Текст книги "Земля заката (СИ)"

Автор книги: Алексей Доронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 24 страниц)

Пассажиров караванов, идущих из Свободного Ганзейского Города Гамбурга в другие земли, ещё «на берегу» уведомляли, что на время пути от них могут потребовать выполнять обязанности по оказанию помощи караванщикам.

Если повозка застрянет или выйдет из строя – то они могут стать грузчиками-носильщиками, перегружать поклажу или товары. Но если случится другая беда, то их могут привлечь и к обязанностям охранников.

Были в караване и настоящие секьюрити. Они гарцевали слева и справа от вереницы повозок, осматривая им одним ведомые приметы или следы. Свободные от дежурства – коротали время за игрой в карты. Во время выходов они натягивали на лица шарфы, на манер ковбоев. Может, для защиты от снежной пыли или холодного ветра. Заходя в тепло, к пассажирам, охранники пользовались тряпичными масками. Саше показалось, что в этом больше суеверия или «понтов», чем реальной профилактики от заразы.

Сразу после посадки, заняв своё место и осмотревшись, Александр приготовился к косым взглядам, к вопросам, откуда он, или даже проявлению неприязни. Он уже привык, что местные на раз вычисляли в нём славянина. Понятно, что за поляка или чеха не сойти, их тут много. Может, прикинуться югославом или болгарином… Нет, на первый же вопрос он скажет, как всегда, честно. Хотя после этого ответа раньше пару раз приходилось видеть выражение: «Оу, наверное тяжело Вам в жизни пришлось». Или слышать за спиной: «Раша из бэд», «Руссланд ист зер шлехт» в разных вариациях.

Но не зря говорят, «называй хоть горшком, только мой с порошком». Александр относился к странностям западников снисходительно. Всё же они были не так уж плохи. И, кроме трепотни за спиной, наездов не было. Никто не думал его обижать целенаправленно, все соблюдали правила, а друзей он и сам не искал.

Но здесь он решил, что сделает лицо попроще и будет поддерживать разговор, если к нему обратятся, а не сидеть букой, уставившись в окно. Всё-таки ему общаться с этими людьми несколько дней, и это не простая прогулка.

Все назвались, имя и место происхождения, и он назвался. И не заметил ни напряжённой тишины, ни угрожающего переглядывания. Спокойные благожелательные кивки и полуулыбки. Ну, русский и русский. Бывает. Всех тут гораздо больше интересовали свои собственные проблемы.

Когда караван остановился в первом из поселений, Младший вышел размять ноги.

Если городская беднота в разрушенных кварталах мегаполисов типа Гамбурга жила ненамного лучше, чем оборвыши из Питера, то деревни были вполне благополучные.

В этой, под названием Зеветаль, были и привычные дома из кирпича, и невысокие двух-трех этажные домики любопытной конструкции, которые Младший уже видел в Северной Европе. Она называлась «фахверк» и восходила, как ему сказали, к временам средневековья. Вертикальные и горизонтальные балки проступали наружу, как узор. А стены между ними заполнялись камнем, глиной, да чем угодно. Все строения чисто выбелены или выкрашены. Пряничный минимализм.

Младший не удивился бы, если бы оказалось, что им пять сотен лет. Коли так, то сколько они всего видели… Но их чинят, подновляют. И даже апокалипсис им нипочём. Впрочем, некоторые могли и после Войны построить в старом стиле.

Тут было кафе, где он купил яблочный штрудель. Штрудель, Карл! Ёксель-моксель, к нему даже подали сливки в вазочке и посыпали сахарной пудрой! Официантка была в переднике и чепце. Симпатичная.

Съел он и сосиску. Если в городе в районе порта этому самому популярному блюду больше подошло бы название крысиски, то здесь они были сочные и вкусные, явно недавно мычали или хрюкали. Баварские?

«Вот такие мы б едали, коль войну бы проиграли», – сложилось само собой в голове.

Ага. Держи карман шире. Будто он не знает, что бывает с теми, кто проигрывает войну.

Зимний пейзаж был просто великолепен и слегка напоминал о доме: равнины с редкими лесами, пологие холмы и перелески.

Земля эта называлась Нижняя Саксония, и тут жили, видимо, далекие континентальные родичи англосаксов.

Наверное, численность людей везде приблизилась к средневековой, но здесь плотность населения была всё равно больше, чем в Центральной России. А про Сибирь и говорить нечего.

Торговля в этих краях была бойкой. Вдоль шоссе вкопаны знаки с указанием расстояния до «живых» поселений. А на станциях вывешены на обозрение контакты ценных для путника услуг. Лекарь, кузнец, оружейник. Были даже «женские часики» в мотеле у дороги.

Вот уж он точно не собирался посещать «Весёлые дома». Не больше, чем кожевенные, шорные и кузнечные лавки.

Здоровенные битюги ровно тянули огромные автоприцепы, подчиняясь командам возниц. По большей части они шли, не отвлекаясь, будто заводные. Младший не слышал, чтобы они ржали. Лошадки добросовестно выполняли свою работу.

На длительных стоянках в поселениях лошадей «заправляли». Их поили и кормили овсом или сеном досыта. На кратких же остановках они развлекались, выкапывая траву из-под неглубокого снега с помощью мощных копыт. Скорость была, конечно, меньше чем у грузовиков, зато надёжность выше всех похвал.

То и дело попадались деревеньки, чьё название, выписанное витиеватым шрифтом на указателях, часто заканчивалось на «-дорф».

Симметричные, ухоженные сады, поля, декоративные заборчики.

В этих дорфах Младший видел ветряки небольшого размера и солнечные панели на крышах. Но активно тут жгли и уголь, и дрова, из труб живописно шёл дым. Промышленности, какую он видел в Гамбурге или северной Польше, не было. Наверное, она вся сосредоточена в крупных городах. Зато тут всё растет, судя по размеру полей и огородов, хотя земля не выглядит тучной – каменистая. И живности много. И детей. Больше, чем в городе.

Образы этих деревень с коновязями и барами, черными шляпами у мужчин-фермеров в старомодных брюках или джинсах, с фермершами в пёстрых платьях (которые он машинально называл сарафанами) вызывали в памяти фильмы про фронтир Дикого Запада.

Местные махали каравану, кучера им отвечали, был слышен то пересвист, то смех, то окрики. Во многих равнинных дорфах главная улица сразу выходила на Большую Дорогу. Заборов вокруг поселений не было, а если имелись, то символические.

Они проехали мимо нескольких поворотов от шоссе, возле которых висели знаки «проезд запрещен» и таблички: «город такой-то – временно покинут».

Города в Войну здесь почти не бомбили, но многие из них всё равно обезлюдели. От голода, морозов, отсутствия лекарств и других бед. Хотя выглядело всё так, будто люди просто выключили свет, закрыли двери и ушли. Кто остался живой – уехали в дорфы или в те города, где теплилась жизнь.

Необитаемые поселения с заколоченными окнами, аккуратно покинутые, встречались даже в шаге от автобана. Казалось бы, для сталкера раздолье… но, конечно, всё интересное уже давно собрано, по деревням лазят только совсем нищие, а крупные нежилые города поделены на зоны. Надо платить деньгу в магистрат ближайшего города, чтобы там работать старателем.

«Дикость какая! Это же ничейное?».

Впрочем, он уже не удивлялся, что тут даже руины прихватизированы.

Вначале, пока дорога шла по обитаемым землям, деревеньки попадались через почти равные промежутки. Если бы караван не останавливался в них по торговым делам, то время в пути уменьшилось бы втрое. Все они, и большие, и малые, были рады посетителям… здесь ходили всё те же талеры, и за плату можно было получить многое. Ну а в России, если едешь через глушь, то разве что у медведя можно попытаться купить медку или у разбойников их топоры.

В следующем городке, название которого не запомнилось, путников встречало придорожное кафе, где можно было попробовать выпечку или жаренные во фритюре сладости. Александр съел берлинский пончик с яблочным джемом. Кофе тут тоже предлагали, но из-за своей прижимистости он взял напиток из цикория. Товары и ингредиенты держатели таверн и кафетериев покупали у караванщиков.

Их попутчик-кондитер продал здесь часть содержимого своих баулов.

Данилов увидел на ручье водяные колёса, которые давали энергию. Как и во многих других поселениях, тут было уличное освещение – ажурные фонари на столбах.

Рядом с кафе – прудик, обложенный камнями. Оказалось, в этом пруду разводили рыбу. Заказать нельзя – не сезон. Рыба зарылась в донный ил и спит. Это нисколько его не огорчило. Уж чего-чего, а рыбы он, кажется, наелся надолго.

Судя по всему, по вечерам тут бывали танцы. Любопытно было бы посмотреть, но вечером они будут уже далеко. Оставшиеся несколько минут Младший просто прогуливался. Хотелось делать заметки, но он буквально бил себя по рукам. «Ты не ведёшь трэвел-блог. Ты спасаешь мир, придурок». Нужно ли потомкам знать про пончики и штрудели? Может, ещё фото тарелки с заказом сделать? Мол, это культурный артефакт, а не просто еда.

Неподалёку от кафе увидел пилораму. Подошёл посмотреть. Там кипела жизнь. Распиливали на доски толстые длинные брёвна, доски складывали в штабеля, опилки ссыпали в большие короба, чурки кололи на дрова и нагружали ими телегу с высокими бортами. Интересно, тут используют труд рабов, как в Питере? Или «воспитуемых» -зэков, как у ордынцев? Вряд ли. Поглядел на команду здешних рабочих под руководством усатого бригадира. Не выглядят голодными, хоть и худощавые и уставшие. Разительно отличаются от жителей деревни. Некоторые даже по расовому типу. Много смуглых. Но явно не рабы и не крепостные, за деньги работают.

А вот крестьяне в дорфах – как на подбор сытые. Grossbauer’ы.

«Один мой земляк, товарищ Краснов таких называл «кулаками» и «паразитами». А его потомки стали чем-то вроде них».

Возможно, здесь и среди местных батраки есть, но по виду их не отличить. Все простые и все трудяги, по лицам и рукам видно. И не голодают, как и их бабы... то есть фрау.

Видно было, что в сельских сообществах жизнь спокойная и стабильная. Войны и набеги если и случаются, то редко. Иначе не устояли бы такие игрушечные домики, танцплощадки с кафе и фонариками. И сады такие не разводили бы. Хотя… он видел у многих оружие, прогуливаться с ружьем на плече или с кобурой на виду считалось нормальным. Поэтому, возможно, местные и могли спокойно жарить сосиски и есть свои штрудели, так как были всегда начеку. И по свистку или по удару в колокол деревня выставит вооружённое ополчение. Если в Гамбурге ещё действуют какие-то ограничения по ношению оружия, то тут с этим свободно. А до Войны, говорят, в Германии законы в плане оружия были строгие.

Похоже, и дороги рядом с поселениями патрулировались пешими или конными дружинниками.

Время от времени заряжал дождик со снегом, температура колебалась около нуля, часто выглядывало солнце. Но грязищи всё равно не было под колёсами. Видимо, на автобанах имелась продуманная система отведения воды, которая даже сейчас продолжала действовать.

Кроме сельских общин и небольших городков попадались знакомые по виду анклавы старьевщиков, сортирующих мусор. Хотя во многих местах шоссе… то есть автобан был обсажен ровными рядами молодых деревьев, которые почти закрывали неэстетичные виды.

Услышал как-то разговор двух охранников. Один другому рассказывал про далёкие по местным меркам Мюнхен и Нюрнберг – судя по всему, он повидал страну. Некоторых слов Младший не уразумел, но с удивлением замечал, что с каждым днём всё лучше понимает дойчей.

Хотелось спросить, знает ли рассказчик, чем знаменит Нюрнберг. Но не решился. Наверное, тот ответил бы, что архитектурой или пончиками. И в этом была доля правды. То, что было тогда, в двадцатом веке, – теперь такая же древность, как римляне и гунны.

*****

Большинство попутчиков-пассажиров были работягами из городских низов, ехавшими в поисках лучшей доли. Женщин только три, и все со своими мужчинами и детьми.

Младший получил неплохое место у окна. За окошком тянулась Люнебургская пустошь – здесь никто не жил и до Войны, был заповедник, а теперь вырос густой и уже диковатый лес.

Когда все узнали, что он русский, рядом с ним не образовалось пустого места, хотя свободные сиденья в вагоне были.

Сначала никто не лез к Данилову. Балакали по-своему – он что-то понимал, что-то нет. Его не сторонились, хотя в разговоры не втягивали. Но у него и на родине в компаниях почти всегда так бывало.

Слева от него расположился толстый немец, кондитер. От его поклажи и от него самого пахло корицей, ванилью или чем-то в таком духе.

Напротив сидела женщина с младенцем. Лет тридцати, пышная, с двойным подбородком. Ребёнок был упакован в кулёк, возраст его Младший не мог точно определить. В этом он плохо разбирался.

Младенец не умел говорить, но был спокойным. Его не пугала ни тряска, ни куча новых людей. Муж женщины сидел, в основном, молча, глядя прямо перед собой. Позже Саша узнал, что молодая семья переезжает к родителям жены, потому что на старом месте он не мог найти хорошей (по меркам молодухи) работы. Саша посочувствовал парню. Стало понятно, почему он такой напряжённый и задумчивый. Что-то ждёт его на новом месте?

В какой-то момент Младшему почудилось, как в хвосте вагона кто-то произнес слово Russland. И тут по совпадению ребенок зарыдал, как будто услышал про страну огров и троллей.

– Не бойся, всё хорошо, – начала тетёшкаться с киндером женщина, сунула ему соску, и тот начал её грызть. Мать что-то шептала, утешая.

«Не бойся, этот русский не кусается», – подумал Младший.

Мелкий, видимо, поверил и замолчал.

А вскоре подал голос кондитер, начав вежливую беседу с Александром. Как оказалось, чтобы обратить того в свою веру. И весь перегон до следующей остановки Младший слушал проповедь. Сначала он думал, что обойдётся собственными силами. Но когда кондитер полез в высшие материи, Саша достал планшет и открыл приложение «Переводчик». Он давно хотел его испытать, но подходящий случай не подворачивался.

Оказалось, что специалист по штруделям и пончикам был неофитом и ехал в Гарц, чтобы поклониться «святому месту». А ещё он пытался нести идеи экуменистов миру, хотя проповедник из него был так себе. Преодолевая зевоту, Младший внимал, пользуясь возможностью узнать побольше о месте, куда направляется.

– Это Церковь Разума, церковь Возможного Бога, – негромко разглагольствовал кондитер во встроенный микрофон. – Мы допускаем, что мир наш, возможно, сотворён могущественным существом, и все религии – взгляды на него с разных сторон. Но главное для нас находится здесь, на Земле, в деяниях человека…

Приложение женским немного механическим голосом переводило каждую фразу на английский язык. А что? Довольно удобно. Только дольше, чем если бы они разговаривали напрямую, без посредника. Но времени у Саши сейчас хоть отбавляй.

Его соседу тоже всё очень нравилось: и то, что он нашёл свободные «уши»; и то, что есть, оказывается, такие прекрасные технические средства, помогающие людям понимать друг друга. Поэтому он разливался соловьём.

Ага. Немного прояснилось. Вся эта концепция похожа на агностицизм и позитивизм. Значит, экуменисты считают, что религиозные взгляды или их отсутствие – личное право каждого. Зато говорят о разуме, об ответственности за будущее… и прочей гуманистической лабуде. Уважают науку, считают, что она несет больше добра, чем зла.

Это было похоже на секту, но Сашиной соображалки хватило, чтобы понять – «Церковь» почти наверняка была прикрытием для светской просветительской организации. Того самого «Основания», тут двух вариантов быть не может. И это был разумный способ пропаганды, даже в фантастических книжках такой сюжет встречался. Но что там за сила? Злая или добрая? Могучая или нет?

Кондитер продолжал вещать тихонько, чтобы не мешать другим. Меланхоличным, но исполненным веры голосом.

– Не так важно, есть ли бог. Важно, что человеку надо стремиться обрести подобное могущество, преодолеть ограниченность плоти через науку и познать всю вселенную. Если вселенная дала нам разум, то именно этого она от нас ждёт…

Из их слов можно сделать вывод, что служители всех других культов лгут, говоря, что знают о боге. Понятно, почему экуменистов не любят и бьют. Конкуренция.

– «Возможного бога»? Как-то мало уверенности у вас. Все церковники обычно говорят, что точно знают.

– Экуменисты – не обычные церковники. Мы честные. Мы верим в Разум, в то, что мир частично познаваем с помощью знаний и науки, просто нужно всю жизнь стремиться приблизиться к Истине, мыслить, творить. Вот, как я творю свои булочки и пончики, улучшая рецепты…

– Ну, вы печёте их, чтобы продать. Или съесть. А зачем Создатель создал мир? – спросил Младший демиурга штруделей. Без всякой задней мысли.

– Не знаю, молодой человек. Тот, кто открыл мне эту картину, странствующий механик, рассказывал, что Высший Разум долгое время скучал в одиночестве. И в итоге его посетила идея создать всё сущее…

– А как выглядит Разум? Это мозг, висящий в космосе?

Купец не сразу, но почувствовал его сарказм и надулся. Отстал.

Хотя Младший ничего плохого не имел в виду. Просто, видимо, даже у экуменистов есть религиозные чувства, которые можно задеть.

Толстяк достал свою котомку, откинул столик и начал есть вареные яйца с солью и черным хлебом «пумперникель», запивая из фляги.

Угощать тут, видимо, было не принято, каждый ел своё. Интересно, что кондитер предпочитал есть несладкое.

Больше никто к Младшему не лез и можно было ехать спокойно.

Изучая карту, Данилов видел, что вся Германия пронизана густой сетью дорог, а теперь убеждался, что многие из них находятся в неплохом состоянии. Разве что те, которые пролегали по крутым или топким местам, могли быть похуже, но такие пока не попадались.

Он не знал, по какому принципу караванщики выбирают путь, возможно, шли по кратчайшему маршруту. Александр сверялся по дорожным указателям.

Думал, что обойдут стороной крупный город Ганновер, который вымер в Эпидемию. Теперь, судя по рассказам, там почти никто не жил. В таких местах в России обычно селилась опасная публика.

Но нет, не стали объезжать. Видимо, знали, что нечего опасаться. Проехали по касательной, не торопясь и не повышая бдительность. Наверно, за безопасностью на трассе тут кто-то следил.

Автобан вел их дальше в Хильдесхайм, вполне живой город, хотя вместо довоенных ста тысяч в нем проживало десять. Но и тут были «пряничные» домики, таверна и рыночная площадь. А ещё своя стража с гербом на кепках и касках, судя по всему, эффективная, поскольку в городе караван остановился на ночь без особых мер предосторожности, даже охранники по очереди спали.

Как будто они туристы до Войны. Все, у кого были денежки, расположились в «хостеле». Но Младший и многие прижимистые, но не обязательно бедные, немцы заночевали прямо в телегах-вагонах.

А утром спозаранку тронулись в путь.

Температура опустилась ниже нуля, и в лучах поднимающегося солнца падал белый снежок.

Младший, привыкший к тому, что ему доверяли более важную роль, был теперь простым пассажиром с зачехлённым ружьем. И это радовало. От него ничего не зависело, но и ответственности никакой.

Снова потянулись километры дороги.

Остановки делались каждые несколько часов. Неспешный ход каравана позволил бы догнать его даже хорошему бегуну. Зато выносливости лошадям было не занимать. Не кони, а роботы. И наверняка владельцы берегли их, как синицу ока.

Дорога пока оставалась удивительно ровной. Ни разу им не пришлось останавливаться из-за засоров, завалов или других препятствий. Неглубокий снег тоже не мог их остановить – впередиидущие кони, на которых ложилась основная тяжесть, время от времени менялись с другой парой. Остальным повозкам было уже легче, а последние и вовсе шли по ровной дороге. Вроде бы, так же передвигается волчья стая.

Седоусый возница в черной куртке с капюшоном, сидящий на козлах, то и дело начинал напевать. Он имел вид залихватский и чуть придурковатый.

– Wir sind die Gaers schwarze Haufen , aiaia – oho !

С каждым новым куплетом прикладывался к фляжке. Шнапс у него там или обычный кофе из цикория, с грамулькой алкоголя?

Младший давно приметил, что на свете есть ограниченное число человеческих типажей. Он собирал их, как коллекционер – игрушки из шоколадных яиц. Скоро, наверное, соберет все, и дальше будут попадаться только знакомые.

– Und sind wir mit Tiranen raufen, aiaia-oho!

Когда Данилов вник в текст, то обалдел. Очень «добрая» песня средневекового ополченца, который борется с тиранами: жжёт и режет напропалую, колет копьем в живот и запускает «красного петуха» под крыши монастырей. Ибо нефиг.

Мамаша, которую Младший окрестил Гусыней, нашёптывала своему кульку колыбельные, похожие на репертуар группы «Раммштайн». В тихом исполнении они звучали особенно зловеще. А какие ещё могут быть песни у группы, названной в честь авиабазы блока НАТО?

Nur liebe Kinder, gibt fein acht, ich bin die Stimme aus dem Kissen...

Нет, ему показалось. Другие слова. Обычная колыбельная.

Кормила женщина детёныша, лишь слегка прикрыв грудь платком, а переодевала и вовсе без прикрытия. Когда-то, ещё в Питере, Младший развлекался, читая страницы довоенных форумов. Поражаясь тому, что волновало умы прежних людей. Машина, ипотека, ремонт… Турция или Вьетнам? Шуба, дублёнка, или пуховик? Кот или собака? Там же узнал, что ребёнок бывает сначала пузожителем, потом – пупсиком, булочкой, или зайкой. Параллельно с этим он может быть какунишкой или тугосерей, малоежкой или обЖориком. Так вот, этот малыш совсем не был «тугосерей» – наоборот, несколько раз за день он хныканьем и специфическим ароматом оповещал всех, что обгадился.

Здесь знали про существование памперсов, но даже в этих краях они были огромным дефицитом. Зато были трусы с кармашком – со вставками из чего-то пористого. Не тряпка, а какой-то полимер. Сняв этот подгузник, женщина протирала ребятёнка куском мягкой ткани, а «вкладыши» убирала в мешок с завязками, чтобы потом на стоянках прополоскать в ближайшем ручье. Или, чаще, под струей воды из колонки.

Запашок в момент процедуры был тот ещё, но все терпели. Обычно ей удавалось успокоить мелкого, заткнув ему рот соской и укачав. Помогала и слабая тряска на дороге. Но один раз он долго не унимался. Колыбельные и все привычные средства не спасали, тогда женщина взглядом указала крохе на Александра. В её шепоте тот разобрал слово: «Sibirien».

«Будешь плохо вести себя, русский дядя тебя в Сибирь утащит» – догадался он.

Сработало. После материнского предупреждения ребенок сначала захныкал с удвоенной силой, но быстро притих и остаток вечера лишь сосал кулачок.

А ведь Александр им ни слова про Сибирь не говорил.

Каждый день заканчивался кормлением, а начинался со смены пелёнок. Для мужчин он начинался с обязательного бритья (аккуратисты!), а заканчивался выкуриванием самокруток и трубок.

И колонки с водой (на худой конец, колодцы), и даже туалеты около станций были всегда в шаговой доступности, что казалось просто фантастикой.

Но такая благодать была только на густонаселённой равнине. Когда они отъехали дальше к югу, деревни стали более глухие, ощетинившиеся ружьями и частоколами. Забегаловки были, но маленькие и не такие уж гостеприимные. То есть путников обслуживали, кормили, совершали с ними торговые операции, но делалось это с внешней стороны огороженной территории, на специальных площадках. Внутрь, за ворота никого не приглашали. Еду продавали навынос.

Полностью исчезли попутные и встречные повозки, а уж машин, которые иногда курсировали между поселениями на равнине, они не видели давно.

За пределами поселений природа брала своё и уже не выглядела «игрушечной». Она казалась дикой и могучей силой, которая терпела людей только до поры до времени. Чем дальше, тем угрюмее становились леса, а резкая линия холмов намекала, что они вступают в предгорья.

На перекрёстке двух больших дорог устроен рынок. Здесь у каравана была долгая остановка, но Александр, на которого накатила усталость и социофобия, предпочёл выйти только на пару минут, размяться и оглядеться, а потом в опустевшем вагончике подремать над электронной книгой. У него в рюкзаке было всё, что нужно. Хватит тратить деньги на излишества. А ещё он заработал паранойю по поводу воров и с трудом с ней боролся.

Он успел увидеть, что на рынке можно купить не только сосиски с пивом или выпечку, но и «стволы», патроны и бронежилеты.

Караванщики предупредили, что после этой стоянки будет длинный перегон. И это радовало.

Наконец, тронулись. Ехали долго и, казалось, должны были одолеть большой участок маршрута. Но, сверившись с картой и с часами, посмотрев указатели, Младший понял, что они продвигаются медленнее, чем раньше. Видимо, была причина. И действительно – снежный покров стал глубже, а снег, хоть и не густо, продолжал падать.

На ночь остановились в лощине. Населённых пунктов рядом не было, только длинное одноэтажное строение с металлической крышей, почти без окон. Внутри оказалась печка и деревянные нары. Тут же, за перегородкой – загон для лошадей. В вагонах ночевать не остался никто, все сгрудились на нарах. Хоть и тесно, зато тепло.

Саша обратил внимание, что караульные не сидели на месте, а всю ночь по двое прохаживались вдоль обоза, не выпуская оружия.

Утром наспех покормили лошадей и выдвинулись в путь, когда только-только рассвело. Люди позавтракали уже в вагонах, каждый из своих запасов.

До гор теперь рукой подать. Не сказать, что очень высокие, но зрелище завораживало. Интересно, проходит ли автобан через тоннели? Только тоннелей им не хватало. Проблемы и так прибавлялись одна за другой.

Снег всё сыпал и сыпал, приходилось выходить с лопатами, расчищать дорогу там, где образовались заносы. Иногда караванщики справлялись сами, иногда привлекали и пассажиров. Никто не роптал, всем хотелось поскорее добраться до места.

Было ясно, что они покинули безопасные земли.

Изменилось поведение возчиков и охраны. Песни прекратились, все они подобрались, оружие держали поближе. Участились короткие переговоры по рации между охранниками, но качество звука было безобразное, поэтому Младший не понимал ни черта. Но видел, что лица других пассажиров тоже стали напряжёнными. Им передалось настроение «экипажа».

Но вот по рядам сидений пробежал шёпот. Повторяли несколько слов, что-то вроде «у нас гости». Младший решил действовать по обстановке. Но читать сразу расхотелось.

Тем более, что окна закрыли специальными металлическими шторками-задвижками. В вагоне стало полутемно. Свет теперь проникал только из продолговатых щелей-амбразур, расположенных по периметру вагона примерно на высоте груди взрослого человека, и люков на крыше. Саша раньше не обращал внимания на эти отверстия, потому что они, в отличие от окон, сначала были наглухо закрыты такими же задвижками.

Оказалось, где-то впереди появился конник, которого караванщики посчитали подозрительным. Помаячил, и сразу скрылся, хотя никакого жилья поблизости нет.

– Моджахеды, – пробормотал высоченный немец в куртке из фетра. Про него говорили, что он тиролец. На стоянках мужик иногда пел необычные песни, почти без слов, со звуковыми переливами. Младший понимал его хуже, чем остальных немцев. – Или Беженцы.

Похоже, большой разницы не было.

Дальнейшее напоминало спагетти-вестерн Серджио Леоне. В подростковом возрасте Саша насмотрелся их, но ему и в голову не приходило, что он сам когда-то окажется внутри фильма.

Он понимал, что от него мало что зависит, как и от остальных пассажиров. Паники не было, но ощущение тревоги давило на всех. Данилов попытался себя морально подготовить, взбодрить. Всё-таки он много повидал, больше, чем обычный кондитер, и на суше, и на море. Но нет… к такому не привыкнешь. Мандраж не проходил.

Раздался пронзительный звуковой сигнал, похожий на рожок. Из-за ржавых грузовиков с гиканьем, стреляя в воздух, вылетела группа всадников. С другой стороны автобана из-за холма показалась вторая. Обе группы растягивались вдоль дороги, беря караван в клещи.

– К оружию, – приказал старший по «вагону», кряжистый немец в вязаной шапке. – Без команды не стрелять!

Вооружились. Младший увидел, что автоматов ни у кого нет, только винтовки и гладкоствольные ружья. Меньше шансов, что заклинит. Но скорее, дело было в прижимистости и экономии.

Даже у старухи оказалась винтовка. Только «матушка-гусыня» села на пол в уголке, прижав к себе дитя, склонившись над ним и почти закрыв его своим телом. Пассажиры встали перед амбразурами, охрана заняла позиции в люках. И то же самое сейчас происходило в других вагонах. Весь караван ощетинился оружием.

Стоя с ружьём на изготовку, Саша хорошо рассмотрел налётчиков. Востока в них было не меньше, чем Дикого Запада – лица закрыты, замотаны: на головах у большинства не черные маски-балаклавы, как он думал сначала, а штуки, похожие на арабские платки под названием шемаг. Слышны были крики на незнакомом языке, не похожем ни на один из европейских.

От них отделился всадник на вороной лошади, поравнялся с головным вагоном. Караван не останавливался, возчики лишь слегка придержали лошадей, сбавив скорость. Из люка по пояс высунулся караван-мастер, начались переговоры. Длились они недолго. Главарь бандитов, приставив ладони ко рту рупором, прокричал на немецком с заметным акцентом свои требования. Сколько-то денег и сколько-то лошадей. Выкуп. Дань. «Плата за проезд». Универсальное требование таких людей в любой части света во все времена. Караван-мастер в ответ показал жест, универсальный для всех, с чем-то несогласных, и нырнул в вагон.

Тут же он отдал пару коротких приказов по рации. В результате караван ускорился, насколько это было возможно, а со стороны вагонов началась прицельная стрельба.

Несколько всадников, неосторожно подскакавших ближе всего, упали сразу. Живые, мёртвые – неясно. Пара раненых лошадей, громко крича, забились на земле, подмяв под себя седоков.

Вряд ли налётчики хотели боя. Скорее, пугали, брали на понт. Для этого и несуразные головные уборы, и черепа, притороченные к седлам, и громкие гортанные крики. Поэтому и не ждали сопротивления.

А получив его, бандиты сделали несколько ответных выстрелов, но по команде главного пришпорили лошадей и, быстро опередив караван, поскакали вперёд.

Скрылись из виду. Ничего хорошего в этом не было. Сейчас спешатся, залягут и расстреляют их из укрытия. Дорога тут одна, а по снежной целине, да ещё и с неровным рельефом, на колёсах не проехать. Сами разбойники, должно быть, хорошо знают здешние тропы.

Саша в очередной раз поразился, какой у него талант вляпываться в неприятности. Им ведь даже не обязательно убивать всех. Самые уязвимые сейчас – возчики. И лошади, конечно. Но лошади представляют для этих «бедуинов» большую ценность, их они убивать не будут. А вот без возчиков караван встанет и продержится, только пока не кончатся патроны.