Текст книги "Мир полуночи. Партизаны Луны"
Автор книги: Александр Ян
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)
Игорь скосил глаза на комара, пробившегося через дымовую завесу. Комар топтался по его голому плечу, отчего-то не решаясь воткнуть хоботок.
Не ешь меня, я тебе еще пригожусь…
– Что могло утечь от него? Что могло утечь из-под него? Ты же говоришь, что о поляках вообще никто не знал.
Комар передумал и улетел. Ворон ворону глаз не выклюет?
– О поляках не знал никто из наших. Но их могли проследить из Польши. Одна из обязанностей Юпитера – как раз присмотр за такими группами…
– Такой плотный, что Юпитер знал, что там внутри?
– Не обязательно знал, но мог знать. А еще в группе или рядом с группой мог быть его человек. Который просто докладывал наверх, не ожидая подставы… Это самый лучший для нас вариант.
– А самый худший какой? – поинтересовался Енот.
– Идти от Курася вниз по цепочке, – сказал Костя.
– Самый худший – это идти от Курася вверх, – поправил Эней. – В штаб. Кто-то слил и Пеликана, а это совсем другая зона. Значит, либо там еще одна дыра, либо протекло этажом выше, в Гамбурге, у координатора по региону – это женщина, Стелла, тоже член штаба. И если это так, то мы – все мы – могли попасть под наблюдение много раньше, чем думали.
– Ты хочешь сказать, – спросил Игорь, – что мы можем сидеть на засвеченной точке?
– Нет. На засвеченной точке мы бы долго не просидели. Это личная берлога Ростбифа и Каспера, меня специально дрючили никому в подполье о ней не говорить. Нет, на Украине нас потеряли и досюда отследить не могли. Мэй?
– Мы прибыли за три недели до вас, – сказала Черная Жемчужина. – О точке в группе знала я одна.
Десперадо кивнул, подтверждая.
– Хотя это, – Эней вздохнул, – не значит, что о точке не знают вообще.
– Мы еще дышим, – сказал Игорь. – Будем считать это подтверждением тому, что точку не отследили. Но мне хотелось бы знать ответ на один вопрос.
– Слушаю.
– Насколько я понял, Ростбиф завещал тебе «любимую жену» – некоего эксперта. Почему мы для начала не поедем к нему? Или к ней?
– Я боюсь, – сказал Эней. – Сейчас боюсь. Если поляков сдал Курась или кто-то от Курася, то все хорошо. Но что, если нет? Тогда может быть, что после того заседания штаба мы попали под «свое» наблюдение, понимаете?
– А если под чужое? – Антон прищурился. – Большой организации с неограниченными ресурсами легче следить за маленькой группой, не проявляя себя, чем подполью.
– Если бы нас так хорошо отработала СБ, я… мы не ушли бы из Екатеринослава. Даже если они хотели, чтобы я убил Газду, нас бы не выпустили потом. Но если за нами следили свои, они теперь могут знать о нашем эксперте.
– Откуда? – изумился Антон.
– Как я понял, эксперт с Ростбифом были знакомы и до того, как он ушел в подполье. Тот человек жил на легальном положении, а потом… влип. Мы же его и вывозили, так что я отчасти в курсе. Мне было пятнадцать, мы изображали семью.
– «Шведскую» семью? Или тот человек – женщина?
– Женщина. Где-то за тридцать, не скажу точнее. Очень, очень умный человек. Мы ее переправили в Швецию, посадили в Арланде на самолет до Испании, и больше я ее не видел.
– Хоть узнаешь, когда встретишь? – спросил Костя.
– Не сомневайся. Вот узнает ли она меня… – Эней потер лицо.
– И ты считаешь…
– Я не знаю. Нам нужен координатор – в любом случае. Но не сейчас. Не тогда, когда нам на голову в любой момент может свалиться крыса. Я бы рискнул для начала связаться с экспертом, если бы сдали только нас. Но сдали и Пеликана. Две лучшие группы. Независимо друг от друга. Короче, мы должны посмотреть на месте, что это за Юпитер. И только потом, с добытыми сведениями и чистым хвостом идти к эксперту. Или, наоборот, искать безопасный путь отхода и эксперта вытаскивать. А пока – работать.
* * *
Рутина установилась – по выражению Антона – монастырская. И действительно очень напоминала образ жизни свинофермы. Подъем за полчаса до рассвета (бедный Игорь), зарядка-пробежка-заплыв, индивидуальные занятия, завтрак, занятия, теория, полчаса отдыха, обед, работа на Стаха (черт бы побрал весь лак на этом свете, и рубанки, и дерево, и воду как таковую везде), перекус-пробежка-заплыв-тренировка на взаимодействие… Личное время. В которое уже ничего личного делать не хочется, а хочется закуклиться и впасть. Голова пуста, окружающей среды не замечаешь – что-то желтое, что-то зеленое, что-то синее (гори оно огнем), – а ночью снятся свиные туши, активно-и презрительно – комментирующие процесс разделки.
Энею было легче, и намного – когда-то он через все это уже прошел и сейчас только восстанавливал подгулявшую форму. В личное время или во время индивидуальных тренировок он уходил за сосны, на мыс с боккеном – и до звона в груди колотил сухую сосну, чтобы восстановить былую силу удара… и не видеть Мэй. В последнее время она стала вести себя как-то странно, словно ждала от него чего-то. Он терялся. Не может же быть, чтобы… нет, это было бы слишком хорошо.
…Иди через лес…
– Тебе не скучно беззащитную сосну молотить?
Мэй Дэй подошла неслышно – под шум моря, под удары боккена о ствол высохшей сосенки, под шумные выдохи – и иногда воинственные вопли – самого Энея, по песку, босиком, с подветренной стороны. На ней были короткий тесный топ и зеленая юбка-парео, которую трепал ветер, а на плече она несла свой боккен.
– Сколько мы с тобой не спарринговали, пять лет?
Он облизнул разом пересохшие губы, смахнул подолом футболки пот со лба.
Иди через ягоды, сосновые иголки. К радуге на сердце…
– Почти шесть.
Мэй Дэй улыбнулась.
– Ты был такой щуренок. Я все время боялась тебе что-нибудь поломать.
– Я что-то этого не чувствовал, – улыбнулся он. – Теперь моя очередь бояться?
– А ты не бойся. Я крепкая.
Она и в самом деле была крепкой, как недозрелая слива. Есть такая порода слив – с золотисто-коричневой кожей, с янтарной мякотью… А он и в самом деле был щуренком пять лет назад – стремительно вырастающий из всего худой подросток путался под ее взглядом в своих неожиданно длинных конечностях и еще больше в своих чувствах. Она была недосягаема. У нее был Густав, такой высокий и синеглазый, что о соперничестве не могло быть и речи. Эней мог объясниться с ней только на звонком языке деревянных клинков. А как на этом языке скажешь: «Я люблю тебя»? Особенно если на других занятиях, куда ходили всего трое: он, Густав и Малгожата, его ставили «чучелом» для нее, а ее – для него. И, что самое удивительное, сейчас он был способен объясниться ничуть не больше, чем тогда.
Я пойду за тобой. Я буду искать тебя всюду до самой до смерти…
– Камаэ-тэ, – скомандовал он, и оба приняли стойку. Море тянулось к их босым ногам, и ветер трепал темно-зеленую юбку Мэй, как знамя Пророка.
Нам сказали, что мы одни на этой земле. Мы поверили бы им, но мы услышали выстрел в той башне. И я хотел бы, чтобы тело твое пело еще, но озера в глазах замерзают так быстро… Мне страшно…
Сначала это было скорее воспоминание, чем состязание. Они обменялись несколькими связками, знакомыми обоим. Потом Мэй перешла в более решительное наступление. Эней попытался подловить ее встречным ударом во время отхода, но она смогла ускользнуть и отразить выпад. Неумолимая инерция боя разнесла их, дав каждому секунду передышки, а потом они снова кинулись друг к другу и снова друг от друга оттолкнулись, обменявшись ударами. На сей раз в полную силу. И атака Мэй, и собственная контратака тут же отозвались у Энея в груди ноющей болью. Он знал, что очень скоро эта боль расползется по плечу и от нее занемеет рука, но это лишь усиливало азарт и подхлестывало изобретательность. Он первым сумел нанести Мэй удар – в сложный, почти безнадежный момент перехватил меч левой и в глубоком выпаде «смазал» ее по ребрам, пропуская над собой ее боккен.
– Дьявол! – Она тряхнула косами, переводя дыхание. – А ведь ты мог и упустить меч.
– Мог, – согласился он. – Но ведь не упустил.
– Пошли дальше.
Она ударила снизу, не принимая стойки, как учил их Каспер на тех занятиях, куда прочие ученики не допускались. Где дело решалось одним взмахом клинка. То было уже не спортивное кэндо, а рубка, максимально приближенная к реальной драке. Стиль Тэнкэн Сэйсин-рю предполагал мощные удары, которые ни в коем случае не следовало пропускать, потому что в настоящем бою каждый такой удар несет смерть. И они быстро привыкали отражать их или уходить – получить боккеном со всей силы не улыбалось. То, что они делали сейчас, продолжало оставаться игрой, но уже серьезной, как партия в покер на настоящие деньги. Зачет шел не по очкам, ценой поражения была боль.
Вот только боли он ей причинять не хотел – и почти с облегчением свалился на песок, пропустив удар как раз в раненую сторону груди.
– Ох, прости меня. – Мэй села рядом с ним и положила боккен на песок.
– Ничего, – прошипел он, садясь и растирая ушибленное место. – Все правильно. Нашла слабое место в обороне и пробила.
– Я знала, что у тебя еще не до конца зажила рана. И все равно ударила. Извини.
– Говорю тебе: все в порядке. В настоящей драке ведь никто не будет беречь мне этот бок.
– Покажи, где тебе сделали сквозняк.
Эней потащил футболку через голову и зажмурился, когда Мэй дотронулась до шрама под правой рукой. От ее пальцев по ребрам и вглубь расползалось чувство, которое Эней не мог сравнить ни с чем, кроме боли, но оно было полной противоположностью боли, та же шкала, но по другую сторону от ноля. Эней никогда не испытывал такого раньше в полном объеме – только ловил отголоски, когда мог случайно коснуться Мэй или ощутить ее запах.
– Кур-рка водна, – с чувством сказала девушка. – Как же ты дрался?
– Я же сказал: ничего страшного, все зажило давно. Это так, фантомная боль.
– Мне один раз засадили в грудь дробью. Думала, сдохну. Смотри. – Мэй потянула вниз вырез топа. – Вот, вот и вот…
Эней сочувственно кивнул, рассматривая маленькие шрамики на темной, сливовой коже там, где дробь попала между пластинами брони. Несколько дробинок, которые потом вытянули, – ерунда, самое страшное Мэй пережила в момент удара, который пришелся… он прикинул разброс попавших дробинок и сделал вывод: почти в упор.
– Грудина не треснула?
– Треснула, а как же. Помнишь, был такой пан Вежбняк из СБ в Кракове? Вот теперь его уже нет. А это его охранник мне на память оставил.
За Вежбняком подполье гонялось давно, и, услышь Андрей эту новость от другого человека и в другом оформлении, он бы порадовался за группу Каспера, а вот сейчас он мог думать только о том, что топ скрывал, почти не скрывая. Грудь у Мэй была маленькая, мускулистая – и ткань обтягивала ее тесно, обрисовывая все-все.
Свяжи все мои нити узелком – время поездов ушло по рельсам пешком, время кораблей легло на дно – и только волны, только волны над нами… Только ветер и тростник – все, что я хотел узнать, я вызнал из книг. Все, что я хотел сказать, – не передать словами! Не высказать мне…
– А это Варшава? – Мэй провела пальцами вдоль четырех параллельных шрамов на левом боку Энея. Точно такие же, почти симметричные, были на правом. Казалось, за пальцами Мэй остается теплый след…
– Варшава, – подтвердил Эней, досадуя, что не умеет зубоскалить с женщинами так же непринужденно, как Игорь.
– Ты уже тогда больше не вернулся в Щецин, – вздохнула Малгожата. – А все только и говорили, какой ты герой.
– Ну?! – Он хмыкнул. – А мне все говорили, какой я идиот. Ростбиф меня чуть не съел. И прав был по большому счету.
– А почему ты не отступил, когда понял, что группа тебя потеряла?
Эней задумался, стараясь вспомнить, воскресить в груди это необъяснимое чувство, пронизавшее его тогда.
– Я никому ничего не мог объяснить, я просто знал, что сделаю его. Я даже знал, что он меня успеет полоснуть. Да потом… я ведь был несовершеннолетний. Он бы меня даже по согласию заесть не мог.
– Так он и в Цитадель тебя повел не за этим.
– То, за чем он меня туда повел, он бы тоже сделать не смог, если бы я крик поднял. В этом смысле Цитадель была, наверное, самым безопасным местом города.
Мэй кивнула, и взгляд ее был серьезен.
– Знаешь, он… поцеловал меня. В губы. Я подумал тогда – вот теперь я точно уверен, что не гей. Глупо.
– Что тут глупого?
– Н-не знаю. Я убил его через секунду. Тебе не кажется, что глупо в такой момент думать о своей ориентации, тем более что ни о чем это не говорит?
– Нет. В такой момент можно думать о чем угодно, Анджей. – Мэй легла и закинула руки за голову, прищурив глаза на солнце. – У тебя ориентация не изменилась? Ты же красивый парень, на тебя девки должны были вешаться.
– А они и вешались. В Зальцбурге.
– Ну и как? Времени не терял?
– Ну у тебя и воображение… Мне, чтобы на равных с профессионалами выступать, знаешь, сколько тренироваться приходилось? Я же на треке, считай, жил. И кроме того, эти фанатки – такие дуры… ты себе не представляешь.
– А какой уровень ай-кью тебе нужен, чтобы ночь провести?
Эней долго думал, что тут ответить. Наконец медленно проговорил:
– Знаешь, я как-то влюбился… – Эней умолчал в кого. – И Михал сказал мне, что при нашей жизни возможны только три варианта отношений с женщиной. Либо она из наших, и тогда это сплошная боль. Либо она не из наших, и тогда это заклание невинных. Либо она проститутка. Тому, кто не согласен ни на один из трех вариантов, лучше жить так.
…Это чудо из чудес – знай, что я хотел идти с тобою сквозь лес, но что-то держит меня в этом городе, на этом проспекте…
– Насчет сплошной боли он не ошибся. Хочешь увидеть жемчужину моей коллекции шрамов?
Не дожидаясь ответа, она развязала парео и приподняла топ, открывая живот. Прекрасный плоский живот, испорченный, однако, аккуратным старым рубцом.
– Для разнообразия меня в тот раз спасали, а не убивали, – сказала она. – Это было в Гамбурге. Мы охотились на Морриса, а он как раз был там. Пробились через охрану. Все бы хорошо, но один угостил меня в живот ногой. Хорошо так угостил, ребята меня оттуда выносили. Кровотечение открылось страшное. Был выкидыш. Никто не знал, я сама не знала. Меня не тошнило, ничего, а цикл и без того плавал. Но это еще полбеды. Я ведь, дура, решила, что на этом все закончилось. А мужики – они же не понимают… Оказалось, там надо было дочищать. Плацента, все такое… Короче, через двое суток я свалилась с температурой. Меня уже пристроили в нормальную больницу, но оказалось, что матку спасать поздно. Вот так.
– А кто был… отец? – зачем-то спросил Эней. – Густав?
– Да. Он там погиб, так что претензии предъявлять некому… Да я бы и не стала. Сама не проверила, сдох ли имплантат. А может, оно и к лучшему. Если бы у меня могли быть дети, это точно было бы заклание невинных… Да и с месячными проблем теперь нет.
Эней осторожно протянул руку и взял ее за запястье, не зная, как еще утешить. Минуту назад он думал, что она напрашивается на поцелуй, и почти готов был сдаться. А сейчас это означало воспользоваться слабостью. И даже если нет, даже если ее симпатия – это… нечто большее, чем просто симпатия, нельзя добавлять ей боли.
Поэтому он страшно удивился, когда она перехватила его руку и притянула его к себе, лицо к лицу и губы к губам.
– Кое-что исправить нельзя, – сказала она, улыбаясь. – Но кое-что другое – можно.
– Мэй, – прошептал он, кляня себя за то, что ничего не понимает в женщинах.
Больше он ничего прошептать не смог – они целовались, лежа на песке. Каждый обнимал другого с такой силой, словно удерживал над пропастью, и все равно обоим было мало – хотелось еще ближе, теснее, сквозь кожу, мышцы и кости, – пока два сердца не станут одним и кровь не смешается в венах и артериях. Но это было невозможно, и оттого восторг и печаль кипели и плавились вместе.
…И я хотел бы, чтобы тело твое пело еще, и я буду искать тебя всюду до самой до смерти…
Эней не то чтобы хотел взять ее прямо сейчас, на песке – нет, он и этого хотел тоже, конечно, но еще больше хотел сберечь происходящее, не испортить торопливой грубостью. Милости, которые дождем проливались на него сейчас, уже превосходили все, на что он мог надеяться. Он был счастлив, и главное, чего желал сейчас, – это воздать Мэй таким же счастьем. Ни рук, ни губ ему для этого не хватало.
Нам сказали, что мы одни на этой земле, и мы смотрим в небеса, но небо нас не слышит. Небо нам не внемлет. И я хотел бы улететь с тобою на Луну, чтобы больше никогда не вернуться на Землю. Никогда не вернуться… [117]117
Песня А. Васильева.
[Закрыть]
А еще он опасался, что из-за мыса на лодке покажутся гоблины.
– Ты хочешь? – выдохнула Мэй ему в ухо.
– Ты еще спрашиваешь?
Они приподнялись.
– Здесь нельзя, – оценила оперативную обстановку Мэй.
– Не на базе же. – От одной мысли, как они у всех на глазах запрутся в домике, Энею стало зябко. Ей, видимо, тоже.
– Нет, ты что. Давай в лесу, где схрон. Если тебе нужен вереск, там поблизости поляна есть. Спальник возьмем, и…
– Да. – Эней встал и помог ей подняться. – Эй, а откуда ты знаешь про вереск?
– То есть как откуда? Ты же мне сам каждый вечер стихи… или это…
– Не я. – Эней помрачнел.
– И стихи не твои? И не для меня? – Мэй Дэй, кажется, расстроилась, и он, уже настроившись соврать «нет», ответил правду:
– Мои. И… для тебя. Но… я их тебе не подбрасывал. – Да что же это такое, а? Я могу хоть что-то не испортить? – Пошли, я сейчас набью две морды. Нет, одну. Антон еще младенец, он не понимал, что творит.
– Да что случилось-то? – Мэй еле поспевала за ним через редкий соснячок.
– Это Игорь, – объяснял он на ходу. – Больше некому. Я дал одному человеку переписать свою библиотеку. Он лечил меня, отказать я не мог. Он, наверное, слил себе все подряд, не глядя. А потом дал переписать Антону. А потом… – Эней снес боккеном куст чертополоха, на свое несчастье выросший у тропинки.
– Стригай, – процедила Мэй и остановилась.
Свидание испорчено безнадежно. От того, что белобрысый имел какое-то отношение к их объяснению, возникало гадкое чувство, словно он подсматривал из-за кустов. Она проводила взглядом Энея: вот его белая спина мелькнула между сосен, а вот она уже черная – он на ходу надел футболку, – а вот она пропала. Бежать за ним? Какой смысл? Белобрысый получит свое и так, а настроение пара затрещин ей не поднимет. Почему этот дурачок не мог просто промолчать? Так было хорошо…
* * *
Разбудить Игоря было непросто, но в пятом часу пополудни – вполне реально. Эней тряс его, обливал водой, тыкал пальцами в бока и снова тряс, пока наконец тот не принял сидячее положение и не уставился прямо перед собой мутноватыми глазами.
– Стихи – твоя работа?! – заорал Эней.
– Нет, твоя, – Игорь мотнул головой и от этого движения снова завалился на бок.
Эней удержал его в вертикальном положении и встряхнул так, что щелкнули зубы.
– Стихи! Ты их подбрасывал Мэй в комнату?
– Н-ну… технически говоря… да.
– Зачем?!
– Из этого… как его… А, милосердия. Я видел, как тебя мучает неутоленная страсть, и…
– Я тебя просил?!
– Слушай, вы объяснились или нет? – не открывая глаз, спросил Игорь. – Раз ты знаешь про стихи, то объяснились. Все, mission complete, и я сплю.
Он опять ткнулся носом в подушку, обняв ее так, будто в ней одной было спасение.
Нервных и вспыльчивых людей не берут в боевики, да и не живут они в боевиках. Но, как известно, даже от самого флегматичного английского джентльмена можно получить живую реакцию, легонько ткнув его вилкой в глаз. А тут были скорее вилы.
Стены у домика оказались крепкие. Правая, приняв на себя восемьдесят килограммов полусонного живого веса плюс ускорение, возмущенно заскрипела, но устояла. Игорь выдержал еще два таких соприкосновения со стеной, прежде чем подсознательно решил, что так совершенно невозможно спать, пора приходить в сознание и опробовать на командире что-нибудь из полученных от Хеллбоя навыков. Ничего сложнее захвата за шею провести не вышло, и через несколько секунд Игорь ласково осведомился:
– Мне тебя слегка придушить, чтобы ты дал мне поспать наконец?
Эней глухо зарычал и попробовал выдраться. Это было сложно, так как силушкой Игоря ни черт, ни Бог не обидели, а применить болевые приемы мешало то, что Игорь хоть и сукин сын, но свой сукин сын.
Дверь распахнулась, изрядное затемнение показало, что на пороге либо Хеллбой, либо Костя.
– Что за шум, а драки нет? – Костя. – Ага, драка есть. Почему меня не позвали? Что без меня за драка?
– Присоединяйся, – сказал Игорь. – А я пас. Я спать хочу.
– Молчать, я вас спрашиваю. Что случилось?
Под мышкой у него проскочил Антон. При виде мизансцены «Лев, не дающий Самсону порвать себе пасть» он сказал: «Ой…» – и опытным чутьем исповедника Костя уловил виноватые интонации:
– Иди сюда, раб Божий. Что тут делается и при чем тут ты?
– Я не знаю, – искренне-искренне сказал Антон. – Ведь, может, они вовсе не из-за этого…
– Из-за ЧЕГО?! – громыхнул Костя. – Игорь, отпусти командира. Он же не станет бить священника, верно?
– Священника не станет. Но он тебя и не бил. Он меня бил. – Игорь спросонья был очень логичен.
– А теперь не будет. Бо я не дам. Отпусти. А ты, – сверкнул он оком в Антона, – рассказывай.
– Отпускаю, – послушно сказал Игорь. – В моей смерти прошу винить… ик, – выдохнул он, в четвертый раз влетев в стену.
Эней явно нацеливался на пятый бросок, но, ощутив Костину лапу на плече, несколько задумался и застыл, как фигура в «Море волнуется». Игорь, впрочем, застыл тоже – по куда более уважительной причине. Он спал.
Антон виновато и сбивчиво принялся рассказывать. Костя разика два хрюкнул от смеха. Наконец Эней не выдержал:
– Тебе смешно? По-твоему, это нормально? – и закашлялся.
– По-моему, – сказал Костя, – ненормально, что пани прошла к себе в домик, хлопнула дверью и там заперлась. По-моему, ты повел себя – Антоха, закрой уши – как мудозвон.
Эней попытался что-то сказать, но получилось у него только нечто вроде сдавленного «х».
– В голландском варианте, – автоматически отметил Антон, никаких ушей, конечно, не закрывший. – Как в слове «Херренхрахт».
– Ага, – кивнул Костя. – Ты о ней вообще подумал, балда?
Эней смотрел на него, как на троянского коня, и тер горло.
– Это каким же надо быть придурком, чтобы в такой момент бросить девушку? Ну ладно, время прошло, ты к ней перестал что-то чувствовать…
– Н-нххе… Н-не перестал, – прохрипел Эней.
Костя округлил глаза.
– Ну, тогда ты вообще… буратино. Полено беспримесное.
– Мне… не нужны… сводники. – Эней «вышел вон и дверью хлопнул».
– Он, – сказал Кен Антону, – полено дубовое. А вы… и древесины-то такой не бывает.
* * *
Мэй и в самом деле заперлась. Эней постучался, позвал – никто не открыл. Он постучался еще раз – в дверь ударилось что-то, судя по звуку – сандалия.
– Мэй. – Он знал, что эти двери легко пропускают звук. – Мэй, я идиот. Я… я не знаю, как признаваться женщинам в любви. У меня никогда никого не было. Эти стихи… они и вправду были для тебя, только я… боялся. Я был такой, как Антошка. Когда я с тобой говорил, ты отвечала: «Чего тебе, малый?» И я думал – когда-нибудь сделаю что-нибудь такое, чтобы ты не могла… даже и не думала меня так называть. Вернуться к тебе… уже не… «таким щуренком». И вот я вернулся – и оказалось… что я по-прежнему боюсь. Мэй, если я кого-то люблю, то я уже не могу ему врать. Эти стихи для тебя, но я их тебе никогда бы не показал. Я их даже Ростбифу не показывал, а у ребят они оказались случайно, я же тебе говорил – позволил доктору скачать всю флешку разом, я был ранен и соображал еще плохо. А потом не стал уже обращать их внимание, думал – сами увидят, что стихи на польском, и пропустят… Я и в мыслях никогда не имел выставить это напоказ. А когда ты пришла… я подумал – это или судьба, или Бог… И когда оказалось, что это Игорь… Я дурак.
С той стороны двери послышались мягкие шаги. Эней чуть отступил.
– Ты меня бросил одну, – сказала Мэй с порога.
– Прости. – Эней покраснел. – Я что хочешь сделаю. Хочешь, пойду голый до самой пристани? На руках?
– Не хочу. – Мэй пожала плечами. – Зачем мне это? Поднимись лучше на крышу сарая и прочитай свои стихи оттуда. Громко.
Эней почувствовал, что ноги у него немеют, но виду не подал.
– Хорошо, – сказал он. – Сейчас.
Через несколько минут Костя, Стах, Хеллбой, Феликс, Гжегож и несколько гоблинов созерцали изумительное шоу: Эней на крыше громко и чуть нараспев декламировал:
– Конец пришел парню, – вздохнул Стах. – Марек, дай ключ на восемь.
* * *
Игорь думал, что вот сейчас для Энея начнется время, когда дни кажутся досадными промежутками между ночами, но ошибся. Как ему рассказали после побудки, Эней, спустившись с крыши, твердым шагом прошел в домик к Мэй, где они десять минут проговорили, демонстративно не закрывая дверь, после чего появились на крыльце рука об руку и объявили, что намерены пожениться.
– Что, прямо сейчас? – удивился Костя.
– Нет, – сказала Мэй. – Завтра. Потому что я хочу платье, дружку, букет и все как положено.
Костя поскреб бороду.
– Кэп, ты переведи пани, что если я вас обвенчаю, то это на всю жизнь.
– Я знаю. – Мэй поняла без перевода. – Я согласна.
– Тогда раз у нас свадьба завтра, то чтоб до вечера она крестилась.
– Зачем? – спросил Эней. – Это же не запрещено. Муж неверующий освящается женой верующей. И наоборот. Там же написано.
– А чтобы все было по-честному. Не то получится, что все обязательства понесешь ты один. Объясни ей. Давай-давай, объясняй, я не буду совершать таинство над человеком, который его смысла не понимает.
– Хорошо.
Эней начал что-то тихо говорить девушке по-польски, через полминуты она оборвала его на полуслове и через его плечо кивнула Косте:
– Я согласна.
Костя зажмурился, видимо представляя себе объем информации, который ему придется изложить Мэй в кратчайший срок, но тут его тронули за плечо. Он оглянулся – Десперадо.
Чернявый юноша показал на Мэй, потом нарисовал у себя на груди знак креста.
– Ты тоже хочешь? – уточнил Костя.
Десперадо кивнул.
Костя вспомнил, что он один раз наблюдал за литургией. Что он там понял из службы на русском и что себе надумал, неизвестно, но раз человек просит…
– Добре…
В ходе свершения таинства произошло еще одно обращение – креститься захотел гоблин по имени Зденек. Костя мысленно взялся за голову, поскольку катехизация польских бандитов совсем в его планы не входила, но вспомнил о «благоразумном разбойнике» и махнул рукой, показывая Зденеку, чтобы и он шел в море. Может, и будут из этого Зденека люди. За крещеных, в конце концов, Церковь молится.
– Послушай, – сказал Цумэ Косте после совершения таинства, – тебе не кажется, что для них это… очередные казаки-разбойники?
– Особенно для Зденека, – вздохнул священник. – А тебе что, жалко?
– Нет, обидно. Меня месяц мурыжили.
– Так с тебя и спрос другой… И вообще, крестим же мы детей и младенцев под условием, что крестный наставит их в вере.
Игорь перевел взгляд на Энея, очень нежно поздравлявшего Мэй Дэй.
– В первый раз слышу о таком способе катехизации, – язвительно сказал он.
– Есть многое на свете, друг Горацио, чего ты не знаешь про катехизацию, – отбрил Костя. – Не в склад, зато в рифму.
– Падре, я же данпил. Ты же от меня и захочешь – не скроешь, что тебя что-то гложет.
– Ну и гложет. Ну и что?
– А то, что ты не хуже меня понимаешь, что все это… скороспелое.
– Ну понимаю, дальше что? Что мне, устроить им месячные курсы подготовки к браку? Я вот не данпил, а и то вижу, что, если откажу им или там хоть на день свадьбу перенесу, они на меня плюнут и в ближайшие кусты побегут.
– Ну и побегут. Тебе лень командиру лишний грех отпустить?
– Мне – не лень. – У отца Константина была совершенно сицилийская какая-то манера в запале чуть не в лицо совать собеседнику свой палец. – Но он ее любит. И он не должен извиняться за это ни передо мной, ни перед Богом.
– Вот. Your words, not mine.[119]119
Твои слова, а не мои (англ.). Реплика Христа из рок-оперы Jesus Christ Superstar.
[Закрыть] Он ее любит. Не «они друг друга», а он – ее.
– А она его что, совсем не?..
– Почему совсем? То, за что мной стенку ломали, – разве я бы стал это делать для женщины, которая совсем не? Там другая беда. Костя, она в отчаянии.
– Я в курсе. – Кен поморщился. – Она мне знаешь что сказала при подготовке? Мы, говорит, не успеем друг другу надоесть. Может… он ее вылечит.
– Может, и вылечит, – согласился Игорь. – А если и нет, не твоя вина.
…На следующее утро Антон и Хеллбой уехали за покупками к свадьбе, а Костя ненадолго закрылся в домике с женихом и невестой. Из домика он вывалился в еще более подавленном состоянии. Игорь пристал было с вопросами, но ответ получил весьма расплывчатый:.
– Бывают такие проблемы, что когда их нет, так это еще хуже, чем когда они есть.
Игорь сначала не понял, о чем речь, потом понял и заговорил делах насущных. Оказалось, что ребята с комбината, которым вообще-то заказывали баранину, не то по привычке, не то по каким-то другим причинам опять подложили покупателям свинью.
Свадьба тем не менее удалась на славу. Учтя опыт Пятидесятницы, ее устроили на закате и продолжили затемно, при свете костра и факелов. Костя служил по православному требнику и оттянулся на всю катушку. Жених и невеста были одеты в самое нарядное, что нашлось в Гданьском свадебном салоне: смокинг и платье цвета морской волны (белое Мэй решительно забраковала: «Я буду в нем как муха в молоке!» Все доводы Игоря про белый шоколад были отметены как несущественные).
Проблему питания неожиданно решил Стах, который выслушал жалобы Антона, закинул тушу в свой пикап и через сорок минут вернулся уже без свиньи, но с «правильно застреленным и хорошо отвисевшимся» оленем. Вообще-то Стах говорил об оленине и методах ее подготовки существенно дольше, и Антон в который раз порадовался, что плохо понимает польский.
Мясо оказалось волшебно вкусным – точь-в-точь как в романах, роскошная рогатая голова вызвала все положенные шутки, и Игорь твердо решил, что просто обязан из Варшавы привезти Стаху что-нибудь приличное, классом не ниже «Реми Мартен» и в подобающих объемах.
Из Варшавы, потому что именно в Варшаве молодые намеревались провести медовый… ну, месяц – это в самом худшем случае, успокоил Эней. По его прикидкам, слежка за Курасем должна занять не больше двух недель.
Увы, подружку для невесты так и не нашли. Предложение переодеть Антона в то платьице, в котором он ходил на бои в Щецине, отвергли с негодованием как сам Антон, так и Мэй, и главное – Костя. В конце концов Антон выступил парнем-дружкой со стороны невесты. Со стороны жениха дружкой был Стах. Его кандидатура не то чтобы никем не оспаривалась – он просто поставил всех перед фактом: или я дружка, или все идут с базы к курвиной матери.
Венки сплел Хеллбой и даже никого этим не удивил – общение с ним быстро отучало удивляться.
