Текст книги "Любовный контракт"
Автор книги: Александра Джонс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
Александра Джонс
Любовный контракт
Об авторе
Александра Джонс родилась в Индии, в Англию родители привезли ее, когда девочке шел седьмой год. С тех пор она жила в Кенте и Девоне. Александра получила образование в Фолкстонской средней школе, после чего продолжала учиться и стала дипломированной медсестрой.
Писать Александру тянуло всегда, даже в ранней юности. Вначале она сочиняла короткие рассказы, получавшие призы на различных конкурсах. Лишь много позднее, когда ее дети подросли, миссис Джонс обратилась к жанру романа, о чем давно мечтала. И уже первые ее исторические романы («Мандолина», «Огненный фазан», «Лицом к солнцу») принесли автору большую известность.
Александра Джонс очень любит путешествия; вместе с мужем она побывала в России, Таиланде, Индии, США и Канаде, во многих странах Европы. Это не мешало, а, напротив, помогало ее творчеству.
Последний ее авторский успех – выход романа «Любовный контракт» в серии «Скарлет». В Великобритании он был с энтузиазмом встречен читателями и весьма доброжелательно – литературной критикой.
Надеемся, что и российскую читательскую аудиторию он не оставит равнодушной.
Книги, входящие в серию «Скарлет», публикуются на русском языке по соглашению с лондонским издательством «Robinson Publishing Ltd» и выходят в свет вскоре после английских изданий.
Серию «Скарлет» можно выписать по почте наложенным платежом. Заявки направляйте по адресу: 111250, Москва, а/я 56, «Скарлет»
ГЛАВА 1
Лондон, 1988
В это субботнее утро Лондон казался Оливии Котсволд весьма унылым, гнетущим местом. Без живого пульса рабочей силы, без снующих туда-сюда служащих город казался парализованным. Этому способствовала скверная погода, было дождливо и ветрено. В общем, самое время позавтракать в постели с милым дружком. А за отсутствием такового – хотя бы с «Файненшл таймс».
Погруженная в свои мысли, Оливия свернула на Чипсайд и затем на Патерностер-роу с его потемневшими красными зданиями, пропитанными книжной историей. Это было похоже на путешествие вспять во времени. Она легко могла представить себе литсотрудников и клерков диккенсовской эпохи с перепачканными чернилами пальцами, с зелеными козырьками и в тонких очках, склонившихся над огромными рукописями и книгами. В руках у них были гусиные перья, и они с огромным удовольствием вносили свою лепту в этот таинственный издательский мир.
Шарлотта Бронте с «Джен Эйр», Джордж Эллиот, она же Мэри Анн Эванс, с романом «Миддлмарч», Мэри Шелли с «Франкенштейном»… Где бы была сегодня английская литература, если бы не кучка дальновидных издателей, взявших на себя заботу об этих гигантах?
Книжный мир был у Оливии в крови. Она, как и ее отец, жила и дышала издательством «Лэмпхауз Кросс», основанным в 1854 году. Все течет, но не все меняется, размышляла Оливия, входя в старомодные владения отца. Рука дизайнера не коснулась первоначального безликого облика приемной: здесь не было ни скоростных лифтов, ни стеклянных кабинетов, ничего из модных штучек стиля восьмидесятых – «яппи». «Лэмпхауз» оставался затхлым, обветшалым и неизменным со своими потертыми кожаными креслами и доброй старой викторианской солидностью – таким его Оливия и любила.
– Доброе утро, Данкерс, – весело приветствовала она швейцара в ливрее, отряхивая зонтик. Его настоящее имя было Данкфорд, но она с детства звала его «Данкерс» – еще с тех пор, когда пришла сюда за ручку с отцом и впервые увидела мистера Данкфорда с его манерами доброго дядюшки и диккенсовской осанкой.
– Доброе утро, мисс Оливия – хотя в смысле погоды оно отнюдь не доброе, верно? Позвольте ваш зонтик, он хорошо высохнет здесь около батареи, – уважительно ответил он, погружая ее в мелочи жизни «Лэмпхауза». Как будто она не была давно знакома с ними! – Сэр Гарольд наверху в своем кабинете, а мисс Бэрди процеживает утренний кофе до обычного высокого стандарта, готовая ко всему, мисс Оливия, – к холоду, сырости и нужде.
– Спасибо… еще кто-нибудь есть с утра?
– Нет, мисс Оливия. Ваш отец никого не приглашал быть при вашей встрече.
– И никого из старших редакторов или менеджеров?
– Никого, мисс Оливия.
– И даже Легран?..
– Да, мисс Оливия, даже мисс Дейвины. К тому же сэр Гарольд приказал мне не отвечать на телефонные звонки. Для персонала «Лэмпхауза» он недосягаем.
– В этом есть что-то зловещее, а, Данкерс? – осведомилась Оливия.
– Да, мисс Оливия, похоже на то.
– А в каком он настроении?
– Как всегда, мисс, сэр Гарольд на посту остается несгибаемым.
– Гмм! – Оливия направилась к старомодному лифту, чтобы подняться в кабинет отца. Она захлопнула дверь и сквозь решетку с улыбкой в голосе сказала Данкерсу: – Вы, как всегда, ужасно тактичны, мистер Данкфорд! В раздраженном состоянии папа больше всего похож на медведя. Насколько я знаю, он еще ни разу не предпочел в субботнее утро пойти поиграть в гольф – мама может это подтвердить.
– Да, мисс Оливия.
Она поднялась в лифте и, со стуком закрыв за собой дверь, ступила на потертую красную дорожку коридора. Запах кофейных зерен пробудил в ней все еще дремлющие чувства. Бэрди Гу, личная секретарша отца, воистину приобрела кофеварку как средство от холода, сырости и убогости! Оливия сунула голову в дверь.
– Привет, Бэрди. Нет покоя грешникам, а? Даже в субботу?
Она сняла мокрый плащ и повесила его на древнюю вешалку мисс Сибиллы «Бэрди» [1]1
Птичка (англ.).
[Закрыть]Гу, в которой наверняка жили червяки: маленькие, но очень деловые книжные черви пожирали дерево так же легко, как желтый пергамент… О Господи, думала Оливия, на полках «Лэмпхауза» масса барахла, датированного еще битвой при Гастингсе, не говоря уже о Крымской войне [2]2
Битва при Гастингсе – 1066 г., Крымская война 1853–1856 гг.
[Закрыть].
В пыльном кабинете Бэрди она всегда чихала. В ящике ее письменного стола Оливии пришлось бы по крайней мере минут десять искать то, что ей понадобилось. Нельзя было сделать и шагу, не свалив груду старых рукописей, новых рукописей, машинописных текстов, графиков, альманахов, атласов, карт, словарей, энциклопедий, календарей и тому подобного. Запас знаний у Бэрди был впечатляющий.
Малорослая Бэрди Гу, однако, всегда могла найти нужную вещь – если дать ей достаточно времени. Она вообще прекрасно сочеталась со своим окружением. Маленький воробышек в своем гнездышке, Бэрди, как и Данкерс, служила в «Лэмпхаузе» так долго, что, возможно, знала об издательском деле больше, чем сам сэр Гарольд, – хотя бы потому, что у нее была более емкая память.
– Хэлло, Оливия. Кофе как раз такой, как ты любишь, черный и горячий… – Она налила чашечку из великолепной кофеварки, подаренной «от фирмы» на ее пятидесятилетие вместе с килограммом кенийских кофейных зерен. Теперь Бэрди могла постоянно обслуживать сэра Гарольда, не таскаясь туда-сюда по конторе в поисках общего кофейника или чайника, виновато извиняясь: «Простите, но кто-то одолжил у меня свежеподсушенные зерна, которые хранились для сэра Гарольда! И вообще, почему вы болтаетесь и сплетничаете, когда работа еще не сделана?» Новая кофеварка была слишком большой и громоздкой, чтобы «одолжить» ее вместе с зернами без ведома Бэрди.
– Так что же происходит с папой в такое неприятное утро? – Оливия кивнула в направлении отцовского кабинета.
Бэрди поперхнулась кофе.
– Я буду скучать по всем, – пробормотала она, со стуком поставив полупустую чашку на поднос и притворяясь, будто ничего такого не сказала.
Оливии вдруг подумалось, а не уволил ли ее отец Бэрди, раз она себя так ведет. «Лэмпхауз» мог полностью перейти на компьютерные технологии – но не Бэрди. Она категорически отказывалась иметь дело с «компьютерными издательствами» и их составляющими – мониторами, процессорами, сканерами, принтерами, дискетами и тому подобным. Ее старенькая пишущая машинка выдержала испытание временем, и тем более – кончики пальцев и память. Она терпеть не могла все эти современные машины, которые пищали при нажатии кнопки и устраивали суматоху в ее кабинете, чтобы в конце концов потерять все данные из-за компьютерного вируса. Бог дал ей мозги, память и диплом стенографистки – этим она и пользовалась до сих пор!
Бэрди выиграла спор с Дейвиной Легран, старшим менеджером-издателем в «Лэмпхаузе». Новый аппарат был установлен прямо под рукой сэра Гарольда, а кабинет Бэрди остался вместилищем, помимо издательских принадлежностей, всяких вещей – кофейных чашек, пакетиков сахара, чайных ложек, зубной пасты и подогреваемых щипцов для немедленной прически.
Оливия, на некоторое время сосредоточившая внимание на удивительно старомодном стиле Бэрди, вернулась в это субботнее утро и сильно нахмурилась.
– Почему это ты собираешься скучать по всем? Куда ты намылились, Бэрди Гу?
– Никуда. Никогда. Забудь, что я сказала!..
На столе Бэрди зажужжал интерком, и она подключилась к сэру Гарольду, который в третий раз раздраженно спросил:
– Моя дочь уже пришла, Бэрди?
– Да, сэр Гарольд, – она повернула лицо к Оливии, – только что пришла и отогревает озябшие руки чашкой кофе…
– Сейчас же пошлите ее ко мне, Бэрди. Я не могу болтаться здесь все утро, пока Оливия отсыпается. Мне нужно играть в гольф!
Бэрди сменила выражение лица и кивнула в сторону личных апартаментов сэра Гарольда, прошептав:
– Гольф в такую погоду?
– О да! – весело ответила Оливия. – Даже в метель – тебе бы следовало знать!
Она встала и прошла в святая святых.
– Доброе утро, папа, хотя я и не вижу ничего хорошего в такой необычной встрече дождливым субботним утром в старом Лондоне.
– Не знаю, почему тебе так чертовски весело! – проворчал он, разворачивая большое кожаное кресло, чтобы быть лицом к ней. Перед этим его взгляд был сосредоточен на высоком мрачном здании прямо перед окном – ныне заброшенном хранилище изданных, но нераспроданных книг.
– А я не знаю, почему ты унываешь, папа, – сказала Оливия подчеркнуто бодро. – Что случилось во время моего маленького путешествия во Франкфурт? У тебя опять язва разыгралась? Бедняжка, тебе надо сходить к врачу вместо того, чтобы изнурять себя гольфом.
– Оливия, я решился продать все Маккензи. Полагаю, ты должна первая об этом узнать.
Она чуть не упала на свободный стул перед его столом.
– Что?!
– Издательство Маккензи сделало мне предложение, от которого я не могу отказаться, – заявил он своим раздраженно-напыщенным тоном. Никакого хождения вокруг да около, никаких обсуждений за круглым столом – босс это босс и всегда будет боссом!
Кажется, все закружилось вокруг нее, даже ее огромных размеров отец, крепкий и лысый, производящий сильное впечатление в брюках-гольф, твидовом пиджаке, клетчатых носках и ярко-желтом джемпере. Оливии не нравился его противный темно-зеленый вязаный галстук, без сомнения изготовленный ее матерью. Его свитер был единственным ярким пятном во всей комнате. Не считая этого, отец хорошо подходил к своему окружению – все в темно-зеленых, коричневых и серых тонах, все устаревшее, как и эта викторианская гостиная. Темные, отделанные дубовыми панелями стены, тяжелые зеленые бархатные шторы с кисточками на окнах, огромный стол, обтянутый зеленой кожей, потертые коричневые кожаные кресла, множество полок с забытыми томами в кожаных переплетах… Наконец, тускло-коричневые портреты маслом его предков, высокомерно взирающих слепыми глазами на более поздние поколения Котсволдов, – и все это на продажу? Оливия поднесла руку к голове, ее мысли были в смятении.
– О нет, – сказала она в ужасе, – только не Маккензи!
– Почему не Маккензи? – деловито возразил он. Желтый свитер придавал ему вид божественного Солнца, вокруг которого вращались маленькие планеты: без него они, конечно, замерзли бы и погибли.
– Потому что… потому что они американцы, вот почему!
– На самом деле они канадцы.
– Они… они стервятники!
– Стервятники с кучей долларов, и американских, и канадских.
– Вот именно!
– Что ты хочешь сказать?
– У них нет ни души, ни… ни сердца для настоящего книгоиздания, им бы только сделать деньги!
– И что здесь плохого? Мы тоже долго делали на этом деньги.
Оливия поднялась и начала расхаживать перед его столом в своем аккуратном деловом костюме и белой блузке – «в рабочем виде», – чувствуя себя надломленной и неуверенной. Лицо ее горело, в то время как ноги мерзли в тесных туфлях. В такой день надо надевать толстые шерстяные носки, рассеянно подумала она, и сапоги…
– Ушам своим не верю, па! А остальным ты сказал?
– Скажу в понедельник.
– Разве это справедливо? Ты собственноручно решил за всех! Не удивляйся, если они взбунтуются. Ты этого не ждешь, па, потому что за все эти годы так и не смог изучить свой персонал!
– Что ты имеешь в виду?
– Большинство из них служит здесь очень давно, как Бэрди и Данкерс. Что же с ними будет? Ты знаешь, что Маккензи наберет собственный штат, а наш станет ненужным. Они не будут издавать то, что мы, – хорошую английскую литературу, образовательные и познавательные книги и… и…
– Лауреатов премии Букера. На одном бестселлере года не продержишься, Оливия. Мы оба это знаем.
– Так ты продаешь нас компании, которая издает только бульварное чтиво и книги больших «звезд»? Не думаю, что их авторы вообще могут написать хоть несколько слов без литературных «негров»!
– Тебе следовало бы быть снисходительнее к нашим заатлантическим партнерам. Североамериканские издатели знают, что к чему и чего хочет публика, девочка моя. А это вряд ли можно сказать о «Лэмпхаузе» в данный момент времени.
– Тавтология, папа! Когда ты говоришь о настоящем времени, то существует только данный момент и больше ничего… Ты думаешь, Маккензи действительно знают, чего хочет публика? А ты, а я? Мы тоже не лыком шиты!
– Мне пора в отставку…
– Тебе, слава Богу, всего шестьдесят, папа, – взволнованно сказала Оливия, – в издательском мире это только-только время становления! Некоторые издатели на двадцать лет старше – например, твой старый приятель, лорд Кландерберри.
– Я все время борюсь за выживание, Оливия. Мне надоело. Этот бизнес – не для меня. Я устал от попыток свести концы с концами, получить прибыль ради… Ради чего? – спрашиваю я у себя. Я устал от крысиных гонок и от своей язвы. Мы с твоей матерью решили спокойно уехать на нашу виллу на Антибах. Остаток жизни я буду играть в гольф и ходить под парусом – это то, о чем я всегда мечтал! Уважение к деньгам дается человеку долгим и тяжелым трудом, а потом он должен радоваться им, уйдя в отставку, пока не поздно!
Нет, это говорил не ее отец, могущественный повелитель, заядлый трудоголик и поклонник золотого тельца. Оливия почуяла в его словах какую-то раздвоенность.
– Это мама решила, что тебе пора прекратить крысиные гонки, да? Или кто-то еще?
Он застенчиво взглянул на нее.
– Ну, я бы так не сказал…
– Ага! Значит, маме надоело быть соломенной вдовой – я ее за это не виню. Она заслуживает немного чаще видеть возлюбленного супруга после того, как посвятила «Лэмпхаузу» всю свою замужнюю жизнь. Это я могу понять. Но мне непонятно, почему ты хочешь получить деньги Маккензи и сбежать, не думая об остальных? Почему бы не рассмотреть другие предложения? Например, Кландерберри-Хогана, или даже Чарльза Лонгбриджа, или?..
– Потому что никто из них Маккензи в пометки не годится.
Оливия больше не благоговела перед ним, устрашавший ранее отец сильно упал в ее мнении.
– Никогда не думала, что ты из тех, кто может покинуть тонущий корабль, па.
– Вот почему я полагаюсь на тебя, Оливия, как на своего заместителя.
– На меня? – она выглядела озадаченно. – Почему я? А что же Легран?
– Маккензи платят за «Лэмпхауз» семнадцать с половиной миллионов долларов и предоставляют тебе место в Совете директоров. Под твоим руководством мы сохраним свое имя как «Новая компания Лэмпхауз» и свою сущность. Это одно из многих условий контракта «Маккензи – Лэмпхауз», который сейчас утрясают наши адвокаты.
– Ох, нет, нет и нет! – Оливия замерла перед его столом, вцепившись в обтянутую кожей поверхность, потрясенная этим бесстыдным предательством стоимостью в семнадцать с половиной миллионов долларов. – Почему ты предварительно не обсудил все это со мной? Почему воспринимаешь меня как нечто само собой разумеющееся? Почему я не была поставлена в известность насчет твоего решения выйти из игры и посадить меня на тепленькое местечко? До сих пор я была всего лишь младшим партнером – дословно: в нашей фирме, которая всегда была твоей, – мне даже не было места в Совете директоров, в отличие от Легран! Но теперь, поскольку ты этого хочешь, я должна выполнять твою грязную работу – собирать осколки издательства «Лэмпхауз», чтобы его новое знамя победно развевалось во славу клана Маккензи. Нет, папа, так не пойдет! Ты несправедлив ко всем, и прежде всего ко мне.
Ничего не ответив на ее обвинения, он властно заявил:
– Думаю, что именно ты – вполне подходящая личность, чтобы взять «Лэмпхауз» в двадцать первый век, Оливия. Не я и, конечно, не Дейвина Легран. Я слишком старомодный и мне трудно меняться. Я хочу, чтобы ты заняла мое место во главе издательства «Новый Лэмпхауз». Твое положение младшего партнера ничего не значит. Ты – моя дочь и понимаешь в деле не меньше, если не больше, чем любой другой, включая Бэрди Гу! Кто лучше поддержит честь семьи и издательские традиции, чем моя собственная дочь, обученная от и до. Ведь лучший путь во всяком деле – это пройти его от корней до вершины! – закончил он с театральной приподнятостью.
– Я не вчера родилась, па! В тот миг, когда мне придется скрестить шпаги со Стюартом Маккензи – предвижу, что это произойдет в первый же день, когда мы окажемся за столом Совета, – я вылечу вон! Думаешь, они долго будут соблюдать такой контракт? Это Маккензи, не несущие ответственности даже в авторских контрактах? Как ты считаешь, долго я продержусь в такой атмосфере? У «Лэмпхауза» всегда был девиз: «Правда. Верность. Честь». Маккензи, признающие только деньги, опираются на сереньких людишек, которые и не подумают прислушаться к моему «внутреннему голосу» относительно автора или книги, если там не пахнет деньгами для них. Я не смогу работать под таким давлением. И я не желаю пресмыкаться перед компанией нуворишей, которые не умеют толком говорить по-английски, не говоря уже о чтении!
– Тогда, Оливия, тебе придется поискать работу редактора где-нибудь еще. «Лэмпхауз» продан со всеми потрохами, независимо от того, займешь ты место в Совете или нет.
Она не ждала снисхождения. Когда он вне себя, ничто не могло удержать его. В этом была причина и прошлых успехов, и нынешнего падения. Ее отец был слишком нестандартным, слишком «упертым» человеком. Он и в лучшие времена выделялся гордостью и упрямством, а в худшие… Об этом лучше спросить ее мать!
– Тебе решать, па, – сказала Оливия. – Я выхожу из игры. Что ты скажешь остальным служащим в понедельник – твое дело, меня там не будет. Мне кажется, ты делаешь большую ошибку. Мы как-нибудь пройдем сквозь это, без американских, канадских или даже австралийских долларов. Мы, слава Богу, британцы и находимся здесь подольше, чем любые из них.
– Мы не продержимся, вот в чем дело! Этот бизнес давно стал многонациональным, так что давай думать в нужном направлении. Ты моя козырная карта, Оливия, мое единственное дитя и наследница «Лэмпхауза». С тобой он имеет шанс выжить и войти в следующее тысячелетие; без тебя это еще одна бывшая издательская компания, ждущая конца.
Она остановилась на пороге комнаты Бэрди.
– Отец, это шантаж!
– Возможно, но у меня нет другого выбора. «Лэмпхауз» прижат к стенке. Я надеялся, что нынче вечером ты нас вытащишь из этой ямы с развевающимися знаменами.
– Этим вечером?
– Сегодня презентация великой книги издательства «Маккензи», творения Фэй Ратленд, ты позабыла?
Да, она нарочно позабыла – у нее не было никакого желания принимать приглашение.
– Я же сказала, меня в расчет не брать. Я и в лучшие времена терпеть не могла рекламных трюков, а Фэй Ратленд, королева порно, вообще не писательница. Маккензи используют ее имя, чтобы раскрутить продажи, а ей достается куча баксов за силиконовые имплантанты.
– Ты сделаешь эту единственную вещь для «Лэмпхауза», чтобы на нас смотрели как на фирму, все еще шагающую в ногу с жизнью, а не как на погибающих?
Оливия думала ровно три секунды – она была одной из тех, кто отверг роман Фэй Ратленд «Манхэттен Мицци», написанный «негром», как слишком грязный, слишком непристойный и для «Лэмпхауза» – совершенно непечатный.
– Нет, па, ты пойдешь туда один, или возьми Дейвину, чтобы размахивать флагом перед семнадцатью с половиной миллионами Маккензи. В конце концов, ты ее сделал главным редактором – а ведь она тебе даже не дочь! – И Оливия покинула отцовский кабинет.
Есть вещи, которые принципиальная женщина не может делать. Например, лизать грязные ботинки коварного соблазнителя, в гневе думала Оливия, добираясь на метро домой, в Фулхэм. Она порылась в сумочке, ища ключ от двери, и в это время внутри зазвонил телефон. Звонить могли и ей, и Аманде, девушке, с которой она делила жилье, хотя за каждой сохранялась отдельная квартира.
Аманда работала фотомоделью в ТВ-рекламе: крем-пудра, йогурт, рыбные палочки и сухие смеси – везде она блистала. Сейчас для нее наступила эпоха молодых мам – просто потому, что она уже перевалила за двадцать шесть и набрала несколько лишних килограммов. Аманда была суперзвездой с детства, выиграв конкурс «Мисс Совершенное Мыло» в возрасте трех лет. Она надеялась вскарабкаться по рекламной лестнице к высотам бытия, лишь бы не проходить всю жизнь в домашних хозяйках, о чем исповедовалась Оливии над бутылкой вина, когда обе чувствовали себя неважно, но ее надежды быстро таяли. Это было похоже на жевательную резинку – так она говорила Оливии: чем больше надуваешь пузырь, тем громче он лопается. Когда все это минуешь, тебе предлагают всякие телесные штучки, от исправления формы губ до подтяжки грудей, а ты к этому не готова. Что видите – то имеете, сказала она своему агенту. Оливия в общем-то сочувствовала Аманде – красное вино скрепляло их дружбу, но не вполне цементировало ее. Они с Амандой всего лишь делили жилплощадь, но не вмешивались в личные дела друг друга.
Затянутая с ног до головы в сверкающую черную синтетику, Аманда протопала вниз в своих тяжелых сапогах до колен.
– Привет, Оливия! Я еще не напилась, чтобы петь под дождем! – она отхлебнула добрый глоток. – Но я бы хотела! На завтрак, конечно, хлопья, которые у тебя вязнут в зубах, как и у меня. Твой телефон бесконечно звонит. Я подумываю подарить тебе на Рождество автоответчик, – язвительно добавила она.
– Сожалею, – мрачно пробормотала Оливия, – должно быть, очень утомительно разбираться, кто и когда звонил.
Она исподтишка взглянула на последнего дружка Аманды – судя по первому впечатлению, неплох. Этого нельзя было сказать о большинстве ее предыдущих увлечений. Хорошо, что она не связывалась ни с кем из своих коллег. Аманда и сама была не промах.
Добрая, заботливая, смешливая, надежная, она знала свое дело, говорила что думала и всегда – правду. Оливия припомнила ряд случаев, когда ее саму сводили с ума безответные телефонные звонки к Аманде.
– Может, мы поровну разделим их между собой?
– Отличная мысль! – Звезда телерекламы улыбнулась, сразу забыла об этом и продолжила свой путь. Оливия закрыла дверь за дружком Аманды и поднялась в собственную квартиру.
Продутая ветром, растрепанная, насквозь мокрая и голодная, она мечтала лишь спокойно провести остаток дня. Нужно было продумать собственное будущее – ее жизнь, посвященная отцу, была разрушена им же! Он всегда слишком много брал на себя, особенно по отношению к ней. Это была трудная неделя, когда в воздухе носились слухи, что «Лэмпхауз» идет ко дну, что отец вляпался в неприятности и «готов к захвату» – и все оказалось правдой. Недаром говорят, что нет дыма без огня! Но, как обычно, она узнала правду последней, узнала сегодня, сейчас, в это мерзкое субботнее утро. Правду и ничего, кроме правды, из уст самого повелителя: он сообщил ей свое непререкаемое решение – продать компанию и выйти из игры. Однако – и в этом она была твердо уверена, – если он считал, что сможет диктовать ей каждый шаг всю оставшуюся жизнь без таких мелочей, как «пожалуйста» и «спасибо», даже без предварительного обсуждения и взаимного согласия, то сильно ошибался!
Оливия продолжала злиться. «Новая компания Лэмпхауз»! Конечно, это будет означать лишь филиал издательства «Маккензи, Нью-Йорк, Торонто». Через мой труп! – подумала Оливия, гремя послевоенным, 1946 года выпуска водонагревателем для ванны. Господи, ведь ей еще надо поговорить с домовладельцем по поводу отсутствия горячей воды!
Она с раздражением мыла голову тепловатой водичкой и продолжала размышлять. Гарольд и Мэгги всегда были, мягко говоря, назойливыми родителями. «Когда ты думаешь остепениться, Оливия?», «Когда ты думаешь завязать постоянные отношения, Оливия?», «Когда ты думаешь выйти замуж и подарить нам внуков, Оливия? Тебе ведь уже двадцать пять, а скоро будет тридцать – в этом возрасте поздновато иметь детей, знаешь ли! Нельзя рожать, когда ты слишком стара и измучена карьерой. А твоему отцу хотелось бы иметь внука, который унаследует его имя и состояние». И все такое прочее.
Да, мама! Конечно, мама! Но будущий внук Гарри может быть уверен – его фамилия будет не Котсволд! Что касается состояния – денег, вырученных за «Лэмпхауз», – то они, видимо, для внука не будут иметь большого значения, особенно в свете последних заявлений отца…
Обернув мокрые волосы полотенцем, Оливия направилась в постель, надеясь, что позже вода будет достаточно горячей для того, чтобы в пенной ванне отмыться от отвратительного привкуса предложений Маккензи и при этом не угореть.
Оливия собиралась провести в постели остаток этой мрачной субботы, правя и редактируя рукописи, немножко посмотреть телевизор, немножко вздремнуть и вообще расслабиться, на что она имела право после того, как долго работала впустую. Совершенно впустую, имея в виду продажу ее наследства! «Ты – моя козырная карта, Оливия, мое единственное дитя и наследница „Лэмпхауза“. С тобой он имеет шанс войти в следующее тысячелетие, без тебя это еще одна бывшая издательская компания, ждущая конца…»
– К черту все! – С этими словами Оливия спрыгнула с незастеленной кровати после очередного телефонного звонка Бэрди. Нечего ей киснуть. Золушка поедет на бал! Она поискала, что надеть. Маленькое черное платье с глубоким вырезом на спине, – слишком красноречиво? Будь проще, Оливия, одернула она себя, ты ведь должна показать класс всему клану Маккензи.
Возиться с прической сейчас уже поздно, кроме того, ветер и дождь разрушат все плоды усилий прежде, чем она войдет во вращающуюся дверь литературного клуба «Кавычки». Оливии пришлось самой управляться со своими влажными, растрепанными, обвязанными полотенцем волосами, да и кто еще смог бы это сделать! Использовав фен, она расчесала паровой щеткой каждый упрямый завиток, образовавшийся от лежания в постели с полотенцем на голове. Слава Богу, волосы у нее были послушные, и вскоре короткая прическа, едва закрывавшая уши, была готова. Она добавила для полноты картины длинные серьги и осмотрела себя в зеркале – никакого сходства с экзотическим обликом Легран! Она всего лишь Оливия Пенелопа Котсволд, наследница рушащейся империи, тонкая и изящная, но в общем – ничего особенного.
Вполне достаточно для тех, чьи вкусы удовлетворяет издательство «Маккензи – Ратленд», думала она, спускаясь вниз на высоких каблуках, так сильно отличающихся от скучных копыт, в которых она ходила на работу. На Фулхэм-роуд Оливия подозвала такси.
– Что ж, назвался груздем – полезай в кузов. Полезай, Оливия Котсволд, – бормотала она по дороге на Шафтсбюри-авеню. – Вот я иду, Стюарт Маккензи, иду лишь затем, чтобы спасти кофеварку Бэрди от вечной безработицы.
