Текст книги "Душа убийцы (сборник)"

Автор книги: Александр Жулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

Леонид Леонидович уходил. Вслед за ним торопился Пшеничников. Слышались голоса.

– Гениальная сцена!.. Нет, верно: смерд бросает вызов природному господину! От рождения – господину! Вызов,

но… жалкий, бездарный, от живота, нутряной…

– Хорошо говоришь! Говори!

– … от бессилия вызов, от низменной зависти! Бунт раба!.. Слу-ушайте, дайте ему эту роль!.. Нет, вы не видели, вы же не знаете… Дайте ему убийц сыграть, нет, правда!

– Барону, что ль?

– Какому Барону, какому Барону! тому, как его?.. Пoстороннему!.. С высокой устойчивостью!.. Медедеву!

Что? Что? Что?

– Ну да! —крикнул я, пока они еще были вблизи. – Значит, вставь эпизод, чтоб ему возместили стоимость шубы?

– … Нет, вы послушайте: твердолобость такая!.. Дремучесть, упрямство!.. Я серьезно, я правду!..

Они уходили. Пшеничников и жалкая эта фигурка. Нет, он был намного, намного ниже меня, этот Леонид Леонидович!

– Вспыхнуло и умчалось! Все – игры, все детские игры! —кричал я им вслед. – Не пережили мы этого! – гадко я ржал.

– Ладно, кончай! – подошел Стива. – Ты что, Медедев, в самом деле с прискоком?

– Что-o-o-o-о-о?

– Завел он тебя, спору нет, классно. Двадцать лет болтаюсь в кино, но такого, такого… Но и сам он завелся! Артист!

– Повтори! Ну, повтори: что значит – с прискоком?

– Спору нет: сцена блестяща! Но а ты-то, а ты… Раскрыл он тебя, вывалил как на ладошку! Как и твоего этого, как бишь его?..

И это он – он! – мне говорил? Я хотел схватить его за грудки, но он вырвался и с места взял сразу в карьер. Я свистел ему вслед.

И я не стал догонять. Куда денется?

Падал снег, поддувал ветерок. Гениальная сцена? Сыграть? Что же, пусть платит – сыграю!.. Стоп, стоп, какая ладошка?.. Ну, с-су-ки! Раскрыл?

– Ну, с-суки! – кричал я им в спины. И взгляд скользнул в сторону и зацепился за камень… Н-нет, тяжел, не поднять!

Вдруг страшная правда, точно толстая, сладострастная девка, вплотную приблизилась, выставляя, дразня, жирные телеса и облизывая мокрые, красные губы. Пораженный догадкой, не веря, я беспомощно онемел. Не с прискоком я, нет!.. Не смерд я, не надо! Все вы такие, такие!.. Не надо!

Но она, уже опустившись на корточки, принялась торопливо и жадно сдергивать с меня один тайный покров за другим, приникая все жарче, все ближе, слюнявя…

– Погодите! – хотел я позвать их, исчезающих вдалеке, но только – слабеющий! – что был это за зов!.. И рука уже

тянулась за камнем: бунт раба? твердолобость? дремучесть? убийца?

Ну что же!..

А снег падал и падал.

И таял мгновенно. Таял у меня на лице, разгоряченном от ненависти.

А как отнестись к словам Томаса Манна:

«Писатель? Тот, чья жизнь – символ. Я свято верую в то, что мне достаточно рассказать о себе, чтобы заговорила эпоха, заговорило человечество, и без этой веры я отказался бы от всякого творчества!»?

Рассказать о себе…

Александр Жулин

Из цикла «Беседы с воображаемым собеседникам».

ОШИБОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК

Фантастическая история

Человек этот появился внезапно.

Черной бесшумной тенью выскользнул из-за куста и замер y Кошина на пyти.

Огромный, будто шалый медведь.

Еще секунду назад Кошин, мужчина тоже немалых размеров, мужчина спортивный и моложавый, шел себе в прекраснейшем наcтpоении. Тропинка вилась по склону обрыва, c высоты было видно серебристое море, нависающeе, как гора, и к дуге горизонта спускалось раскaленное солнце. Казалось, к нему и стремился бeлоснeжный теплоходик-ракета, далеко уже убежавший и выглядевший отсюда игрушечным.

И уже забывaлись недавние студенты-попутчики, и разудалый Генка с гитарой (ай да орел!), и сумрачный Виктор, тем озабоченный, что мало времени жить, что ничего не успеть из зaдyмaнногo (эвон-ка!), и белокурая Галка. Даже белокурая Галка уже забывалась, хотя ею даренная птичка тепло шевелилась за пазухой.

Все ж таки подарила щегла! Все ж таки подарила, несмотря на то, что Гепка, подмигивая, объявлял: «Птицу подаришь – душу отдашь!»

Даже кипучая Галка становилась все более призрачной, хотя в ушах так и звенел ее взволнованный гoлосочек: мысль – как волна! Перекатывается от людей к людям, и для нее нет расстояний, нет времени, зачем вам номер моего телефона? Ведь если встретимся мысленно, то обязательно встретимся и наяву!

Забавная.., И все же что-то есть в ней такое…

Сияющее море холмом, изумрудные кроны деревьев, золотистые отблески – в такие нарядные тихие вечера особенно веришь в удачу, и Кошин не шел – порхал, едва касаясь тропинки, как вдруг увидел этого странного человека.

И тут же, как в жуткой скaзкe; задул порывистый ветер, словно заслоняя огонь солйца, и заскрипели высокие сосны, a вода – не та, прекрасная и далёкая, a та, что темно шевелилась внизу под обрывом, показалась тяжелой и мрачной, будто настороженно ждущей чего-то. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой», – вспомнилась Генкина песня… И так не хотелось идти!

Идти по вьющейся на кругом склоне тропинке, узкой такой, что в сантиметрах каких-нибудь – пропасть, в то время как плечо c другой стороны нет-нет да и шаркнет по голому корню, вдруг высунувшемуся из отвесной стены.

Идти вперед, что означало – к нему! Но как не идти?

–Разойдемся? – спросил Кошин, улыбаясь приветливо.

Человек не ответил. Не взглянул, пряча глаза под густыми седыми бровями.

Лишь вблизи Кошин сумел оценить огромность этого человека. Не жир и не мясо – костяк его был огромен, и обросшая сивым волосом голова его была как бочонок, огромный даже для такого огромного человека.

Он не ответил. Он повернулся и пошел прочь, медленно стyпaя ногами, которые были – как y слона.

Что там накаченные гантелями бицепсы, что там каратистские мозоли на пальцах – здесь чувствовалась стихийная первобытная сила!

Но Кошин опаздывал, Кошина ждали.

А человек шел себе впереди, не оглядываясь,.И вспомнились Галкины мысли-волны. (П-c-ст! – ответил он c небрежиым изяществом умудренного, – от мыслей никаких волн не бывает, волны если бывают, только от чувств! и прикоснулся коленом к ней.) Мысли-волны, вот если бы! Уяснить этогo мешающего человека, что он делал в кустах, поджидал ли нацеленно, нo чем сейчас думает…

П-с-ст, да думает ли вообще такой кроманьонец?

– Эй!– крикнул Кошин, отчаянно хорохорясь, – далеку ли до центра?

Человек опять не ответил. А в чаще, над головой, словно удивленная невоспитанностью земляка, вскричала негодующе птица, И тут же откликнулся ей щегол. Из-за пазухи. От самого сердца.

От внезапности этой поддержки, от страстности птичьегo голоса Кошив очнулся. И досада исчезла, открылся шум леса. Пламенно трещали кузнечики, украдкой шепталась листва, нежно плеснула волна. А, полно, чего это я напугался? – пришла в голову очевидная мысль. «Я не знаю, где встретиться нам придется c тобой…» – запел вслух, но вдруг, yбаюкaнный мерной ходьбой, ткнyлся лицом в остановившегося человека.

– Давай чемодан! – полуобернувшись, человек протянул мощную длань.

Кошин опешил. Привыкший говорить свободно, легко, хотел возразить, завести разговор, но, кроме мычания, не сумел ничего из себя выдавить. Из-под ноги ссыпался песчаный ручей, шорох замер где-то внизу.

– Чемодан! – повторил человек Рука его властно застыла, она казалась такой неподвижной, словно отлита была из чугуна.

Человек взял портфель и пошел, легко покачивая им на ходу.

Ударить ногой по портфелю, прыгнуть c обрыва, подхватить его на лету, исчeзнyть в кустах? Такой недешевый, дефицитный портфель, c секретным замочком, гордость-портфель… странная вялость овладела вдруг Кошиным. И пришла слабая мысль: э-э, да что за дела? Несомненно, этот туземец послан для встречи! Конечно, конечно! Так спокойно уверен, так хладнокровно идет – несомненно, он послан для встречи! Теплоход запоздал, люди ждут, до лекции «O тайнах и устройстве Вселенной» (вот ведь какое название выдумал Кошин!) времени все меньше и меньше, вот и послали! Совсем, совсем не похож этот дядя на хулигана, тем более – на бандита.

– Сымай пиджак! – сказал небандит. И наступила полная тишина. Как в бездонном колодце Тропинкa незаметно спустилась к воде, от сырых темных кустов несло плесенью, и казалось, что здесь, в этой низине, остановилось движение, остановилась сама жизнь.

Слабый шум послышался сзади. Кошин быстро взглянул: сзади стоял еще один человек. Долговязый. Такой долговязый и тонкий, он бы казался совсем не опасным, если бы… Если бы не хищный нос, горбатый и острый, если бы не глаза, безразлично поблecкивающие из-под полуприкрытых век, если бы не беспощадная щелочка рта. Ястреб! Ястребиная голова увенчивала шею жирафа.

– Сымай! – повторил человек-ястреб как-то глухо и буднично. И положил голову на плечо.

«Сaмoe настоящее ограбление, – подумалось Кошину. – Вот, п-c-ст, живешь, что-то делаешь, ходишь в саyнy и на теннис, блюдешь тело, a она, которая в сaвaне, бродит поблизости. И тем не менее страха не было. Удивление, неверие в подлинность ситуации, вялость – все, кроме страха. «Глобус крутится-вертится, словно шар голубой, я не знаю, где встретиться нам придется…» Хороша себе встреча! Каких-то двадцать минyт отделяли Кошинa от уютного теплоходика, от развеселой компании, в которую вписался он так легко н естественно и в которой так легко и естественно захватил лидерство, двадцать, ну, от силы, тридцать минут! И вот какая-то дикая ситуация, какие-то бронтозавры кругом и действовать надо по каким-то темным бронтозаврьим законам. Лягнyть заднего по колену, увернуться от первого,

броситься в воду?

Агукнул буксир, кравшийся неподалеку, плecнyла мощная рыбина, засвистала пичуга – от окружающего мира пахнуло таким равнодушием, что сердце упало.

– Сымай, – сказали сзади, я нечто жесткое уперлось в центр позвоночника. Это могло быть горло бутылки, но мог

быть и ствол.

Когда отстегивал пугoвицy, дареный щегол неожиданно выпорхнул. Кошин инстинктивно шатнулся, ненароком отклонив жесткий упор – выстрела не последовало. Сейчас, сейчас именно, пока ствол в стороне, нужно действовать! Он присел, напружинившись, и… не смог.

Огромный человек глыбился, не шелохнувшись. Огромные ноги, широченная грудь, длинные руки – от него веяло таким страшным спокойствием, что Кошин обмяк. Да и когда дрался в последний раз? Когда поступал? Большой и подвижный, нахально-веселый и вовремя отстyпaющий, современный городской человек – когда случалось бывать в таких ситуациях? («Ах, Галочка, – говорил белокурой девчyшке, чуть не вдвое моложе его, – нет, в наше коммуникабельное время ни деньги, ни связи, нет, нет, нет! Все решает другое! Тайное оружие избранных – обаяние! Но что ecмь оно? П-c-ст, ответа не найдено! Обаяние оружие современного индивидуума!»

Обаяние… Но разве возмохио воздействовать обаянием на бронтозавра?

…Человек вновь зашагал впереди, Кошии брел за ним в полуобморочиом состоянии. И в голове вертелась круговерть совершенно посторонних мыслей н образов. Вновь вспоминалось, как, прикоснувшись к Галке коленом, oтpубaл Виктора, словно проснувшегося, взревновавшего: «Хочешь узнать, что там есть, на той стороне? B чернеющей бездне, куда вход открыт и обязателен каждому, но выхода

нет?..» Мальчишка! Кошин брал в руки девичью ладошку и, мимоходом лаская, выискивaл линию жизни: «У нас c вами, Галочка, длинная жизнь, и до чернеющей бездны, – подмигивал обожженному Виктору,– еще много любви!»

Много любви… П-c-ст, стерва пaмять!

Вдруг вздрогнул: птичка вылетела! Если верить примете – улетела душа. Чья душа? Девицы? Или?.. Внезапно понял ужас своего положения. Увидел как бы co стороны, как его ведут неизвестно куда, одни спереди, другой сзади – конвой! Что, Кошин, c тобой! Действовать, действовать! П-с-ст, прежде всего – разобраться. Что нужно им? Ограбить? Так уж ограбили! Убить? Но зачем? И за что? И вновь Кошин слегка ободрился.

– Ребята, – спросил, – вы не ошиблись? Я – Кошин из общества распространения знаний. Ценностей нет, на мозоли вам, кажется, не наступал!

Ни звука в ответ. Мерный шаг и молчание.

– Ребята, передохнуть дайте! Стер ногу в ботинке!

– Ботинки сымай! – резко остановился вожак, и Кошин опять ткнулся лицом в жесткую обширную спину.

– Сымай! – послышалось сзади, – и ботинки!

Ботинки? B памяти ворохнулись какие-то полузабытые ужасы, из книг o войне, O том, как, прежде чем отправить на небеса, случалось, снимали обувь c живых. Заранее, так сказать.

– Часы тоже, штaны! И рубаху! .

Опускаясь к ботинкам, в который раз Кошин подумал: какой удобный момент! И даже подобрал локоть, чтобы упасть на бок и кувырнуться и броситься в воду, но… знал, что к действию не способен. И, от натуги краснея, рвал шнуровку ботинок, балансируя ногой на камнях, стаскивал брюки, ругая свою прошлую жизнь, в которой не было решительных ситуаций.

(– Нет! – кричал Виктор, peвнyя Галину, – если жизнь коротка н ничего из задуманного не успеть, то тогда зачем это все? Неужели мысли мои, чувства мои пропaдyт безвозвратно? Или что-то все же останется? Какое-нибудь особое дpoжaние электронов?

Мысли его, чувства его, смех!

Вoт тогда Галка и высказалась по поводу мыслей, которые передаются, минуя общение. И где услыхала?

– Вздор это, – отрезал Кошин, прикидывая, взрослая она или еще не обученная, – от мыслей никаких волн не бывaeт!

Но этот обугленный Виктор:

– А вдруг в чернеющей бездне что-нибудь есть? Дрожание электронов?)

– Нет! – закричал Кошин, вцепившись в ботинок – Не хочу! Ничего не успел!

– Идем, – бypкнул вожак. И опять Кошин готов был поклясться, что угрозы в его голосе не было!

– Там нет ничего! Пустота, гниение, тьма! А дети?

Семья, жена, дети, кoторые станут сиротами!

– Идем, – повторил ястреб за вожаком. И толкнул Кошина в спину. Но тот не мог сдвинуться с места.

Не мог сдвинуться c места. А что делать? Был кинофильм. Там подняли винтовки. Человек, приставленный к стенке, зарыдaл, зацарапал ногтями лицо, упал на колени, пополз, в слезах и крови, к палачам. Его поднимали, еще и еще, ставили к стенке, но человек всякий раз падал и извивался в грязи.

Его не убили. Палачам, которые не были профессионалами, стало противно. Ушли.

Это тоже был выход. Не Бог весть какой, но все-таки выход. Однако Кошин не мог и упасть. Казалось бы, проще всего подогнуть ноги, свалиться мешком и обмякнуть.

Не мог.

Безволие.

– Подсобить? – послышался, словно бы издалека, голос.

– Пожалуйста… Не могу, – лепетал. Язык – единственное, что еще повиновалось ему. – Не могу сделать и шагу.

Его подтголкнули. Безвольно обвил он руками могучую шею, безвольно распластался на круглой широкой спине, ощущая упор орудия в позвоночник, как поддержку.

Смачно зачавкала грязь под ногами огромного человека, вот послышался гулкий стук, словно бы пошли по деревянным мосткам, но Кошин по сторонам уже не смотрел, покорившись воле чужих людей.

Так вот как она действует, программа самоуничтожения в критических ситуациях! Когда кролик замирает перед пастью удава, когда человек, качаясь над пропастью, делает шаг в бeзднy. B бездну! Будто движимый любопытством, что там есть, на той стороне!.. Но стоп! Чьи это слова?

И тут Кошин подивился инерции жизни. Его же несут, несут неизвестно куда, может быть, даже скорее всего, – утопить, и тело уже отказалось бороться, но что за вздор в голове? Инерция мысли, резонансное дрожание электронов: Ха!.. И тут – порыв злого прохладного ветра, Кошин открыл глаза. Над морем разгоралось мертвенно-белое зарево – то пробивалась луна через хмурь, затемнившую небо после захода солнца. А они шли по мосткам и удалились от берега уже далеко. Мостки, возведенные на железных трубах-опорах, были узки, вода возле них казалась беэдониой.

Тишину ночи прорезал рев реактивного самолета. Задрав голову, Кошин увидел снежную струйку.

– А ну-ка, постойте, – сказал и сделал попытку сползти. – Куда вы несете меня?

– Известно, куда, – буркнул вожак, прижимая ладони Кошина к своей могучей груди. Руки его были жестки, как

коряги.

– Известно, – подтвердил человек-ястреб.

Кошин дернулся, лягнул ногой, сзади ойкнyли, отстранились. И вдруг руки-коряги разжались, Кошин начал ползти, соскальзывать, его перехватили, подняли, он снова дернулся и… очyтилcя в воде. Хлебнув обжигающе холодной соленой вoды, забарахтался, вытягивaя голову к воздуху. Огромная ладонь накрывала и зажимала его, словно тисками.

Кошин отчаянно билcя, но человек-ястреб, оказавшийся сзади опять, ловко поймал под водой и заломил ему за спину руку.

– Смотри!

Из-за боли в суставах Кошин затих. Ноги, тело, в паху свело холодом, но сердце стучало безумно, и выяснилось, что можно дышать. Выяснилось, что можно стоять: ледяная вода начиналась от подбородка.

Чего хотят от него? Туг показалось Кошину, что в голосе вожака произошло изменение.

– Куда? – откликнулся Кошин, спеша убедиться в предчувствии.

– Смотри!

– Вперед! – подсказал человек-ястреб. – Видишь полоску?

– Красную, что ли? – осторожно спросил Кошин, и внезапно c головы его спали тиски. Свобода? Готовый к очередной неожиданности, искоса глянул. Ноги ломило, сердце стучало, он задыхался, и тем не менее видел глаза. Глаза возле лица, глаза о ж и д а ю щ и е! Глаза мерцали из-под кустистых сивых бровей, и было в них нетерпение, ожидание и – невозможно поверить! – робость!

– Повтори! – глухо сказали сзади.

Кошин, дрожа, глянул в море. Далеко впереди, y самого горизонта виднелся лоскут. Парус – не парус, но только краснел лоскут, отчетливо видный при свете лупы.

– Красное, – обронил Кошин, замирая от веры в удачу.

– Скажи еще раз!

– Да красное, черт вас бери!

И не заметил и сам, как очутился наверху, на мостках. Стоял и дрожал на ветру, a вода текла ручьями c трусов и казалась горячей. От удачи ли, a может, от полного обалдения, но только почувствовал вдpyг уверенность, невероятнyю в его положении. Уловил дрожание электронов! – доcтaло уверенности даже пошутить про себя. Oтскoчив вдоль мостков, он стоял на своих, пока еще не окончательно окоченевших ногах, дрожащий и мокрый, прикидывая и одновременно понимая, что прикидки напрасны – ничего c ним не сделают больше! – и все же прикидывая, что, если броситься в воду, за ним не угонятся. Б-р-р, броситься! Однaко… в воде было теплее.

– Кого искупали? – спросил вожак равнодушно, развязно. Так говорят пaцaны перед дракой. – Лектора?

– Видать, лектoра, – подтвердил человек-ястреб. – Столичную штучку.

– Верните портфель, – набрался наглости Кошин.

– Физик, наверное? – спросил снова вожак. – Как думаешь, Тиша?

– Лирик! – возразил дерзко Кошин, наглея. (Если плыть быстро, можно даже, пожалуй, согреться.)

– Физик он, физик! – подыграл вожаку Тиша. – А может быть химик.

– Ну на! Возьми же! – не сходя c места, вожак пpoтянyл портфель. Он держал его совершенно горизонтaльной, вытянутой рукой. Рукой неподвижной, портфель висел на одном пальце. Но каков этот палец! Один этот палец можно было пожать и в темноте принять за ладонь.

– Возьми, химик, возьми! – Тиша сделал шаг к Кошину. Тот мгновенно отпрянул, больно cтyкнyвшись одеревеневшей пяткой о твердь.

– Что ж это он? Никак не берет?

– Видать, не берет!

– На же, возьми! – Из седой бороды выпoлзла красная, словно мокрое мясо, улыбка.

Кошнна захлестнуло необъяснимое бешенство. Еще только минуту назад быв безвольным, раcтерянным, сейчас почувствовал злость. Пеpecтyпив босыми ногами, дрожа от холода, словно влекомый к гигaнтy, быстро приблизился, ухватил ручку портфеля.

Напрасно он это сделал!

Рука его как попала в ловушку. Он рванyл было – куда там!

И снова глаза. Глаза ожидающие, нетерпеливые и рада, что-то в них было такое, да! – робкие!

– И не врите. Глаза и сверлили, и в то же время гoтовы были исчезнуть, отпрянуть. Так кошка тянет лапку к запретному кушанью, держа в поле зрения палку хозяина.

– Договорились, врать я не буду! – откликнулся Кошин.

– Не врите про шарик. Про глобус.

– Про – словно шар голубой?

– Про шар голубой!

– Глобус кpyтитcя-вертится, словно шар голубой? – невероятно! Кошин готов был уже рассмеяться.

– И не знаем, где встретиться, нам придется c тобой? – Кошии рaзевaл рот, губы сводило от близкого приступа хохота.

– Вы угадали Генкину песню про шарик? И решили доказать, что угадали? Вы ловите мысли-волны? – Кошина раздирал хохот. От пережитого ужаса, от внезапной развязки, наконец, от несусветности всего происшедшего он хохотал как сумасшедший.

Что-то мешало выхохотаться до конца. Корчась, дергаясь и икая, он пытался овладеть собой, прекратить буйный припадок, но что-то мешало и этому.

– Руку отдайте, – просипел в промежутке.

– Мысли ловить пока не могу, – важно изрек косматый вожак. Но, руку «отдал». И только тогда Кошин сообразил: а при чем тут угадывание, когда – красный лоскут?

– Замерз я. Брюки верните, – сказал Кошин, дрожа.

Голова была легкой, пустой. Зубы лязгали.

– Трусишки сыми. Выжми.

Сзади накинули мохнатое полотенце. Теплое и шершавое. Не оборачиваясь, сбросил трусы. У губ внезапно возник cтaкaн: «Выпей!»

Кошин вытянул водку на едином дыхании, выдохнул: уф-ф! И покачнулся, тыча мокрой ногой в складывающуюся на ветру, липучую брючину. Его поддержали. Хорошо поддержали: крепко и вовремя. Кошин вгляделся: Тиша был мокрый, но не дрожал. И поддерживал бережно. От этoго повеяло вдруг таким дыханием мужской солидарности, дружбы, единства, что Кошин растрогался. И в желудке разгорался огонь.

– Жизнь этому отдана, понимать надо, – сказал мокрый Тиша, наливая по новой.

Пaльцы подрагивали, шнурки трудно завязывались, но по сосудам уже струилось тепло. Выдоxнyл вновь: уф-ф!

– Закуси!

Он полез в консервную бaнкy. Копнул пальцами в жидком масле, выудил мелкую безголовую шпротинку – надо же, где только достали?

Теперь стояли втроем, как друзья.

– Не обижайсь на купание, – пробасил великан. – Иначе тебя б не пронять. Не поверил бы, не стал вглядываться. Я и сам в первый раз ошалел, когда узрел красное. Мысль понял? Степанов! – протянул чудовищную свою, негнущуюcя ладонь.

– Kошин я, Кошин, из общества распространения знаний! – ах, как славно в сухой, теплой одежде, когда изнутри греет, a pядом – ребята, п-c-ст, отличные мужики! – Нет, все. Больше нельзя! Лекция!

А ты начхай, милый, – просипел Тиша. – Ну что ты скажешь им o Вселенной? Вот Степанов, он мог бы, да!

– П-c-ст, Степанов, чеши, излaгaй!

– Закуси!

– Закусил!

– Тогда слушай. Представь себе плот…

– Так представил! – радостно откликнулся Кошии.

– На плоту параллельно пластина. Спинка – красная, донце – желтое. Ты что видел, стоя по горло в воде?

– Красное! – paдoстно откликнулся Kошин.

– Правильно, красное. Спинку ты видел, согласен? Стало быть, пластина наклонена к тебе спинкой, за мыслью следишь?

Вблизи лицо Степанова было широкое, в оспинках. Сивaя пышная борода, a глаза – сочные, голубые, выглядывaющие из глубины. Эх, Cтeпaнoв, славный ты чeлoвeчищe, – Кошин кивал, соглашаясь, когда ему говорили, что раз к наблюдaтeлю наклонен верх, то бишь спинка, то, стало быть, море вогнуто. И Тиша горланил про вогнутость моря, и Koшин энергично кивал, соглашаясь, и чуть не упал от

кивка, Ho туг наступил момент, когда Степанов сказал такое, к чему надо было особо прислушаться, потому что они оба вдруг смолкли. И Кошии сказал, улыбаясь:

– Повтори…

– Повтори! – сказап Кошии опять, потому что опять будто бы не расслышал.

– He только море, вся Земля вогнута, – молвил Стенанов. И началась катавасия. Мол, Земля – это не шар, вернее, шар, но мы живем не снаружи, не на скорлупе, a внутри скорлупы! И в центре – звездная сыпь, недостижимая из-за уплотненности времени, вещал седобородый Степанов, и Тиша важно кивал ястребиной головкой, и Кошии кивал, но спохватывался вы c ума? Галилей, Кеплер, спутники, конец двадцатого века! «Пyстое!» – хмурил кустистые брови Стеванов, говоря, что, мол, обнародовал свою мысль еще до появления спутников, отчего академики и взбесились, в противовес Степанову начали спyтники запускать. Но спутник летает внутри полой Земли, и вот расчеты, они подтвepждaют, и сходится время полета, и фазы Луны тоже сходятся.

– Где, где обнародовал? – сбивался огорошенный Кошин на частности. – Что значит был тут один? Ну и был, ну и обещал тиснуть статью, однако бабу oн тиснул, а не статью, как же вы, п-ст, поверили, что ее напечатали?.

– Земля вокруг нас, мы же внутри! – напомнил исходную тезу Стeпанoв. – А сложнее всего было постигнуть уплотнение времени!

– Ребяты, вы шутите! – говорил Кошин, постепенно очухиваясь. Черт их дери, только что стало так славно, такое образовалось стихийное завихреньице, и на тебе! Треплютcя не по делу, да еще вот-вот опять возьмут за грудки. – Ребяты, вы шутите! Ах, всерьез? Ах, ошибочные вы мужики!

– Ну, так я вас сейчас сокрушу, – упрямился Кошин, боролся в безнадежной попытке спасти завихрение, теплоту. – Так что ж, если выстрелить вверх, так аккурат попадeшь точно в Америку? Как, почему это ты и стрельни? Ax, скорость космическая, ах, уплотнение времени? Новая штука!

Глаза Степаноеа Кошина больше не любят. Глаза фанатично блестят. Кошин навидался таких горе-изобретателей. Один несет вечный двигатель, другой – умеет летать усилием воли.

– Временные пояса, понял мысль? – спорил Степанов. – Вдоль Земли – пояс первый, в нем время течет очень медленно, это у нас. Над Землей пояс следующий, там время медленнее. Выше – еще один пояс, и так дальше, до центра Вселенной, в которой время застыло!

– Центр вселенной – как муха в банке? – гадко ржал Кошин. И заводился. А Тихон махал перед лицом кулаком, и Кошин заводясь еще более, отстранял сухой жесткий кyглак. – Ну ты, инквизитор! Мракобес, Торквемада!

Зачем гаркал? В таком глухом месте, поздним вечером, на малознакомых фанатичных мужиков?

А Степанов…

– В центре времени нет, и какая бы ни была скорость – движения не будет!

И почему так Кошин взъярился? Что со мной? —себя спрашивал. Не счесть чудиков, тронутых, дурачков! Промолчи, кивни, согласись – тебя ж не убудет! Но Кошин неистовствовал, губами дребезжал оскорбительно и в конце концов подверг сомнению красное, за что, разумеется, был наказан. И, в борьбе вновь заклеймив Тихона Торквемадой (а еще —ах, как хотелось заклеймить за компанию и Степанова, ну, скажем, Аквинским Фомой – не посмел!), полетел опять в холодную воду. И опять Тихон выламывал руку, свирепо надсаживаясь: «Кончай фордыбачить, глянь вперед!» А ноги Степанова высились у самых глаз, хотелось схватить эти равнодушные ноги, зубами Степинского в воду, но ноги Фомы новоявленного были как бетонные тумбы. И от этого разбирала еще большая злость.

– Значит теперь больше не видишь красное? – вопил Тихон, ломая руку сверх меры, и Кошин извивался, как мог, лягался, стоял насмерть за правое дело, за истину. —Отрешись от шаблона-то!.. Скорость взгляда – константная штука, время – разное на разных высотах, поэтому сверху, из космоса, Земля и кажется выпуклой!

Поглощенный борьбой, Кошин ответить не мог. Революция? Новый Эйнштейн? Черт-те что выкликал Тихон, а Степанов молчал. Философ, благословивший насилие. Апологет Торквемады.

– Убью, Фордыбака! – надсаживался Тихон.

– Имеет право не видеть, – бархатным басом проронил вдруг Степанов. И Торквемада немедленно сник. – Что-то мешает ему. От шаблона отрешиться не может!

Что значит – от шаблона отрешиться не может? Нет, нахальство какое! Скиф! Дикий вождь! Оракул, злодей!

– Не только ваша идея ошибочна, метод – и тот не нов! Метод называется: от обратного! Земля наизнанку – подумаешь фокус!

– Зависть? – молвил тихо Степанов. Тихон смотрел ему в рот. – Нет, не то. Шаблон, шаблон, почему?

Негодяи! Они обсуждают его, кандидата наук, словно точку на графике! Кошин мелко дрожал. Как пить дать —воспаление легких.

И тут Степапнов опустил к Кошину взгляд. Это был такой сочувственный взгляд, словно Кошин был убогий калека. Слова Степанова текли мимо ушей. Нет, наверное, мимо сердца – так будет точнее. Потому что, слышимые проходили.

– Ладно, можешь идти, – Степанов поднял указующую десницу.

И Кошии, дрожащий, но не от холода, и сникший, но не от переживаний, побрел пo деревянным мосткам, пружиняще вскидывающим его после каждого шага.

Красная спинка! В конце концов, это мoглo объясниться каким-либо преломлением света. Или неточностью oпыта. Или – просто гипноз. Впрочем, что есть гипноз? Tьфу дьявол, – думал Кошин, – опять мысли-волны! И в сердце застрял какой-то торчок. Что есть гипноз? Кроме красивого слова – никакой физики!

Тропинка темна. Ночь прохладна, небо призрачно-светлое. И все вверх, вверх, по крутому откосу. Под ногами путалась мелкая дурацкая птаха. Шуганул. Птаха взметнулось, но вскоре вернулась, мешая шагам. Ба, да это – Галкин щегол!

Взял на руки, дунул. Теплое тельце дрожало. Сунул за пазуху. И вдруг нащупал записочку. Вытащил, не читая, разорвал в клочья. Если встретимся мыслями…

И тут сделал шаг в сторону, нога поскользнулась, он замер. Стоял на краю обрыва, не смея поднять глаз. Можно и нужно, наверное, для безопасности взглянуть прямо и далеко. И, однако, нельзя. Нельзя потому, что – знал – в колдовской этой светлой ночи, перед ним расстилаясь, море катит свои гладкие волны, а на гребнях их танцует фантазия дикаря. Красная спинка пластины.

Да что это я? – внутри него все возмутилось. Один дремучий балбес обалдел, а меня так трясет! Отчего меня так трясет? – спрашивал себя снова и снова, стоя на краю бездны, чернеющей пропасти, покачиваясь и слушая, как громко цокают камушки, ссыпающиеся из-под ног, цокают громко вначале, а потом чуть потише, и реже, и еще более глухо, и вот – еле слышный хлопок o воду.

И безбоязненно наклонился, пытаясь увидеть, куда это сгинyли камушки. Упер руки в колени (a брюки мокры, a

ладони скользят!) и c наслаждением ощутил глубину.

A разум сопротивлялся отчаянно. Все это глупость, прочь, иди прочь, нет ничего в чернеющей бездне, и после тебя ничего не останется, никaкогo такого особого дрожания электронов. И мысли твои, и чувства твои, пропадут безвозвратно – плевать! Плевать!

И вдруг из черноты, мрачно манившей своей непознаваемостью, будто проклюнулись белые крошечки. Головки маленьких смеющихся человечечков. Лысые колобки, безбровые круглые личики, серповидные беззубые рты раззявились, хохоча. Шаблонные колобки, миллионы шаблонов.

Мысли его, чувства его, п-с-cт!

Кошин омертвел от этого хохота. И, медленно отклоняясь назад прямым телом, отпрянул, не поднимая глаз на другую опасность помнил это, – красневшую вдалеке.

Оглушительный хохот, отравляющий свист, омерзительный визг.

Кошин на сцене.

Зал в темноте.

Сцена светла. Солнце на сцене.

Галка! И Генка, и Виктор! Пробились к Кошину за пять минyт до начала. A помните, лeктор, как было в прошлом году? Генка теребил за рукав, улыбаясь светлее, чем солнце.

А у Галки кольцо золотое. И Виктор таится чуть в стороне.