Текст книги "Мир полуночи. Партизаны Луны"

Автор книги: Александр Ян

А Миша Винницкий, янычар, воспитанный и выращенный людьми, не знавшими, что такое мышление вне заданной плоскости, увидел в Бене Крике мечту совершенно других людей – согнутых в бараний рог, но все еще живых. Мечту о человеке, которому не страшен сам господин полицейский пристав. Которому не испортишь свадьбу. Который – бандит, сволочь, скандалист – самим своим существованием обеспечивает беспросветной улице какое-то количество воздуха. И еще мальчик Миша понял, что там, где есть государь император, не может быть короля. Потому что империя хочет владеть воображением подданных единолично. В общем, курсант Винницкий, ранее относившийся к существующему порядку вещей с равнодушным одобрением, вдруг осознал, что персонально он, такой, каким ему хотелось бы быть, с этим порядком несовместим. По причине конфликта интересов.

Иллюстрация
ОТРЫВОК ИЗ ТОК-ШОУ «ВОПРОС РЕБРОМ»

Ведущий: Мы выслушали мнение зала. А теперь обратимся к приглашенному эксперту. Напоминаю, что перед вами доктор социальных наук Анастасия Кузьмичева. Итак, Анастасия Дмитриевна, правда ли, что у агнцев больше шансов быть потребленными?

Анастасия Кузьмичева: Здесь уже несколько минут говорят об агнцах, я знаю общеупотребительный смысл слова, но мне хотелось бы услышать, что конкретно сейчас вкладывается в это понятие.

Ведущий: Ну… (неловко смеется, трет лоб) агнец – это такой очень хороший человек.

А. К. (улыбаясь): А что такое «хороший человек», Леонид? Кто-нибудь в зале готов исчерпывающе объяснить, что такое хороший человек, по какому признаку мы можем четко определить, кто хороший, а кто плохой?

Женщина в первом ряду. Альтруист. И «А» из-за этого.

А. К.: Альтруист – это человек, которому приятно помогать другим. Он делает то, что ему приятно. Так?

Ведущий: То есть хороший человек – это человек, которому приятно помогать другим.

А. К.: Но разве человек, который помогает другим, несмотря на то что это ему неприятно, не лучше?

Ведущий не находится, что ответить, зал смущенно перешептывается, но никто не нажимает кнопку громкой связи.

А. К.: То есть на самом деле нам не важно, приятно кому-то нам помогать или нет, нам важно, что в условиях выбора – защищать свои интересы или наши – этот человек предпочтет защищать наши. Но разве мы не воспринимаем детей как априорно хороших людей, несмотря на то что дети – на удивление эгоистичные создания?

Ведущий: Ну-у… они реже делают зло нарочно.

А. К: Да, и это тоже верно: преднамеренность идет в счет. Вернемся к нашим агнцам. А-индекс – это индекс альтруизма. На самом деле тот, кто помогает другим через не могу, – еще больший альтруист, чем тот, кому приятно. И на него чаще можно положиться. И агнцами мы называем, как правило, таких – потому что переступить через себя, когда на кону здоровье или жизнь, такой человек сможет вернее, чем альтруист, руководствующийся соображениями приятства. А-индекс с некоторой погрешностью определяется при помощи психологических тестов. Он довольно низок у маленьких детей, повышается с развитием эмпатии, часто довольно высок в подростковом возрасте и обычно стабилизируется на чуть более низком уровне с наступлением зрелости. И действительно, люди с высоким А-индексом воспринимаются окружающими как очень хорошие люди. Теперь разберемся с самим термином «агнец». Прямое значение этого слова – ягненок или козленок до года; невинное, беленькое, пушистое создание. Однако в верованиях древних иудеев кровью именно этого создания смывались их прегрешения. Предки были жестокими людьми: чтобы жил грешный человек, должен умереть невинный детеныш. Вот у меня в руках книга, я принесла ее на передачу специально. Это Библия, старинное, еще доповоротное издание. Сейчас я прочитаю из книги Исхода: «Агнец у вас должен быть без порока, мужеского пола, однолетний; возьмите его от овец или от коз, и пусть он хранится у вас до четырнадцатого дня сего месяца: тогда пусть заколет его все собрание общества Израильского вечером, и пусть возьмут от крови (его) и помажут на обоих косяках и на перекладине дверей в домах, где будут есть его. А Я в сию самую ночь пройду по земле Египетской и поражу всякого первенца в земле Египетской, от человека до скота».

Ведущий: Вы хотите сказать, что эта запись отражает реальное событие, имеющее отношение к обсуждаемой теме?

А. К. (улыбается): Ну, сами подумайте, как это еще понимать?

Мужнина из второго или третьего ряда, одет в повседневную одежду диакона «Церкви Воскрешения»: Мы все знаем, что в древние времена люди представляли себе Бога жестоким и мстительным существом. На самом деле, конечно же, Бог есть любовь – а значит, ничего описанного быть не могло.

А. К: Но евреи жили в Египте. И египтяне с ними воевали потом. Иногда с успехом, большей частью – нет. А Библия рассказывает, как маленький народ ушел из великой империи, разгромив ее войско. Вот таким странным способом ушел. Они зарезали агнцев и съели – а по всей стране умерли первенцы. Не только дети – просто первенцы. И потом погибла армия.

Мужчина из зала: Это следует понимать аллегорически.

А. К: Согласитесь, аллегория тут несколько грешит предметностью, а инфекционное заболевание, поражающее исключительно первенцев, науке неизвестно. Но это не важно, важно, из какой среды, из каких мифологических пластов был поднят сам термин «агнец». Древнее, архетипическое представление о том, что, чтобы получить что-то у мира, нужно что-то отдать. Самое лучшее. Чистое. Незапятнанное. Неиспорченное. И чем совершеннее жертва, тем больше мир отдаст в ответ. Ассоциация «а» и «агнец» – это исключительно местное, русскоязычное явление. Сам термин пришел из другой страны и был изначально англоязычным, lamb. И люди в той стране мыслят именно этими категориями (стучит ногтем по переплету книжки). Именно они создатели легенды о том, что агнцы – жертвы, приносимые нами якобы ради собственного спасения и избавления от бед.

Ведущий: Э-э-э… мы, кажется, немного отвлеклись.

А. К.: Напротив. Мы вплотную подошли к главному: к представлению о высоких господах как о существах мифологических. Трудно, очень трудно признавать себя предыдущей ступенью эволюции. Гораздо приятнее для самолюбия – создать этакую городскую легенду о том, что якобы высокие господа являются существами иного порядка и что Договор Сантаны – это нечто вроде жертвоприношения Авраама. Но это именно суеверие. Перестройка организма по методу Сантаны – это сложный биопсихический процесс, которому совершенно все равно, украла ли Клара у Карла кларнет или нет. Он позволяет носителю видеть мотивы, эмоции, общую направленность личности, но соображения человеческой этики для него ничего не значат. В результате самый высокий шанс пойти в пищу – у тех, кто выводит себя за пределы социума. Потому что симбионт не разбирается в этике, зато в ней разбираемся мы с вами. Высокие господа стоят выше нас, но они в значительной мере люди. Им зачастую приятно и комфортно чувствовать себя еще и санитарами леса. Приносить дополнительную пользу. Ведь в отличие от человеческого правосудия они просто не могут ошибиться. (Взгляд в зал.) У агнцев – при всей их притягательности – шанс много меньше, хотя и несколько выше среднего. (Пауза. Улыбка.) Они чаще предлагают себя. Вот это – правда.

Вопрос из зала: Госпожа Кузьмичева, а если вам предложат инициацию, вы согласитесь?

А. К. (улыбаясь): Можно обойтись без условного наклонения. Мне предложили. Я согласилась. Это будет еще не завтра, подготовка – дело сложное, но…

Ведущий: Госпожа Кузьмичева, в свете этого, не могли бы вы сказать, каков ваш А-индекс?

А. К.: До недавнего времени – 75. Я агнец. Нижняя граница.

Ведущий: Наше время подходит к концу. Госпожа Кузьмичева, хотели бы вы что-то сказать залу?

А. К.: Да. (Серьезно.) Даже самая неприятная реальность не вредит нам так, как миф. Я знаю множество людей, которые боятся следовать своим лучшим импульсам из страха быть потребленными. Калечат себя. Калечат своих детей. И все это… только чтобы не признать, что старшие – естественная элита. Да, естественная. Но они тоже несовершенны. Они следующая ступень эволюции, но пока страшно неуклюжая, неотработанная, с очень низким КПД. Как первые колесные пароходы. Можно бояться за свою жизнь, но не стоит бояться их самих – кто знает, на кого уже они будут смотреть с суеверным страхом лет через двести-триста? Может быть, на ваших детей.

Глава 2
INTO THE WEST

 
Подали поезд, и я отыскал свой девятый вагон,
И проводник попросил документы – и это был Он…
Он удивился – зеленая форма, на что так смотреть?
А я сказал: «Господин мой, я здесь!
Я не боюсь умереть!»
И я ушел, и включился, когда проезжали Уфу,
И мне какой-то мудак все объяснял, что такое кун-фу,
А с верхней полки сказали: «Надежней хороший обрез».
А я подумал: «Я все-таки сел в туркестанский экспресс —
Последний в этом году
Туркестанский экспресс!..»
 

С. Калугин. Туркестанский экспресс

Они сели в Знаменке ранним утром, еще затемно. Правил не нарушали, вели себя тихо. Раздвинули сиденья, опустили оконный ставень и лежали себе. Спали. А когда не спали, пили без продыху – так ведь это не запрещается, пока люди ведут себя тихо. Мало ли, может, у них горе какое.

Поэтому Антон, сунувшись по ошибке в их купе после Гайсина, только вдохнул перегар – и примостился в соседнем купе. А вот беременной женщине, взявшей билет в Виннице, места уже не хватило, и она принялась скандалить.

Антон терпеть не мог скандалов. И непонятных вещей. Тихие пьяницы в российских широтах ему раньше не попадались, все как-то больше шумные.

Кроме того, он впервые видел, чтобы люди столько пили. Особенно те, кто подражает варкам. В Москве такие предпочитали более интеллигентную отраву – «ледок», «хрусталик», старый добрый кокс… А из купе, когда дверь открывалась, разило так, словно они не только пили водку, но и купались в ней.

Кроме того, от затянутого в черную кожу парня несло не только перегаром, но и аптекой. Будь Антон простым пассажиром – он, скорее всего, не обратил бы на это внимания. Но он вот уже полгода как не мог позволить себе такой роскоши: не замечать мелочей. А это была не мелочь, это была опасность. Антон сильно наследил в Ростове, возможно, наследил и в Харькове… чем больше звеньев в цепочке, тем легче по ней идти.

Парень, тянущий под варка, снова вышел из купе и двинулся против движения поезда. Ресторан через два вагона, но там спиртное пьяному не продадут. Это не станция, где можно отговориться спешкой. И вообще, лишний раз светиться…

Подожди-ка. Вода. Они дважды покупали воду у проводницы. Не для подосиновика[44]44
  Подосиновик – жаргонное презрительное название для человека, копирующего внешность и манеры поведения ЛИФ.


[Закрыть] для второго. Жажда, бледность, круги под глазами, озноб… Пьян? Расскажите кому-нибудь другому.

Длинный вернулся. С большой упаковкой сока. Шел, покачиваясь и как-то дергаясь на ходу. И не тянул он под варка – он им и был! И когда шел в туалет, шатался не от водки – от солнечного света.

Нелегальная инициация? Прямо в поезде? Да с ума они сошли, что ли?

Антон подключился к Сети. Связь была паршивая, но в Виннице стабилизировалась, и Антон успел скачать ленту новостей. Прочитал и понял – нужно сходить. На ближайшей станции. Добираться до Львова и делать новые документы, потому что даже если «Омега» еще не сидит у этих двоих на хвосте, то сядет обязательно. Через считаные часы, если не минуты. И по всему их маршруту с метелкой и ситечком пройдется, и не только с электронными… любой его волос, любой его генматериал в этом чертовом поезде… Не во Львов, обратно на север, в Киев. И возвращаться сюда не раньше чем через месяц-другой… Это Гонтар они поймали случайно, на варка гензацепку не сделаешь, клетки отдельно от хозяина не живут, разлагаются. А я-то…

Екатеринослав. Гонтар. Газда. Человек и варк.

Антон откашлялся и предложил беременной обменяться билетами. И только потом вспомнил, что следующая-то остановка – через полтора часа.

Ему было страшно, ему было очень страшно. Если накроют с этими двумя, тогда конец. Но и сами эти двое… Зачем, зачем я это сделал? Он зажмурился, уткнулся головой в простенок между окнами, а потом еще два раза легонько стукнулся в него лбом. Некоторые водители-юмористы любят клеить над дверью микроавтобуса мишень с надписью: «Место для удара головой». Мне срочно, срочно нужно такое место…

Я это сделал, чтобы с этими двумя не пришлось разбираться беременной женщине. Или проводнику. А еще потому что… потому что я вдруг решил: я должен.

Но почему я так решил? Я спятил, вот оно что. Устал бегать, извелся и свихнулся.

Ну и ладно.

Закат скользил в окнах, дробясь о стволы лесопосадок. Из купе, когда дверь открылась, резанула попса, от которой свело скулы, – лоу-поп-переложение украинских фольклорных песен: «Ой, мiй милий вареничкiв хоче!»

– Чего тебе, мальчик? – неприязненно спросил варк, когда Антон вошел и закрыл за собой дверь.

– У меня… билет… П-попросили поменяться… Вот… Там беременная женщина… а свободных мест больше нет. Вы же не хотите скандала?

Второй, что лежал на раскинутом сиденье, повернул в сторону Антона голову и раскрыл глаза, очерченные темными кругами. Точнее, один глаз – второй заплыл. Подбородок рассажен, губы вспухли – похоже, перед тем как перейти в тихую стадию, этот «пьяница» все-таки побывал в буйных. За все время поездки он покидал купе лишь однажды – вися на своем товарище, выбрался в туалет. Но именно он принял решение – легким движением ресниц показал белобрысому: да, пускай.

Сходится.

– Садись, – вздохнул варк. – Только не доставай.

Вынул из-под сиденья бутылку «Развесистой клюквы», приложился прямо к горлышку. Показал лежащему, тот так же еле-еле качнул головой из стороны в сторону, прошептал: «Воды» – и закрыл глаза. Антон бросил сумку на багажную полку (в соседской сумке что-то брякнуло), сел, раскрыл планшетку, открыл «Во имя желтого флага» и стал читать про осаду Пуэблы.

 
Навари, милая, навари, милая, навари – у-ха-ха! —
моя чорнобривая!
 

Этот запах, хоть топор вешай (а ведь можно было включить вентиляцию!), эта попса из динамиков терминала-«дурачка» – средство от комаров.

Антон сосредоточился на лежащем мотострайдере. Тот дышал хрипло, мелко, как человек, которого мучительно тошнит и все никак не вырвет. Темные волосы намокли от нота. Белобрысый налил ему сока в пластиковый стаканчик, страйдер, приподнявшись на локте, выпил, половину расплескал – и снова бессильно откинулся на спинку. Антон подумал, что долго лжеподосиновик в купе не высидит. Обстановка, которую они тут создали, чтобы выгонять посторонних, для них самих еле выносима. Белобрысый просто ждет, когда на следующей кто-то сойдет и Антон не выдержит, сбежит.

 
Ой, сил вже нема, милий мiй миленький. Ой, сил вже нема,
голуб мiй сизенький…
 

Но первым все-таки не выдержал сам белобрысый. Выскочил в тамбур с пачкой сигарет. Хоронясь за высоким воротником от закатного солнца, чуть ли не бегом…

Антон тихо, осторожно, едва дыша, привстал на кресле. Перегнулся через соседнее сиденье и склонился над – спящим? Потерявшим сознание?

Он ожидал увидеть на шее, но там не было. Тогда он приподнял одеяло, чтобы посмотреть на запястья. Это оказалось затруднительно – из-за кожанки, которую страйдер, несмотря на жару, так и не снял. Антон случайно задел подкладку пальцами…

Она была твердой, заскорузлой. Сквозь запах спирта пробивался запах крови.

Бледная рука метнулась и сжалась у Антона на горле. Планшетка хлопнулась на пол.

 
Помирай, милая, помирай, милая, помирай – у-ха-ха! —
моя чорнобривая…
 

Он сумел собраться, схватиться обеими руками за эту клешню и попытался оторвать ее от себя, но рука сама отпустила – нет, оттолкнула.

Хлопнувшись на сиденье варка, Антон увидел направленное прямо в лицо дуло пистолета.

– Вычислил. Молодец. – Голос страйдера был тихим, как шелест железа о железо. – И что дальше будешь делать?

Растирая отдавленную шею, Антон лихорадочно подбирал слова. А вдруг я ошибся и он обыкновенный псих? Мало ли что пишут о Ростбифе и что писал он сам… почему его человек не может быть просто психом? Вот возьмет и нажмет сейчас на спуск. И все.

 
А де мене поховаеш, милий мiй, миленький?
А де ж мене поховаеш, голуб мiй сизенький?
В бур'янах, милая, в бур'янах, милая, в бур'янах —
у-ха-ха! – моя чорнобривая!
 

– Вы – Андрей Савин? – тихо спросил он.

– Я – человек с пушкой. А ты – человек без пушки. Так исторически сложилось. И я спросил первым. Так тоже исторически сложилось. Скажи, что ты намерен делать дальше?

– Я… – Антон попробовал улыбнуться. – Я бы сел на свое место. Если вы не возражаете. Потому что ваш друг вот-вот придет, и…

– Он мне не друг. – Террорист убрал пистолет.

– Он вам… он вас…

– Нет. – Террорист ответил так резко, будто вопрос Антона его задел. – Он держится.

Антон пересел на свое место.

– Кто ты? – спросил Савин, чуть повернув к нему голову.

Он мало походил на того Савина, растиражированного сейчас по всем каналам. Даже не потому что лицо разбито – черты лица другие. У того были густые брови, пухлые губы и нос картошечкой. А у этого все какое-то… никакое. Антон был уверен, что через неделю, когда синяки сойдут, не узнал бы этого парня.

– Я… – В голове вспыхнули фейерверком все имена, фамилии и даже ники, которыми он пользовался последние полгода. Если я сойду на следующей, а этого человека схватят, он может сказать, нет, он наверняка скажет про меня… – Я ведь могу ответить что угодно. И вы меня никак не проверите.

– Никак, – сказал Савин. – Но ты пришел сюда сам. Поменялся билетом. Задал дурацкий вопрос. Полез ко мне за пазуху. Тебе что, жить надоело?

– Мне не надоело, мне… трудно.

Террорист фыркнул.

– Я понимаю, что глупо звучит, – поспешил сказать Антон. – Я тоже прятался и сейчас прячусь, но это очень трудно. Казино в конце концов всегда выигрывает, понимаете?

– Нет, не понимаю. – Террорист ухмыльнулся.

Антон против воли покраснел.

– Если бы я был просто гражданин и вас заметил, я бы не стал… мешать. Но мне все равно теперь опять бежать. И я искал, я сюда приехал – искать. И я вам нужен. Ваш друг – ладно, не друг – курит и пьет, чтобы заглушить запах крови. Ему труднее с каждым разом. Если вы прогоните меня – он может сорваться. А я могу менять вам повязки, в туалет водить. И трое – не двое.

Раненый вздохнул, и тут его заколотило. Антон достал из-под сиденья свое одеяло и набросил на бойца. Потом откинул сиденье Цумэ[45]45
  Цумэ (яп.) – Коготь – герой сериала «Волчий дождь».


[Закрыть] (так он про себя прозвал белобрысого – тот чем-то походил на одинокого волка) и вынул второе.

– Отчего прячешься? – спросил Савин. – Что натворил?

– Ничего. И не от чего, а от кого. – Антон, садясь, почесал в затылке. Долгая это была история и очень грустная. И не хотелось рассказывать ее сейчас. – То есть когда я убежал, то много чего было, но по мелочи.

Антон зажмурился, чтобы удержать слезы. Он старался забыть про Сережку – с его улыбкой, с его гитарой… Но ничего не получалось. Брат вставал под веками как живой… или как полуживой – в своей затемненной комнате, вот с такой же слабостью и ознобом.

Дверь в купе раскрылась, Цумэ скользнул внутрь.

– Это что за номер?

– Он с нами. Этот вундеркинд нас вычислил.

– Ненавижу детей. – Варк нарочито облизнулся, меряя Антона взглядом. – Во всех смыслах ненавижу. Сколько нам его тащить?

– По крайней мере, пока не сойдем.

– У меня билет до Львова, – сказал Антон. Он мог продлить билет или купить новый – или несколько. И по параметрам он не попадал в сетку критериев, по которым шел поиск. Пока не попадал.

– Надо же! – картинно всплеснул руками Цумэ. – А почему не сразу до Пшемышля?

– Вы уверены, что продержитесь хотя бы до Львова? – спросил Антон.

– Я продержусь. – Цумэ оскалился и спустил темные очки на кончик носа. Глаза полыхнули красным.

Антон вздрогнул.

– Вашему другу нужна медицинская помощь, – с нажимом сказал он. – А вы можете сорваться.

– Он мне не друг. Я ему просто обязан. Не бойся, не сорвусь.

Раненый сунул пистолет куда-то под сиденье.

– Ты понимаешь, что если его зацапают с нами, то уничтожат? – продолжал Цумэ.

– Если меня вообще зацапают, то отправят в Москву к матери, – сказал Антон. – Это то же самое. Она… как вы.

Он не мог сказать про маму «варк», «вампир» или хотя бы «высокая госпожа». Все еще не мог.

– Она уже кого-то?.. – спросил раненый.

Антон кивнул. Понял, что от него все еще ждут ответа, и сказал:

– Да. Брата, – что старшего, пояснять не стал.

Раненый опять прикрыл глаза.

– Попытка инициации?

Он что, мысли читает?

– Да.

– По лицензии?

Антон опять кивнул. Хотелось бы ему быть таким, как этот, – спокойным, холодным и ровным даже в бегах, даже на грани смерти… Но сдержанность никогда не была его сильной чертой, а сейчас он что-то совсем разболтался.

– Я слышал… на Западной Украине и в Белоруссии есть… всякое. И христиане запрещенных конфессий, и не только. Понимаете?

– Нет, – сказал Савин. – Не понимаю.

Антон собрался с духом:

– Во Львове пятнадцать лет назад случилось спонтанное исцеление – сами понимаете от чего. Туда бессмысленно, там перерыли все, но вдруг…

Цумэ фыркнул, раненый слабо улыбнулся.

– О'Нейла обчитался, понятно, – заключил он.

Антон ощутил, как жар заливает скулы.

– Это, наверное, смешно, – сказал он, – но…

– Это даже не смешно, просто безнадежно, – сказал варк. – Нам по-настоящему помогает только доза серебра внутрь. Если нужно быстро. «Исповедь» – подделка спецслужб. А что до остального…

– Это не так, – разлепил губы Савин. – То есть «Исповедь», может, и сфабрикована, но не вся.

Он осторожно повозился и продолжал:

– В ОАФ есть люди, которые знали О'Нейла. Он и в самом деле был данпилом.[46]46
  Данпил – искаженное «дампир». По легенде – дитя вампира и смертной женщины. На самом деле старшие полностью стерильны, а данпилами называют тех, кто после инициации потерял симбионта Сантаны и перестал нуждаться в поддержке жизнедеятельности за счет потребления живой крови. Случаи спонтанной утраты симбионта настолько редки, что большинство считает их выдумкой. Самый известный из данпилов – основатель террористической организации «Шэмрок» Чарльз О'Нейл.


[Закрыть]

– Который появился на свет вследствие того, что отец Гомеш помахал кадилом и сказал «изыди», – фыркнул Искренников. – Ну хоть мне ты этого не рассказывай. Я тебе сам расскажу.

– Я не знаю, как именно О'Нейл стал данпилом. – Губы Савина раздраженно перекосились. – Я знаю, что он им был. Ростбиф… мой командир… дружил когда-то с Мортоном Райнером, главой секции пропаганды. Райнер был человек очень любопытный – а еще он египтолог по первой профессии. Филолог. В общем, он все версии «Исповеди» собрал и анализ провел. И восстановил прототекст. Толку от того прототекста, правда, никакого, все равно бред сумасшедшего. Но в основе там не подделка. И обросло оно не больше, чем обычно обрастает при передаче. Так что, может, никто ничего и не делал нарочно. – Террорист улыбнулся – слабо, но с каким-то затаенным лукавством. – У Райнера, кстати, вообще была репутация… мечтателя. Он, например, все доповоротные источники о старших собирал. Фантастическую литературу, фильмы, игры… все.

– Идеальный кандидат для вброса дезы.

– Его убили. – Террорист прикрыл глаза. – То есть казнили… в брюссельской Цитадели. Обычно за теми, кто не стреляет, не охотятся так, как за нами. Но Райнера они гоняли и догнали. Не знаю, из-за чего именно, он и свою прямую работу поставил лихо.

Цумэ заложил руки за голову.

– Понимаешь, я знаю, что это все воздух… не думаю, а знаю точно, потому что в Загребе как раз такой центр стоит и моя жена там и работала. Исцеления случаются. Очень редко. Только у молодых. Только под стрессом. Они полвека бьются уже, фактор выделить не могут. Это для ваших нас хлебом не корми дай крови попробовать, а в кланах не меньше половины на что угодно пошло бы – на риск сумасшествия, на то, что стариться снова начнут… чтобы больше ее в глаза не видать. Помогала бы святая вода – они бы в ней купались, а Милена – первая. Не помогает… Она и с нарезки сошла-то, когда поняла, что выхода нет и так всегда будет.

«Моя жена, – думает Антон. – Это, наверное, та Гонтар, которую убили, которую он убил… Жена. А как ему ее еще называть?»

– Так что, уж поверь мне, если бы работало, ну хоть с пятого на десятое, то этим бы пользовались вовсю – и все, кому положено, об этом бы знали. И все, кому не положено.

– Тут он прав, – тихо сказал Савин. – А кстати, что у тебя за мама такая интересная? Обычно никому моложе двадцати с момента инициации лицензию не дают. И то за особые заслуги.

– Доктор общественных наук Анастасия Кузьмичева, – ровным голосом сказал Антон. И добавил почти злорадно: – А подписал лицензию лично Аркадий Петрович Волков.

– Новая метла чисто метет, – Искренников ухмыльнулся во весь рот. – Однако интересная жизнь в столицах начинается.

Савин не поддержал этот разговор. Он продолжал пристально смотреть на Антона.

Лицо, подумал Антон. У него пересажено все лицо. Структура черепа осталась прежней, а лицо заменили. Донорским. Потому что от настоящего лица, наверное, мало что осталось, после того как группа Ростбифа убила гауляйтера Германии и Австрии фон Литтенхайма.

Убили его чуть больше года назад, на мотодроме, при большом стечении народа, когда жертва вместе с этим народом любовалась гонкой юниоров на приз «Порше».

Лидерами среди юниоров были Андрей Савин и Клаус Штанце. Когда в ложе фон Литтенхайма прогремел взрыв, оба вылетели с трассы, обоих жестоко искалечило. Штанце до сих пор не завершил курс реабилитации, а Савин с изуродованным лицом лег в дорогую частную клинику, откуда, не дожидаясь окончания курса, испарился.

Сегодняшний очерк на портале Роснета уделил много внимания тому, как хорошо было организовано прикрытие акции – Савина никто ни в чем не подозревал еще несколько месяцев…

– Значит, ты решил, что на Западной Украине есть кого искать?

– Я… слышал.

– От брата?

– Да… – Антон сглотнул.

– Он не много болтал о своих связях в подполье, – рассудил террорист, глядя в потолок. – Иначе ты бы знал, к кому обратиться в Москве. Но болтал, а то откуда бы узнала твоя мать…

– Он не болтал… Я не знаю, что он вообще делал в подполье, но он добывал данные. Не у мамы, у мамы невозможно, но подвернулся случай – машинка одного ее нового знакомого, тоже молодого.

– Понятно, – прошептал террорист.

– Нет. Вам не все понятно. Комп ломал я. Для Сергея.

– Ты хочешь сказать, – вкрадчиво проговорил варк, – что взломал комп высокого господина со всей защитой?

– Да, – с вызовом сказал Антон. – Именно это. Ну… он слишком много всего на биометрию завел, на температуру тела, скорость, память, ритм – это же все руками сделать можно.

Террорист и варк переглянулись.

– Значит, – у террориста дернулся угол рта, – лицензию дали не ей. Лицензию дали брату. Оценили. Так бывает:

– Нет, – помотал головой варк. – Так как раз не бывает. Не может быть. Если бы вербовали его самого, то инициацию в жизни не поручили бы матери. Это вообще не очень поощряется – родню инициировать. Смертных случаев больше намного, а бывает так, что вообще процесс не начинается, что ты ни делай.

Антон просто не мог больше держаться. По щекам потекли слезы.

– Я разобрался с данными о свободных охотах…[47]47
  Свободная охота – карательная акция, в ходе которой в определенном регионе на ограниченное время (как правило, одни сутки) снимаются все ограничения для ЛИФ – кроме тех, которые дает статусный чип (пайцза). Иными словами, в течение суток в этом регионе любой ЛИФ, независимо от того, исчерпал он квоту или нет, может потребить любое количество граждан, не имеющих статусной неприкосновенности.


[Закрыть] на западе Украины. – Он шмыгнул носом. – Нашел деревни, прикинул, как что перекрывается… словом, где стоит искать. И тут вас… встретил.

Он закусил губы, сделал несколько глубоких вдохов… Слезы унялись.

– Синдром оставшегося в живых. – Варк протянул ему влажную салфетку. – Been there, done that, got the T-shirt.[48]48
  Дословно: «Был там, делал это, взял футболку на память» (англ.). А по смыслу больше соответствует нашему «плавали, знаем».


[Закрыть]

– Ты очень хорошо сделал, что не стал искать контакты брата, – проговорил террорист. – Потому что она их наверняка уже нашла.

– Да, я… тоже так подумал. – Ментоловая эссенция охладила лицо, но салфетка быстро степлилась, а ему была нужна еще одна.

Варк дал еще одну.

На самом деле Антон «так подумал» далеко не сразу, а где-то через месяц. И покрылся мурашками, поняв, как легко мог бы влететь. Потому что, когда он бежал из Москвы – наугад, в полную неизвестность, – им руководила паника, а не рассудок. И то, что в приступе паники он кинулся очертя голову на Курский вокзал, а не по двум адресам, которые оставил брат, – чистая случайность.

– Он не врет, – сообщил варк террористу. – По меньшей мере он верит в то, что говорит. Хотя извини, Антон, но все равно история эта отдает мыльной оперой.

– Ты на себя посмотри, – скривил рот Савин. – Ты о себе новости почитай, чем твоя история отдает.

– Говорило сито иголке: «У тебя на спине дырка». – Варк хмыкнул. – Кстати, Ван Хельсинг, надо бы глянуть, как наш побег расписали.

– С утра ничего нового, – равнодушно сказал террорист. – Расслабься. Кончились наши пятнадцать минут славы. Сейчас мы интересны только СБ.

Варк раскрыл комм и подключился к новостным каналам.

– До какой станции у тебя билет? – спросил террорист.

– Львов, – ответил Антон.

– Извини, но ты сойдешь с нами. Раньше. В Золочеве. Поэтому дайте мне поспать.

Поезд пожирал украинскую ночь. Миновали Тернополь – никто в купе не сунулся. Антон специально следил, не сядет ли в вагон кто посторонний. Никто не сел.

Цумэ прикрутил ручку громкости – гнусная попса сделалась тише, а потом и вовсе сменилась приличным сканди-роком. Раненый, похоже, заснул. Антон вернулся к «Флагу».

Странно было: в школе история о том, как медицинский кордон полз через Мексику на юг, читалась как скучная агитка. А тут он поймал поток – документы, интервью, воспоминания, рабочие сводки вдруг обрели вес и объем… какая там агитка, это же было счастье – возможность что-то делать, возможность наконец, впервые за десятилетия, не отдавать смерти, а идти вперед и отнимать у нее. Навстречу войне и чуме – чтобы отступали они, а не ты. Какой там симбионт неизвестной этиологии, душу дьяволу продали бы не задумываясь, – за шанс, за тень шанса. Там был дневник Риестофера Кертиса – генерального санитарного инспектора «крепости Пуэбла» – до и после инициации. Кертис погиб через десять лет, в Эквадоре, когда там прорвало фронтир. Вряд ли он жалел, вряд ли кто-то из них тогда жалел. Всем казалось, что преград нет – и с орором справимся, и структуры Сантаны как-нибудь подчиним… Люди те почти все уже умерли, но из варков наверняка много кто жив. Интересно, как им сейчас?

К Золочеву должны были подъехать в самый мертвый, самый глухой час. Ди пхи юй чхоу.[49]49
  Земля рождена в час Быка (кит.).


[Закрыть] У мамы было много старых книг.

Антон опять подключился к терминалу поезда и открыл сводку последних новостей. О екатеринославском деле почти ничего нового. К счастью. А вот чего он раньше не знал – так это что групп террористов было две.

Варк снова пошел курить, а Антон задумался было, не пора ли будить раненого. Раненый избавил его от принятия решения.

– Запри купе.

«Штирлиц знал, что проснется ровно через двадцать минут. Это была привычка, выработанная годами». Старые фильмы у мамы тоже были.

– Откинь стол и подними меня.

Опершись о стол грудью, он свесил руки. Антон понял: нужно помочь снять куртку.

Футболка на спине разрезана. Ну да, попробуй сними ее через голову.

– Водки, – сказал раненый, когда Антон снял с него футболку. У него была еще по-зимнему бледная кожа, и синяки на ней прямо-таки цвели. Пистолет он, между прочим, так из руки и не выпустил. А еще обнаружились ножны-браслет на правом предплечье. Не пустые.