Текст книги "Мир полуночи. Партизаны Луны"
Автор книги: Александр Ян
Жанр:
Боевая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
Наконец он сказал, медленно и с расстановкой:
– Самое худшее, что они могут сделать, – это отправить на потребление. Но это может случиться с каждым. Даже с самым законопослушным гражданином, верно?
– А если…
– Пой. Ну, в смысле – рассказывай все. Балу уходит, остальные предупреждены. Пытать не будут, незачем. Они же не садисты, им только информация нужна. Так что они просто зальют тебя коктейлем по уши и спокойно выспросят все, что им нужно. Тебя же поэтому и не учили ничему, так, как ни смешно, безопаснее и легче для всех. Разве что могут при захвате навалять лишнего, если злобу сорвать захотят. Так что лучше все же не попадаться. – Он ободряюще улыбнулся. – И вообще, не думай об этом. О деле думай. Завтра у нас еще полно работы.
Гренада кивнула и кружным путем, через застеленную часть дивана, выбралась из-за стола. Прошла к себе в комнату, закрыла дверь, бросилась на кровать и немного поплакала в подушку. Свидания в домике священника не вышло, мадам де Шеврез[24]24
Аллюзия на роман А. Дюма «Двадцать лет спустя».
[Закрыть] уехала не солоно хлебавши…
А Эней, повалившись лицом в скрещенные на столе руки, почти вслух сказал себе:
– Мудак. Ну и мудак. Мудила.
Потом встал, выключил на кухне свет, умостился на коротком диванчике и, натянув одеяло на плечи, позорно удрал в сон.
* * *
«Селянку» подходящего цвета угнали на Тополе, в районе рынка. Без спешки в гараже законсервированного трубопрокатного завода на левом берегу перебили номера и перемонтировали электронику, доехали до Октябрьской и оставили машину в одном из старых двориков – до завтра. Потом вернулись в квартиру, где Гренада и Джо возились с взрывпакетами. Живя в аграрной Украине, где азотные удобрения продаются тоннами, немудрено изобрести порох… Будь у них побольше времени – они смогли бы украсть взрывчатку на карьерах в Кривом Роге или купить у тех, кто ворует для рыбалки. Но времени не было…
Зато заложить взрывпакеты оказалось делом крайне несложным. По площади за запретной линией шаталось столько зевак, что Эней попросту запихнул свой сверток в урну под мусорный пакет, а Гренада свой «уронила» в дренажный люк. СБ Екатеринослава разбаловалась до крайности, заключил Эней.
После этого они перегруппировались – Гренада ушла с Джо, Эней и Ростбиф какое-то время шли по разным сторонам Екатерининского, а потом как-то непринужденно свернули на его центральную аллею, где росли акации и бегали по рельсам открытые аттракционные трамвайчики, стилизованные под начало XX века.
Они спускались по Екатерининскому неспешно, заложив руки в карманы и наслаждаясь запахом молодой листвы. Екатеринослав был городом-нуворишем, этаким восточноукраинским Чикаго, рванувшим в индустриальные гиганты из заштатных городишек в конце XIX века. Отличительными приметами его архитектуры были эклектика и безвкусица, и за триста без малого лет в этом отношении ничего не изменилось. Поэтому Екатерининский проспект, заложенный еще до бума, да два парка, разбитых тогда же, были единственными местами в центре города, где мог отдохнуть глаз.
– И что ты об этом думаешь? – спросил Ростбиф. Подразумевая, естественно, не архитектуру.
Эней дождался, пока прогрохочет декоративный трамвайчик.
– Оба зеленые, как тот каштан. – Он кивнул на молодое деревце. – Гренада поместила нас в свою квартиру. Живем кучей. Хуже и придумать ничего нельзя. На подготовку – меньше месяца. Думаю, кто-то хочет, чтобы мы тут с треском провалились. Кому проект «Крысолов» поперек глотки.
Ростбиф шагов десять молчал, и Эней понял, что сказал не то.
– Хотеть, чтобы мы провалились, – ничего другого представить себе не можешь, падаван?[25]25
Аллюзия на вселенную «Звездных войн» Дж. Лукаса. Падаван – послушник в ордене джедаев, рыцарей Галактической Республики.
[Закрыть]
Эней представил себе другое – и сжал губы в приступе мучительной тоски. В то, что все настолько плохо, верить не хотелось.
– Я дурак, дядя Миша. Вы, пожалуйста, не очень на меня сердитесь.
– Ты не дурак; Андрейша. – Ростбиф назвал его так же, как звал отец, и тоска пронзила горло. – Ты агнец, и всякое паскудство тебе приходит в голову в последнюю очередь. А я параноик. Мне оно приходит в голову в первую очередь. Надеюсь ошибиться. Очень надеюсь.
– Це знають навiть в яслах малi дiти, що лучче перебдiть, нiж недобдiти,[26]26
«Знают даже в яслях маленькие дети, что лучше перебдеть, чем недобдеть» – цитата из «Павлика Морозова». Автор Лесь Подервянский.
[Закрыть] – хмыкнул Эней. – Но почему, дядя Миша?
Возле старинного пассажа «Биг-Бен» свернули с аллеи, взяли мороженое и двинулись в сторону башенки, копирующей лондонские часы. Начало XXI века, мода на повторение знаменитых зданий.
– Что вышло, когда мы убрали Литтенхайма и Шеффера? Два месяца толкотни наверху – и новый гауляйтер. Это стоило двух жизней и твоей аварии?
Да, тогда ему сильно повезло, что он вылетел с седла и что мотоцикл не взорвался, что шлем выдержал два первых, самых страшных удара о перегородку, что не треснул позвоночник… А дурак Штанце поломался так, что чуть не сел в инвалидную коляску. Но тогда казалось, что игра стоит свеч. Показать, что и они уязвимы. На каком бы уровне ни находились, какой бы ни окружали себя охраной… Что у них есть только один способ жить спокойно – если это называется «жить»: забраться поглубже в свои Цитадели и замуровать себя изнутри. Навсегда.
– По-моему, да. Моральный эффект.
– Я тебя умоляю. Моральный эффект… Оглянись.
Срезали путь через торговый пассаж, мимоходом проверив, нет ли хвоста. Его не было. «Оглянись» Ростбифа относилось, впрочем, не к хвосту, а к людям, снующим туда-сюда по хрустальным коридорам, наполняющим кафе на первом этаже и бутики – на втором, гуляющим анфиладой сувенирных и книжных лавок. Никому из них не было никакого дела до смерти предыдущего гауляйтера всея Германии, Италии и Австрии, высокого господина Отто фон Литтенхайма.
– И горе даже не в этом, – Ростбиф щелчком запулил упаковку от мороженого в мусорный бачок, – а в том, что информацию о системе охраны Литтенхайма нам слили. Кто? Я задавал штабу этот вопрос. Они не ответили.
– Варки жрут друг друга. Мы это всегда знали.
– А тебе хочется быть пешкой в их политических играх?
– Нет. Потому-то я в проекте «Крысолов».
– А проект «Крысолов» на данный момент – это ты, я и двое необстрелянных воробьев. Короче говоря, мне не нравится этот корабль, мне не нравится эта команда – мне вообще ничего не нравится.
– А почему мы тогда не отступим?
Ростбиф скосил на него глаза и промолчал.
– У вас есть план, дядя Миша?
– Аж два мешка… Краткосрочный – будем делать дело.
– Даже если нас все-таки спалили?
– Особенно если нас все-таки спалили.
Они миновали пассаж и вышли на проспект Чкалова. Всего в ста метрах громоздился глухой гранитный куб с неописуемым карнизом на фронтоне, с кургузыми колоннами и окнами-бойницами. Над головами прошелестел снитч – вокруг этого здания они летали всегда. Екатеринославская Цитадель. Самое уродливое здание Европы. Зеппи Унал, его зальцбургский механик в том деле с Литтенхаймом, клялся, что саарбрюккенский театр еще уродливее, но доказательств так и не предъявил.
– Проблема в том, что о пожаре не узнаешь, пока не загоришься. А когда загоришься, будет слишком поздно. Не приведи Юпитер, конечно, чтобы я оказался прав… но завтра ты работаешь не снайпером, а в ближнем контакте. И если что-то пойдет не так… Ворона нагадит в неположенном месте хотя бы… мы сворачиваем лавочку. Взрывпакеты рвутся – я стреляю, ты вступаешь в бой. Я не стреляю – ты смешиваешься с толпой и уходишь. И еще есть у меня одно предложение…
Эней недоуменно посмотрел на наставника и командира.
– Ты знаешь, что с Оксаной?
– Нет. – В горле снова зашевелилась проглоченная когда-то давным-давно колючка.
– С ней все в порядке, она замужем и живет здесь, на Северном. Не хочешь поехать и проведать?
Это было что-то неслыханное. Если группу направляли в родной город одного из участников, всякие контакты с родственниками – даже пойти посмотреть издалека – строжайше не рекомендовались. Предполагалось, что родня под наблюдением. Правда, побег Андрея семь лет назад был довольно спонтанным, и вроде удалось исчезнуть бесследно. Но чем черт не шутит.
– Не показывайся ей, конечно, – уточнил Ростбиф. – Просто убедись, что все хорошо. Сегодняшний вечер у тебя свободен.
От пассажа вниз вела широкая, как Ниагарский водопад, лестница, делившаяся на три потока – два выносили людей на улицу, третий впадал в метро. Эней и Ростбиф свернули в сквер.
«Значит, можем и не вернуться. И очень даже можем».
– Я написал пару-тройку писем, – продолжал Ростбиф. – Если все окончится благополучно – пожалуйста, вычисти свой почтовый ящик, не заглядывая в него, хорошо?
– А если нет? И я буду жив?
– Тогда наоборот. Вскрой ящик и поступай по своему усмотрению. Только не действуй сгоряча. Ты к этому склонен…
* * *
Малыш лет пяти радостно раскачивался на качелях. В нижней точке он приседал и выталкивал себя вместе с доской вверх, и на его мордашке ясно читались восторг и благоговейный страх полета.
В скверике гуляли пяток мам с детишками разного цвета и калибра, еще один малыш посапывал себе в синей коляске, давая маме возможность спокойно почитать. А у выхода из скверика на аллею сидел на скамейке коротко стриженный парень в кожаной куртке. Он молча и сосредоточенно наблюдал за гуляющими, то и дело заглядываясь на малыша на качелях и его мать.
Энею было больно смотреть на детей в этом возрасте – еще беспечных, еще не знающих, что им уготовано будущее мясного скота, кормовой базы… Что взрослые будут калечить их души, толкая делать карьеру, не желая вырастить агнца и потерять его молодым.
…Рослая полноватая молодая женщина смотрела на сына, явно разделяя его восторг. Из-за длинной косы она выглядела младше своих лет, да и одета была в джинсы и джинсовую же куртку. Она стала уже поглядывать на часы и, заметив наконец того, кого ждала, сказала сыну:
– Сашенька, папа приехал.
И еле успела придержать качели, потому что малыш, чуть притормозив раскачивающуюся доску, спрыгнул и побежал навстречу приятному молодому человеку в деловом костюме. Тот поймал его и закружил в воздухе.
– Ну что, домой пойдем? – спросил он, ставя сына на землю.
– А как же, – степенно ответил тот.
И они пошли – отец, мать и сын, держась за руки, мимо мам и бабушек, мимо коляски, мимо парня в кожаной куртке.
Проходя мимо, она оглянулась – на кого-то он был похож, этот мотострайдер с лицом серьезным и почти детским.
А он так и смотрел им вслед, не в силах отвести взгляд. А потом поднялся и медленно, ссутулившись и сунув руки в карманы куртки, двинулся прочь, в противоположном направлении. Он знал, где они жили, он мог бы пойти следом до самого дома, подняться по широкой лестнице на крыльцо и позвонить в дверь… Но он знал, что не сделает этого. И знал, что потом, когда-нибудь он вернется и все-таки увезет ее отсюда, вместе с мужем и сыном, куда-нибудь подальше от варков, от памяти о пустом и страшном доме, от всего… Если только найдется в мире такое место.
* * *
Он добрался до «Китайской стены» уже ближе к полуночи – потому что пересек Кайдакский мост пешком, глядя на острова Днепра и дыша рекой. В домах на правом берегу загорались окна, в лесополосе под мостом что-то шумно отмечала припозднившаяся компания. Голубоватые редкие фонари едва освещали асфальтовую дорожку. Он не должен был уходить, не должен был ехать на другой конец города и возвращаться пешком так поздно. Не должен был выключать комм и сидеть на скамейке в скверике у станции метро. Не должен был…
Что толку думать теперь о том, чего не нужно было делать…
Запах беды настиг его издалека. Запах гари, запах железа, запах смерти. У торца «Китайской стены» мигали синим милицейские и пожарные машины, из окон квартиры на втором этаже валил дым – из окон их квартиры…
Конечно, за линией оцепления толпились зеваки. И конечно, где-то среди них крейсировал варк, сканирующий эмоции. Поэтому Эней пошел туда медленно, на ходу читая про себя:
О музо, панночко Парнаська!
Спустись до мене на часок;
Нехай твоя научить ласка,
Нехай твiй шепчеть голосок,
Латинь к вiйнi як знаряджалась,
Як армiя iх набиралась,
Який порядок в вiйську був…[27]27
О муза, – панночке парнасской
Твержу, – спустись ко мне на час!
Утешь меня своею лаской
И опиши не без прикрас
Латынь в разгар военных сборов:
И рекрутов, и волонтеров,
Порядок войсковой и лад…
[Закрыть]
И дальше, дальше, дальше, не давая проскочить ни единой эмоции, ни единой мысли, лишь бесстрастно фиксируя то, что видят глаза и слышат уши.
Глаза видели кровавое пятно на асфальте в россыпи осколков стекла. Осколки брызнули аж до проезжей части, тело пролетело только половину этого расстояния – из-за разницы в массе. Судя по очертаниям пятна, упало тело не одним куском.
Кухня. Взрыв газа, не иначе.
– Слышал, как ебануло? Я аж на шестом массиве услыхал.
– Говорят, террористы. Хотели дом взорвать.
– Вот суки.
– Та не, это случайно газ рванул, когда их штурмовали. Мужик один в окошко вылетел – аж вон докуда. Дымился весь, як цыпленок табака.
– А скоко их было?
– А хто ж их знает. И чего людям неймется…
– О! Дывы, дывы, понэслы!
Эней увидел пожарных и носилки. Толпу начали теснить от ограждения, а рядом с носилками шел явный варк – бледное чувырло в черном плаще с кроваво-красной, по их вурдалачьей моде, изнанкой. Из безпеки,[28]28
Безпека – безопасность (укр.).
[Закрыть] наверное.
Конфигурация первого трупа под пленкой говорила, что он действительно сложен на носилки частями. Но длина этих частей не оставляла места сомнению – Ростбиф.
Спокойно, очень спокойно…
Воно так, бачиш, i негарне,
Як кажуть-то – не регулярне,
Та до вiйни самий злий гад:
Чи вкрасти що, язик достати,
Кого живцем чи обiдрати,
Нi сто не вдержать iх гармат…[29]29
Конечно, регулярной ратью
Не назовешь такую братью,
Зато сердиты воевать:
Украдут и живьем облупят,
Пред сотней пушек не отступят,
Коль «языка» велишь достать.
[Закрыть]
Ни узнавания, ни жалости… ненависть, наверное, проскакивала – ее гасить труднее всего, но ненависть не очень выделяла его из толпы. Едва не четверть присутствующих отреагировала на варка-ловца схожим образом наверняка.
Второй труп укрыт неплотно: из-под пластика видны светлые волосы, обгоревшие на концах – и до корней сожженные на половине головы. Если бы Эней успел полюбить ее, варк, сканирующий эмоции, мог бы и поймать свою рыбку… не сразу, не в толпе, но засечь вспышку, просмотреть видеозапись, сличить…
Третьим оказался Гадюка – Эней узнал ботинки с острыми носами, торчащие из-под пластика. Следующие двое, судя по обуви, были из штурмгруппы.
Больше здесь делать было нечего. Эней протолкался через толпу обратно и снова двинулся к метро. Оружие свое он спрятал в готовом под снос доме на Первом Массиве – он всегда держал свой боевой набор в отдельном тайнике. Газда решил перестраховаться, не делать из себя мишень. Именно он, СБ сама по себе не стала бы добираться до группы в жилом многоквартирном доме: тут любая случайность – и гражданские лица костей не соберут. Газда. Ну что ж, это господину прокурору не поможет. Даже усиление охраны ему не поможет. Хотя с какой стати усиливать охрану – ведь Эней остался один, а что может сделать один человек?
Убить одного человека. И этого достаточно. Есть варианты, против которых не потянет никакая охрана, – например, камикадзе. Главное – взять правильное направление, а дальше пусть работает масса, помноженная на квадрат скорости и деленная пополам. Жаль, бензобаков нет, как следует взорваться нечему. Была бы лишняя гарантия.
А и была бы – какие у тебя шансы, Андрей Витер? Один к десяти? Один к ста?
«Только этот один. И другой не нужен». – Ростбиф учил его всегда идти на акции именно с этой мыслью.
* * *
Время двигалось к рассвету. На небольшой площади у Музея войны все уже было готово. Охраны и обслуги больше, чем зрителей, – хотя казнь проштрафившегося высокого господина – зрелище редкое, пусть и довольно неприятное. К тому же час еще ранний, и немногие желающие посмотреть на лунное правосудие подойдут уже после рассвета, когда казнь действительно начнется. Дневной свет опасен для высоких господ, молодых солнечные лучи убивают медленно и мучительно, и к вечеру приговоренная будет радоваться быстрому сожжению высоковольтным разрядом как милости.
Так что пока у линии оцепления перед помостом стояли несколько репортеров да кучка самых завзятых зевак. Предрассветный холодный ветер заставлял их ежиться и плотнее запахивать куртки и плащи.
Приговоренную уже привезли. Высокие господа очень сильны и обладают невероятно быстрой реакцией, поэтому, чтобы лишить их возможности двигаться, необходимы крепкие оковы. Пара наручников, сковавших руки госпожи Гонтар, была приделана к жесткому стержню, соединенному со стальным поясом. От пояса вниз шла цепь, намертво сваренная с парой анклетов, также закрепленных на стальном стержне, – поэтому изящества, присущего высоким господам, особенно женщинам, в ее походке не было. Она переступала косолапо, загребая носками. Серый комбинезон не позволял разглядеть ее как следует. Блеклая ткань укрывает от человеческих взглядов, но пропускает основной спектр. Темные волосы, такие блестящие на снимках, свалялись и сосульками лепились к бледному лбу, мраморным карнизом нависшему над черными глазами и вздернутым носиком. Инициация не делает женщин красивее, чем они были в первой жизни, – кожа становится лучше и глаже, обретает необычный цвет; у тех, кто был полнее нормы, существенно улучшается фигура, но линии остаются прежними. Госпожа Гонтар была скорее дурнушкой, из тех, чья привлекательность не в чертах лица, а в умении правильно подать их с помощью косметики, да в воле и уме, отпечатанных в выражении этих черт. Этих последних качеств не мог скрыть даже нынешний мешковатый вид женщины: несмотря на то что кандалы заставляли ее нелепо переваливаться, глаза горели упрямой отвагой, а большой бледный рот кривился в усмешке.
Высокие господа стояли на гранитном бортике за помостом. Когда прочитают приговор и произведут все положенные действия, они уедут, не дожидаясь восхода солнца. А пока что они стояли молча и почти неподвижно – только ветерок чуть колыхал края одежд. Статуи. Мужчины – в деловых костюмах, женщины – почти все в длинных платьях с открытыми руками: им не бывает холодно. Драгоценности вспыхивают в свете прожекторов – то на одной, то на другой. Столик на колесах, бокалы с выдержанным вином, а закусок нет – даже те из высоких господ, кто еще ест обычную пищу, не делают этого на людях. Смотри, что ты потеряла, отверженная. Смотри, от какой жизни ты отказалась.
На край помоста вышел человек, которому предстояло объявить приговор. Вечером он войдет в ворота Цитадели и выйдет оттуда дня через три, в сумерках, уже высоким господином. Пока же он точно так же, как и немногочисленные зрители-люди, ежился от предутреннего холода. Короткая стрижка, чуть оттопыренные уши, пивное брюшко – оно исчезнет через короткое время после-того-как, но грубое лицо красивее не станет – скорее наоборот, лишенные округлости черты сделаются еще грубее. Не всем идет худоба.
Единственному зрителю, наблюдавшему за этим пандемониумом сверху, с крыши музея, холодно не было. Он сидел у подъемника ремонтной люльки и курил, держа сигарету огоньком внутрь ладони. Рядом лежал труп снайпера из прикрытия, завернутый в фасадную сетку так, что пролетающий каждые десять минут глупый снитч не распознавал никакого криминала. Курящий был опытным налетчиком. Он знал сто и один способ обмануть снитча.
Рация-ракушка, ранее принадлежавшая покойнику, теперь бормотала в его ухе.
– Третий, прием, – прошипело там.
– Я третий, – пробормотал курильщик куда-то себе в воротник. – Все в порядке.
Он усмехнулся, затоптал окурок и надел черный мотоциклетный шлем. Взял один из поддонов для облицовочных плит, подтащил к бордюру крыши и осторожно, стараясь не шуметь, уложил как пандус. Потом подтянул перчатки и неторопливо проплыл к стоящему посреди крыши мотоциклу. Отдернул сетку. Взял из седельной сумы очень остро заточенный кухонный тесак и за самодельную петлю прицепил его к правому запястью.
Внизу шла церемония. Когда прозвучал приговор, Милену Гонтар ввели в железную клетку, где ей предстояло встретить смерть. Стержни наручников и анклетов закрепили в специальных гнездах, подведя к ним мощные электроды. Пояс прикрепили цепями к поперечной раме. Плечи и голова приговоренной возвышались над клеткой – и она казалась куклой, которую дети, играя, посадили в никелированный вычурный подстаканник.
Из ряда людей, сопровождающих высоких господ, выступила вперед женщина в одеждах, похожих на ризы православного священника: тяжелое золототканое полотно, вышитое крестами (при ближайшем рассмотрении – анкхами, символами «Церкви Воскрешения»).[31]31
«Церковь Воскрешения» – обновленческая группа, сложившаяся в православной церкви после вступления ЕРФ в Договор Сантаны и исповедующая синкретический подход к религии. Их учение фактически является смесью православного христианства, гностицизма и буддизма. «Воскрешенцы» внесли ряд изменений в церковное устройство, культ и быт духовенства (высшее церковное управление, демократизация прихода, женатый епископ, второбрачие духовенства, женское священство, богослужение на национальных языках и др.).
[Закрыть] На лице ее была отпечатана скорбь. Латексовой канцелярской печатью.
– Жизнь священна, – сказала она в микрофон. – И мне больно сегодня говорить проповедь по случаю казни. Кто мы такие, чтобы отнимать у человека то, что даровано ему свыше? Можем ли мы узурпировать право Бога? – Священница вздохнула. – Как это ужасно, когда жизнь обрывается вот таким нелепым, внезапным образом! Что может быть горше – еще вчера ты ходил, дышал и радовался, пел песни и мечтал, а сегодня тело кладут в могилу, и душа отправляется на новый круг скитаний в бесконечной цепи перерождений. Внезапная смерть человека, который не успел очиститься, обожиться, избыть свою карму, обрекает его на эти дальнейшие блуждания.
Так почему же мы все-таки делаем это? Почему мы так поступаем с другим существом, которое должно было прожить даже более долгий жизненный цикл? Чтобы ответить себе на этот вопрос, мы должны вернуться в прошлое, в очень давнее прошлое, когда Римом правили мудрецы, которые выбирали себе в наследники не сыновей, а просто достойных людей, показавших способность к государственному управлению. В империи царили покой и процветание. А потом все рухнуло: к власти пришел сын последнего из мудрецов, Марка Аврелия, тщеславный и жестокий Коммод. Кто же узурпатор – достойные люди, не имевшие в жилах императорской крови, или жестокий глупец, ничего, кроме этой крови, не имевший?
Журналисты отвлеклись от Гонтар – священница была популярна в городе, большинство зрителей пришло сюда в такую рань не ради зрелища, а ради ее речи.
– Теперь вспомним о временах более близких нам. Почти триста лет назад один из Учителей человечества, Чарльз Дарвин, открыл закон эволюции, закон развития всего живого на земле. Выживает лучший. Природа вела жесткий отбор, и появился человек – любимый сын природы, сын, изнасиловавший и едва не убивший мать. Ведущим фактором стал разум. Но один лишь разум завел человечество в тупик мировых войн и ураганной механизации. Истинная эволюция – эволюция духа – казалось, остановилась навсегда.
На протяжении веков старшие жили среди людей, скрывая свою подлинную сущность. Потому что в противном случае их ждала бы смерть от рук невежественной толпы, ненавидящей любого, кто хоть немного возвышается над ней. Но когда человечество, отравив землю и развязав войну, едва не погибло, его спасли именно они. Именно они приняли на себя власть и великую ответственность за младших братьев. Именно старшие – получившие возможность делиться своим даром. Так разум и дух доктора Сантаны, еще одного Учителя человечества, породили новую расу – Homo superbius.
Прекратились войны. Были остановлены эпидемии. Люди забыли о голоде. Велика ли цена, которую мы платим за это? Несомненно. Но жертвы были бы неизмеримо больше, если бы старшие со своей вековой мудростью не пришли на помощь. Мы знаем их силу и знаем, что их правление могло бы стать тираническим. Но не стало. Напротив – они ищут достойных бессмертия и делают их бессмертными. У каждого из нас есть шанс попасть в элиту – ответственную, умную и долговечную, не подавляющую таланты и не боящуюся их. Да, мы платим за совершенство человеческими жизнями – но это единственная альтернатива самоубийственному тотальному истреблению, в которое мы неминуемо скатились бы, предоставь нас старшие нашей судьбе. Ценой мира и процветания в Риме тоже были человеческие жизни – что же случилось, когда ответственной элите пришла на смену безответственная?
Катастрофа. Ужас. Падение.
То же самое произошло бы здесь, если бы старшие не ставили благо общества выше своих собственных желаний. Если бы только брали, а не отдавали.
Бывает, что человек, который кажется достойным даже при пристальном взгляде, таит в себе фатальную слабость. Бывает, что после инициации эта слабость прорывается наружу. Власть развращает – мы последние, кто будет это отрицать. И тогда появляются те, кто ставит свои желания выше той цели, ради которой им и позволено было обрести новые возможности. Этого – ни в большом, ни в малом – нельзя допустить. Потому что элита, существующая для себя, – это гибель для всех. Мы знаем это. Это не вопрос веры. Мы знаем, потому что фронтир проходит не так далеко, как нам хотелось бы. Потому что безумие, царящее там, рвется из-за него к нам. Мир без ответственности. Мир, где слабейший является не младшим братом, не союзником, не подданным даже, а только пищей того, кто сильнее, вне зависимости от того, кто этот сильный – человек или старший. Мы вынуждены держаться за закон, потому что только он стоит между нами и бездной. Когда закон нарушает человек, есть много способов возместить долг обществу. Когда закон нарушает высокий господин – только один. Потому что высокие господа живут за счет тех жизней, что им отдали. И если они хоть раз взяли для себя – значит, с самого начала были недостойны этого дара.
Эволюция не знает обратного хода. С верхней ступеньки путь только в пропасть. Вот почему мы – именно мы, люди, – совершаем сегодня правосудие над старшей Миленой Гонтар. Она виновна именно перед нами. Инициировав человека без согласия общества, она безответственно породила еще одного представителя безответственной элиты. На протяжении двух лет они терроризировали ночные города, оставляя за собой трупы. Они крали, грабили и убивали. За этим же они приехали и в наш город – и здесь ее схватили. Милена Гонтар, мы имеем право на самозащиту, и мы пользуемся этим правом. Мы не узурпировали власть, которой приговариваем вас. Власть узурпировали вы, и она ушла из ваших рук. У вас есть еще шанс перед смертью – примириться с Богом и мирозданием, выдать сообщника. Бог есть любовь. Он простит вас, и ваша карма будет легче в следующей жизни.
Священница умолкла, ожидая ответа преступницы. Милена Гонтар молчала долго, и все уже решили было – она будет молчать до конца; но вдруг вампирка расхохоталась.
– Ты глупая дура, – сказала она с балканским акцентом. – Никакую власть меня приговорить ты не имеешь. Тебе дали другие приговорить меня. Те, кто сильнее. Вас пасут и едят – вот правда. Вы согласны, что вас едят, за то, что вас пасут, – вот это правда. А мне устало вас пасти, вы тупое стадо. И я нашла себе волка, и мы стали волками. Ты боишься волков, потому что мы хотели наплевать на твой колокольчик, коровка. Только потому. И ты затопчешь меня сейчас, но мне ничего не жаль. Он найдет тебя и выпьет твою кровь. Жди, коровка!
Милена Гонтар снова захохотала. Один из охранников, шагнув вперед, приложил к ее горлу станнер и парализовал голосовые связки – смех стал беззвучным.
Но, словно подхватив от Милены Гонтар ее безумие и ярость, грохотом и светом ахнул утренний парк, окружающий площадь. Еще, еще и еще раз. Четвертый взрыв хлопнул совсем рядом, из-под фонаря близ помоста повалил дым. На фоне всего этого резкое «ж-жж!» пинч-мины, убившей всю электронику на двадцать метров вокруг, просто потерялось. Тем более что шумовую эстафету после четырех разрывов принял двигатель мотоцикла.
Снизу это было красиво и жутко – с крыши музея, с выступавшего вперед полукружия, взлетел стальной всадник. Мотоцикл описал в небе почти идеальную дугу и приземлился прямо на помост. Будущий высокий господин не успел отскочить и от столкновения с летающим мотоциклом перешел в категорию полных и безусловных покойников. Всадник, затянутый в черную кожу, еще в полете выпустил руль и соскочил с седла, гася инерцию своего тела обратным сальто. Опытный глаз отметил бы, что каскадер не рассчитал и спрыгнул слишком высоко, в четырех-пяти метрах от помоста. С такой высоты нельзя приземлиться на ноги, не поломав кости.
Полтора центнера хромированной стали врезались в оцепление и укатили дальше, окончательно распугав зрителей. Проломив кусты, мотоцикл со всего маху воткнулся в бетонную оградку газона, кувыркнулся через нее и завалился под дерево, продолжая рычать мотором.
Высокие господа не унизились до того, чтобы кинуться к своим машинам, – но их плавное перемещение по скорости не уступало бегу человека. Видимо, аттракцион со взрывами и воздушными всадниками им не понравился. И тут слева, из аллеи, проскочив прямо меж деревьями, вылетела «нива-селянка» с убранным верхом. Водитель, тоже в черной кожаной куртке и зеркальном мотошлеме, резко остановил машину прямо напротив импровизированной трибуны и дал автоматную очередь. Высоких господ нельзя убить свинцом – но пуля точно так же ломает им кости и рвет мышцы, как простым смертным. А иглопуля из «девятки» вдобавок летит вдвое быстрее звука и крошит все на своем пути.
Люди-телохранители и сопровождающие ахнуть не успели. Очередь была длинной и легла с нужным рассеиванием. В панике, суматохе и клубах дыма, в хаосе пальбы – это проснулись милиционеры из оцепления – каскадер-мотоциклист на какое-то время потерялся из виду начисто. «Нива» ткнулась в помост, водитель бросил руль, перегнулся через правый борт – и тут дым отнесло и стало видно, что мотоциклист лежит там, в полушаге от края. Водитель «Нивы» подцепил его за плечи, рванул… Один из высоких господ поднялся, весь кривясь на правый бок: свинец переломал ему с этой стороны ребра и оторвал руку. Левой (которая тоже слушалась плохо) он медленно и неловко (для высокого господина) вытащил из кобуры антикварный бесшумный пистолет, прицелился в слившиеся на миг фигурки двух кожаных рыцарей – и выстрелил. Тот, в машине, упал назад, на сиденье, но, видимо, пальцы так и не расцепил – второй ухнул в недра «селянки» рядом с ним. По иронии судьбы именно пуля придала тот импульс, которого не хватало. Кто из двух был ранен, высокий господин не разглядел в дыму и не смог просканировать – кругом бурлил водоворот человеческой боли. Но кого-то он достал, и сейчас милиция возьмет обоих.
Нет – тот, что был за рулем, дал газу, и задним ходом очень быстро машина снова убралась в кусты, смяв жасмин и сирень. Взвыли двигатели нескольких милицейских машин – остальные просто не смогли завестись: импульс сжег бортовые компьютеры.
Началась погоня.
Все произошедшее уложилось в какие-то секунды. Только что была торжественная и мрачная церемония, и вот нате вам: взрывы, дым, мотоцикл в кустах кверху колесами, убитые люди и пострадавшие высокие господа, рев автомобильной погони со стрельбой, а главное – мертвая, мертвее не бывает, госпожа Милена Гонтар без головы; то есть полное унижение высокого правосудия…
