Текст книги "Высоко в небе лебеди"
Автор книги: Александр Жуков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)
Виктор ходил по роно, по знакомым в поисках работы. Школы все были укомплектованы, в одной, правда, предлагали место преподавателя труда, но он отказался, хотя позднее пожалел об этом. Лида, как она говорила, «имея солидный опыт культмассовой работы», устроилась воспитательницей в детский сад. Это было удобно со всех сторон: дочь всегда сыта и под присмотром.
– Ты теперь нам не очень-то и нужен! – с легкой насмешкой говорила Лида мужу.
А он, еще не оправившийся от несчастья, еще не свыкшийся с тем, что матери больше нет, но, главное, с тем, что он ее так ничем особенным и не порадовал, и это было так несправедливо, так противоречило всем его мыслям и чувствам, что он уже проникся ненавистью к себе, но еще не переступил ту грань, когда свыкаются с этим грузом и, подведя черту, записывают себя в неудачники.
После всех мытарств Виктор пошел к Игорю Добрынину; тот заведовал сектором социологии в научно-исследовательском институте; Игорь пристроил его лаборантом.
– Дед, если потянешь, место освободится, тебя сразу на другую ставку перекинут. Я тоже с лаборанта начинал, – обнадеживающе заверил Добрынин, – правда, мне баскет помогает. Я до сих пор играю. Это, дед, как на спорт ни ополчаются, он тоже зачитывается. И пусть, дед, тебя не смущает, что ты – один из лучших студентов курса – будешь ходить в лаборантах у меня, заядлого троечника. Просто я пошел по этой лесенке чуточку раньше.
– Знаешь, Добрыня, меня сейчас трудно удивить, – глухо сказал Виктор.
– Ты устал? Отдохнешь, осмотришься и двинешь в гору! – засмеялся Игорь, уже отвыкший от институтского прозвища. – Кстати, наша Леля не замужем. Она слишком умна для этого. Мы с ней друзья. Иногда спим вместе… – Добрынин долгим пристальным взглядом прошелся по лицу Виктора, но не увидел той реакции, какой бы ему хотелось (тот пропустил его слова мимо ушей), и разочарованно заметил:
– Она здесь бывает. Заходит поболтать… Посмотришь, совсем другой стала. По-моему, в ней что-то надломилось после тебя.
– У меня с ней ничего не было.
– Может, у нее к тебе что-то было.
– У кого этого не было!.. – с каким-то странным звуком, похожим на всхлип, хихикнул Виктор и, не заметив насмешливой улыбки Игоря, задумчиво добавил: – Я не первый раз слышу, что приношу несчастья. Мне и жена постоянно напоминает об этом. Но все это происходит как-то помимо меня, – он нервно побарабанил пальцами по крышке стола и тихо спросил: – Ты доволен собой?
– Как тебе сказать?.. – кокетничая, Игорь покачался на стуле, – пока – да. Но через год я буду претендовать на место заместителя заведующего лабораторией и буду недоволен собой, пока не добьюсь его. Кстати, ты лучше поймешь меня, когда познакомишься с обитателями нашего института. Мой шеф – абсолютный дуб. Поднаторел в устраивании служебных отношений. Но я так думаю, что выбью его. Тогда, дед, мой пост займет другой, а ты встанешь на его место. Что?.. нагнал на тебя тоску?
– Слушай, Добрыня, я тебя не узнаю, ты в институте букой был, – вспомнил Виктор и как-то по-иному увидел Игоря, одетого в модный кримпленовый костюм; волосы у Добрынина были длинные, но в меру, он даже улыбался как-то подчеркнуто открыто, как на рекламной фотографии.
– Как ты изменился, Добрыня!
– Все мы меняемся. Нельзя в одну реки войти дважды. Кстати, Леля у тебя отболела?
– Не знаю. Мне все эти годы было не до таких тонкостей, – печально усмехнулся Виктор.
– Ладно. Что мы все с тобой о болячках да о болячках, давай-ка лучше я введу тебя в жизнь нашей лаборатории, дам тебе се социально-психологический портрет, чтобы ты сразу мог прогнозировать: от кого какую бяку ожидать…
Работа лаборанта сначала показалась Виктору пустяшной, да такой она и была; неприятно раздражало одно: по образованию и по развитию он был не только равен своим начальникам, но и превосходил их, но должен был выполнять мелкие, а порой и глупые поручения, и самая его большая ошибка была в том, что он частенько давал им почувствовать свое внутреннее превосходство. Они исподволь, а иногда, пользуясь своим положением, открыто сводили счеты. Если требовалось разгрузить машину или перенести столы из одной лаборатории в другую, то на весь коридор кто-нибудь кричал:
– Где там лаборант? Ящики таскать некому!
Виктор натягивал старые брюки, брал брезентовые рукавицы и шел во двор разгружать машину. В эти минуты он искренне завидовал Кирзухину и, как ему казалось, понимал его не только умом, но и сердцем. Они познакомились весной. В обед Светлана Васильевна торжественно сообщила:
– Кирзухин письмецо прислал. Скоро в гости прибудет!
Виктору показалось странным, что этот шабашник, в его представлении человек, одержимый неимоверной страстью к деньгам, пишет кому-то письма.
– Между прочим, Кирзухин не только работает за десятерых, он еще и поэт. – Светлана Васильевна достала из кармана фартука листок бумаги и, найдя нужное место, прочла:
– «Милая Света, дошел в тоске по тебе до точки. Все есть, а тебя нет. Все бросаю и еду…» Вот так-то, Виктор Павлыч, мой Кирзухин пишет. Тут любая растает!
Кирзухин приехал поздно ночью. Утром вместо краснощекого здоровяка Виктор увидел на кухне поджарого мужчину лет сорока пяти. Он сидел за столом в белой рубашке, широко распахнутой на груди и, мизинцем придерживая ложечку с витой ручкой, неспешно потягивал чай из тонкого стакана. Кирзухин с интересом посмотрел на Виктора и тихо предложил:
– Прошу к столу.
– Извините, но у меня что-то горло болит.
– Чайку для настроения не помешает.
– Это можно, – осторожно согласился Виктор и присел.
Кирзухин достал из шкафа чашку и подвинул ее Виктору.
– Наливайте сами, как душе угодно. А вот горло надо лечить, надо.
– У меня с детства такое, вот и дочери передалось.
– С таким горлом чуть пошибче крикнешь, голос садится. Выходит, что его во всей красе никто не слышит, да это еще полбеды, а сам-то свой голос не знаешь, и все шепчешь или под нос бормочешь… Света говорила, что вы учительствуете. Трудновато, поди? – он, потирая длинными тонкими пальцами морщинистую щеку, задумался. – Нынче никто не любит, чтобы его учили. Вот я в ваших глазах, поди, дремучий мужик. Шабашник. А я вам начистоту скажу: вам отдельный угол нужен? Нужен. Одежонка?.. Нужна. – Кирзухин стал загибать пальцы, пока не стиснул кулак. – Пока у вас всего этого нету, вы как эти пять пальцев согнуты, распрямиться хотите, а не можете. Не подумайте, что обидеть вас хочу или самолюбие пощекотать, у меня и в мыслях этого нету. Просто приучаю себя видеть жизнь такой, какая она есть.
– Понимаю, о чем вы… Но, знаете, себя не переделаешь, – уклончиво ответил Виктор; заранее возникшее чувство неприязни к Кирзухину почему-то не напоминало о себе, и он, уже вымучивая из себя раздражение, добавил: – Как говорится, не хлебом единым!
– Красиво сказано и верно. Но Лев Николаевич, этот великий мудрец, любил повторять: «Стал сыт, познал и стыд». Я ему больше верю.
– Знаете, мировоззрение Толстого очень противоречиво, – уже осторожнее заметил Виктор, исподволь осматривая Кирзухина; было в нем, в его неторопких, основательных движениях что-то завораживающее; говорил он с чувством невыпячиваемого достоинства, словно каждая фраза, каждое слово были им десятки раз обдуманы и выверены.
– Я что-то на своем веку людей без противоречий не видел. И так думаю, что чем масштабнее человек, тем и противоречия в нем крупнее. Только в малых людях они мельче отражаются, поэтому Толстой мне не опасен. Да и тертый я жизнью, шибко тертый. Я в молодости покуролесил, шибко покуролесил. После строительного техникума работал прорабом, инженером, начальником участка… С людьми лаялся почище кобеля цепного, и все одно удовлетворения от своих «достижений» не чувствовал. Потом переборол в себе тягу к начальничеству (липкая это вещь) и пошел плотничать. Сначала часок-другой топором помахаю и выдохнусь. Я же из городских, здоровьем не шибко крепок был, да, не шибко. А потом так втянулся, что по десять часов со сруба не слезаю. Сделаешь дом, посмотришь – душа радуется! И работа мне в удовольствие идет. Никто тебя не торопит, а работаешь так, словно за тобой семеро бегут. Правда, я привык все на совесть делать. Сейчас отбоя от заказчиков нет. Везде приглашают, везде зовут. Некоторые, конечно, недовольство имеют: дорого беру. Но я так думаю, что моя работа стоит этого. За мной переделывать и доделывать не надо, и сроки я гарантирую. Умру, но сделаю. И то что строители по нормам сварганят за год, я с артелью сработаю за четыре месяца. Я так считаю, что талантливому человеку надо простор дать. Талантливый любит работать с размахом. Без размаха талантливый человек чахнет, смердит, ноет. На других кидается… У меня такое было. И если учесть, что каждый человек в чем-то талантлив, то, чуешь, какая штука получается!.. Да, брат, вот я и говорю, что учительствовать нынче трудно.
– К чему вы это? Я тут особой связи не вижу. – Виктор пристально посмотрел на Кирзухина.
Тот подул на чай и беззвучно рассмеялся:
– Да так, к слову я… Света! – крикнул он, – принеси печенье овсяное. Лучше печенья к чаю нет, – улыбнулся он Виктору.
В кухню вплыла Светлана Васильевна в голубой ажурной кофточке; пышно причесанная, она так и светилась нежностью и лаской. Глядя на нее, Виктор забыл про чай.
– Угощайтесь, Виктор Павлыч, – она погладила Кирзухина по голове, – в город сегодня поедем?
– Завтра. С утречка. Заодно и жену проведаем, – заметив, как удивленно отвисла нижняя губа у Виктора, Кирзухин легким шлепком отправил Светлану Васильевну в комнату и охотно пояснил:
– Есть у меня жена в городе. Дочери уже двадцать лет. Есть еще одна женщина в Липецкой области. С ней я два года жил. Дом ей построил, но, в первый раз обжегшись, детей не завел. А женщина очень красивая. Света против нее – баба деревенская. Но вот сердцем чувствовал, что Света родит мне сына, что ребенок от нее мне нужен. Хотя она очень баловливая. С тобой вот миловалась, да ты не смущайся!.. Она сама все рассказала. Я не ревнивый. В случае чего, сына себе возьму. Я его выращу так, чтобы не повторял отцовских ошибок, а сразу брал быка за рога и смотрел на жизнь без сказочек. Хочу, чтобы он большего достиг. И я его таким выращу. Жена поможет. Они со Светой как две подруги живут. Редко такое между женщинами бывает, особенно если одного любят… Может, жена теперь вину чувствует? Да, это есть, но не оно главное… – Кирзухин, задумавшись, отодвинул чашечку с чаем и, сведя локти вместе, опустил голову между рук и, обжав ее, некоторое время молчал, словно был совершенно один; потом резко распрямился и, торопливо отпив из чашечки, сказал:
– Женщины от природы наделены чутьем: рожать им от какого мужчины или нет. Может, жена опять же чутьем поняла, что нарушила этот закон, поскольку я ребенка от нее не шибко хотел. Даже «хотел» – не то слово. Мне все равно было. Думал, раз хочет, пускай растит… А может, и не ее тут вина. Может, я со своей колокольни так рассуждаю? Может, что недопонимаю в жизни?.. – Кирзухин налил из самовара полную чашечку, добавил заварки и опустил один кусочек сахара, – такие у меня путаные настроения. Жена все знает. Света – тоже. И тебе я все как на духу рассказал. Может, в жизни чего пригодится. Я особых секретов ни в жизни, ни в ремесле не держу. Подходи и учись. Это нам лишь кажется, что втайне от других живем. Все и все знают или узнают… Замучил я тебя разговорами?
– Да нет, вы интересно говорите! – пылко возразил Виктор.
– Сам-то как живешь?
– Да как сказать… – замялся Виктор.
– Мужчина должен знать себе цену, тогда и женщины уважать его будут. Да и не только женщины… – Кирзухин снова характерно потер пальцами щеку, словно что-то соскребал с нее, – но для того, чтобы узнать себе цену, надо проявить себя. А это, брат, вопрос!.. Но его за тебя никто решать не будет…
Виктору часто вспоминался этот уверенный в себе, но довольно сходчивый человек, и даже Лида, когда он скитался в поисках работы, как-то обронила:
– Кирзухин давно бы устроился.
– Вот за него и надо было выходить замуж! – понимая, что бьет по самому больному, о чем они, словно бы сговорившись, никогда не вспоминали, сказал Виктор; увидел, как от гнева побледнело лицо жены, и испугался, но страх не вызвал прежнего желания вернуть все на свои места.
«Как будет, так и будет!» – с тупой обозленностью подумал он, ожидая упреков, оскорблений. Но Лида справилась со вспышкой гнева и даже не расплакалась, а с каким-то леденящим безразличием проговорила:
– Я бы давно от тебя ушла, дочку жалко. Какой ни какой, а отец! – ирония слегка оживила ее лицо. – Между прочим, хороших женихов хоть отбавляй. У нас вон майор дочку в садик водит. Жена умерла от рака. У него трехкомнатная квартира, машина. Из себя он тоже не урод. И я вижу, что ему нравлюсь.
– Как мне все надоело! – с болью выдохнул Виктор.
– Тебе надоела жизнь? – насмешливо спросила Лида.
– Нет, я хочу жить… – столкнувшись со смеющимися глазами жены, Виктор мгновенно остыл, – впрочем, обо всем уже говорено.
– И не раз! – уже имея в виду свои соображения на этот счет, вставила Лида и ушла на кухню.
После этой ссоры между Виктором и женой установились странные отношения: они говорили лишь по необходимости. Лида день работала в две смены, и следующий у нее был свободным. Где она пропадала в эти дни, он не знал и, удивляясь своему спокойствию, ловил себя на мысли, что ему это стало безразлично. Если были деньги, он шел в компанию инженеров-холостяков, любивших покутить, или направлялся к Игорю Добрынину, обожавшему «теплые междусобойчики» при свечах. Но чаще он выпивал в подсобке, среди метел, швабр и тряпок, развешанных уборщицами по батареям.
После одной из таких выпивок он возвращался домой навеселе.
– Виктор Павлович! – негромко окликнули его.
– Толя!.. Чагин! – словно споткнулся о невидимый сучок, Виктор остановился; неловко протянул руку своему бывшему любимцу, старосте исторического кружка.
– Как ты вырос, вырос… Я бы тебя даже не узнал, – торопливо говорил он, стараясь не дышать в сторону Толи, хотя он был уже не учитель, а тот вышел из школьного возраста, но все равно Виктору было стыдно, – да, время-то как бежит… А как же ты меня нашел?
– Директор школы дал ваш адрес. Извините, что я раньше не зашел.
– Да ну что ты, что ты! – ободряюще улыбнулся Виктор и тронул Толю за плечо. – Что мы тут, посреди двора стоим, пошли ко мне.
– Виктор Павлович, я всего на минутку… то есть… совсем запутался! – Чагин в сердцах махнул рукой; хотя он вытянулся почти на два метра, но остался все тем же стеснительным и неловким. – Я пришел вам сказать спасибо. Я в институт на истфак поступил.
– Молодец. Поздравляю! – Виктор напрягся, чтобы хоть чуточку отойти от своих настроений; он все еще говорил с Толей, как с совершенно чужим человеком, а когда-то они по нескольку часов подряд вели самые задушевные беседы об истории, о жизни. Толя был пятым в семье. Его отец постоянно куда-то исчезал: то пристраивался к артели плотников, то устраивался грузчиком на железной дороге… Семью кормила тихая, немногословная Варвара Ивановна. Толя запоем читал книги по истории; в тридцатиградусный мороз все ребята сидели по домам, а он на попутках ехал в районную библиотеку.
– Так что, Виктор Павлович, я пошел по вашим стопам, – с гордостью говорил Толя, когда они поднимались по лестнице.
– Проходи. Да не снимай ботинки, у нас тут беспорядок. Я пока… в ожидании квартиры, живу в коммуналке, – соврал он и резко отвернулся, чтобы Толя не увидел внезапно выступивших слез.
Но тот заметил, истолковал их по-своему и растрогался.
– Быт – это ерунда! – с мальчишеским апломбом сказал он. – Сначала надо беспокоиться о душе – так вы всегда говорили. Вот защитите диссертацию, тогда и… Хотя научная работа не кончается получением степени. Я тут, Виктор Павлович, от радости глупости говорю, да вы сами все понимаете…
Хлопнула входная дверь. В комнату вошла Лида, за ней заглянула Леночка.
– Лида, а у нас – гость. Толя Чагин!
Толя неуклюже поклонился. Лида мельком посмотрела на него и усмехнулась.
– Ты помнишь его?.. – с внезапно прорвавшейся нежностью, удивительной для самого, спросил Виктор; в какое-то мгновение ему показалось, что промежуток времени от начала его работы в школе и по настоящий вечер выпал из памяти, словно его и не было вовсе.
– Погуляй с Леночкой перед сном, – Лида взяла из гардероба спортивную сумочку, перебросила ее через плечо и ушла.
– Папа, а мы сегодня кино смотрели, – дочка уткнулась Виктору в колени.
Виктор дрожащей рукой погладил дочку по головке и тревожно посмотрел на Толю.
– Знаете, Виктор Павлович, я не женюсь, – категорично сказал тот, – трудно найти человека, который тебя поймет. Вот вы пришли в нашу школу, я до того в чудаках ходил. Даже учителя и те считали, что я с вывихом. Все штаны в заплатках, а я все деньги, которые летом в колхозе зарабатывал, тратил на книги. А вот вы меня поняли. Я тогда прямо-таки духом воспрянул. Уж на что математику не любил, а и то на четверку вытянул. Да, мне кажется, что семейная жизнь для ученого не существует. Она ведь – день сегодняшний, а он весь живет в будущем. Извините, Виктор Павлович, – спохватился Толя, – просто я так для себя решил. Может, я и ошибаюсь…
«Он же знает про все. И про отношения Лиды с зоотехником, и про мои со Светой, и многое другое, – Виктор не осмелился поднять глаза на Толю, – но вот он же пришел ко мне. И даже пытается как-то помочь…»
– Виктор Павлович, какая тема у вашей диссертации?.. И еще: директор школы интересовался, кем вы сейчас работаете или очно учитесь в аспирантуре? Знаете, Виктор Павлович, мне очень бы хотелось побывать на ваших уроках.
«Если бы ты знал все!» – Виктор с такой силой сжал руку Леночки, что она от боли вскрикнула.
– Я нечаянно, Ленок, нечаянно, – он подул на ладошку, легонько шлепнул по ней.
Дочка рассмеялась.
– Виктор Павлович, вы уж извините, что я так вот, сразу, без предупреждения нагрянул, – Толя поднялся, – телефона у вас нет. Но мне очень хотелось прийти к вам таким вот, поступившим.
– Спасибо, Толя, спасибо. Я очень рад за тебя, – Виктор тоже поднялся со стула.
– Папа, а дядя уходит? – тоненько спросила Леночка.
– Ему пора. Но он еще придет.
– Обязательно! – повеселел Толя и уже в коридоре сказал: – Нас в сентябре на картошку зашлют, Я после картошки к вам забегу.
– Хорошо, Толя, я буду очень рад. – Виктор долго стоял перед захлопнувшейся дверью.
Шаги на лестнице затихли.
«Вот и все на сегодня! – он облегченно перевел дыхание, – боже мой, как это все больно…»
В ту ночь он не заснул; лежал на диване с открытыми глазами; вспоминалась школа, ребята из исторического кружка… Все было так недавно, и, странное дело, когда он учительствовал, то не придавал особого значения своей работе; все шло как-то само собой. Дорого бы он отдал теперь за то, чтобы жизнь вернулась в эту колею. Нужно было перечеркнуть все и все начать сначала…
Ход его мыслей оборвал дверной стук. Вернулась Лида. Она положила сумку на стол, устало потянулась, зевнула и калачиком свернулась под одеялом.
«Вот и все на сегодня», – с горькой иронией подумал Виктор.
«Люди приходят, уходят… Чего они ищут? Спрашиваешь, толком объяснить не могут. Может, вам удастся ответить на этот вопрос?» – вспомнились Виктору слова начальника отдела кадров швейной фабрики.
– Чего они ищут? – вполголоса повторил он и бросил кожаную папку на обшарпанный стол, занимавший половину комнатки. За дощатой перегородкой пулеметно трещала пишущая машинка, осипший мужской голос с раздражающим энтузиазмом требовал электромоторы… «Приятное соседство. Главное, не скучное», – Виктор заметил согнутый крючком палубный гвоздь, усмехнулся «солидно» и повесил на него пальто и фетровую шляпу.
Вчера и позавчера он терпеливо втолковывал начальнику отдела кадров, что успех социологического исследования во многом зависит от обстановки, в которой оно будет проходить. Тот согласно кивал, с подкупающей прямотой, без тени боязни говорил о самых «больных местах»:
– Текучка заела – раз. Два: на фабрике почти одни женщины, но с дисциплиной не ахти! Одно время даже хотели повесить доску «Гости вытрезвителя». Знаете ли, допекли!..
Виктор всматривался в грубоватое, мясистое лицо начальника отдела кадров. Он, как и директор, и главный инженер, был из тех руководителей, что привыкли во всем полагаться на свои силы. Фабрика план выполняла, «ходила в благополучных», и ее руководство скорее отдавало дань моде, чем серьезно надеялось на результаты исследования.
Виктор стопками разложил анкеты и, осматривая закуток с подслеповатым окном, наполовину закрашенным белой краской, иронично подумал, что будь он старшим научным сотрудником, ему бы наверняка отвели комнату получше. А он – всего лишь лаборант, лицо третьестепенное. Настроение, испорченное со вчерашнего вечера, упало до отметки «дрянное»; после ночного прихода Лиды, он долго не мог заснуть и забылся лишь с рассветом; уже в автобусе спохватился, что часть анкет забыл в лаборатории; пришлось заезжать в институт. Нина Николаевна, социолог, ведущий исследование на швейной фабрике, обронила, когда он выходил из лаборатории:
– У нас в институте нет ни одного путного лаборанта. Все – растерехи и неумехи!
И это говорила Нина Николаевна, в отчетах которой он исправлял не только многочисленные ошибки, но и заново переписывал целые страницы, заполненные какими-то бессвязными рекомендациями и формулировками.
– Можно? – в дверь заглянула миловидная девушка в синей косынке.
– Добрый день. Заходите, пожалуйста! – Виктор жестом предложил ей сесть на стул перед столом; коротко напомнил, что ее ответы не повлияют ни на нормы, ни на расценки (об этом он вчера говорил в швейном цехе), взял анкету из крайней стопки и протянул девушке.
– Конечно, здесь, в таком шуме, трудновато сосредоточиться, но ваше начальство лучшей комнаты не нашло.
– Да что вы, по сравнению с нашим цехом здесь тихо, – улыбнулась девушка. Посмеявшись над некоторыми вопросами, она споро заполнила графы ответов и ушла. Виктор, раньше с интересом набрасывавшийся на анкеты: в них, хотя и приблизительно, но все же отражались человеческие судьбы, с изящной ленцой сунул листок в папку и мельком посмотрел на новую посетительницу.
Перед ним стояла невысокая, сухощавая женщина лет сорока семи; от ее лица и серых глаз исходил свет душевного равновесия, и в то же время около рта глубоко прорезались две горькие складки – все это не связывалось воедино.
– Я всегда путаюсь, когда заполняю документы, – присаживаясь, извинительно сказала женщина, – вы уж лучше сами задавайте вопросы, а я буду отвечать.
В интонации и в том, как женщина, неслышно опустившись на стул, слегка наклонила голову набок, Виктору показалось что-то знакомое. «На маму… на маму похожа. Она так же держала голову», – подумал он, и в памяти возникло лицо матери, осунувшееся, усталое, но какое-то необъяснимо светлое и спокойное.
– Какие будут вопросы?
– Что? – Виктор вышел из забытья и, сосредоточиваясь, посмотрел на женщину; он внутренне приготовился выслушать рассказ о нелегкой жизни, идущей, можно было бы сказать, на грани подвижничества, не будь ее трудности столь обыденны, что для многих они попросту не существовали. Виктор взял анкету, угловатым почерком вывел «Митрохина» и, оберегая себя от излишних откровений, поскольку ничем ей помочь не мог, а сострадательно вздыхать: «понимаю, да, понимаю» ему было противно, он жестко сдвинул брови. Виктор считал, что сам находится не в лучшем положении и не годится на роль утешителя, попросту не имеет на нее морального права. «Да и кто имеет на нее право? Святые? Откуда им взяться в этой жизни», – усмехнулся он и сухо заметил:
– Пожалуйста, отвечайте на вопросы коротко. Их много. А вас, наверно, ждет работа.
– Да. Мастер предупредил, чтобы за двадцать минут справилась. В начале месяца простаивали… – Митрохина, видимо, хотела сказать о причинах простоев, наткнулась на безразличный взгляд Виктора, не располагавший к беседе, и спохватилась: – Да чего я вам объяснять-то буду, вы не первый раз на заводе. Сами все знаете.
«Вот и хорошо. Все вошло в норму», – с удовлетворением отметил тот и нарочито казенным голосом, словно повторял надоевшую таблицу умножения, стал задавать вопросы. И, странное дело!.. Каждым ответом Митрохина все больше и больше опровергала сложившееся у Виктора представление о ее судьбе. Оказалось, что живет она в отдельной двухкомнатной квартире, у нее – трое детей. Муж работает шофером.
– Критикуете ли вы мужа в присутствии знакомых, родственников, детей? Если да, то как часто? – Виктор выжидательно замолк. Словно налетев на подводный риф, сотни раз мифы о «счастливых семьях» после этого вопроса давали крен; с треском лопалась глянцевая скорлупа благополучия; – критикуя своих мужей, женщины невольно рассказывали о тех мужчинах, которые волновали их души, перед которыми они преклонялись бы и робели как школьницы. Одни еще ждали их, другие уже примирились со своим не вполне удачным выбором; их семьи, по мнению Виктора, держались на «двустороннем или одностороннем трудовом соглашении».
Митрохина с ответом не спешила. Задумчивость как-то заострила ее лицо; бесцветные губы поджались и стали почти незаметными. «Ну, смелее, смелее!» – мысленно поторопил ее Виктор; раньше его неприятно поражала вроде бы неизвестно откуда взявшаяся циничность, но в последнее время он все чаще прибегал к ее помощи, чтобы получить нужные результаты.
Неожиданно на щеках Митрохиной обозначались круглые ямочки.
– Знаете, руганью человека не исправишь, – мягко заметила она, – а недостатков у каждого хватает. Чего о них знакомым рассказывать, этим человека только обозлить можно.
– Муж сам покупает рубашки? – неприятно разочаровываясь в своих способностях провидца, Виктор задал, на первый взгляд, пустяковый анкетный вопрос, но по ответу на него можно было определить лидера в семье.
– Да что вы! – засмеялась Митрохина, – он у меня такой пентюх, что даже не знает, какой воротничок носит. И носки, и ботинки, и брюки – все я покупаю.
Виктор живо представил этакого добродушного увальня, который шага не сделает без благословения жены; эти увальни свято верят, что благополучие семьи – их главная задача на этом свете. Виктор всегда удивлялся: откуда они берутся? То ли в них эти качества заложены от рождения, то ли их так воспитывают женщины, сами частенько погуливающие на стороне от своих слишком преданных мужей.
Он придирчиво всмотрелся в лицо Митрохиной. «Наверное, эти горькие складки у рта идут от внутреннего разлада. Хороший муж. Достаток в доме. И – необходимость искать развлечений на стороне. Отсюда – постоянная тревога, как бы это не раскрылось… Хотя она, пожалуй, имеет больше удовольствий от жизни, чем я», – уже немного завидуя Митрохиной и досадуя на это, Виктор спросил:
– Наверное, трудно с тремя детьми-то?
– Иногда до слез доведут. Я прямо разревусь! Потом отойду, посмотрю, какие они у меня славные. И сердце сразу потеплеет. Без детей какое же счастье? – Митрохина, сложив сухие ладони лодочкой, поднесла их к груди и резко уронила руки на колени, словно этим жестом хотела подчеркнуть, что в этой немудреной истине для нее заключен сокровенный смысл жизни, и если кто-то в него не верит, она бессильна что-либо растолковать. Для нее – все так, и другого ей не нужно.
Когда она ушла, Виктор подержал ее анкету на ладони, словно хотел воочию ощутить вес этой полнокровной, размеренной жизни, и бросил в общую кучу. В конце дня он зашел в отдел кадров, чтобы сверить некоторые анкетные данные; опрашиваемые по забывчивости часто путали их. Среди стеллажей с трудовыми книжками и папками с личными делами проворно сновала черноглазая девушка. Виктор сразу обратил внимание на ее капризно вздернутую верхнюю губку и понимающе усмехнулся.
– Веселая у вас работа, – не без кокетства заметила девушка, – а я вот сижу тут, сторожу… чужие личные дела.
«Личная неустроенность. Ранняя усталость от жизни», – словно опытный врач, Виктор сразу поставил диагноз; он уже имел опыт общения с девушками такого типа; полные претензий, с налетом искушенности во всех житейских делах, они были вялы в разговорах, но поразительно прилипчивы. Тактично отрезая путь к более короткому знакомству, Виктор не без иронии заметил, что работа у него «каторжная», а вообще-то, самый счастливый человек в городе, как ему стало сегодня известно, Митрохина.
– Ой, зачем вы так? – девушка с неподдельным испугом посмотрела на Виктора и, если раньше подавала пыльные папки по одной, то теперь бухнула их на стол все сразу и скрылась между стеллажами.
Не понимая, что произошло, Виктор подчеркнуто безразлично заметил:
– А что? Отдельная квартира. Трое детей. Муж зарабатывает прилично. Налицо все объективные причины для счастья.
– Мужа у нее нет.
– Как? Она же сама сказала, что муж работает шофером.
– То, что он – шофер, верно. Он раньше работал у нас, – не выходя из-за стеллажей, пояснила девушка, – пьянь ужасная! Сейчас, говорят, нашел себе продавщицу двадцатилетнюю. А Митрохина даже на алименты не подает. На нее тут все как на блаженную смотрят. Я уж не знаю, как она с тремя детьми выкручивается.
– Вот странно, – скорее из растерянности, а не из желания как-то осмыслить услышанное, проговорил Виктор; вспомнил, что эта женщина внешне очень похожа на его мать и невольно поразился их внутреннему сходству. Мать так же отказалась от алиментов; правда, в отличие от Митрохиной, никогда не вспоминала о муже вслух, но Виктор знал, что она всю жизнь любила только его и наивно верила, что вернется.
– Ничего в этом странного нет! – уже с неприкрытой враждебностью выкрикнула девушка, – думаете, пришли, и человек перед вами наизнанку вывернется?
Была в ее словах обида и за Митрохину, и за себя, и горечь, что жизнь проходит почти впустую, не принося особых радостей. Но Виктору было не до нее; облокотившись на пыльные пухлые папки, он сидел, задумчиво подперев голову кулаком, и растерянно твердил себе: «Завтра все сверишь, иди домой… завтра…»
В проходных швейной фабрики он увидел самодельный фанерный календарь, какие обычно висят в маленьких почтовых отделениях. Невольно прочитал: «23 ноября» и приостановился. Двадцать девятого, год назад, умерла его мать. В мозгу Виктора, почти до исступления разгоряченного воспоминаниями, возникла мысль о том, что к нему приходила не Митрохина, а мать; она боялась, что он в суете забудет о дне ее смерти. Виктор остановился; его то и дело толкали выходившие из проходной люди и постепенно оттеснили и притиснули к стене.
