать родила. Какая-нибудь девушка, увидев такое, могла бы в обморок грохнуться. Впрочем, ее тогда, наверное, ждала бы незавидная судьба.

Младший хотел побыстрее закончить дела и свалить. Только интроверт поймет, почему.

Намылился, смыл с себя грязь и рыбную вонь, быстро прошел до выхода, там вытерся грубой тряпкой, которая когда-то могла быть полотенцем.

Неуютно находиться в окружении голых иностранцев. Когда не понимаешь шуток, но слышишь, как они гогочут в своих клетушках и чувствуешь, что они говорят друг другу какие-то скабрезности. Дружная колония тараканов, которая поселилась в Сашиной голове, не любила, когда на него смотрят, даже полностью одетого… А пройти его дорогой и не заполучить в компанию к этим «пассажирам» еще и новых было невозможно.

Может, это паранойя. Но он готов был, если надо, отбиваться кулаками, ногами… больше-то нечем, даже завалящей железяки не найти. Впрочем, никто не проявлял агрессии. Только один здоровый жлоб, чуть не столкнувшись с ним в проходе, произнес несколько слов, в которых было много звуков «ш» и «р». Голый голиаф прыснул от смеха, видя, как Александр дернулся, чтобы избежать столкновения.

Когда Младший примерно пересказал эту фразу Скаро, тот перевел с норвежского.

– Он сказал: «Чувак, не нервничай. Ты не в моем вкусе». Да не ссы! Тут радужные редкость. Капитаном такое не приветствуется. Женщин не видим месяцами, но работа выручает. Ну и журнальчики.

При этих словах Финн хихикнул.

– Ничего, скоро заход в порт, – усмехнулся молдаванин. – Там оторвемся.

Младший выдохнул. Если уж он в ордынском лагере выжил, то стыдно бояться каких-то европейцев. Впрочем, на «зоне» в одном плане было спокойнее: все-таки там свои, русские, пусть и в наколках. Хотя там душевые похуже, и доступны только привилегированным заключенным. Но Младший был как раз таким. Не блатным, ясное дело, а «придурком». Но очень нужным ордынскому упырю-коменданту для ведения архивов и лагерной бухгалтерии. А как бы он иначе выжил?

Даже там он не смог приучить себя к мысли, что мытье – дело коллективное, а не интимное.

Робы стирали в прачечной по очереди. Имелся специальный график. Значит, и Младшему когда-то придется. Ну, не боги горшки обжигают.

Переодеваясь в чистое возле кабинки, Александр понял, как сильно болят у него руки. Кисти покраснели и распухли, их саднило, хотя серьёзных порезов не было. Наверное, несмотря на рукавицы, на кожу все же попадало слишком много соли. Ещё он ушиб палец об край одной из засолочных ванн, и тот ныл, как больной зуб. Может, сходить к коку? Нет, несерьезно. Засмеют. Само пройдет. И хорошо бы найти антисептик. Или чем ещё можно обработать руки?

После смены положен отдых. Пространство средней жилой палубы было разделено на комнатки для четырех-шести человек. Внутри их каюты (которую чаще называли кубриком) было хоть и тесновато, но почти уютно. Имелся откидной столик. Спальными местами были хоть и жесткие, с потрёпанными матрасами, но достаточно удобные раскладные койки. Еще тут был задраенный наглухо иллюминатор, из которого можно было увидеть только серую гладь моря.

Саша облегчённо выдохнул при виде помещения, где ему придётся прожить какое-то время. Он уже нарисовал себе в воображении что-то вроде казармы, где в подвесных гамаках спят двадцать, а то и тридцать матросов, туго набитые сюда, как селёдки в бочках. Ему случалось ночевать и в бараках, но там хотя бы была твёрдая земля.

Скараоско указал ему на свободную койку, показал куда сложить вещи – для этого имелась штука под названием рундук, по виду как из антикварного магазина. Младший замешкался с размещением, Скаро не стал ждать и сказал, чтобы тот догонял их и шел в «кантину», потому что через десять минут приём пищи. Румын ушёл вместе с еще одним чуваком, коротко стриженым парнем, которого звали Василий. Вроде он был мотористом.

Младший догадался, что имеется в виду столовая. Он довольно легко нашел дорогу, хотя никаких указателей на стенах не было. Просто надо идти туда, куда идут все, словно олени на водопой.

Его узнавали. И те, кто просто отметили новое лицо, и те, которые видели его в момент прибытия. Ему что-то говорили, а он кивал и вежливо улыбался.

Наконец, добрался до «кантины». Над открытой дверью табличка «Messroom», а Скаро, видимо, по привычке называл её по-сухопутному.

Большой зал оказался освещен чуть лучше, чем рабочие помещения. Тут стояли тяжелые столы, прикрученные к полу и крепкие металлические стулья. Под задницами таких здоровых лбов – обычные пластиковые сидения из обычного кафе быстро бы сломались.

– О, Александру! Проходи, дружище. Садись, – молдаванин придвинул ему стул, – Сейчас представлю тебя.

Он поднялся и заговорил на английском.

– Представляю вам нового члена команды. Это Александр. Вы не поверите, но он русский, из Петербурга. Мы подобрали его в море, где он болтался как... поплавок. Пробудет с нами… пока не отработает билет. Но, если ему понравится, останется тут навсегда.

Английским, да и норвежским Скаро владел так, что видно было – не по учебникам учился. Такой беглости можно добиться только через живую речь. Возможно, произношение хромало, но все его понимали.

Кто-то просто посмотрел на Сашу, кто-то кивнул, другие подходили пожать руку, называли свои имена.

Естественно, Младший не запомнил даже половины, да и тех завтра же забудет. У него было плохо с памятью на имена, голоса и лица, тем более, что многие тут выглядели, как братья – коротко стриженные, мускулистые, с рожами, будто топором вырубленными. Глаза холодных оттенков, ежик волос на голове (у тех, кто не лыс) – светлый. В общем, в одной стране таких называли истинными арийцами.

Впрочем, несколько славян тоже затесались. Подходя, они приветствовали его по-русски, хотя произношение было разным.

Скаро переждал, когда стихнет ажиотаж и снова попросил внимания. Он объявил, что хочет угостить всех пивом в честь своего прошедшего дня рождения, капитан разрешает. Народ обрадовано загудел. Толстый матрос в длинном фартуке – раздатчик еды и бармен в одном лице – шустро наполнял кружки. Раздались возгласы, видимо означавшие поздравления.

Наконец, все занялись своим пойлом. Похоже, алкоголь позволялся изредка и в умеренных количествах. В отличие от порции еды по расписанию – он был платным, за него отдавали свои кровные. Кроме таких случаев, когда от щедрот выставлялось. Это явно позволяло капитану-хозяину судна удерживать и возвращать себе в карман часть зарплаты.

Именно здесь Младший впервые увидел талеры. Монетки хорошего качества из серебристого металла, похожие на довоенные евро.

– Если ты ищешь клады, зачем тебе работать на рыбном судне? – спросил Младший, когда его оставили в покое.

– Временно нахожусь на мели, как контейнеровоз.

Мягкая и обходительная манера молдаванина, его умение заговаривать зубы – могли ввести в заблуждение. Характер он имел взрывной.

И через полчаса Младший в этом убедился. Скараоско рассказывал про поиск кладов с металлоискателем, про банковские хранилища и те опасности, которые могут ожидать в покинутых городах. Говорил про Трансильванию, про дворец Чаушеску в Бухаресте – огромный, как город, где осталась куча мин и ловушек от тех, кто жил там после Войны.

Тут раздался голос за соседним столом. Это был здоровый бритый мужик с пивным брюхом и длинными руками, как у гориллы. Тоже из русскоязычных.

– Да не заливай, трепло. Вы, цыгане, только в чужих рундуках клады ищете.

Моментально Скаро оказался стоящим на ногах, как тигр, готовый к прыжку.

– Тебе добавки, а?

– Проехали, Штеф. Я же шучу, дружбан, – со слащавой улыбкой длиннорукий сделал примиряющий жест. – Пис!

– Смешной парень. Сейчас и я пошучу. Вот тебе «пис».

Одним движением Скараоско схватил его же кружку и вылил пиво на бритую голову обидчика. Так аккуратно, что на соседей ни капли не попало.

– Говнюк! Вонючий румын…

– Румын. А не цыган. Но ты назвал меня вором. Отвечай за базар.

Соперник вскочил, оттолкнув стул, но Скаро уже ждал на свободном пространстве между столами.

Больше никто в схватку не включился, все образовали круг. Не вмешивались, но и не разнимали, подбадривая кто Скаро, а кто его оппонента. Разве что ставки никто не делал.

Видимо, тут так принято.

Младший тоже вскочил. Подумал, будет страшная драка.

Выдержка у бригадира была железная. Противник приближался, продолжая поддразнивать его всякой похабщиной, а вот обычно болтливый Скаро шел навстречу молча, чуть наклонив голову. Закатал рукава, так что стало видно татуировку с волчьей головой. Но стойки боксерской не принимал.

И вот они сошлись. Дальнейшее заняло доли секунды – уклонившись от размашистого хука, Скаро ударом левой достал недруга под подбородок, а потом правой в переносицу буквально усадил его на пол. Младший почти не заметил интервала между ударами.

Но оппонент не остановился, хотел реванша, хотя из носа текла кровь.

– Тебе пи..ц! Урою гниду…

– Иди, проспись.

– У-у-у, бля…

Видя, что свара сейчас продолжится, два дюжих норвежца разняли дерущихся, а еще один встал между ними. И так держали, пока те не прекратили попытки сойтись для нового раунда.

А после все снова уселись за еду, как ни в чем не бывало. Только побитый ушел, шатаясь как пьяный – хотя от поддержки соседей по столу отказался. Младший знал, что такие удары не полезны для мозга, хотя внешних повреждений не было видно. И расстались они точно не друзьями. Видимо, драки с участием бородача были не такой уж редкостью.

– Сам напросился, – бросил тот, садясь на место. – Это Толян, кочегар. Он вообще нормальный, но как выпьет, на нем бес едет… А я Штеф только для друзей. Мне нравится моё имя. По всей Европе звучит понятно. И когда я захожу в кабак, никто не знает, откуда я. Но я не из кочевого племени. Моя национальность – хороший человек. Вот так.

Младший делал вид, что внимательно слушает. Он знал, что с такими надо или быть товарищами, или держаться подальше.

– Хотя… черт возьми, почему я не Драгомир? – Скаро получил у бармена стакан чего-то крепкого, и, осушив его одним махом, заел куриной ногой. – Хотели же родители назвать… Скучное у меня имя. Вот брата вообще звали Милош. Но он умер в младенчестве. Так бывает.

Остаток трапезы прошёл в относительном молчании. Все только жевали. Похоже, напиваться никто не собирался, меру знали.

Молдаванин достал сигарету. Не привычную для Младшего самокрутку, а настоящую, с фильтром. Видимо, где-то такие штуки производились. Щелкнул зажигалкой. И задымил как паровоз. Саша отметил, как блеснули два золотых зуба.

– Я бросаю. Это у меня хорошо получается.

Остаток вечера прошёл без приключений.

*****

Потянулись дни.

Иногда посреди тяжелых будней выпадали минуты тишины и одиночества. Они вроде бы должны стать блаженством, но не были.

В первые дни на борту Младшего покусывало странное забытое чувство: «Ради чего это всё?».

Ради чего убиты те, кто попался на его пути?

Да, «они первые начали». Или, как Богодул – были подонками и мир без них стал только лучше. Но таких было немного. Других, если бы он им не попался, убивать бы не пришлось. Он сам прибрёл в Петербург, к чужим разборкам, где его никто не ждал и не звал.

Все эти мысли совпадали с непогодой и временным безрыбьем, когда можно было получить чуть больше часов отдыха. И в эти пасмурные дни он вспоминал свой путь. Военную тропу. Тропу огня, холода, свинца и крови.

Вроде бы нечего стыдиться. Следовал своему компасу. Было ли ему жаль если не ордынцев (хрен на них), то оборвышей и «бойцовых котов», которых он убил?

«Жаль» – неточное слово. Временами чувствовал… неправильность. И потом сам же корил себя за это ощущение. За мягкотелость, которая не пристала настоящему мужчине. Пролитая кровь казалась ему... пятном на запачканном белом пальто. В этом чувстве утраты чего-то важного – и Александр это честно для себя признавал – было больше горечи от утраченной чистоты, чем сочувствия к кому-то.

«Пусть это сделал бы кто-то другой», – таким был лейтмотив внутреннего диалога.

Выходит, привычка препарировать свои чувства, копаться в себе и по случаю себя казнить, никуда не делась. Но как он собирается выживать в мире, где всем плевать на такие мелочи?

Однако уже назавтра эти метания прошли от новых сверхнагрузок, которые обрушивались почти каждый день, как наковальня на голову.

Могли выдать наряд на что угодно, включая уборку чего угодно. Самым простым было мытье палубы. Палубу надо было не «драить» (скрести), а мыть. Снаружи её мыли из шланга, а вот полы (он мысленно продолжал звать всё по-сухопутному) в помещениях жилой зоны и в надстройке приходилось намывать часто, обычной шваброй.

Капитан был чистюлей, а боцман старался угодить.

В рабочей зоне в процессе работы «срача» разводилось больше, часть этого убирала смена за собой, прежде чем уходить. Но всё равно оставалось много, и это было противно: кровь, кости, кишки, чешуя, головы…

Однако такие задания были только небольшой приправой к основному. Главной была работа «на рыбе». «Король Харальд» был не просто кораблем, а настоящей плавучей фабрикой. Полный цикл включал в себя все этапы от подъема огромного трала со дна моря до засолки и упаковки.

Рыбу сбывали в портах в уже обработанном виде: в банках и бочках разного размера. Небольшая морозильная установка на корабле всё же стояла, но её мощности хватало для внутренних нужд, вроде хранения мяса для начальства. Хотя производить мороженные рыбные полуфабрикаты, наверное, было бы еще выгоднее.

Новичку доставалось только самое простое и грубое. Вначале Младший думал, что ему понадобится учиться год, чтобы успевать за другими. Но натаскался за неделю.

Уже на второй день его, со смешками и подначиванием, которые он не понимал, поставили на «конвейер». И там, перекатывая тележки по рельсам, он стер сапогом ногу до кровавых мозолей. Настолько много приходилось бегать. А вездесущая соль каждую смену разъедала руки.

Язвы и мозоли не проходили. Желание не беспокоить больные места толкало к тому, чтобы работать вполсилы. Однажды, заметив, как новенький нагрузил на тележку рыбы на четверть меньше нормы, бригадир сказал:

– Я тебя понимаю. Сам стараюсь меньше сил тратить. Но надо хитрить там, где такое не палится на раз. Снег растает – будет видно, кто где посрал. Сорвешь план – подставишь всю цепочку. Тебя быстро вычислят. Не выпорют, но оставят без зарплаты. А если будешь совсем дурака валять, то могут и выпустить. С лодкой в море. Как тебе лучше?

Кстати, лодка Сашина стояла, накрытая брезентом, на палубе, рядом с полубаком. Конечно, она была закреплена основательно.

Имущество не тронули, разве что всё оружие, включая нож, пришлось отдать в сейф на хранение. Под расписку. А вот ботинки так и не нашлись. Может, конечно, кто-то их утащил. Теперь уже не узнать. Скорее, на дне морском, где Губка Боб живёт.

Вскоре он уже допускал меньше ошибок, а к концу недели работал так, что ему казалось, что он ас. Конечно те, кто был в этом деле давно, справлялись лучше, но особого мастерства тут не требовалось. Количество, а не качество. А рыба шла тоннами.

Александр сроду не мог представить, что люди разных национальностей могут трудиться вместе.

Конечно, идиллии не было. Случались конфликты. Иногда и на него орали – на разных языках. Но ни разу просто так. Даже если сначала Младший не понимал – за что и почему.

Однажды Юхо толкнул его в плечо. Младший хотел возмутиться, но пригляделся и увидел, что неправильно укладывает рыбу и она вот-вот начнет сыпаться на пол. Один раз бригадир отвесил ему несильную затрещину. Тут у Саши тоже хватило ума не лезть в бутылку. Он разобрался, в чём косячит и больше так не делал.

Перед другими Скараоско всегда заступался за него. И всегда показывал, как исправить ситуацию, давал советы, а не просто отчитывал.

Коллектив показался Александру хорошим… насколько это слово применимо к грубым рыболовам. Более здоровым он был, не гнилым, как наемная гвардия Питера.

Сопливой теплоты не было, никто не стал бы делать за него чужую работу, легко могли послать на три буквы (на любом языке), если лез не вовремя или попадался под горячую руку. Но было понимание, что всё делают общее дело, даже если каждый тут не навсегда и может быть заменен. Не было ощущения, что любой только и ждёт момента, чтобы дезертировать, свалить, найдя место получше. Понятно, гарантией этого были редкие заходы в порты. А на лодке в тридцати милях от чужого берега совсем невесело.

Может, это была иллюзия. Но чувство команды тоже имелось. Даже без оружия в руках они были чем-то вроде боевого подразделения. Хотя их главным снаряжением были лопаты, вёдра, разнообразные черпаки. Впрочем, и оружие имелось, хоть и хранилось под замком.

Каждый мог всегда рассчитывать на помощь других, особенно если это шло на пользу всей «банде».

Нет, кроме своей бригады Александр ни к кому не набивался в друзья, да и его никто особо не тащил. Но не устраивали буллинг и моббинг. И на том спасибо.

А вот разузнать, откуда взялось название корабля он не смог. Ему ответили: в честь какого-то короля, который телефон изобрёл. Похоже, сами ни хрена не знали.

– Отбой! Эй, новенький, харэ! Шабаш! – бригадир тряхнул его за плечо.

С первого раза Младший не услышал долгий звук сигнала, настолько устал и в ушах звенело. А он и не заметил… хотя вначале восьмичасовая смена казалась вечной.

Никогда не видел столько рыбы. Да и не видел столько еды разом. И столько работы разом. Пахали почти без перерывов… формально полагались «перекуры» раз в пару часов, но это ни фига не соблюдалось, когда рыба «шла».

Зато разрешалось есть ее, сколько влезет – некондиционную, которая на продажу не годилась. И не очень ценных сортов. Дешевой было завались. И она портилась за считанные дни, если не засолить.

Все, что нельзя было переработать – сбрасывалось за борт. На корабле было несколько котов, которые боролись с крысами. Они тоже жрали в три горла. Но даже их усилий было мало. Крысы все равно откуда-то появлялись, будто самозарождались.

– Почему не отдадите излишки в одну из деревень на берегу? – спросил как-то Младший у Скараоско.

– Еще чего!

– Это потому что там на берегу русские?!

Младший смотрел карты и ему казалось, что они где-то на траверзе Калининградской области.

– Нет, дурачок. Там и ваши, и финны, и прибалты разные, и поляки дальше. Но никому ничего давать нельзя. Ты как будто вчера выбрался из одного места. Сделай людям доброе дело – и они подумают, что ты им должен. На первый раз устроят праздник. На второй скажут: «спасибо, но можно побольше и получше?». А на третий решат, что мы додики и будут ждать с топорами и ружьями. Убьют нас и заберут корабль. Попытаются, точнее. Поэтому лучше отдать рыбу тюленям. Они милые. Пока маленькие. А эти пусть сами ловят, не безрукие. Да, у них нет такого судна. Но это уже их проблемы. Нам оно не с неба свалилось. Капитан его по кусочкам собирал. А мы поддерживаем, бережём.

Но все-таки чуть позже Младший видел, как их катер подходит к берегу и оставляет на там тюки с рыбой.

– А эта деревня чем лучше? Почему их подкармливаете?

Они проплывали мимо деревни на небольшом островке.

– Они не опасны. Им недолго осталось.

Оказывается, в этой деревне жили только дряхлые старики. Младший еще по Питеру знал: на севере, в Карелии, таких тоже осталось немало. Где доживали пять, два, а иногда и один старик… или чаще старуха. Некоторые с самой Войны. Кто-то там родился, а кто-то ребенком или подростком с беженцами пришёл… И до сих пор живы! Древние.

«Если это жизнь… Но они не от мира, таким как мы среди них не место», – подумал Младший.

– Ты чё, это ж призраки. Они не опасны, – подтвердил его мысли Василий, который был в команде катера. – Пусть поедят.

Он рассказал, что когда они, оставив груз, отошли достаточно далеко, из леса показалась одинокая фигура. Кто это? Человек или дух?

Остаток того дня Данилов был под впечатлением. Бывают вещи страшнее, чем средневековая нищета или смерть от пули.

Первое время Младшего иногда тошнило, но в дальнейшем он адаптировался, и больше его не тревожил вестибулярный аппарат даже в сильную качку.

Тяжелый физический труд требовал больших затрат энергии. Поэтому есть хотелось вдвое против того, что требовалось раньше. Пища была грубая, но сытная. Её давали вволю. В судовой кладовке хранилось достаточно картошки, лапши, разных круп, солонины, сухарей. Для профилактики цинги использовали кислую капусту. А вот довоенных консервов не употребляли. Мол, себе дороже так рисковать. «Мертвая еда», называли их норги. Это на берегу есть хотя бы небольшой шанс, что тебя спасут, когда будешь лежать с раздутым животом или гадить со скоростью реактивного самолета. Здесь же, в море, сразу – капут и привет рыбам.

Через неделю Александр не мог смотреть на рыбу без омерзения.

А еще через пару недель… привык. Притерпелся и к рыбе в засолочных ваннах, и к рыбе в меню.

Тем более, что готовил ее кок весьма разнообразно – жарил, тушил, отваривал, делал уху. Соленая и копченая, предназначенная для продажи, тоже часто доставалась команде, когда имелись излишки. Либо кто-то ловкий из бригады мог притаранить несколько рыбин из «экспортной» партии.

Главной приправой была соль, а также лук и чеснок. Перец выдавался команде в крохотных количествах. Имелась и горчица.

Кормежка была бесплатная. Что очень радовало.

После бегства с Острова Младший остался с довольно легким рюкзаком да горстью монет и бумажек города, которого больше не было… по крайней мере в прежнем виде.

Зато отъелся и заматерел от тяжелого физического труда.

Работа была адская. Понятно, почему считалось, что риск утонуть для моряка – наименьший из возможных.

Медицинская помощь тут была символической. Немолодой сварливый кок-швед мог вправить вывих, зашить рану (и, судя по всему, ему это нравилось), дать настойку из трав от простуды или при болях в животе.

Боцман Борис Николаевич Родионов тоже кое-что умел. Однажды Саша видел, как он ловко наложил шину из подручных материалов (это были дощечки от тарного ящика) на сломанную руку молодого матросика, шкета лет шестнадцати. Потом дал ему выпить стаканчик спирта в качестве обезболивающего и разрешил сутки отлежаться. А после даже с такой рукой ему придется работать, выполнять труд, который по силам.

Но более сложные процедуры оставались за гранью возможного. И тогда судьбу больного или травмированного определяли высшие силы.

Осмотрев очередного пациента, вместо ответа о прогнозах кок иногда показывал на небо. И бормотал себе под нос что-то такое, что даже норвежцы с трудом разбирали.

– Шансы есть. Но всё в руках Господа, – переводил это боцман для русских. – А по-ихнему: «Хеер его знает».

Иногда Борис Николаевич лечил ушибы… подмором. Оказывается, и здесь знали это чудодейственное средство на основе дохлых пчел. Боцман брал крохотный лоскуток ткани, капал на него несколько капель подмора и прикладывал к синяку или шишке. У него имелся всего один флакон, который он очень берёг и не собирался разбазаривать на всяких «симулянтов». Увидев как-то Сашины распухшие руки, он принёс из баталерки банку с коричневой вонючей мазью, намазал язвы и велел Младшему ещё завтра и послезавтра зайти к нему. Как ни странно, эта процедура помогла, руки сначала сильно чесались, но очень быстро язвы затянулись молодой розовой кожей. Это тоже не могло не радовать парня. К тому же Скаро научил его, что надо делать, чтобы в перчатки попадало меньше соли.

Жизнь потихоньку налаживалась.

По вечерам свободные от вахты, у кого оставались силы и желание видеть себе подобных, собирались в кают-компании. Иногда делились по профессиональному признаку, иногда на национальные диаспоры. Но никогда не сидели вперемешку.

Темы были одни и те же. Вздыхали, что женщин нет, кроме белых медведиц на льдинах. На самом деле в этой акватории не встречалось ни полярных медведей, ни льдин, способных их выдержать. Для этого надо было обогнуть Норвегию. Но пошлые шутки на эту тему не иссякали. Да почти все шутки были скабрезными.

Часто жаловались на погоду. На то, что в прошлом году был лучше улов. На поборы береговых властей и обнаглевших пиратов.

Говорили и о политике. В основном эти разговоры вертелись вокруг конфликтов прибрежных городов друг с другом. Частенько упоминали Северный Легион, о котором Младший слышал еще в Питере. Оказалось, что это не банда, не страна, а военизированный орден. Его еще называли Нордическим Легионом. Ходили слухи, что в нем состояло минимум пять тысяч бойцов, не считая вспомогательных служб. Легионеры контролировали значительную часть Скандинавии и акватории прилегающих морей.

Относились к ним по-разному. Редко кто любил, многие видали в гробу, но большинство говорило, что они хоть какой-то порядок поддерживают, а до их появления было еще хуже.

У капитана и корабельного начальства (Младший про себя звали их офицерами, но норвежский термин не знал, да и в русском не был уверен) была своя кают-компания, но иногда боцман заходил в матросскую. Молча сидел, читал старые журналы и газеты да курил трубку.

В эти моменты он выглядел как Джон Сильвер из «Острова сокровищ».

Все сразу старались говорить потише, чтобы ему не мешать. Если же кто-то продолжал спор на повышенных тонах, он мог недобро глянуть, а то и постучать пальцем по столу. Спорщики сразу стихали. Когда Родионов бывал в хорошем настроении, мог рассказать историю. Но это были узкоспециальные байки, понятные только посвященным. Про морское дело, рыбу, технику. Младший слушал внимательно, старался всё запомнить, а непонятные вещи потом посмотреть в справочниках. Другим же, судя по всему, истории боцмана давно набили оскомину.