Текст книги "Мир полуночи. Партизаны Луны"

Автор книги: Александр Ян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

В часовне горел только огонь возле дарохранительницы – прерывисто, покачиваясь, будто язычок пламени был не электрическим, а живым. Алые блики падали на стриженую голову Игоря, опущенную чуть ли не ниже плеч. Ссутуленный, тощий, в обтрепанной черной робе, он был похож на какую-то неопрятную птицу. Сходство стало еще сильнее, когда он и сам начал слегка покачиваться сидя, как человек, вынужденный терпеть сильную боль. Эней не знал, стоит ли его окликать – может, Игорю только сейчас удалось сосредоточиться…

Эней так и не смог решить, нужен ли ему Бог – Бог оказался как-то уж особенно неудобен в использовании, – но точно знал, что ему нужен Игорь. Игорь с его опытом жизни по ту сторону любого закона и, что не менее важно, – обычным человеческим опытом; Игорь с его реакцией и силой, с его способностью вникать в чужие чувства и трезвым рассудком… И если Бог нужен Игорю, если ему помогает – значит, так тому и быть.

Эней целый месяц знакомился с содержанием катехизиса, а чего не понимал – спрашивал у брата Михаила или отца Януша, и с облегчением узнал, что истины веры не содержат ничего такого, ради чего придется отдавить себе мозги или совесть. Не нужно верить ни в то, что мир буквально сотворили за шесть дней, ни в то, что все некрещеные обязательно попадут в ад. Воскресение из мертвых? Ну если этот трюк высокие господа регулярно показывают на бис, то для Божьего Сына тут наверняка и фокуса никакого нет. Непорочное зачатие? Генетики обещают, что проблему партеногенеза у приматов они разрешат в течение ближайших десяти лет. Если невозможное человекам возможно Богу, то уж возможное – и подавно. Проблему непорочности Девы Марии, которую Костя попытался ему разъяснить, когда отговаривал креститься у католиков, Эней счел в чистом виде спором остроконечников и тупоконечников, электронной проблемой, ошибкой из свалки ошибок, накопившихся в старом коде. И то сказать, двадцать одно столетие… Католики ему нравились больше по вполне земным причинам – они тоже сидели в подполье, с ними было легко находить общий язык. Нет, совсем без камней преткновения не обошлось – но все их так или иначе можно было обойти или перепрыгнуть…

Игорь вдруг развернулся внезапно и резко, нейлоновая бечевка розария в его руках лопнула с тихим звоном.

Эней вскочил, ножны, раскрываясь, щелкнули.

– Не-не, я… – Игорь помахал рукой из стороны в сторону, снова сел – теперь уже лицом к Энею. – Со мной ничего страшного. Ну, почти ничего. Только…

Он сильно потер лицо растопыренной пятерней. Сжал в пальцах порванный розарий.

– Давай поговорим.

– О чем? – удивился Эней. Сел, чтобы Игорю было спокойнее. Но так, чтобы вскочить в любое мгновение – чтоб было спокойнее самому.

– О чем хочешь. Неважно, все равно. Можешь стихи читать, я просто хочу слышать человеческий голос.

Просьба застала Энея врасплох, и он, радуясь, что в этом красном мерцании не видно, как пылают скулы, выпалил то, что у него в любом состоянии отлетало от зубов:

– Эней був парубок моторный… – и пошел, не останавливаясь, все меньше смущаясь, погружаясь в это украинское барокко, где смешались Полтава и Троя, где боги носили шаровары с Черное море, а богини разговаривали как рыночные торговки пындиками и кнышами – хотя о пындиках, кнышах и торговках он тоже только в книжках и читал.

Игорь слушал жадно – не внимательно, а именно жадно, как пьют воду в жару, как едят после тяжкой работы, как дышат после долгого бега. Похоже, ему и в самом деле было все равно что слушать – лишь бы звучал голос человека. И Эней бросал в его скрытое тенью лицо стих за стихом, пока – где-то уже в Карфагене – не запнулся оттого, что пересохло во рту.

– Спасибо, – сказал Игорь. – Было здорово. И почему я только раньше не читал эту штуку?

– Как ты себя чувствуешь?

Игорь потер затылок.

– Паршиво.

– Но, как я понимаю… лучше, чем могло быть?

– Да, – согласился Игорь, – хотя… как сказать.

– Как сказать? – Не нужно быть эмпатом, чтобы понимать, что Игорь хочет, чтобы его спросили.

Игорь зажмурил глаза и с непонятным выражением ответил:

– Эта сволочь… прикидывается моей женой. Женой, которая зовет меня… туда.

Ну что, подумал Эней, в бесов я, выходит, уже поверил. Сам не заметив как. Сижу и обсуждаю тут совершенно серьезно, кем они в этот раз прикидываются.

– Извини, а ты уверен, что… ну, это не она?

– Она бы не стала меня туда звать, – твердо сказал Игорь. – Как бы плохо ей ни было. И еще одно…

Он переплел пальцы в замок, хрустнул ими.

– С самого начала. С первого раза, как я сюда спустился. Когда я открываю глаза, – Игорь, видимо, для наглядности распахнул глаза, – я ничего там не вижу. Но когда закрываю, – он опять зажмурился, – я ощущаю, что там, – он показал большим пальцем за спину, на дарохранительницу, – сидит человек.

– Именно сидит?

– Не придирайся к словам. Стоит, лежит – неважно. Находится. Все время.

– И… что он делает? – осторожно спросил Эней.

– Смотрит. Прямо на меня. И я даже не знаю, от чего мне хуже – от вонючки, которая опять в меня просится, или от него. Ну вот представь себе – сидит с нами тут кто-то третий и молчит…

– Позвать брата Михаила?

– Упаси тебя Господь! Пусть лучше так… Ты, главное, пойми – он молчит, а я как будто бы должен с ним говорить. Но как говорить с тем, кто не отвечает?

Игорь опять несколько раз медленно качнулся взад-вперед. Эней долго думал, что ему сказать, и наконец нашелся.

– Знаешь, может, так даже лучше. Если бы ты рассказал, что кусок хлеба с тобой разговаривает, тогда бы я серьезно забеспокоился – брать тебя или нет.

– А раз со мной разговаривает бес, то все в порядке? – Игорь нервно хохотнул.

– Беса я и сам слышал. – Эней повел плечом. – Через тебя, я имею в виду. И я знаю, что это был не ты. Тебе неоткуда было знать, что Костя священник.

– Костя, подходя ко мне, начал молиться, – напомнил Игорь. – Я мог просто угадать. Или вычислить.

– Он уже после начал молиться.

– Нет, Ван Хельсинг. Ты путаешь, потому что был в изрядном тумане.

– Я тебе и в тумане смог по носу врезать.

– Смог, и что? Соображал ты все равно плохо.

– Ты пытаешься мне доказать, что ты спятил? Или комедию ломал?

– Нет, миро ило! Я пытаюсь тебе объяснить, что нет здесь никакого гарантированного, стопроцентного и проверенного оружия! Я мог быть одержим бесом, а мог и просто свихнуться. Мне было от чего. А потом исцелиться, тоже по вполне объяснимым естественным причинам. А то, что я чувствую здесь, может быть реальностью – а может быть и нашим с братом Михаилом парным глюком! Но даже если это реальность – этот, которого мы чувствуем, он совершенно не обязательно является Богом, сотворившим небо и землю. Никаких гарантий. Ты просто говоришь себе – «это так». И все. Ну, пытаешься. Слушай, Ван Хельсинг, если у тебя вода есть – почитай еще, пожалуйста.

– Я не Ван Хельсинг. И не был-то – а теперь точно нет. Если тебе обязательно кличка нужна, зови Энеем.

– Договорились.

– Так вот: «Еней з Дидоною возились…»

Какое-то время Игорь еще слышал что-то – мог уловить слова, мог даже восстановить фразу. Какую-нибудь одну… Потом держался за память, что голос только что был рядом. Потом за память о памяти – точь-в-точь как в старой песенке. А потом бормотание, крики, подзуживание, жалобы в ушах вытеснили все.

Голос из-за стены хныкал: «больно… больно… помоги… открой… не оставляй… не оставляй… больно… вернись… ненавижу тебя…» Милена там или злой дух – он уже и сам не знал: а вдруг где-то на пределе мучений она и вправду стала такой? Он же помнил себя жалким, бормочущим бессвязицу и умоляющим, готовым на все ради секунд без боли… Молиться не получалось. Ничем. Никак. Что-то должно было кончиться, уступить.

Игорь попытался встать, ноги подломились на середине движения. Едва приподнявшись, он упал. И решил не подниматься. Просто прилег в проходе, лицом вверх.

– Сдаюсь, – сказал он вслух. Или шепотом. Или про себя. Он не был уверен. Он не слышал ничего, кроме воя за очень тонкой стенкой. – Слышишь, ты, там, в ящике? Я не могу сражаться сразу на три фронта против себя же самого. Забирай. Живого или мертвого – только забирай с концами и не отдавай. Не знаю, чего хочу и чего хотеть. Ты хоти. Мне уже ничего не нужно.

Он на всякий случай прочитал еще «Отче наш» – и замер. Голоса не стихли, но теперь он не отвечал им. Он просто исчез. Они могли сколько угодно искать и звать – он уже не имел отношения ни к тому, что говорило голосом Милены, ни к тому, что до боли ее жалело, – он не существовал, он был пуст. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел…

Наконец голосам это надоело, и они заткнулись. Один в темноте и тишине, Игорь уплыл. Это был не сон – время самое не сонное, полночь… Он прекрасно чувствовал свое тело, прохладу сквозняка, пробегающего по полу часовни, ровный пол под Лопатками. Чувствовал всего себя. И так – плыл.

Прислушался – ради интереса, – но там молчали. Тогда он нарочно вызвал в памяти образ Милены. Прости, прости, я тебя не спас и не могу. Но я верю, что ты не проросла демоном настолько, что готова погибнуть сама и погубить меня. Надеяться мне не запретит никто, были святые, которые молились и за чертей. Если бы не вера в то, что исцелить можно все, я бы просто не знал, что делать. Я постараюсь держаться. И ждать.

Он снова думал о себе «я», он снова собрался в одну точку. То, что человек состоит на четыре пятых из воды, не делает его ни рыбой, ни морем. То, что человек на четыре пятых духовное существо, не делает его ни ангелом, ни Богом. Дурачок, дурачок, зажал волю в кулачок – а ее никто и не думал отбирать. Сполоснули – и вернули. Пользуйся. Хоти. А чего я хочу?

Всего. Я хочу всего и побольше.

Он так боялся, что его принудят выбрать один «единственно верный путь» – а тот распался на тысячу путей. Он может уйти с Энеем. Может уйти без Энея. Может остаться здесь. Может стать монахом, а может жить так. Может умереть в схватке с упырями, или в застенке СБ, или, всем чертям назло, своей смертью. Уйти за фронтир или начать новую жизнь. Каждое решение будет по-своему верным… Искушения? Конечно. И перед каким-нибудь он да не устоит… Но тут он усвоил важный урок: не обязательно, раз оступившись, сползать в воронку. Не обяза…

– Постiй, прескурвий, вражий сину! Зо мною перше розплатись; От задушу, як злу личину! Ось ну лиш тiльки завертись![92]92
  Постой, нечистое отродье!
  Не расквитались мы сполна.
  Тебя при всем честном народе
  Я придушила б, сатана!
  (Перевод В. Потаповой).


[Закрыть] – услышал он и понял, что над ним все еще читают. Всем экзорцизмам экзорцизм, Хоме Бруту не снилось… и ведь, главное, помогло же.

– Спасибо, – сказал Игорь. – Знаешь, мне очень стыдно, но я сейчас, кажется, засну.

И заснул.

– Спокойной ночи. – Эней не сразу сообразил, что сейчас уже за полночь, и то, что Игорю хочется спать в это время, само по себе тянет на маленькое чудо.

– Спит? – Из-за спины Энея в часовню шагнул брат Михаил. Наклонился над Игорем, приподнял веко, отпустил… – Хороший знак.

– Мне можно идти? – спросил Эней. – Или как?

– Можно, – кивнул брат Михаил.

Потом посмотрел пристально на Энея и добавил:

– Ты, грешник, мне напоминаешь одного знакомого викинга. Арнлют его звали или Арнт, или как-то так, не помню я уже… словом, он пришел проситься в дружину к Олаву Харальдссону, ну, тому, который еще потом святым стал. Одному из. Этот Арнт-не-помню-как был из тех язычников, которые не приносят жертв никому, а полагаются на собственные силы. Так он и сказал Олаву. И добавил: «Но теперь я хочу верить в тебя, конунг». Олав ему ответил, что поверить в него означает поверить и в Христа. И, соответственно, креститься. Парень и крестился. Не помню, что с ним дальше стало, я его из виду потерял…

– Вы шутите, – сказал Эней. – Столько лет вам быть не может.

Монах засмеялся.

– Вампиры были и тогда, – сказал он. – Но что характерно – язычникам не приходило в голову звать их высокими господами. А когда они находили лежку вампира, то отрубали ему голову, а тело переворачивали на живот, и голову засовывали ему же носом в зад. Простые были ребята и грубые.

– Вы шутите, – повторил Эней.

– Да, – согласился монах. – Но в каждой шутке есть доля шутки. Арнльет Геллине действительно крестился ради Олава Харальдссона. А ты, грешник, действительно в этом на него похож.

– Ну и что? Разве так важно – из-за чего? Да, я знаю, что, по-вашему, Он читает в сердцах. Ну, тогда Он в курсе, что я ничего другого предложить и не могу.

– Я понимаю. Но ты цельная натура, грешник. А это паллиатив, временная мера. Его хватит года на три, много – на пять…

– На три? – Эней засмеялся. – Ну вы и оптимист, брат Михаил!

* * *

На золотом крыльце сидели царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной… кто ты будешь такой?

Крыльцо, впрочем, простое, деревянное. А вот считалка подходит к делу лучше некуда. Потому что сидят на крылечке священники и монахи двух конфессий, а вот тем, кто пока не определился, кажется, пришла пора решать, кто они такие.

– Игорь, – сказал отец Януш, стряхивая желтую пыль с рукава своей армейской куртки, – за эти полторы недели вы присмотрелись к работе нашего брата гвардиана. И вы обладаете теми же способностями, что и брат гвардиан, и способности эти могут очень сильно пригодиться, потому что… ну, вы уже пожили здесь, сами знаете. В последний раз это было в пятнадцатом году. Потеряли мы восемнадцать человек, хотя все делали, что могли… Антон, предложение касается и вас. Есть семья, которая могла бы вас принять. С документами поможем…

– Отец Януш, – сказал Игорь, – вы делаете это предложение мне и не делаете Андрею…

– Правильно, – сказал террорист. – Мне нельзя здесь оставаться. За мной ходит СБ.

– И за мной, – пожал плечами Игорь.

– Да, – согласился отец Януш. – Но вы, Игорь, не первый варк-нелегал, пропавший в этих местах без вести. Со временем вас перестанут искать. А Андрея – нет.

– Скорее всего, – сказал Игорь. – Но я решил уходить с ним.

– Это может быть опасно, – сказал отец Януш. – Для вас обоих.

– Для нас обоих опасно все, – пожал плечами Эней. – Я помню, что я вам обещал… но еще я обещал своему учителю довести до конца одно важное дело. И я не могу нарушить это обещание. Это все равно что… плюнуть мертвому в лицо.

– Это обещание, – вступил Роман Викторович, глядя на Игоря, – касается вас?

– Ну… – Игорь опустил голову. – Если совсем коротко… я хочу защитить людей, только держусь того же мнения, что и учитель Андрея: надо систему ломать.

– И вы берете с собой ребенка?

– Я не смогу у вас жить. – В голосе Антона было не упрямство, окончательность.

– И не беспокойтесь, пожалуйста. – Эней слегка наклонил голову. – Мой учитель, видимо, давно уже решил, что в терроре, как он есть, нет смысла. Им ничего не сдвинешь. Я с ним согласен теперь. Мы не берем Антона в это дело, потому что сами туда не пойдем.

Молчавший до сих пор Костя сделал шаг с крыльца, опустился перед Романом Викторовичем на колени и проговорил, сложив руки чашкой:

– Благословите идти с ними и служить им, владыко.

Священники переглянулись.

– У них должен быть капеллан, – пояснил Костя. – И я должен быть их капелланом. Роман Викторович, господин майор, неужели и вам объяснять?

Эней вдруг отложил свою трость-ножны и встал на колени рядом с Костей.

– Благословите его, пожалуйста, отец Роман. И всех нас. Мы должны уйти, потому что… оставаться смысла нет. Мы должны найти способ победить вместе. А не выпускать в мир смертников…

– Как это ты сказал, брат Михаил, – улыбнулся Игорь, – «столько раз, сколько попросишь»? Или «столько раз, сколько нужно»?

И тоже встал на колени перед епископом. Последним присоединился Антон.

– Ребята, вы что, с ума посходили? – беспомощно сказал Роман Викторович.

– Кто хочет быть мудрым – будь безумным в веке сем, – весело сказал брат Михаил. – Выйдет у них что-то или нет – они, по крайней мере, не скажут «мы не пробовали».

– Костя… – Отец Роман был явно растерян. – А как же ты служить будешь? Ведь тут двое католиков.

– Если таинство действительно, как вы меня учили – я никаких проблем не вижу.

– А я вижу. Ты и в самом деле скоро утратишь благодать.

– Вот тогда и будем плакать, – твердо сказал Костя.

Владыка Роман вздохнул и положил ему руки на голову.

– Благословляю вас, и хрен с вами со всеми. Идите отсюда, чтобы я вас не видел.

* * *

То, что готовилось на поляне над озером, больше всего напоминало корпоративный пикник – несколько высоких тентов, два – даже с рекламой пива «Подилля», одноразовая посуда, вязанки дров, запах репеллента и сотни кариматов, уложенных правильными рядами. Антон помогал монахам обустраивать поляну вместе с Андреем и Костей часов с пяти вечера и к сумеркам сильно устал. Проснувшийся как раз в это время Игорь уступил ему спальник, а сам принял его обязанности.

Люди начали понемногу съезжаться еще днем, но когда Антона разбудили, он изумился тому, как их много – не меньше пяти сотен человек одних только взрослых.

Машины стали на поле полукольцом, отгораживая пространство у берега, один круг – фарами внутрь, другой – фарами наружу. На песке сложили шалашом большой костер, составили в пирамиды факелы – Антон вместе с Андреем и Игорем весь вечер их заправляли. По поляне носились дети, взрослые, чинно рассевшись на походных ковриках, разговаривали о своих делах, молились или читали. Кое-кто лег подремать до темноты – служба Пятидесятницы начиналась с заходом солнца.

Андрей тоже читал – точнее, пытался: его принимали за доминиканца и поэтому то и дело дергали. На доминиканца его делали похожим белая рубашка катехумена и… слово «борода» было все-таки сильным преувеличением – но, с другой стороны, «щетина» уже не годилась. Энею это совершенно не шло, но он считался не с эстетикой, а с шоубордами, с которых мигал его портрет вкупе со слоганом «Разыскивается опасный террорист».

Игорю этот маневр не помог бы – старые и новые волосы слишком отличались друг от друга, только внимание бы привлекли. Данпил ограничился стрижкой.

Темнота сгустилась, и люди начали подниматься со своих мест. Поднялись и трое… друзей? Наверное, друзей.

Прозвенел маленький корабельный колокол, подвешенный к ветке.

– Тишина, – сказали где-то за головами. – Мы готовимся к богослужению Пятидесятницы, я прошу всех сосредоточиться.

Стоящие люди потеснились от центра, образовав посередине проход для шествия.

Девушка в сером платье взмахнула руками и запела, задавая хору тональность:

– Veni Creator Spiritus…

– Mentestuorum visita, – подхватил маленький мужской хор – Implesupena gratia quae tu creasti pectoral…[93]93
  О, Сотворитель Дух, приди
  И души верных посети,
  Дай смертным неба благодать,
  Чтоб сотворенное спасти (лат.).


[Закрыть]

Двое священников, епископ из Зборова, четверо семинаристов, которым предстояло быть рукоположенными сегодня, Костя (он заметил их и чуть кивнул) и мальчишки-министранты с кадилом, Евангелием, хлебом и вином, свечами, потиром, дискосом и несколькими дароносицами. Все священники и семинаристы были в белых орнатах, все с пылающими факелами в руках.

Окружив костер, священники и семинаристы поднесли факела к дровам – и пламя взвилось выше их голов, а горячий воздух заставил одежды трепетать как крылья. Брат Михаил взял из пирамиды несколько факелов и поднес их к костру, а потом начал передавать в толпу, от факелов зажигали фонарики и свечи – и скоро вся поляна расцвела огнями. Какая-то женщина сунула по свечке троим новичкам и растворилась в толпе раньше, чем они успели сказать «спасибо».

И Антона унесло совершенно. При свете живого огня, при звуках тысячелетнего торжественного гимна он вдруг ощутил, как плавятся границы времени.

Как во сне он слушал Литургию Слова; как во сне видел хиротонию, совершенную епископом над четырьмя семинаристами, – не мог же он в реальности увидеть эту цепочку рук, возлагаемых на головы священников от первых дней, от Петра и Павла до этой самой ночи. И когда отец Януш, выйдя перед рядом восьмерых священников, сказал, что обычно на Пятидесятницу взрослых не крестят, но сегодня особый случай, он никак это не применил к себе, забыл. Но Игорь чуть толкнул его локтем в бок:

– Это по нашу душу. Поднимайся.

 
Ось вони, молодi агнцi!
Ось вони, що заспiвали «Аллiлуйя!»
Прийшли до струменя свiтла,
З джерела Бога напились —
Аллiлуйя! Аллiлуйя![94]94
  Вот они, молодые агнцы.
  Вот они, запевшие «Аллилуйя».
  Пришли к потоку света,
  из источника Бога напились.
  Алилуйя, Алилуйя! (укр.)
  (Здесь и далее: Пасхальный гимн.).


[Закрыть]
 

«Это нам? – подумал Антон, оглядываясь. – Это о нас?»

Он мотнул головой, чтобы прогнать величественное и страшное видение, открывшееся на секунду: сонм людей в белых одеждах, идущий босиком по огненно-красным, раскаленным волнам стеклянного моря.

Конечно, никакого моря не было – маленький, выкопанный в песке, выложенный пластиком бассейн, который Антон и Андрей сами же и готовили, отражал свет факелов.

– Боишься немножко? – шепнул Антону на ухо отец Роман. Мальчик кивнул. – Правильно.

Отец Януш принял из рук министранта требник и начал задавать вопросы: веруешь ли в единого Бога?.. Отрекаешься ли от Сатаны и его дел?..

– Верую, – повторял вместе с ребятами Антон и слышал, как люди за его спиной повторяют свои крестильные обеты, – верую, верую… отрекаюсь… отрекаюсь…

Наконец отец Януш жестом позвал его к озеру. Первым. Что? Я? – молча изумился Антон. Почему я? Но отец Роман уже слегка подтолкнул его в спину. Антон подошел к воде и шагнул в воду.

Вода оказалась теплой. Ну да, его же принимали, а не отталкивали… А что до холода и рыцарских бдений, то вокруг лежал такой мир, что ничего уже не нужно было выдумывать сверх.

Шалаш костра уже распался, и пламя осело в обугленные бревна. Ночной ветер прохватил холодом. Протянув руки, мальчик дал с себя стащить мокрую футболку, нырнул в бесформенную белую рубаху, поданную отцом Романом, и подставил голову, чтобы получить на шею крест. Брат Михаил набросил на плечи еще и тонкое одеяло – тоже белое, и, на взгляд Антона, совершенно лишнее.

Следующим «во имя Отца и Сына и Святого Духа» трижды нырнул Эней. За ним – Игорь. Все по очереди угодили в объятия отца Романа и Кости. А потом просто-таки «пошли по рукам».

…Потом как-то незаметно все улеглось, троих новоокрещенных усадили на «пенку» в первом ряду. Епископ поднял руки над приготовленными на алтаре хлебом и вином:

– Молiться, брати та сестри, щоби мою и вашу жертву прийняв Господь…

– Нехай Господь прийме жертву з рук твоiх…[95]95
  – Молитесь, братья и сестры, чтобы мою и вашу жертву принял Бог Отец всемогущий…
  – Да примет Господь жертву из рук твоих… (укр.).


[Закрыть] – ответила поляна.

Игорь повторял вместе со всеми эти слова почти без звука. Этой минуты он ждал изо всех сил – и боялся. Каждый раз в момент Пресуществления – а он из всей четверки был единственным, кто посещал богослужение каждый день, – ему казалось, что на алтаре лежит истерзанный человек. Так бывает в детстве, когда боковым зрением видишь чудовище – а посмотрев прямо, понимаешь, что оно состоит из стула, висящей на спинке одежды и отражения в дверце шкафа. Так и тут: стоило сфокусировать взгляд на алтаре, и было видно, что на дискосе маленькая пресная лепешка, вроде лаваша. А если скосить глаза…

«Анри, ты ходишь а-ля Месс? – Хожу. Крутой такой процесс…» Павел прав: это и в самом деле соблазн и безумие, и Он честно предупреждал. Он честно спрашивал: «Не хотите ли и вы отойти?»

«Нет, не хочу».

Игорь и в самом деле не отошел – только зажмурился. Это помогало.

– Ось Агнець Божий, який бере rpixi свiту. Блаженнi тi, що запрошенi до Його столу.[96]96
  Вот Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира. Блаженны званые на вечерю Агнца (укр.).


[Закрыть]

– Господи, – сказал Игорь вместе со всеми. – Я не достоин, чтобы Ты вошел под кров мой. Но скажи только слово – и исцелится душа моя…

Он хотел остаться еще на месте и помолиться, чтобы подойти к Чаше с последними, затеряться в толпе и не высовываться. Но через… минуту? секунду? – кто-то тронул его за плечо. Оказывается, новоокрещенные должны были причащаться первыми.

Восемь священников с Чашами пошли в коленопреклоненную толпу – словно огромные белые птицы летели кормить птенцов.

– Тело и Кровь Христа, – сказал Костя, протягивая Игорю частицу лепешки, край которой был вымочен в золотом вине.

– Аминь, – севшим голосом ответил Игорь. И Бог перешагнул пропасть между Собой и своим творением.