Текст книги "Высоко в небе лебеди"

Автор книги: Александр Жуков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Издалека донесся визг Пушка; обезумевший от страха, он все еще метался в клетке из колючих яблоневых веток. Мальчишки молча сдвинулись плотнее.

– Ну чего?.. чего? – мужчина почувствовал что-то неладное, нервничая, переступил с ноги на ногу; кирпичи разъехались, и, понимая, что сейчас скатится под ноги мальчишкам, он прыгнул на Сашу Батова, как на самое, по его мнению, слабое звено; отшвырнул его и вырвался из круга.

– Стой! – Саша вцепился в рукав зеленой фуфайки; мужчина с ходу проволок его по земле, наткнулся на гневные ребячьи глаза, не на шутку перепугался и пнул Сашу ногой в живот; тот, скорчившись, покатился по дороге.

Толя Никишин, рослый, крепкий, шагнул к мужчине и с той неторопливостью, идущей от уверенности в себе, коротко, по-боксерски, ударил его в бровь. Судорожно хоркнув, тот выронил винтовку; всей тяжестью она глухо шмякнулась на землю – игрушечно хлопнул выстрел; чиркнув по кирпичам, пуля с надсадным воем рикошетом прошла над головами мальчишек; они инстинктивно присели.

– Разбегайтесь, сволочи! – угрожающе размахивая массивной заводной ручкой, на помощь мужчине бежал шофер, перепугавшийся до зеленоватой бледности в лице. – Ты, падла, думашь!.. Ты чего думашь!.. – он с размаху плечом опрокинул Никишина и, едва тот поднялся, ударил коленом под ребра; ойкнув, Толя упал пластом, а шофер, ошалевший от страха и злости, уже плохо соображая, что делает, кинулся на мальчишек. – Съели, падлы, съели!.. Я вас научу!.. Вы у меня попрыгаете!.. – Отборно матерясь, он вращал заводной ручкой, разгоняя мальчишек по разным углам перекрестка.

Немного опомнившись от резкого удара, мужчина отнял ладонь от лица – она была в крови; чему-то усмехнувшись, он вытер ее о зеленую полу фуфайки, оставив на ней темные следы; рукавом смахнул капли крови, вновь сочившейся из разбитой брови.

– Смотри!.. Этот!.. Этого возьмем! – издалека крикнул шофер, показывая заводной ручкой на Толю Никишина; пошатываясь, тот поднялся, прижимая руки к верху живота, словно бережно нес что-то хрупкое. Мужчина подскочил к нему и несколько секунд, напружинившись, цепко следил за каждым его движением; он прямо-таки жаждал мести и почти умолял, подсказывал, еле шевеля губами: «Ну чего же ты, ну ударь… Вот он я, вот…»

Тупо поводя глазами, Толя присел на корточки.

– Сопляк! – досадливо выдохнул мужчина, расстегнул ремень и поддернул брюки.

– Ты чего надумал? – подлетел шофер.

– Ты же сам сказал «возьми». – Мужчина крепко взял Толю за руку, поднял с корточек и ремнем, с непривычки путаясь и стараясь скрыть свою неумелость, скрутил ему руки. – Выше голову, сопляк! Сила есть, а вот ума еще маловато.

– Отпустите его, сейчас же отпустите! – пересиливая острую боль в животе, Саша встал на колени, поднял лицо, перемазанное пылью, размоченной слезами. – Отпустите…

– Хошь ты перед нами и на коленях, – мужчина презрительно усмехнулся, – мы такой глупости не сделаем. Он нам теперь самим нужен…

– Что, падлы, еще захотели?! Разбегайся! – заметив, что мальчишки снова собираются в группу, во все горло заорал шофер. – Я вам сейчас головы поотрываю, и ни один закон не придерется… Ишь, падлы, совсем распустились, чего хотят, то и воротят… А ты пошел, пошел! – он зло подтолкнул Толю к машине.

– Отпустите, вы не имеете права! – понимая всю беспомощность и бесполезность своих слов, хрипло выдавил из себя Саша и завалился на бок, прошептав: «Живодеры!»

– О правах вспомнил? У нас тоже права есть, ты о них подумал?.. – шофер споткнулся о кирпич, и голос его сорвался. – Ишь, о правах вспомнил!

– Да чего с ним болтать, не маленький, – мужчина поднял винтовку, смахнул пыль с приклада и щелкнул затвором – новенькая сверкающая гильза, описав дугу, зарылась в пыль.

– Живодеры! – приподняв голову, прохрипел Саша.

Женя Сныков, считавший своим главным оружием – умение разъединять происходящее на части и, сопоставляя, анализировать, содрогнулся; он чувствовал себя совершенно беспомощным и беззащитным, словно его раздели донага и осветили со всех сторон прожекторами.

– Да бейте же их! – визгливо выкрикнул он.

Кто-то из мальчишек призывно засвистел, и они кинулись к груде кирпичей. Словно щит выставив перед собой Никишина, мужчина и шофер, пятясь, отступили к машине и спрятались за кузов.

Василий Петрович сдержанно спросил:

– Каково будет решение педсовета?

– При чем тут решение? Разве мы уже заканчиваем? – удивилась Анна Денисовна; неосторожно двинув ногой, задела сумку с молочными бутылками – они жалобно зазвенели, напомнив учителям, что дома их ждут семьи, непроверенные тетради и десятки других забот.

– Сколько же можно ходить вокруг да около? Нам нужно конкретное решение, – требовательно сказал директор. – Нам нужно дать характеристики Никишину и Батову. Ляля Матвеевна, вы напишете их, учитывая все сказанное вашими коллегами?

– Я напишу как думаю, – подчиняясь лишь внутренней пружине чувства, устало ответила Ляля Матвеевна.

– Вот видите! – как-то скованно развел руками Василий Петрович. – Характеристики будут такие, хоть к медали представляй. Но я их не подпишу. Извините, но не хочу быть посмешищем. Имею я на это право? – он осмотрел притихших учителей, – Представляете, на суде зачитают наши «похвальные листки», а потом огласят, что сделали наши «образцовые ученики»… Извините, Ляля Матвеевна, но вы по молодости еще много не знаете. Но теперь увидите, как все это происходит. На суде ваше и мое присутствие обязательно. Вместе покраснеем!

– Я пока повода для этого не вижу! – наивно возразила Ляля Матвеевна, чем вызвала сочувствующую улыбку даже у Людмилы Михайловны.

– Об этом никто и спрашивать-то не будет. Встанут родители, скажут, что они целыми днями в делах, а школа плохо воспитывает. Представители общественности опять же напомнят нам о нашем высоком предназначении и о нашем долге и покажут пальцем на нас. И любое наше возражение будет расцениваться как попытка оправдаться, свалить вину со своих плеч на чужие. К тому же наши «образцовые ученики» напали на ветврачей. Врач, как нам известно, самая гуманная профессия в мире. Может, эта машина ехала к больному животному… Вот вам и мораль! – Василий Петрович сцепил руки и громко захрустел пальцами.

– Ой, да перестаньте же!.. – нервно вскрикнула Тамара Андреевна. – У меня аж сердце закололо.

– Извините, у меня тоже сдают нервы. – Василий Петрович поспешно снял очки и, словно только что пришел с мороза, стал протирать стекла носовым платком. – Говорят, директору это не положено, а они сдают. Что с ними поделаешь?.. У кого есть конкретные предложения?

– Надо все изложить откровенно и объективно, – поднялся Арнольд Борисович; несколько лет школьной жизни не отучили его от армейских привычек и правил, даже наоборот, он не без гордости чувствовал себя представителем армии, которая вносит пусть жесткий, но определенный порядок: каждый знает, что можно и что нельзя, и граница между ними подобна лезвию бритвы. – Никишин озлоблен. Замкнут. Но наряду с плохими качествами у него есть и хорошие. Он ухаколлектив работал с ним. Но сложное семейное положение, дурное влияние улицы – живает за младшей сестрой, – чеканил слова преподаватель труда, – педагогический все это сводило на нет наши усилия.

Батов – способный ученик. Застенчивый. Исполнительный. Но легко поддается влиянию других. В его плохом поступке больше виноваты обстоятельства.

– Вполне деловое предложение. Правда, слишком обнаженное. В таком виде оно несколько упрощенно характеризует ситуацию. Получается, что мы идем с повинной головой. На деле все сложнее, – задумчиво проговорил директор; его память берегла множество подобных случаев, и он примерно знал, чем все это кончится. «Батов останется в школе. Отделается строгим выговором. У него родители – влиятельные люди. Заступятся. Никишин?.. В колонию? Вряд ли, у него семья плохая. Тут, как говорит наша математичка, все почувствуют свою вину… Прикрепят кого-нибудь из общественников. Устроят на завод… Так будет, если мы поведем себя правильно. П р а в и л ь н о!» Василий Петрович с тревогой посмотрел на Лялю Матвеевну: «Возьмет да скажет на суде, поддавшись настроению, что просмотрели ребят, или начнет сложничать, что еще хуже. Пойдут комиссии одна за одной. Работать не дадут… Эх, Ляля Матвеевна, сколько же можно быть ребенком?..»

Обломок кирпича с треском проломил лобовое стекло, и от черной пробоины, словно ноги гигантского паука, обхватившего кабину, разбежались извилистые трещины, и весь кузов загудел, застонал под градом ударов.

– Вас же будут судить, дурачье! – пригнувшись, выкрикнул шофер. Но его никто не слышал. Мальчишки били машину кирпичами до тех пор, пока вспышка бешеного гнева не угасла; опомнившись, они расхватали портфели и разбежались.

– Красота! – стряхнув с пиджака красные коричневые крошки, шофер, словно любуясь, осмотрел изуродованную машину; в состоянии нервного подъема (сказывалась только что пережитая опасность) он, похлопывая ладонью по капоту, заглянул в пустые глазницы фар. – Красота! – открыл дверцу кабины и рукавом аккуратно смел с сиденья осколки стекла.

– Полезай! – мужчина с рассеченной бровью угрюмо подтолкнул Толю Никишина к кабине; тяжело опустился рядом с ним на потертое сиденье и поставил винтовку между ног.

– Я с ним!..

Шофер обернулся на голос – с мальчишеским вызовом, уперев руки в бока, перед ним стоял Саша Батов, вывалявшийся в пыли, с грязными разводами на лице; к его коленке прилипла картофельная очистка.

– Места нету, а то бы взяли! – еще не остывший, жестко обронил шофер; щуплый, сутулый, он был похож на высохший стручок гороха; его рука все еще напряженно сжимала заводную ручку; подросток, еле стоявший на ногах, был неопасен, и, как бывает с победителями, понимающими, что одержали неравную, почти пустяковую победу, шофер устыдился ее и, стараясь оправдаться, выговорил Саше:

– Мы тут по вызову. Они же малышню могут покусать. Соображать надо!

Саша, покачиваясь, молчал и смотрел не на шофера, а куда-то сквозь него.

– Вон уехали, а собак побросали! – мрачно сказал из кабины мужчина и дулом винтовки показал на возвышавшиеся невдалеке серые коробки новых девятиэтажных домов. – Тоже мне, хозяева!.. А мы что? Мы на службе, понимать надо, дурачье!

– Я с ним, – тихо повторил Саша.

И это его упрямство, становившееся прямым укором, обозлило шофера; он швырнул заводную ручку в кабину и подумал, что не будь «таких», день бы у него прошел совсем гладко, сейчас бы он стоял уже в очереди в столовой, а потом бы заскочил к знакомому скорняку, покупавшему собачьи шкурки по сходной цене, поскольку даже шапки из кролика стали дефицитом.

– Я… – только Саша открыл рот, как шофер грубо отрезал:

– Тебе сказали: некуда! – И, поддаваясь приступу желчи, он широким жестом показал на зияющую дверцу в середине кузова: – Раз уж тебе так охота, полезай…

Саше показалось, что в ноздри впился приторно-сладкий запах остывающих трупов, которыми была набита машина; от ужаса и отвращения у него закружилась голова, мучительные спазмы сдавили горло, и его стошнило.

– Тьфу, недоносок! – гадливо сплюнул шофер и, вскочив в кабину, ружейно хлопнул помятой дверцей.

Едва машина тронулась, Саша, шатаясь, побежал за ней.

– …По-моему, их неучастие в общественной жизни, если мы тонко укажем на это, – слегка порозовевшая от волнения, говорила Людмила Михайловна, – суд может учесть даже как смягчающее обстоятельство. А в остальном я согласна с Арнольдом Борисовичем.

– Как хотите, но если такое решение будет принято, я свое мнение изложу письменно. После суда пойдут комиссии, они этим заинтересуются. – Последнее Анна Денисовна сказала только для директора.

– А что нового скажете вы о Батове и Никишине? – осторожно поинтересовался Василий Петрович.

Учительница математики проработала в школе больше двадцати лет. Ей несколько раз предлагали место завуча и даже директора в соседней школе. «Я – математик, а уж если пошла бы в директора, то лучше на какую-нибудь маленькую фабрику. Там за выполнение плана хоть премию дают!» – обычно с шуткой, но твердо отказывалась Анна Денисовна.

– Вы требуете новое, а я повторю то, что всем давно известно: ребят в обиду не дам! – Она вытащила из-под стола сумку с продуктами и поставила перед собой, давая тем самым понять, что игнорирует педсовет.

– Наши ученики совершили уголовное преступление, а мы строим из себя этаких покровителей. А что бы говорил каждый из нас, окажись он на месте того человека, которого Никишин ударил по лицу?! – Досадуя на прорвавшуюся горячность, Василий Петрович понизил голос: – Добренькими быть проще, чем справедливыми…

В учительской наступила тишина, и было отчетливо слышно, как трется о стекло ветка клена с уцелевшим, еще наполовину зеленым листком.

1984