Текст книги "Душа убийцы (сборник)"

Автор книги: Александр Жулин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Александр Жулин

ДУША УБИЙЦЫ 2

кусочно-непрерывное повествование

КОНТ

1992

Александр Жулин – писатель-романтик, оригинальный стилист, легко вплетающий в жестко-натуралистическую ткань повествования узоры фантастики, детектива, гротеска.

Сборник составили пятнадцать историй, связанных между собой не столько общими героями, сколько идеей, отражающей напряженные искания автором смысла бытия. Время действия – конец ХХ века. Место – город, Россия.

Ведь я-то считаю: настоящий рассказ сродни любовному приключению!

Обвораживающее тайной начало… Стремительное, неумолимо влекущее действие… Бурное извержение страсти, мгновения сладостного небытия и… Полет в сферы иные, прикосновение к трансцедентальному!

Александр Жулин. Из цикла «Беседы с воображаемым собеседником».

ДУША УБИЙЦЫ – 1

Рассказ

Кличкой Барон этот человек был обязан Леониду Леонидовичу. Почему Барон – непонятно. Он был короткий и толстый. И лысый. Самое примечательное в его внешности – шея. Она плавно вырастала из круглых плеч и кончалась в макушке, обрамляя лицо. Детская игрушка матрешка – вот что при виде его приходило на ум, и, как матрешка, он выглядел вполне добродушно. Две складки жира под подбородком, губы, растянутые щеками как бы в новые складки, наивные глазки…

В общем, скорее добродушный болван, чем Барон, но с Леонид Леонидовичем не поспоришь. А и зачем спорить, если все равно я открыл этого человека и рассказ о нем пишу я, а не какой-то там Леонид Леонидович.

Случилось же так, что он подтолкнул меня сзади. Слегка. Возможно, от гoрячечного возбуждения.

Я оглянулся. Смотрю – стоит человек, что называется, дуб дубарем. Вернее, дубариком, потому что – напомню – выглядел очень уж безобидно.

– Что толкаешься?

– У-у! – сказал он вместо ответа.

Я проследил его взгляд: не может оторваться от пальто Леонид Леонидовича. Необычное, в общем, пальто, снаружи – сплошь беличьи шкурки. Сто или тысяча – миллион! – хвостиков, и все болтаются.

– Тыщу рубликов стоит!

– У-у?

Он не поверил. Я потом убедился: во всем и всегда не доверял он этому миру.

– Точно! Хочешь таксе?

Я сказал это так просто: чтоб подразнить. Но вера с неверием соединялась в нем причудливым образом: не поверив в тыщу рублей, он поверил моему предложению.

– У-у-у! – сказал он, и меня словно встряхнули.

– Леонид Леонидович! – я закричал. – Вот он пойдет брать Пшеничникова!

Леонид Леонидович оглядел это чудо. И если мое предложение возникло случайно, то он глубокомысленно замолчал.

– Человек с высокой помехоустойчивостью, охарактеризовал наконец итог своих размышлений (на помехоустойчивость как вспомнилось, тестируют стрелков и штангистов). А затем: – Пойдешь брать Пшеяичиикова?

– У-у! – подтверждающе.

– Как тебя величать?

– Арнольдом!

И мы прыснули: такое редкое иноземное имя, и у такого дубарика!

– Будешь Бароном!

– Уж лучше – Бараном! – заметил кто-то из наших, не так уж и тихо. Но на лице его не отразилось ничто: прежнее добродушие, прежний помехоустойчивый, недоверчивый взгляд и – никаких обид на Барана.

– Стоит попробовать! – заключил Леонид Леонидович.

А у Пшеничникова было крушение жизни.

Его отлучили от большого хоккея, и чем теперь заниматься – было неясно. По этому поводу он зашел в бар и принял три раза по пятьдесят. Коньяк был, видимо, скверный. Пшеничников сморщил усы в кустик и их понюхал. Но и табачный запах усов не отбил память о дрянном коньячишке. Тогда Пшеинчников взял мороженое в металлической вазочке, взял шампанское и задумался, устроившись в уголке.

И тут услыхал.

– Спокойно, парниша! – услыхал у правого уха. Тот, кому Леонид Леонидович дал прозвище Стива, держал пистолетиком палец.

Пшеничников скосил взгляд направо.

– Пук! – сказал смуглый Стива. – Выкладывай мани, Пшеничников!

Пшеничников улыбается: откуда манни, ребята? С меня сдернули мастера спорта, какие могут быть мани?

Усы у Пшеничникова щеточкой. Когда он улыбается, щетка растягивается, верхний ряд зубов – все золотые! – блестит весело.

Тут кто-то садится с ним рядом. Тесно садится.

Пшеянчннков искоса глянул: лицо толстое, взгляд добродушен, ни черта такого не страшно! Пшеничников был ненапуганным хоккеистом, оттого и зубов лишился, когда в рот залетела случайная шайба. В общем, повидал он немало.

Но сейчас ощутил твердую палку в боку.

– Чёй-то там у тебя? – поинтересовался спокойно. Толстяк смигнул бледными глазками, на дне которых крутились беличьи хвостики.

– Пушка!– подтвердил Стива. Стива был тощий и нервный, дело иметь с таким не хотелось. С другой стороны, Пшеничников мог его сщелкнуть мизинцем.

– Продырявит насквозь, делово! – сказал Стива. – А шуму не больше, чем от-той же пробки шампанского.

Палка ткнула больнее. Пшеничников посмотрел: где там спрятана «пушка»? «Пушка» оттянула карман паршивенького пальтеца, которое облетало круглый живот.

Раздался хлопок. Пшеничников покрылся испариной. Шевельнулся, чтобы узнать, осталась ли жизнь.

– Будь здоров и не кашляй! – Стива поднял откупоренную бутылку Пшеничникова. —Долго копаешься! – вылил в фужер желтоватую жидкость. Вскипела белая пена. Става поднял посуду, раззявил губастый рот, вытянул. Утерся, прикрикнул: – Живее!

– У! – поддакнул и Барон, заерзав в ожидании хвостиков.

Пшеничников был крепкий мужчина на гребне хоккейного возраста. И имел неслабые нервы. Подумал: а в самом ли деле здесь «пушка»? Обернулся к Барону:

– Если нажмешь, а вас после поймают, вышка – тебе, не ему! Если я сам отдам кошелек, получишь лет десять, не больше! Высунь пистоль, и я тогда…

Договорить не успел. Стива схватил тяжеленную бутыленцию – ноль восемь литра!– и огрел его сзади. Голова Пшеничникова упала на грудь, струйка крови просочилась сквозь губы.

Стива отбросил бутылку. Она покатилась, звеня, по проходу. Те два-три человека, что кейфовали в кафе, затихли, не веря глазам, в то время как Стива, ловко обшарив карманы Пшеничникова, уже утягивал Барона на улицу.

– Плохо, ребята, – сказал Леонид Леонидович, пересчитав выручку. – Во-первых, вы его оставили жить, что нами не предусмотрено. Во-вторых, у него еще кое-что было, чем свободно можно попользоваться.

– Не надо трепаться,– обиделся Стива, а Барон в это время смигнул. – Я обшарил его, словно голенького.

– У! -подтвердил и Барон.

– В-третьих, вы не действовали как свободные, хищные звери! – продолжал Леонид Леонидович. – Вы били сзади, исподтишка! Слюнтяи, пижоны вы, промокашки!– неожиданно смазал Стиву по физии. – И запомни, букашка, я никогда не треплюсь! – смазанул еще раз. Заруби на своем слюнявом носу: ко мне следует обращаться на «вы»! – и еще разок смазал.

Стива терпел. Леонид Леонидович, всегда такой сдержанный, разошелся – мы только диву давались. Голова Стивы от мощных пощечин моталась туда и сюда. Барон, видя такой оборот, крепко зажмурился, но не делал попытки сбежать. Однако Леонид Леонидович, дав Стиве предметный урок, новенького трогать не стал. Отошел, отвернупся.

– А-а-а! – зарычал, приходя в себя, Стива. И молнией прыгнул на шефа. – Мани забрали, и еще кочевряжиться?

В руке блеснуло лезвие финки. Стива был горяч, как кавказец. Барон шевельнулся.

Но чуть раньше, чем Стива выметнул руку, Леонид Леонидович ловко согнулся и ушел от удара. Стива брякнулся оземь со своей финкой, вытянутой вперед, как копье.

– Забыл, кто хозяин площадки? – Леонид Леонидович наступил на руку Стивы. Каблук был беспощаден, Стива взвыл, пальцы разжались. Барон снова зажмурился, и теперь не сделав попытки исчезнуть.

– Прощаю! – объявил Леонид Леонидович, будто забыв о Бароне. – Бить больше не буду! – Барон шумно вздохнул. А Леонид Леонидович, казалось, только сейчас заметив его, добавил задумчиво: – Сегодня не буду. Если возьмете его возле дома.

И через какое-то время добавил еще: – А вообще все эти дела надоели. Нужно что-то другое. Но что?

Я внутренне ахнул. Не в мой огород камень?

И еще понял, что он их распалял, Леонид Леонидович. Какие-то дохлые были они.

Пшеничников двигал по пустой темной улице. Время было – час ночи. Голова у Пшеничникова трещала после удара бутылкой.

Другой бы такого удара не выдержал, но Пшеничников – хоккейный мужчина! – был на ногах. Из всех видов лечения он – бывший хоккейный мужчина!– признавал только хорошую выпивку. Отчего же еще его отлучили от спорта? Он шел, раскинув длинные руки н балансируя ими, словно шел по канату. Это – если судить по рукам. А если судить по ногам – он шел как матрос. Расстояние, которое он старательно выдерживал в ширину – от ступни до ступни, – было не менее метра. Палуба вздымалась то справа, то слева, он упирался в нее, улавливая момент равновесия, и быстро переносил ногу вперед, чтобы поскорей на нее опереться. В ночной тишине ботинки его громко стучали. Мы смеялись – так смешно шел Пшеничииков. А Леонид Леонидович не смеялся. Одинокая легковушка промчалась, обдав пьяницу грязью. А он как раз подошел к фонарю. В слабом электрическом свете лицо его, все в ручьях грязи, показалось невозможно смешным. Мы покатились от хохота. Подняв с трудом правую руку, он провел пятерней по лбу, скуле и усам.

Грязь размазалась, он стал похож на карнавального чертика. Мы уже не смеялись, мы ржали, сгибаясь от корчей. Все, кроме, ну конечно же, Леонид Леонидовича. Он сделал им знак, они вышли.

Они вышли из подворотни и встали. Ждали, когда он подойдет. А мы ждали, что будет.

И Пшеничников подошел. А куда ему, собственно, было деться? Растопырив длинные руки, будто щупая стены, он к ним подошел. Было темно, он был пьян, он их не узнал.

– Подходи, парниша, поближе! не выдержал Стива. И, забыв о сигнале, сделал навстречу шаг. Этот Стива, такой жгучий брюнет с хищным профилем, он забыл о сигнале. Схватив руку, которой Пшеничников все шарил по воздуху, он резко дернул ее на себя.

И Пшеиичииков мгновенно исчез в подворотне.

Не скажу, чтобы он сдался без боя.

Начнем с того, что он устоял. Да-да, ему, так быстро влетевшему в подворотню, казалось, ничего не оставалось иного, как свалиться мешком. И тем не менее он устоял. Широко расставив длинные кривые клешни, он впился ими в земную твердь, точно врос, и ничто, похоже, не могло его сбить. Устояв, он спросил вежливо…

Нет, не так. Устояв, он покачался чуть-чуть, словно проверяя степень устойчивости. Сморщил усы в кустик, понюхал. И только тогда невозмутимо спросил:

– М-м-м, не скажете ли, джентльмены, который теперь час? – У него было веселое настроение: избавившись от кошелька, звания мастера и прочих замечательных атрибутов, он считал, что только весельем можно компенсировать крушение в жизни. – Не скажете ли, сколько времени?

Вот тогда Барон и ударил…

Я прямо-таки возликовал: растет на глазах человек! Но только что это был за удар для Пшеничиикова!

Уже раз схлопотавший сегодня, Пшеничииков перешел туг же в атаку и нанес такой апперкот, что Барон отлетел этак шагов на пятнадцать. Был еще Стива. Упершись своими клешнями в асфальт, Пшеничников заразмахивал длинными руками вправо и влево, закручивая тугое тело и распуская его.

И Стива не мог подступиться. Это выглядело как в клоунаде: длинный Пшеничников машет руками, а Стива, точно узкая, злая шавка, пытается подскочить, но не может, и то и дело отскакивает. А Пшеничииков понял про драку, но не понял намерений напавших. И, пережигая обиду в энергию кулаков, забывал свое крушение в жизни.

– Жары крепче, ребята, м-м-м! До-то-го, до-то-го, шай-бу! – улыбался, раскрыв свой золотой рот: лицо его не было жестким.

Но тут черненький Стива, попав под случайный удар, отлетел к мусорной тумбе. Стукнyвшись позвоночником о жестянку, здорово разозлился. И заодно вспомнил урок Леонид Леонидовича. И осатанел до предела. Вспыльчивый, резво вскочил. Заозирался по сторонам. Толстый Барон со своим бабьим лицом неторопливо шевелился возле Пшеничникова, больше делая вид, что дерется. Это, как говорится переполнило чашу. Быстрый, как угорь Стива метнулся к Пшенничиникову, пристроился сзади. Пшеничииков же не дрался – катил по льду, размахивая, загребая руками, будто вел шайбу. Барон отступал, закрыв предплечьями валунообразную голову.

Тогда Стива выкрикнул:

– Эй!

Пшеничников обернулся. Задумчиво полуприкрыв глаза, он в самом деле ощущал себя будто на хоккейной площадке, будто в разгаре схватки с петухами-канадцами. И в этот момент Стива выметнул руку. Пшеиичников тут же согнулся. Захрипел, зашатался. Хотел что-то сделать с ножом, но рухнул.

– Теперь тихо и быстренько! – бросил Стива Барону и, как кошка, подскочил к безвольному телу. Пшеничииков. лежал на боку. Носком ботинка Стива отвалил тело на спину. Хлынула кровь.

– М-да, – сказал Става и затупленным пыльным носком нажал на подбородок Пшеничникова. Золотой рот раскрылся. – Барон, где же ты?

Барон подвалил, опасливо глянул.

– Разыщи лом! – приказал Стива. Барон повернулся и петоропливо отправился в поиск. Стива сплюнул со злости.

– Высокая помехоустойчивость! – напомнил Леонид Леонидович.

Стива между тем пытался постучать по зубам рукояткой ножа.

– Дайте лом! – закричал Леонид Леонидович. – Куда подевался Барон? Где твоя пассия?

Пока я оправдывался, появился Барон. В руках у него был кусок чугунного рельса.

– Что за болван! воскликнул Леонид Леонидович.

– А что? – невозмутимо поинтересовался Барон, – по весу, так в самый раз! Разве что держать неудобно, – и недоуменно всех оглядел. – Только я лично зубы не стану выламывать.

– Боишься запачкаться? – кто-то спросил.

– У! – коротко подтвердил.

– Эй, Барон, сколько там может быть золота? – спросил Стива совершенно другим тоном, словно только сейчас увидел Барона.

Барон помолчал, вычисляя. Мы не могли от него оторваться. Монументальная шея была неподвижна, губы слегка шевелились.

– Стойте! – закричал Леонид Леонидович, – замрите немедленно!

Замерли.

– Нет, не то, – говорил Леонид Леонидович, – вспыхнуло и умчалось, – и растирал быстрыми взмахами пот ный лоб. – Продолжайте, – как-то устало сказал, – импровизируйте!

– Ты где пропадал? – тонко выкрикнул Стива. – Чистеньким хочешь остаться?

– Там, – повел Барон толстой шеей. И тут случилось нежданное. Стива, нервный и злой, не вьдержал. Бросив Пшеничникова, метнулся к Барону, схватил за грудки:

– Ах, сволочь, ах, падло!

Но что было такому тяжелому телу до жалких встрясок! Барон почти не качался, в то время как Стива изнемогал от усилий.

– Отставить! – закричал Леонид Леонидович. Что это за выдумки?

– Это не выдумки, – стихая, Стива ответил, – он в самом деле такой!

– Ложь! Все – ложь, все – вранье! – схватился за голову, запричитал Леонид Леонидович.

– Выдумки, ложь и вранье! – я подтвердил.

Но Леонид Леонидович отмахнулся. Сгреб ладонью лицо:

– Игры! Все – детские игры! А все потому, Медедев, стал наступать на меня, – что не пережили вы этого! Пишете конъюнктуру, а мы отдувайся!

– Это уж вовсе не так! – закричал я, разозлившись.

–Это ваши ребята не тянут! Играйте то, что в сценарии, там железно расписано: образ заблудшего хоккеиста, компания…

– Ах, не в этом, поймите, не в этом, Медедев, дело! Это все на поверхности. Глубже, глубже копайте! Покажи исступление, зверство…

– Не понимаю, чего вы хотите, – сказал Стива устало. – Зверство– зачем?

– Зачем выламывать зубы? – и я подхватил. – Все ведь так просто: нарушил режим, звездная мания…

– Оставьте, с вами все ясно! – Краска залила мне лицо. А он говорил уже им:– Содрогнуться зрителя надо заставить, пусть всколыхнется, пусть вздрогнет, очнется! Пусть и оглянется! Если б только понять, что творится в мрачной, нераскрытой душе! – и вдруг умолк, уставился на Барона: – Как людей отучить убивать? Ненавидеть как отучить?

Барон между тем жевал шоколад. Губы его были темны.

Что значит: «с вами все ясно»? – вдруг мне стукнуло в голову.

– Стойте, замрите! – воскликнул Леонид Леонидович. Что делать – мы замерли. Я, помню, подумал, что уж кто особенно должен бы быть недовольным, так это Пшеничников: холодно лежать на земле. Ах, Леонид Леонидович, Леонид Леонидович!

– У? – отвлекся от шоколада Барон.

– Поймите, – вяло взмахнул рукой режиссер, утвердить достоинство жизни, жизни веселой, искрящейся смехом, разодрать мрак блеском вспыхнувшей шутки – вот задача искусства! При чем тут звездная мания? Лепет какой-то!

Несмотря на то, что бил он в меня, взгляд по-прежнему нацелен был на Барона. В то же время и я был в прицеле – я это знал.

– У! – подтвердил тот и принялся за шоколад.

И вдруг Леонид Леонидович, этот одетый толсто и дорого, высокомернейший человек, проворно метнулся в толпу. Зеваки, окружившие съемочную площадку, подались назад. И он исчез. Мы растерянно затоптались. Легкий снежок кружился над нами, но, падая, таял, утолщая слой жидкого месива на асфальте. Стало вдруг зябко. Съемка не шла. Что ему «ясно»? – я думал зло. Какого рожна тогда принял сценарий?

– Замрите, не расходитесь! —командовала девчушка-помреж

– Ловите, ловите! – послышался неожиданный голос. В толпе началась суета. Кто-то присел, кто-то рванулся, Барон ел шоколад.

Наконец этот «ясновидящий» Леонид Леонидович появился. В руках его волновалась белая грязная курица. С беличьих шкурок кое-где капало. Покрытый ими, как панцирем, шубовладелец держался будто он – Цезарь.

– Держи! – новоявленный Цезарь сунул курицу в ладони Барона. Тот потоптался, но принял. Из пальцев его по-прежнему торчал шоколад, ставший оплывшим, противным каким-то. Свободной рукой Барон заталкивал курицу в сгиб локтя.

– Брось шоколад! – свирепо крикнул Леонид Леонидович.

Барон недоуменно смигиул, но не бросил. С трудом наклонив могучую шею, быстро выхватил остатки шоколада губами.

Курица квохтнула.

– На! – протянул Леонид Леонидович тяжелый топор. – Отруби изменнице голову!

–У?

– Слушай приказ!– зарычал режиссер: – Равняйс-сь! С-смирна-а!

Барон подтянулся.

– Я – генерал! —отклячил свой подбородок Леонид Леонидович. Девчушка-помреж ловко нацепила ему золотые погоны. – Эта курица – подлый предатель, изменник! Изменнику – смерть!

– Предатель?

– У! – подхлестнул Леонид Леонидович.

Дальнейщее нас поразило. Хладнокровно и ловко, будто профессиональный куреубийца, Барон перевернул жертву на спину и плюхнул на ящик, заменяющий плаху. Хохлатка притихла. Палач оттянул пальцами клюв, поднял свoбодной рукой топор… Короткий тупой удар – приговор был исполнен.

– Отлично! – кричал Леонид Леонидович. – Снимайте эти глаза! Этот рот в шоколаде!

Барон тут же утерся. Уставился в камеру.

И тут Стива издал то ли вопль, то ли стон и схватился за голову.

– Что с тобой, Стива? меня словно дернули за язык.

– Ах, не то! Игры! Все – детские игры!.. Не пережили мы этого!

– Вспыхнуло н умчалось? – я подхватил, короткими, быстрыми взмахами растирая свой лоб. Леонид Леонидович мимолетно взглянул. Отвернулся к Барону.

– Ложь! Все – ложь и вранье! Снами все ясно! —наяривал Стива.

– А что – не вранье? – спрашивал я. – Что нужно выкопать в душе куреубийцы?

– Разве что – мысль о яйце?

–Всмятку?

– В мешочке!– угрюмо и безнадежно возгласил Стива…

Это отчаяние… Эта покорность злосчастной судьбе!.. Я заржал, тогда и Стива заржал. Смех, как ветер в листве, пробежал по толпе. – Дайте еще шоколаду! – Леонид Леонидович будто не слышал. – Так, приготовиться! – пробежал вдоль площадки туда и обратно. Выло видно, что он что-то обдумывает, но еще не решил. – Слу-ушайте! – вдруг зычно вскричал и опять пробежал вдоль площадки: туда и обратно. – Внимание: я – узурпатор, превысивший полномочия! Курица ни в чем не повинна. Кто-нибудь, эй, кто там? Кто будет судьей?

Нехорошее чувство мной овладело. Что это значит? Какая-то курица, палач, узурпатор… Разве это было в сценарии?

Я сказал:

– Я буду судьей!

Наверное, в моем голосе что-то было такое. Леонид Леонидович посмотрел на меня. Сомнение. Может быть, любопытство. Я сделал гримасу: не нравлюсь? Так не напрашиваюсь!

Он высоко поднял брови, как это делают, желая обозначить вопрос, но не тратя попустy слов.

Я пожал безразлично плечами.

Леонид Леонидовичи откинул назад голову. Он был много ниже меня и все же взглянул сверху вниз. Непроницаемое лицо. Смелый разлет темных бровей, крепко сжатые губы – он был чертовски красив в эту минуту, хотя и меньше ростом, чем я. Все сознавали, что он чертовски красив, я он сознавал это тоже. Стива – и тот чуть отодвинулся от меня.

Я сотворил кислую рожу: ла… Ладненько! Не хотите – так, значит, не буду!

Еле заметный кивок: он согласен!

Я: не… Не надо! Не так уж я и стремлюсь.

Он кивнул энергичней: Давай! Давай! Шевелись!

Очень спокойненько я отдал команду:

– Эй, стража! Возьмите его!

Скорчив зверские рожи, подбежали желающие отличиться статисты. Схватили, встряхнули, демонстрируя рвение.

– Вот узурпатор! – я строго сказал. Генерал, превысивший полномочия! Виновник пролития крови! Кровавый тиран!

– Сталинист! – Стива добавил. – Стукач!

Они все разинули рты. Я посмотрел на Барона: он был – точно! – баран! Я скомандовал:

– Смирно!

Барон бросил взгляд на Леонид Леонидовича. Тот поник головой: он был акгер, он играл! Тогда Барон шевельнулся. Поза его еще не была позой, отвечающей «смирно», но и вольной назвать ее уже было нельзя.

Я взял рупор, наставил его на Барона и заорал:

– С-сми-ир-рна-а!

Возможно, я его оглушил. Возможно, голос мой, усиленный рупором, пробил-таки оболочку высокой помехоустойчивости. Но он выпрямился. Глаза его, немигающие, были направлены на меня.

Я закричал еще более мощно:

– Слушай команду! Смерть узурпатору! – и сорвал золотые погоны.

– Смерть узурпатору! – всколыхнулась толпа. —Смерть убийце ни в чем не повинной курицы!

– Привяжите его! – Привязали. – Соберите костер!

Пока бегали за реквизитом, Стива всем пояснял:

– Я знаю: они только дурачатся! Пусть подурачатся, только, Медедев, ради Бога, пусть не зажигают костер!

Под ноги Леонид Леонидовича быстренько набросали дрова.

И в этот момент наши взгляды столкнулись. Может быть, мне показалось, но все-таки – нет! – в них было смятение!

– Экспериментировать будем?

Он не ответил. Поник головой.

– Палач!– внушительным голосом я вызвал Барона. Тот вышел. – Слушай команду!

Я выдержал солидную паузу. Но Леонид Леонидович …

– Продолжать? – с отменной учтивостью я уточнил. И, чуть помедлив: – Или с нами все ясно?

– Валяй! – неожиданно откликнулся он.

Откровенно сказать, я немного струхнул. Тот самый страшок, который холодит спину террориста, наводящего прицеп на приговоренного к смерти, пробежав по моему позвоночнику.

– Камера! – напомнил я оператору. И глянул на Леонид Леонидовича: он опять кивнул головой! Я понял, что мы покатились. Будто ввязались в какой-то спектакль и теперь нельзя уже не довести его до конца.

Я взял Барона за пуговицу на пальто. Что ж, Леонид Леонидович, в ваших силах еще прекратить. Только в ваших собственных силах! Да-да!

Я покрутил пуговицу взад и вперед.

– Палач, – расчетливо четко сказал,– где же нефтепродукт?

Ахнула девчушка-помреж (как все же зовут ее?) и умчалась. Я кинул Барону: беги, мол, за ней!

– Нет-нет, они только дурачатся! – Стива им пояснял. – Пусть подурачатся, только пусть, ради Бога, не зажигают костер!

– Дым от шкурок будет удушливым? – спросил кто-то из догадливых зрителей.

– Нот! – возразил Стива и выдержал паузу: – Не от шкурок от бот! Эти боты, простите, они же будут в о у н я т ь!

У Леонид Леонидовича ко всем прочим достоинствам были необыкновенные сапоги: высокие, желтые, до колен, на липучках. Боты – Стива это придумал прекрасно!

– Они завоуняют окрестность! – повторял находчивый Стива. И я тут отметил: Леонид Леонидович все помалкивал! Все спускал с рук! Что он там думает?

Топоча, возвращался Барон. Ведро было полным, он его нес осторожно, отведя от себя.

Помреж несла следом еще, и никто не догадался помочь.

– Сюда! —показал я Барону.

Он подошел, уставился на меня. Взгляд его был предан н пуст. Разодрать мрак блеском вспыхнувшей шутки? Скажу откровенно, Леонид Леонидович: личности более подавляющей я не встречал! Вам ли утверждать достоинство жизни, жизни веселой, искрящейся смехом? И на что вы рассчитываете в этот момент? Думаете, воли не хватит, крас-савчик?

– Палач! – я окликнул. – Готовс-сь!

Барон торопливо схватился за ручку ведра: весь в старте!

– Палач-ч! – страшно я завопил. – Вот генерал-узурпатор!.. Превысивший полномочия!.. Кровавый тиран!..

– Сталинист! – обронил Стива – Стукач!

Видите, содрогнуться должен наш зритель! А у автора – простой детектив! Между прочим, первый, пробитый через инстанции! Между прочим, собственным лбом! Там никаких душ убийц нет и в помине! Никаких таких куриц! Никаких таких генералов с эполетами прошлого века!.. Детектив, на который зритель повалит, а не черт знает что, рожденное буйством буйной фантазии!

– Лей же нефтепродукт! – закричал я палачу. – Да, Леонид Леонидович?

Сценарий не тянет? Куда ж раньше смотрели? А режиссер, между прочим, потянет?

Барон поднапрягся, но, словно штангист, не мог оторвать.

Так, Леонид Леонидович? Будем копать «душу убийцы»?

Разве он мог теперь отказаться?

А я?

– Давай! – рявкнул я. – Лей! Застрелю!

Барон поднял ведро, примерился и… Ну, он перегнул палку, доблестный! Кто ж ожидал? Он ливанул керосином на шубу, а затем, схватив опустевшее это ведро… Да, схватив это ведро, он опрокинул его наголову режи… генералу, простите!.. Да, узурпатору!

С беличьих хвостиков закапали маслянистые рваные струйки.

– Поджигать? – лихо вькрикнул деловитый палач.

– Поджигай! – не мог не откликнуться я. И следом: – Снимай!

Палач чиркнул спичкой. Пламя нехотя побежало по шубе.

Ударили в колокол. Массовка, воодушевляемая кипучей помрежем, кричала, что неправедно сжигать человека за какую-то курицу! Они все посходили с ума. Леонид Леонидович кричал из ведра:

– Милости! Прошу милости! – и тоже: – Снимайте! Снимайте!

Массовка визжала, свистела, била в тазы… Дураки!

Вдруг толпа ахнула, заревела: это палач в исступлении от подбадривающего шума толпы, от погребального колокольного звона, от стрекота камеры, объектив которой так и гулял от костра на него, ко мне и к массовке… он плеснул в костер еще добрую порцию керосина. И побежал за другой, хлопотливый.

– Снимайте! Всех! Вся! – утробно вопил Леонид Леонидович, как шлемом, накрытый ведром; но мне стало ясно: все – блеф! Как всегда – блеф! Все – игра, ни на йоту уважения к людям! Я ненавидел его.

Массовка изображала пляску чертей. Дураки, им невдомек, что он и вправду сожжет себя, но не уступит. И все же, и все же… Огонь поднимался к ведру. Бот вообще не было видно иэ чего они? Долго ли выдержат?.. Вот сейчас он должен сбросить проклятую шубу! Вот сейчас выскочит, кинется в своем шикарном костюмчике прочь, босиком, сдернет ведро с головы, закатается по грязному снегу…

– Идиоты! – заорал оглушительно кто-то и мощной струей из брандспойта сбил яркое пламя. Ведро зашипело, Леонид Леонидович, морщась, отбросил его… – Идиоты! – вопил Стива в горячке и в горячке шибанул струей по толпе. Мне тоже досталось порядком. Затем была тишина, в которой кто-то из них сказал шепотом что-то. Не исключено: тот же Стива. Я не ответил. К чему?

… Курицу надо изжарить, – сказал я Барону, опускавшему третье ведро возле меня – Сбегай за сковородкой!

Он стал мне послушен. Побежал, топоча подошвами по асфальту. Костер умирал. Дым стелился клубами над мокрой площадкой.

Я сел на ящик-плаху. Подошел со сковородкой Барон.

– На чем жарить-то? Куда ж вы смотрели? На керосине? Будет воунять!

Напряжение еще не отпустило меня.

– Заткнись! – я сказал. – На, возьми шоколад! – Он взял шоколад, сдернул обертку. Скомкал, швырнул ее в разоренное пепелище – этот ворох тряпья, когда-то бывшего беличьей шубкой.

– Так я и знал! – произнес торжествующе.

Он был мне неприятен. Но он был со мной, а мне было трудно.

– Что? – спросил я. – Что? Что «так и знал»?

На нас шла помреж Лицо ее было белее, чем мел. Водянистыми – как две медузы – глазами она смотрела на нас и не видела. Водянистый, суженный к кончику носа взгляд ее пропадал, не достигая меня. Этой ночью я был у нее, ощущение тела еще не забылось. Как зовут ее?

Я приподнялся и, взяв за руку, провел мимо Барона.

Она еле двигалась, рука ее была ледяной, но и мои ноги дрожали. Она не была за меня. Я опустился на плаху.

– Так я и знал! – послышался голос. Раздражающий, резкий, как всхлип. – Так и предчувствовал.

– Что? – я устало спросил.

– А то, что в кино – все обман!

– Почему?

– Потому! – ответил он гордо.

Я вгляделся в него: он был горд, как индюк. Толстая шея, литая валунообразная голова… Однако не может быть

так все просто: внешность – суть человека! Не может!

В маленьких недоумевающих глазках чванилось торжество.

– О чем ты?

– О шубе! Где она, шуба-то? Ом-манщик!

– Обманщик, – признал я. – Что поделаешь, шуба – тю-тю! Искусство требует жертв.

Он промолчал.

– Не горюй! Леонид Леонидович даст тебе эту роль, вот увидишь!

– Леонид Леонидович? – переспросил он. – Какой Леонид Леонидович? Где?

Я внимательно посмотрел на него. Привычное выражение недоверия сменилось гримасой испуга. Испуг человека, привыкшего к зигзагам злодейки-судьбы, но вот только что все разгадавшего, и надо же? Оказывается, обманутого этой разгадкой лишь больше!

– Что? – спросил я. – Что? Ты решил, он – т о г о? Что?

– Я бегал за керосином…

–Ты решил, он сгорел?

– У? – сказал он.

– У! – поощрил его я. – Из-за спора со мной? Из упрямства?

– У! – Глаза его округлились. Я оглянулся: сзади меня объявился Пшеничников, постукивая от холода своими родными, не золотыми зубами. Рядом ежился обесшyбевший Леонид Леонидович.

Барон переводил взгляд с режиссера на белые зубы Пшеничникова и снова на Леонид Леонидовича. Повернувшись спиной, я издал куриное квохтанье. Барон заметался. Я забавлялся: ко-ко-ко! Ко-ко… Кудах-тах-тах-тах!

Барон рванулся в толпу.

– Каков этот Арнольд! – сказал я, бодрясь.

– Он еще смеется над ним! – быстро откликнулся Леонид Леонидович. – Написал дохлый сценарий и скалится!

Я устал, не хотел заводиться. И эта шуба… Но он пошел в наступление.

– Думайте-думайте-думайте!– яростно завопил.

– Н не подумаю думать-думать и думать! – быстро и в тон отвечал я ему.

– Конъюнктурщик! – бросил обвинение он и вдруг умолк. Вдруг отвернулся!

– Не ложится в фильм эпизод, негромко парировал я. Но он не слушал меня!

– Нечего пихать все в одну ленту! – говорил я, раздражаясь. – Сохраните на будущее, если так уж понравилось!

Было ясно, что он все решил, решил без меня, что в голове его вертится какая-то мысль. Было ясно его мнение обо мне.

– И без того скоро лопнем! – кричал ему в спину. Он уходил. – Он, видите, шубу испортил, у него, видите, замыслы, а я ему думай-раздумывай! – кричал гадким голосом я. – Буржуйскую, между прочим, шубейку!