Текст книги "Мгла (СИ)"

Автор книги: Александр Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

Он стал ближе, почти касаясь ее грудью, приблизился к ее лицу. Ее пылающее лицо было в нескольких сантиметрах. В ее лице, распахнутых глазах, открытых губах не было ужаса, только страх перед еще неведомым, за которым – что: боль, разочарование, наслаждение? Как у студентки, которой сейчас объявят, сдала она или не сдала последний экзамен.

Она задышала, отвернулась. Выставленная, как шлагбаум, рука была рядом с ее плечом. Молодая плоть раскинулась перед ним как весенняя нива с холмами и оврагами. Кобылица забилась в стойле.

– Что ты делаешь? – прошептал он.

– Я? Делаю?!

Она вскинула брови. Он рыскал глазами по ее лицу, беспардонно тянул в себя запах ее кожи. Положил руку ей на талию, и она вздрогнула. Тогда он убрал руку и коснулся ее щеки тыльной стороной ладони, невесомо, как предчувствие.

– Ты соблазняешь меня, – прошептал он.

– Я?!

– Накрываешь меня, как волна, – он вытянул губы – она даже испугалась – провел по ним большим пальцем.

Она прижалась затылком к стене. Ее грудь задыхалась и тянулась к нему. Его губы шептали рядом с ее губами. Она не могла оторвать взгляд от его губ, как от качающегося маятника.

– Я плыву в этой волне и не могу выплыть… – его вкрадчивый голос обволакивал, словно тяжелое одеяло, распластывал, заставлял поддаться, лечь, раскинуть руки и закрыть глаза. – Зачем ты так… я не могу сопротивляться…

– Да что я делаю!.. – воскликнула она чуть не плача, но это было последней каплей отчаяния, на смену ему шло желание.

Его рука двигалась возле ее лица, мучила прикосновениями. Сопротивляться не было сил, потому что безумно хотелось этих прикосновений, нежных как сон, едва появляющихся и исчезающих. Как же хотелось, чтобы они длились, длились, длились…

– Ты давишь на меня… – пробормотала она.

– Едва касаюсь…

Их губы коснулись. Она дрогнула. Порыв страсти затуманил ему рассудок. Он тянул ее к себе, как оторванный кусок своего тела.

– Прекрати!

Он схватил ее лицо и прижался к ней, стал засасывать, как насос, она впилась в него ногтями, в лицо, в шею. Он протискивал язык ей в рот. Она укусила его. Это подзадорило его, и он укусил ее за губу.

Ей стало больно. Она стала брыкаться, как непокорная наложница в серале. Он преодолел сопротивление ее рук, прижал к себе и толкнулся губами ей в лицо. Она отвернулась и замотала головой.

– Сумасшедший! – крикнула она. – Я полицию позову!

Он снова схватил ее за лицо, накрыл собой плечи, одной рукой держал руки, другой голову. Обвил как удав и начал заглатывать, засунув в нее язык чуть не до глотки. Ее сопротивление ослабевало, словно он пустил в нее яд. Наконец, ее дыхание выровнялось.

И снова заволновалось, только иначе, без страха. Когда она вновь открыла глаза, в них было спокойное сияние. Ни слез, ни упрека. И потухло под опустившимися веками. Он почувствовал, что она целует его. Он разжал объятия и, продолжая целоваться, положил руки ей на грудь, потрогал соски и стал шарить по ней большими руками, сжимая ее мускулистое тело.

– Мы ведь совсем не знакомы… – пробормотала она и зажмурилась.

Глава VII (продолжение)

На долю секунды он отпустил ее, подхватил за талию и поднял. Она испугалась и обвила руками его шею. Их глаза встретились, его язык оказался у нее во рту и ее губы влажной раковиной облекли его как моллюск.

Он пролавировал коридором, внес ее в комнату и опустил на постель, положил и надвинулся, лишив возможности встать или повернуться. Но она уже не пыталась, она только умоляла глазами, хотела пощады, уже не понимая от чего. Просто чувствовала, что брошена со скалы в море и летит, летит… Она сдвинула ноги и отвернулась лицом. Грудь пришлось оставить ему, трепещущую, задыхающуюся.

Он положил ее бережно, как ребенка, и отстранился, увидел ее всю, одетую, но уже сдавшуюся. Сжатые бедра выдавили лобок, отдали ему как дань эту выпуклость. Он наклонился и поцеловал ее в щеку. Просто коснулся губами, поделился нежностью, которой истекал весь от затылка до пят. Посмотрел на ее лицо, повернутое к нему в профиль, и снова поцеловал. Ее ресницы дрогнули.

Он оставлял на ней свои осторожные поцелуи, словно ронял теплые растекающиеся капли. Незаметно, как змеи, заползли в ее волосы длинные пальцы и стали трогать ее. Эти прикосновения и поцелуи проникали внутрь и дотрагивались до еще неоткрытых ей самой струн, ломали, гнули, заставляли вздрагивать и издавать возгласы.

Поцелуи каплями упали на шею, на ключицы, запутались в мягкой ткани домашней одежды. Она стала извиваться, чтобы высвободиться из одежды, как змея, выползающая из отмершей кожи. Его руки скользнули под ткань, потянули вверх и оголили груди-купола с озябшими розовыми сосками. Она застонала, вытянулась и отдала ему губы и грудь.

Он целовал ее груди, как будто каждый сосок был ее языком. Она принимала его ласки безоговорочно, выпивала их до последней капли, не открывая глаз. Она вздохнула, воздела руки, которые он поймал и завел с ними игру, вплетая в ее красивые смуглые пальцы свои бледные и длинные. Она тянула к нему руки, как к нежному солнцу, и он гладил их от пальцев до плеч.

Он поднялся на локте и стал раздеваться, расстегнул джинсы, стянул с трусами, с носками, и сбросил на пол, снял футболку и отшвырнул в сторону.

Она хотела снять лосины, но не успела. Он уже обхватил ее за бедра, стал сжимать, проходя сантиметр за сантиметром. Он брал ее через ткань, как будто боялся обжечь ее своими пылающими ладонями. Настойчиво продвигался к заповедным местам, преодолевая ее конвульсивное сопротивление. Приподнял за попу и обхватил ее, взвесил на руках, помял ягодицы и попробовал раздвинуть, как апельсинные доли, вдавив пальцы между половинами.

Она уже доверилась ему, обхватила за шею. Он погладил ее широкие ляжки, впустил между ними пальцы, потом ладони и раздвинул их, поддавшиеся с последним, быстро иссякнувшим сопротивлением. Она жадно дышала, уставившись на него из-под полузакрытых век, требуя не останавливаться. Вместе с холмами грудей дышала долина, плодородная, влажная от росы.

Он стянул с нее лосины. Полные бедра распахнулись как крылья бабочки. Он дотронулся до полоски белья, погладил, словно у котенка за ушком, и почувствовал ответное движение, мягкий толчок навстречу. Он придвинулся, положил руки ей на бедра и погладил их, с удовольствием чувствуя ее прохладную кожу.

Она смотрела на его руки с каким-то мучительным сосредоточением, словно боялась, что он сделает ей больно. Ее тело отзывалось на каждое его прикосновение. Он снова погладил ее через трусы, она нетерпеливо двинула бедрами. Он продел в трусы пальцы и снял их. Она раздвинула ноги еще шире. Ему понравилось, как у нее выбрит лобок, над клитором была оставлена широкая полоска мягких светло-русых волос, только не вертикальная, а поперечная.

Он еще не видел такого совершенного тела. Он взял ее за бедра и притянул к себе, уперся в нее набухшей плотью. Она взяла его, плотно обхватив всей ладонью, и потянула в себя. Он удивился, какими сильными были ее пальцы. Она смотрела туда, где была ее рука, тревожно сдвинув брови, утонувшая в единственном, что имело сейчас смысл – подняться на вершину и броситься вниз. Он дал ее руке повести себя, пальцы разжались и их оголенные нервы соединились.

Он погрузился в нее, плотно, деталь в деталь в густом солидоле, придушил поцелуем и начал движение, медленное, сплавляющее их в одно существо, что живет только в наслаждении, стоит лишь замкнуть оголенные провода и потереться телами.

Он не сводил глаз с ее прекрасного лица, оно все было в движении. Веки опущены, брови изогнуты, губы открыты. Ей казалось, будто она пьет чудесный эликсир, и он течет ей в глотку, наполняет ее, распространяется с кровью по всему телу и лижет нервы, и бередит их.

Ей было хорошо-хорошо, она блаженно улыбалась, на ее лице под кожей подергивались мускулы от подбородка до лба. А он, сам доведенный до исступления, начинал поторапливаться, словно, пустившийся с горы, уже не мог ни остановиться, ни просто бежать, а мог только разгоняться быстрей и быстрей, чтобы взлететь или рухнуть.

Они взмокли, словно, взявшись за руки, долго бежали. Обдавали друг друга жаром через открытые рты. Она дернулась, задрожала, схватила его за ягодицы и прижала к себе, ее бедра задергались, выламываясь из таза. Она выгнулась и закричала. Каким прекрасным было ее лицо, зажмуренные глаза, изогнутые брови и круглый рот.

Его замутненное сознание охватила какая-то глупая радость, и последним усилием воли он успел вытолкнуть себя из нее. Он скорчился на ней и застонал, покрывая ее слизью, словно рожденный из нее. Прекрасные и сильные, как Адам и Ева, они отдали друг другу свои соки. Обессилев, его большое тело заскользило с нее, но она удержала его, обхватив за шею. Она вздохнула, и столько счастья было в ее вздохе.

– Тебе не тяжело? – прошептал он.

– Нет.

Прошло несколько минут, прежде чем она отпустила его, и он сполз на простыню. Она нашла его руку и сжала ее. Он ткнулся лицом в ее плечо и так лежал, не открывая глаз, вдыхая ее запахи, сочащиеся через кожу. Ему казалось, что нет в природе запахов приятней запаха этой молодой здоровой женщины. Глупые мысли полезли ему в голову, он вдруг с очевидностью понял, что ему нужна только она, потому что ни с какой другой ему не было так хорошо, так волшебно. Ему захотелось, чтобы она родила от него ребенка.

Он повернулся к ней, положил ее голову себе на плечо, обнял ее, посмотрел на ее отрешенное лицо, чмокнул в щеку и зарылся лицом в ее волосах. Все было безоблачно, лишь одна мысль появилась и сразу исчезла, как змея в траве. Как-то дешево обошлась ему эта богиня, почти задаром.

Потом она пошла в душ. Он услышал, как щелкнул выключатель, и зашумела вода. Он чувствовал, что отдохнул и не хочет спать. Он отлепил от себя присохший край простыни, и пошел в ванную.

Она вздрогнула, когда он отдернул шторку, застыла с намыленной мочалкой в руке. Он оглядел ее блестящее крутобедрое тело и переступил край ванны. Он взял у нее мочалку, положил руку на талию, и стал водить мочалкой по ее спине, по плечам. Она взяла свои густые волосы, также, всей пятерней – по-другому не умела, – подставила их под воду и посмотрела на него чистыми, словно омытыми глазами. На ее ресницах дрожали капли.

Он почувствовал, как возвращается желание, скатывается как ком в низ живота. Он прижал ее к себе и поцеловал.

Они сидели на постели, ели пиццу и пили вино. На ней была короткая розовая сорочка и белые носки, а на нем – футболка; это все, что было на них из одежды. Ее волосы были забраны на затылке в хвост. Они сидели друг перед другом, между ними лежала коробка с пиццей, а бутылка и бокалы стояли на полу возле кровати.

– Ты маньяк? – спросила она с улыбкой, не переставая жевать. – Откуда в тебе столько энергии?

Он пожал плечами и сделал движение рукой, в которой был кусок пиццы, имея в виду, что это не только его заслуга. Во время еды он предпочитал не разговаривать.

– Ты просто свел меня с ума! Нет, ты точно маньяк! – она выпрямила ногу и провела пальцами по его волосатому колену, и ждала с улыбкой, когда он поднимет глаза. Но он жевал, уставившись на свой кусок пиццы. – Ты со всеми девушками так поступаешь, да? Со всеми? А ну признавайся!

– Это ты виновата, – сказал он, наконец, прожевав, и наклонился за бокалом.

– Я?! Ах ты, негодяй!

Она схватила подушку и ударила его. Вино выплеснулось на постель. Она встала и, раскачиваясь на постели как на батуте, колотила его подушкой. Он вскочил на ноги.

– Что ты творишь?

Он отбежал. Она спрыгнула с постели и побежала за ним по комнате с подушкой и где догоняла, колотила его. Наконец, он упал, она схватила его за футболку, стала трепать, он обнял ее, притянул к себе.

– Я такой, потому что ты такая, – прошептал он.

– Какая – такая?

– Кого угодно сведешь с ума.

Он чувствовал, как низ ее тела хочет его, тянется к нему, находит и забирает себе. Он возбудился и стал толкаться в нее.

Было воскресенье и не надо было никуда спешить. Им вообще никуда было не надо. Они пили кофе в постели, валялись, он ласкал ее, облизывал, а она подставляла ему свои лакомые места. Потом она кончала, дергаясь как в припадке, с криком, запрокинув голову, стянув на себя простыню, и смиряясь только под тяжестью его тела. А потом остывала в его объятиях.

Они шли в ванную, с трудом переставляя ноги, возвращались в постель и снова лежали в полудреме, едва касаясь друг друга, потом все тесней, она клала на него руку и ласкала его, благодарная за его ласки. Он ложился так, чтобы видеть, как она это делает, как двигает своей красивой рукой, губами, видеть ее лицо, прекрасное как в рекламе. Она чмокала, смотрела ему в глаза и улыбалась. Он кончал, и они опять брели в ванную на ватных ногах.

Она стояла возле музыкального центра и выбирала музыку. Она была без трусов, в белой маечке. Солнце залило ее светом, просочилось через нее, как сквозь зрелое, еще не снятое с ветки яблоко. Зудин смотрел на нее и улыбался. Над пухлой и гладкой как у ребенка попой были две симпатичные ямочки. Она задумалась и смотрела в окно, пританцовывая под музыку. Что-то привлекло ее внимание в окне, и она перестала танцевать.

– Потанцуй еще. Прошу тебя, – сказал он.

Она обернулась. Соски под майкой потянулись к нему, правую ногу она согнула в колене, выставив округлое бедро.

– Разве я танцевала?

– Да, и очень красиво.

Она посмотрела на него, словно еще не решилась, танцевать или нет, потом сделала громче и начала двигаться. Это была клубная музыка, в общем, примитивная. Поначалу она едва двигалась, только следуя ритму, еще не избавившись от нерешительности. Потом увлеклась и движения стали уверенными.

– Соблазни меня. Давай, детка… – он откинул с себя одеяло.

Она взяла край майки и потянула вниз, прикрыла низ живота, полоска волос показывалась и исчезала. Она повернулась к нему спиной. В ее ягодицах было что-то завораживающее, нельзя было смотреть на них и ничего не испытывать. Она задвигалась еще энергичней, повернулась к нему, запустила пальцы в волосы, встряхнула головой и стала приближаться.

Она остановилась перед ним, продолжая танцевать. На внутренней части бедер в самом верху кожа была смуглая и бархатистая как нижняя сторона мать-и-мачехи. Хотелось взять ее за это место. Она повернулась к нему спиной, наклонилась, выгнула спину и предстала во всей красе, взяла себя за ягодицы и раздвинула их, и смотрела, улыбаясь, через плечо.

Он не видел ничего более откровенного.

А потом она сидела за столом и красила ногти, а он лежал на кровати и смотрел на нее. Свет, просочившийся между штор, падал на ее волосы, правую сторону лица и руку. От этого она казалась и матово-телесной, и золотой. Она сосредоточилась на своем занятии, как маленькая девочка. Она снова была в лосинах с ромашками и сидела, положив ногу на ногу, как бы закрывшись своими широкими мускулистыми бедрами. Ее пухлые пальчики едва шевелились.

– Мне нравится рисунок на твоих брюках, – сказал он.

– А что на них? – спросила она, не отрываясь от своего занятия.

– Ромашки.

– А.

– Тебе идут ромашки. Ты сама как ромашка. О, придумал, я буду звать тебя Ромашка.

Она подняла глаза.

– Ты против?

– Ромашка?

– Да. Роман и Ромашка. По-моему неплохо.

– Ну да. В этом что-то есть, – она улыбнулась, вернувшись к своему занятию.

– Ромашка, сколько тебе лет?

– Девятнадцать, – она вскинула на него глаза. – А тебе?

– Тридцать два.

– Я думала, тебе двадцать восемь. А ты думал, мне сколько?

– Так и думал – девятнадцать.

– Я выгляжу на свой возраст?

– Извини Ромашка, но на малолетку ты не тянешь.

Она засмеялась, широко раскрыв рот. Пальцы на ее ноге игриво зашевелились. Она закрыла лак, отставила в сторону, растопырила пальцы и любовалась своей работой.

– У тебя прекрасные зубы, Ромашка, – сказал он.

– Девятнадцать лет – и ни одной дырочки. А все потому, что я чищу зубы три раза в день.

Ее лицо было совсем как у ребенка, хвастливое, довольное за свои зубы и ногти.

– Когда мужчина видит женщину с красивыми здоровыми зубами, он подсознательно хочет от нее детей. Так говорят психологи.

– Мне еще рано детей! – испугалась она.

– Это на уровне инстинкта. Не переживай, Ромашка.

– Надеюсь, ты достаточно опытен, – ее лицо вдруг стало холодным.

Он хотел съязвить, но понял, что это может подпортить их секс, напряженность с ее стороны могла стать помехой.

– Я это уже доказал.

Она не ответила, ее взор вернулся к ногтям.

– Откуда ты?

– Из Ногинска. Только не надо думать, что я провинциальная девочка. У нас приличный город и я ходила в английскую школу.

– Ромашка – умная блондинка?

– Да, не персонаж из анекдотов.

– У тебя есть план на жизнь?

– Конечно, – она откинулась к спинке стула и аккуратно положила руки на колено. – Институт, карьера, потом замужество.

– А личная жизнь?

– Личная жизнь нужна, но она не должна мешать главному.

– А любовь? Если ты влюбишься?

– Я умею контролировать свои эмоции и развитие отношений.

– Но получается не всегда, не правда ли?

– Ты имеешь в виду Рустама? Просто он был первый. Испания, курортный роман, он красиво ухаживал – мавр у ног прекрасной славянки. Чего ты улыбаешься?

– Ты интересно рассказываешь. Продолжай.

– А здесь он стал мне не интересен. Я поняла, что заслуживаю большего.

– В Испании ты была без родителей?

– Да. Мне исполнилось восемнадцать, и родители отпустили меня одну. Я хранила себя до восемнадцати. Где ты сейчас такое увидишь?

– Я не гинеколог и такого, конечно, не увижу, – сказал он.

Она засмеялась.

– Ну, ты же красивый парень и у тебя много девушек. – Он почувствовал, что она заявляет на него права. – Думаешь, у меня было много парней? Ошибаешься. Ты всего четвертый.

– А кто был второй? – спросил он.

– Грузинский бандит, очень крутой. Он грабил банки, ездил на белом Бентли. – Она покраснела, видимо, не совсем понимала, зачем это рассказывает.

– Они любят все белое, как вороны – блестящее.

Она обиделась. Взглянула на него, как спросила: «Ну, зачем ты так?».

– А третий?

– Не буду тебе рассказывать! Ты меня осуждаешь!

– Ты что! То, что было до – не считается!

– Честно?

– Честно, Ромашка!

– Третий был иранец. Только не думай, что какой-то там, он был врач, учился в Европе, знал пять языков. Намного старше меня. Он был потомок каких-то их князей. Боже, как он ухаживал! На руках носил. Почему ты так смотришь? Ты осуждаешь меня? Но они все были очень достойными мужчинами, не какие-то там.

– Да с чего ты взяла?

Она смотрела на него, пожалев, что так разоткровенничалась.

– Все нормально, Ромашка. Честно. Почему ты с ними рассталась?

– Ну, Зураба посадили. А Бехман… не хочу о нем говорить. Ладно. Только потом не упрекай меня этим и пусть это останется между нами.

– Конечно.

– Сначала все было хорошо. Мне казалось, что я вышла бы за него, если б он предложил. Только в их задрипанный Иран я бы не поехала. Говорил, что возьмет меня в Англию. А потом пропал. Два месяца не звонил. Я не знала, что думать. И вдруг позвонил, как ни в чем не бывало и говорит: «Давай встретимся». Я говорю: «Где ты был?» А он: «Ты не одна в Москве такая красивая». Козел.

«Какая дура» – подумал Зудин.

– Четыре месяца у меня никого не было. Чего ты молчишь? Все-таки осуждаешь?

– Ну что ты, у каждого есть прошлое. Ты сказала, что контролируешь развитие отношений. На счет меня у тебя тоже есть план?

– Нет, – она потеплела. – Нет у меня никакого плана. Мне с тобой хорошо, очень хорошо. Ты лучше всех. Но, если ты скажешь, что завтра тебе надо уехать далеко-далеко, я не скажу, что готова поехать с тобой, – она поднялась, подошла и опустилась перед ним на пол. Она посмотрела ему в глаза и провела рукой по его волосам. – Просто, когда ты уйдешь, я буду ждать тебя. Очень-очень!

Он встал с постели осторожно, чтобы не разбудить ее. Она спала, укутавшись в одеяло, как маленькая девочка, оставив только личико. Он смотрел на ее прекрасное лицо, но почему-то ему было горько. Он пододвинул к кровати стул и поставил на него стакан с соком. Потом тихо оделся и тихо вышел, прикрыв за собой дверь так, чтобы не щелкнул замок.

Он приехал домой и выпил коньяку. Ольга и Настя вступили в непримиримый бой в его сознании. Сладкое безумие, в котором он провел с Настей воскресенье, не дало ему ни разу вспомнить об Ольге. Но теперь его мысли снова вернулись к ней.

Он позвонил Насте в понедельник вечером. Когда она взяла телефон, он почувствовал в ее голосе тревогу.

– Выспалась? Ну, как дела, Ромашка? – голос у него был теплый, приветливый.

– Почему ты ушел, не простившись?

– Мне было пора, но я не хотел тебя будить.

– У нас все… нормально?

– Конечно, Ромашка!