Текст книги "Мгла (СИ)"
Автор книги: Александр Вольф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)
– Как тебе здесь? – спросил он.
– Это рай, – прошептала она.
Принесли горячее. Они были голодны и приступили к еде с аппетитом. Ольга ела, опустив глаза, а Зудин не оставлял своего неотрывного внимания к ее юной непосредственной красоте. Он смотрел на ее выставленное из-под стола круглое колено, полную голень и пальцы с накрашенными ногтями в босоножке.
– Давай, больше не будем пить? Эту бутылку допьем и все, – сказала она.
– Почему?
– Мне достаточно, а тебе еще ехать.
– На скутере-то? – усмехнулся он. – Хорошо. Больше не будем. А когда приедем, откроем еще бутылку.
Музыканты играли великолепно. Мотивы регги, музыки с других берегов, где тоже море и пальмы, очень подходили этому острову. Люди танцевали перед сценой, внизу на песке, на пляже; большими компаниями, парами и в одиночку, кто как. Повсюду были загорелые татуированные тела. Дух праздности и свободы царил на острове.
Они отъехали совсем немного, когда Зудин остановился на пустынной дороге посреди тьмы. Далеко за деревьями пробивался тусклый свет фонаря.
– Хочешь научиться ездить на скутере? – спросил Зудин.
– Не сейчас же.
– Это совсем просто!
– Ты шутишь?
– Как на велосипеде.
– Я пила!
– Чуть-чуть – не считается. Попробуй, ты удивишься, когда узнаешь, как это просто!
– Ладно, но только если ты будешь рядом, – согласилась она.
– Мы будем вместе.
Они поменялись местами. Зудин взял ее за талию.
– Это газ, это тормоз. Потихоньку прибавляй газ и отпускай тормоз. Давай.
Ольга попоставила ноги на подножку.
– Почему мы не падаем? – спросила она.
– Что значит: почему не падаем?
– Я убрала ноги, а мы стоим.
– Я-то не убрал, – он засмеялся. – Газу!
Она дала газ, и скутер резко взял с места.
– Ой!
– Не бойся!
Зудин рулил, придерживая руль левой рукой.
– Сбавь немножко!
Ольга резко сбавила газ; получилось, как будто нажала на тормоз. Скутер завилял на дороге, но Зудин выровнял ход.
– Мы едем! У тебя отлично получается! – кричал он.
– Я боюсь! – она взвизгнула.
– Не бойся! Ты молодец!
Впереди показалась машина. Ольга резко крутанула руль, и они съехали с дорожного полотна. Зудин увел скутер от столкновения с деревом, но плавно затормозить уже не мог. Скутер подпрыгнул на кочке и завалился на бок. Падая, Зудин схватил Ольгу в охапку, и она упала на него.
– Ай!
Он почувствовал, как она сжалась от страха. Он лежал на сухой земле, а она на нем, сжавшись, как маленькая девочка.
– Ты цела?
– Да, – пробормотала она.
– Где больно?
– Нигде…
Зудин разомкнул объятия. Ольга поднялась, опираясь о землю. Он вскочил и стал осматривать ее всю, тиская плечи, руки, бока, ноги, задрал платье и смотрел на нее, как будто в потемках мог что-то увидеть. Была лишь небольшая ссадина на внутренней стороне правого колена.
– Я так испугалась, – Ольга положила голову ему на плечо.
– Все хорошо, хорошо, – Зудин погладил ее по спине. – Зачем ты так резко повернула?
– Она ехала прямо на нас…
Он засмеялся.
– Тебе показалось. Мы бы спокойно разъехались.
– Извини.
Глава XIХ (окончание)
Они вернулись к своему бунгало, когда ночь затопила все вокруг тьмой. Ночь была поэтична. В небе мерцали звезды-жемчужины, пальмы шуршали беспокойной листвой, и волны лизали песок как промежность.
Зудин поставил на стол бутылку, бокалы и зажег свечи. Чудесная прелюдия, начавшаяся с приглашения провести выходные на море, подходила к концу, и от того, что она получилась такой прекрасной, Ольга волновалась еще больше. В ее черных глазах, отражающих пламя, светилось признание. Сдержанная во всем и прежде всего в словах, воспитанная в строгом соблюдении приличий, мучительно уязвимая, сделанная вся из прекрасного, но очень тонкого стекла, она признавалась сейчас глазами в своем чувстве.
Они расположились за столом, сев с одной стороны и повернувшись друг к другу, так, чтобы стол не казался преградой. Они сидели, положив на стол локоть, Ольга – левый, Зудин правый. Сделав над собой усилие, она чуточку развела ноги, и испугалась, не слишком ли откровенно. Он смотрел ей в глаза, но, конечно, все видел и оценил.
Зудин улыбался. Поигрывал хвостом, словно тигр, здоровенный красивый кот, взявший в лапы молодую тигрицу, которая уже убрала в сторону хвост. Зудин видел, что происходит с Ольгой, и это придавало ему уверенности. Он знал, что делать. Он подвел ее к этому моменту, и финал обещал быть незабываемым. Любовь очаровательной девушки была у него в кармане.
Зудин взял бокал, Оьга взяла свой, он чокнулся с ней, и медленно, не сводя с нее глаз, поднес вино к губам. Кроваво-красная жидкость прокатилась по стенкам бокала и исчезла в глотке. Ольга сделала глоток, тронув бокал чувственными губами, и розовая капля скатилась по выпуклому стеклу. Их измученные ожиданием тела стали влажными под одеждой. Зудин перевел взгляд на ямочку у нее между ключицами.
– У тебя здесь капелька, – он показал на себе. – Вот-вот скатится.
Ольга подняла руку и дотронулась до верха груди, и замерла, увидев его взгляд. Ему не надо было ничего говорить, слова им вообще были не нужны.
Зудин наполнил свой бокал и долил – ее, придвинулся ближе и дотронулся до ее колена. У Ольги перехватило дыхание. Если б он что-то спросил, она бы не ответила, потому что хватило бы воздуха. Ее колени еще чуть раздвинулись, теперь конвульсивно. Она дышала, как будто только что поднималась по лестнице.
Они выпили. Ольга выпила жадно, словно в вине было единственное спасение, сжала губы.
– Иди ко мне… – прошептал Зудин, впившись глазами в ее влажные губы, и взял ее руку.
Ольга встала, хотела сесть ему на колени, но он вдруг поднялся и подхватил ее, и она обвила его шею руками. Зудин понес ее, глядя в черные остановившиеся глаза, вошел в комнату и опустил на кровать. Она вытянула руки вдоль тела, и согнула колено.
Он принес свечи и поставил на столик.
– Лучше в темноте, – попросила она.
– В темноте, это когда боятся смотреть друг на друга, а я хочу видеть тебя.
Ольга не могла унять дрожь, смотрела на Зудина, как на своего палача. Он раздевался и тоже смотрел на нее. Прошелестела и упала к ногам рубашка, упали штаны, брякнув ремнем. Он показался ей еще больше и здоровее, с обведенной тенями мускулатурой, и тяжелыми как у кузнеца руками. Ольга взглянула на его узловатые гениталии, будто вытащенные из земли клубни с согнутым стеблем, и испугалась. Она конечно знала, как выглядит голый мужчина, но то, как было у Зудина, показалось ей если и подходящим мужчине, то только первобытному.
Издалека, откуда-то из-за скалистого гребня, за которым находился большой пляж, долетела тоскливая мелодия в стиле нью-эйдж.
Ольга смотрела на Зудина как на приближающуюся змею, испытывая страх цивилизованного человека перед чем-то первобытным. Раньше она думала, что это произойдет с ровесником, бледным и робким, кого она не будет бояться, и не будет хотеть. А Зудина она хотела и боялась. А еще она боялась боли; боялась, что сделает что-то не так в этот первый и самый важный раз. Вино было единственным ее союзником. Впервые она пожалела, что не выпила больше.
Зудин опустился на кровать, присев рядом с Ольгой, став на секунду античной скульптурой, и стал лапать ее через платье. Он словно мерил ее своими большими ладонями. Взял ее за грудь, и Ольга схватила его руки, не зная зачем, то ли чтоб оторвать от себя, то ли чтобы прижать изо всех сил, потому что от них исходил волшебный подчиняющий жар. Зудин поддел бретельки платья и лифчика и стянул их, опустив к покорным локтям, и оголил пухлые груди, прекрасные как у невольницы. Потрогал их. У Ольги встали соски. Ей хотелось стонать, но она стыдилась.
Словно большая пушистая кошка нежилась у нее на груди. Он наклонился и потрогал сосок языком. Ольга натянулась как струна и ослабла. Природа забродила в ней раскаленной лавой в поисках выхода. Его теплый рот взял другой сосок, подключился к другому оголенному концу, от которого ток пробивал через тело. Ногам хотелось то раздвинуться, то сжаться, руки то поднимались обнять его, то бессильно падали. Ольга не знала, что с ними делать.
Зудину уже хотелось задрать ей ноги и всунуть в нее, как в мясо свою пылающую головню. Но требовалось помедлить, добить долгим непрерывным удовольствием. Он поднял платье и стал гладить ее сильные стройные бедра, погладил ажурное белье, поцеловал ниже пупка. Ольга растерянно смотрела на его вытянутые губы, роняющие на нее прикосновения, которые тут же таяли.
Зудин стянул с нее трусы, как будто спустил флаг, почувствовал: сдалась. Ее выпуклый лобок был покрыт короткими шелковистыми волосами с ровно выбритым окаймлением. Он смотрел на ее крутые как холмы бедра, и ждал, что это лоно сбросит сейчас детскую скованность, она поднимет ноги, прижмет к груди коленки и разведет их, подставив себя ему. Но вместо этого бедра сдвинулись, как новобранцы в первом бою.
Грубый штурм мог все испортить. Зудин вернулся к платью и потянул вверх, намекая, что самое время разоблачиться полностью. Ольга зашевелила попой, словно лежачий больной, который помогает сиделке переодевать его, пока не поняла, что это ужасно по-детски. Она рывком поднялась, сняла платье через голову, и стояла, покорная, уронившая ставшие чужими руки.
Зудин прошелся по ней глазами, глотками выпивая ее мраморное совершенство. Взял за бедра, повернул и посмотрел на нее сзади, большую, стройную, с волной черных волос до лопаток, с большими приподнятыми ягодицами и двумя впадинками над ними. Он встал и прижался к ней. Первый раз, пройдя через сотни женских тел и душ, ощутил желание срастись с этим телом. Словно потеряв когда-то часть себя, вновь обрел ее, и ждал воссоединения.
Зудину хотелось, чтобы Ольга проснулась, взяла бы его, стала трогать, пусть неумело, но искренне. Зудину очень этого хотелось, но ее руки были как ветви ивы. Он заботливо положил ее на постель, лег рядом и стал целовать в губы, задыхаясь вместе с ней. У него прихлынула кровь, а у Ольги отхлынула, собралась внутри огромной дрожащей каплей. Они слышали, как стучат их сердца.
Они должны были сделать усилие, взяться за руки и взойти на вершину. Зудин ждал, что Ольга обнимет его за шею, обхватит ногами и прижмется всем телом. Но она лежала, жаждущая и ждущая, но безвольная как рабыня. Он просунул ладонь ей между ног. Она судорожно раздвинула их, но только чтобы впустить руку, но не его самого. Зудин стал мять ее между ног всей пятерней. Никакого ответного движения, только вздох, похожий на всхлип.
Ромашка бы сейчас прижала круглые коленки к груди, раздвинула бы пальчиками розовый бутон и позвала бы затуманенными глазами, и утянула бы на глубину… Почувствовать бы ее руку. Одно прикосновение! Зудин испугался. Понял, что хочет такую как Ромашка…
Он сел и не грубыми, но непреклонными руками раздвинул Ольге ноги. Они поддались принужденно, словно уступили насилию, и легли как-то по-лягушачьи. Еще не знали, как надо. Пугливое лоно задыхалось. Надо было действовать без проволочек. Зудин лег на нее и стал толкаться в ее тело, как вскочивший на самку самец.
Помоги же, – хотелось крикнуть ей в ухо. Но Ольга просто ждала, покрытая потом, как перед медицинской процедурой, о которой только и думают, как бы поскорее через это пройти. Ромашку бы сюда! Наконец, Ольга вздрогнула. Зудин преодолел сопротивление тела. Она схватилась за него, как будто падала в бездну.
Зудин двигался ритмично, решив, что не стоит затягивать. А Ольга терпела. Никакого ответного движения. Хорошо было в ней, но не с ней. Он не мог ее простить или хотя бы сделать скидку на неопытность. Теперь он спешил. Ромашка засела в сознании как игла, пустила в вену разочарование. Зудин, конечно, взял свое, дернулся назад и скорчился над ней, как падший ангел, орошая девственный живот тяжелыми каплями. А потом упал, накрыв свое неплодное семя и ее чистую кровь.
Наконец Ольге стало хорошо. Позади были боль, его напряженная работа над ней, великая неразбериха чувств: желания, стыда, растерянности. Как же хорошо! Ольга держала его на себе, и ей не было тяжело, было приятно чувствовать на себе его тяжесть. Она была б согласна, если б оргазм был тем, что она переживала сейчас. Ольга чувствовала себя женщиной; ведь именно она насытила это могучее тело, затихшее на ней, как уснувший ребенок. Ее тело узнало власть женщины над мужчиной.
Ольга осторожно обняла его, провела по волосам, посмотрела на уставшее лицо и поцеловала в щеку. Ей захотелось ласкать его, но она не знала как. Зудин сполз с нее и лежал, не открывая глаз, оставив на ней руку. Ольге казалось странным, что она не находит выражения счастья на его лице, ведь сама она на седьмом небе. Она объяснила это тем, что он просто устал. Ольга стала целовать его в то, что было рядом, плечо, руку, шею. Теперь Зудин казался ей поистине прекрасным, физически совершенным. Все в нем казалось ей идеальным, и лицо, и руки, и то, что побывало в ней, поначалу представлявшееся корявым стеблем с клубнями. Ольга узнала, что так и должно быть.
Они лежали долго, влажные, как будто срослись. Она гладила его нерешительной рукой, водила пальчиком по прохладной коже. Ей стало казаться, что всю ее покроет зуд. Ольга сняла с себя его руку и пошла в душ. Она омывала себя, водила руками по внутренней стороне бедер, между ног, но боялась туда смотреть. Она боялась увидеть кровь. Ольга сказала себе: все, теперь она женщина, и эта ночь как можно скорее должна стать воспоминанием. Она подумала, что должна вернуться в комнату такой же, как ушла – без всего. Но все же обмотала полотенце по бедрам.
Зудин спал, раскидав длинные ноги и уронив с постели руку, посапывал как подросток. Ольга не решилась его будить. Подняла руку, накрыла всего одеялом, и легла рядом. Ей хотелось выйти на веранду, крикнуть от радости и прыгнуть в море, качаться на волнах и рассказывать звездам, как она счастлива. Но еще сильнее хотелось быть с ним.
Ольга проснулась от того, что ее тело беспардонно мяли, хватали за задницу, за грудь, лезли между ног. Со сна она не сразу сообразила, чьи это руки. Она хотела закричать, но рот оказался закрыт чьим-то ртом и чей-то язык сплетался с ее языком. Ольга открыла глаза и увидела синие дерзкие глаза Зудина. Она не могла ничего сделать. Было совсем светло.
Он навалился на нее, вдавив в постель, и раздвинул ей ноги. Она ощутила болезненное вторжение, правда, оказалось не так больно. Ей даже понравилось ощущение наполненности. Но хотелось, чтобы не такими грубыми были толчки. Рты слились в поцелуе, а глаза смотрели в глаза. Ольге стало хорошо. Между ног росло новое и необыкновенно приятное ощущение; ритмичные толчки разгоняли его по телу, и сердце стучало в одном ритме с толчками.
Толчки прекратились, стало пусто и холодно, Зудин приподнялся над ней, и Ольга почувствовала, как на живот пролилось что-то теплое. Это произошло неожиданно, и она снова оказалась растерянной и попросту неготовой. Зудин уронил голову ей на плечо, упал рядом и дышал, как ночью, как будто быстро бежал.
Ольга не знала, радоваться или огорчаться. Она ничего не знала, даже хотела заплакать. Потом Зудин встал, вышел на веранду, и она услышала плеск воды. Ольга полежала несколько минут и поднялась, обмотала себя полотенцем и открыла дверь на веранду. Она увидела, как он режет волну, взмахивая руками-веслами.
– Рома!
Зудин перестал грести и посмотрел на берег.
– Плыви ко мне! – крикнул он.
– Я боюсь!
– Плыви!
Ольга посмотрела по сторонам, скинула полотенце и сошла в воду голая. Они поплыли навстречу друг другу. Когда Зудин подплыл, они обнялись. Ей было трудно посмотреть ему в глаза. Он взял ее руку и повлек за собой.
Они загорали в шезлонгах, завтракали, сидели под пальмами, снова загорали. Потом подъехала машина и раздалась тайская речь.
– Кто это? – спросила Ольга.
– Маленький сюрприз, – улыбнулся Зудин.
Они увидели троих тайцев, двух женщин и мужчину, которые в нескольких метрах от бунгало устанавливали что-то наподобие шатра. Они закрепили четыре ширмы из белой материи, за которыми поставили два лежака и застелили их простынями.
Увидев хозяев, они приветливо заулыбались и поздоровались по-английски.
– Сейчас нам будут делать тайский массаж, – сказал Зудин.
– Надеюсь, это будет прилично?
– Все неприличное мы сделаем потом сами.
Они легли на живот, повернувшись друг к другу. Запахло чем-то незнакомым и очень приятным. Ольга улыбнулась и закрыла глаза. Зудин смотрел, как тайская женщина льет в руку масло и размазывает по ее матовой коже. Ольга развела блестящие от масла ноги. Зудин почувствовал, что хочет лечь на нее, облитую маслом, скользить руками по ее телу, засунуть в нее блестящие пальцы и гладить изнутри. Он почувствовал ногами прохладное масло, нежные руки заскользили по разгоряченной коже. Ощущение блаженства растеклось по всему телу, и он невольно закрыл глаза.
Пахло как в раю. Тайские руки обладали какой-то нежной силой; надавливая, вместо боли они оставляли ощущение невесомости и удовольствия. Разминалась каждая мышца, продавливалась, растиралась. Тело наполнялось сладкой ломотой и становилось обновленным.
После массажа Зудин и Ольга отдыхали, лежа в постели. Было непонятно, спишь ты или бодрствуешь, скорее, было какое-то пограничное состояние. Он повернулся к Ольге, ткнулся лицом в щеку, стал целовать. Его рука обхватила ее за талию, он задвигался и оказался над ней. Он взял ее за бедра и рванул на себя. Ольга вся сжалась, показалась испуганной, готовой вырваться и убежать. Зудин смял тяжелыми гусеницами ее проросшие из жертвенности и фантазий побеги.
Ольга с ужасом наблюдала, как на ее бедра надвигается танк с поднятой пушкой. Танк нырнул и погрузился в нее орудием. Она опять растерялась, опять мучительно переживала переплетающиеся секунды муки и наслаждения.
Зудин перевернул Ольгу. Как она похожа на Ромашку! Те же широкие, круглые ягодицы, та же талия, те же ямочки, та же сильная ровная спина. Только волосы другие, темные. Нет, куда ей до Ромашки! Ромашка прогибалась как дуга, выворачиваясь наизнанку, насаживалась на него, угадывая малейшее его желание. Как в танце. Зудин зажмурился, но подлог не получился.
Ему было мало ее целинной красоты. Он пил ее и все равно жаждал. Душный мрак тропической ночи отступил, стало свежо. Они вытянулись, выровняв себя после корчей, тела задышали. Они уснули, Ольга – с облегчением, Зудин – с тоской.
Возвращение было тяжелым, словно оба болели. Зудину хотелось побыть одному. А Ольга боялась остаться одной. Она успела прирасти к нему, как привитая ветка. Ей хотелось прилететь с ним в его московскую квартиру и остаться в ней, как в бунгало, где прошли эти ночи. В самолете он спал, а Ольга смотрела на его лицо и не могла отвести взгляд. Ее кровь наполнилась любовью как ядом.
Когда она смотрела на его лицо во время перелета, оно казалось прекрасным и безмятежным, но когда они покидали самолет, пока ждали багаж, на нем появилось сожаление и тревога. Его рука, которую она держала, стала безжизненной. Ольга спросила, как он себя чувствует, Зудин сказал, что болит голова. Она предложила таблетку спазмалгона, но он отказался, сказал, что таблетки ему не помогают.
Когда Зудин привез ее домой и довел до квартиры, Ольгу не так расстроило одиночество, в котором она осталась, как тоска, с какой он посмотрел на нее, расставаясь. Ольга обняла его и поцеловала, его губы ответили, но в глазах промелькнула льдинка. Ольга взяла с него слово, что он позвонит, когда будет дома.
Глава ХХ
Ольга была лучшим, что предлагала Зудину судьба, но он не мог быть с ней. Он знал, что больше не встретит такую как она, и от этого было больно. Ольга была идеальна, просто он ее не хотел. Зудин понимал, что дело в нем, но не мог себя изменить. Они должны были расстаться, только не сразу, чтобы не было глупостей с ее стороны. Он звонил, жаловался, что полно работы и приходится засиживаться допоздна. Отчасти так и было.
В среду позвонил Сашка и спросил, как у Зудина обстоят дела с Ромашкой. Зудин сказал, что никак. Сашка попросил ее номер. Зудина подмывало узнать, зачем ему такая тварь. Он отправил номер в смс. Палец как коготь завис над телефоном, чтобы стереть ее номер. Зудин сжег мосты, знал, что никогда ни при каких обстоятельствах не позвонит. Даже для того, чтобы еще раз причинить боль. Чтобы не выдать, что помнит. И все же, все же…
Обе были прекрасны. Даже параметры у них был почти одни и те же. Ольга была стройнее и изящнее; Ромашка – дороднее, кровь с молоком, как крестьянская девка, разомлевшая от выпирающей наружу чувственности. А Ольга свою чувственность скрывала. Одна была открыта пороку и искала в нем счастье, другая сияла как снег на горной вершине. А Зудин одинаково не мог без красоты, без порока и без порока в красоте.
Сашка был смешон, раздавлен своей выросшей на нечистотах любовью, как лягушка трактором. Зудин посмеивался, представляя, каким будет их разговор. В любом случае, недолгим. Хотелось узнать, оправилась ли она. Наверняка еще нет, после этого долго приходят в себя. Рубец останется на всю жизнь, как бы она не сложилась.
Сашка позвонил на следующий день, и сказал, что Ромашка не захотела с ним говорить. А потом ему позвонила какая-то девушка, которая представилась ее подругой, и рассказала, что Настя наглоталась таблеток и ее еле спасли врачи, но она еще в больнице. Девушка назвала их подонками, и пожелала им как можно скорее попасть в ад.
Нельзя сказать, что бы Зудин обрадовался, скорее это было удовлетворение. Ему не нужна была смерть Ромашки, тогда бы совесть уколола его. Он хотел, чтоб она мучилась. Приятно было сознавать, что она страдает. Сашка влюбился и тоже страдает. Пусть страдают. Животные. Они это заслужили, она – тем, что порочна, он – тупостью.
Но почему страдает он, Зудин? Почему ему кажется, что он тоже раздавлен?
В четверг вечером приехала Ольга. Без звонка. Она была с распущенными волосами, без очков, в голубом в горошек платье, которое он подарил. Сумочка и куртка висели на сгибе руки. Волнующий аромат наполнил прихожую. Когда Ольга увидела его изможденное лицо, то сразу поверила, что это из-за работы. Зудин встретил ее в брюках и светлой рубашке, расстегнутой донизу, еще не переодевшись после работы. В его руке был бокал с коньяком.
Он невнятно пробормотал извинения, утонув в ее красоте, на этот раз дерзкой как у Ромашки. Сильные ноги в босоножках на каблуке, волнующаяся под бирюзой грудь и черные глаза, словно голые без очков, очаровали его. Зудин разглядывал ее, улыбаясь. Не дожидаясь приглашения, Ольга прошла в спальню, покачивая бедрами, и села на неубранную постель, играя раскрепощенную девицу, которая сама пришла к мужчине.
– Где очки? – поинтересовался он, поводя бокалом с коньяком.
– Я надела линзы, – ответила она недовольным тоном и спросила, – Что ты пьешь, коньяк? Налей и мне.
Зудин вышел на кухню и вернулся с коньяком. Когда он вошел, она сидела, положив ногу на ногу, до самых трусов демонстрируя загорелые бедра. Они сделали по глотку. Ольга поднялась и, преодолевая сковывавший ее и потому такой очаровательный стыд, взяла у него бокал и поставила на столик, и свой тоже. Она поцеловала Зудина, обняла и потянула на постель. Они упали и утонули лицами в ее шелковистых каштановых волосах.
Зудин хотел жгуче, как до их первого раза, но боялся ее неумелости, которая отталкивала его как стена. Он развалился на постели в распахнутой рубашке, маня расслабленной мускулатурой. Задрав платье, она села на постели на пятки и развела колени. Зудин уставился на ее роскошные бедра, на полоску белья, которое она демонстрировала. Ольга была напряжена, он видел, с какими усилиями дается ей роль.
Он расстегнул молнию. Подняв глаза, она встретила его взгляд. Она еще не научилась видеть в мужчинах очевидное. Зудин уронил голову на подушку и умоляюще сдвинул брови. Она легла рядом, потрогала его через брюки, погладила его живот, грудь, и все смотрела ему в глаза, как в синюю даль. Ее теплые руки были полны нежности, Зудину было очень приятно. Они поцеловались, он закрыл глаза.
– Ты очень устал, бедненький, – прошептала Ольга. – Я хочу, чтобы ты отдохнул и набрался сил. Тебе надо хорошенько выспаться. Отдыхай, а я пока что-нибудь приготовлю.
Это была не та забота, которую он ждал. Зудин хотел, чтобы Ольга превратилась в бесстыжую суку, а не мамочку. Разозлившись, он опрокинул ее на спину и, не снимая с нее трусов, а только оттянув, трахнул ее как куклу, кончил на платье и отвалился, сделав вид, будто уснул. Ольга снова не успела ничего понять, а только смотрела, не мигая в его сосредоточенные глаза, пока он удовлетворял себя с ней.
Проснувшись утром, он увидел ее детское личико. Ольга сопела как ребенок, положив руки под голову. Она спала в платье, в котором пришла, голые коленки были плотно сжаты. Она укрыла Зудина, а сама постеснялась залезть к нему под одеяло и озябла.
Неудовлетворенность вернулась, как голодная собака, которой нужна кость. Зудин начал лапать ее сонное тело. Она сжалась и хрипло выдохнула, едва открыв глаза:
– Что ты делаешь?..
Он запустил руки ей в трусы, и все повторилось по вчерашнему сценарию. Зудин видел, что она любит, но не принимал любви, когда она – терпение и жертва. Он понимал, что для настоящей страсти Ольгу надо воспитать, а для этого нужно время и желание с его стороны.
Когда они сели в машину, Зудин взглянул на ее потерянное лицо, в котором неизвестно чего было больше, радости или сожаления.
– Оль, почему ты такая невеселая? – он улыбнулся, как будто все было хорошо.
– Ты выглядишь таким же вымотанным, как вчера, как будто не спал, – в глазах Ольги было истинное участие. – Все из-за работы, из-за твоей проклятой работы…
Зудин подумал, что, может, не стоит с ней расставаться. Второго такого ангела ему не встретить. Он же может на ней жениться и жить прежней жизнью, а ее потихоньку посвящать в секреты разврата. Он смотрел на ее лицо, на линию груди, на голые коленки, и думал, как здорово иметь от нее детей; нисколько не хуже чем от Ромашки. Так и жить: учить ее похоти, ходить по бабам, и растить детей. А когда Ольга превратится в такую, как Ромашка, другие бабы станут не нужны.
Как отвратительно, как глупо иметь подобные иллюзии, тем более для такого умного человека, – подумал Зудин.
