Текст книги "Мгла (СИ)"
Автор книги: Александр Вольф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Глава XII
12
Зудин проснулся от того, что в ванной шумела вода. Ромашка уже проснулась. Он открыл глаза. Спальня была наполнена интимным полумраком, шторы опущены. Ромашка вернулась в спальню и включила телевизор. Было приятно смотреть на ее утреннюю красоту, укутанную в махровый халат. Она села на край кровати и стала собирать волосы к затылку, двигая круглыми локтями, собрала и заколола в хвост. Края халата оттопыривались, оголяя ее свежее блестящее тело.
Ему захотелось. Она нагнулась, разглядывая свои ноги. Он схватил ее и повалил на себя.
– Пусти!
– Я хочу тебя…
Она поправила халат и посмотрела на него. Он взял ее руку, которая показалась ему безвольной.
– Я боюсь, – сказала она.
– Чего?
– Что ты изменился ко мне.
– С чего ты взяла?
– Из-за нее.
– В смысле?
– Мы же…
– Стой, – он откинул с себя одеяло, сел и, положив локти на колени, сцепил пальцы. – Она что-то для тебя значит?
– Ничего. Абсолютно. Это было просто…
Он закрыл ей ладонью рот.
– Просто эксперимент. Она игрушка. Как вибратор.
– Да, – она легла ему на плечо, обняла.
– Есть только ты и я. А остальное, это как приспособление. Без чувств. Понимаешь? Если у нас есть какая-нибудь фантазия, почему бы это не попробовать? Я хочу, чтобы ты была счастлива.
– Да, – прошептала она, прижимаясь к нему.
У Зудина было много женщин, но ни одна не давала ему таких эмоций. С Ромашкой он будто проваливался во времени. Начинали с нежности. Прикосновения и поцелуи. Они не думали, что они два совершенных творения, а просто знали, что красивы и верили в красоту того, что делали. Ее прекрасные глаза затуманивались, веки опускались, а его – распространяли свой холодный свет по ее лицу, по всему телу. Их поцелуй был таким, словно они пили друг из друга, припав устами к устам, утоляли жажду, лобзая горлышко сосуда. Ее прекрасное лицо розовело, она снимала трусы, задирала платье и раздвигала свои роскошные бедра, словно разводной мост. Каким же совершенным было у нее тело.
Она ложилась на белую простыню как рельефный мазок на загрунтованный холст, и простыня впитывала влагу, сочащуюся из пор. Он блуждал по ней руками, мучил прикосновениями, перебирая ее чуткие струны. Ее матово-розовые соски собирались в бутон, кровь бурлила под кожей и неслась к стремнине. Зудин так ее распалял, что она совершенно не контролировала себя, двигала своими объемными бедрами, как будто у нее там все чесалось, и ворочалась, подчиняясь инстинкту, который руководил ее телом и ставил ее в позу, наиболее удобную, чтобы принять самца. Она раскрывалась, сочась тяжелой влагой, и они соединялись и дергались в конвульсиях, превратившись в два простейших спаривающихся организма.
Он вторгался в нее, наполняя ее и растягивая, и яростными толчками пытался отвоевать в ней еще больше места, ставил ее на грань боли и наслаждения. Она обхватывала его своими прекрасными конечностями, вонзаясь ногтями в напряженную спину. Он погружал ее в наслаждение, едва позволив вынырнуть, утягивал снова на дно, и она тонула, задыхалась и захлебывалась, чувствуя, как по ней прокатывается волна за волной.
Потом они остывали, скользкие, еще летающие где-то высоко-высоко и постепенно приземляющиеся, он быстрее, она медленнее. Когда их дыхание выравнивалось, он шептал ей в ушко, щекоча губами. Ромашка блаженно улыбалась и потягивалась, выползая из-под него.
Они лежали в дымке тающих ощущений, потом он дотрагивался до нее, и все начиналось снова. Они истязали друг друга, не думая о завтрашнем дне и вообще ни о чем, пока не обретали ощущения пустоты. Потратив последние силы, они оставались в измятой постели, уставив глаза в темный наполненный вселенским покоем потолок.
Зудин не испытывал угрызений. Ведь не он гнал ее пастись на луг с блудливой травой. Сама пошла. Он просто не остановил. Но и в стороне не остался, пошел с ней. Больше не хотелось ее выгуливать, хотелось смотреть, как она отдается разврату, красивая, здоровая, молодая удовлетворяет себя при помощи какого-нибудь дикого извращения, которое не совместимо с красотой, а идет наперекор ей, как смерть – жизни. Ведь порок – это и есть умерщвление себя, только с удовольствием, как открытие вен в горячей ванной.
Стоило Ромашке округлить губы и ему тут же хотелось дать ей в рот, засунуть член в нее по самую глотку, как во влагалище; чтобы она сосала, двигая головой и зажмуриваясь от удовольствия. А потом кончить, пуляя ей в горло жирными каплями, и видеть как они стекают на язык с ровных ослепительно белых зубов. Когда он это делал, он хватал ее за голову и финишировал короткими кроличьими движениями, согнувшись пополам, добирая последние самые вкусные мгновения.
Почему это медленное самоубивание так возбуждает? Почему вместо любви к этой Красоте, выкроенной по идеальным лекалам, которая нуждается лишь в последней эмоциональной точке, хочется страсти – долгого изнурения, которое лишь манит удовольствием, а на самом деле только дает короткие передышки и изнуряет, изнуряет, изнуряет… Свежего мяса нам мало, нужна приправа.
Он сравнивал ее с Ольгой. Они стоили друг друга, но между ними была огромная разница. Одну он окрасил в белое, другую в красное. Он взял уже свое от Ромашки и должен был оставить ее. Оставить… Выбросить, как пустую бутылку, из которой пил не один он, но никто не напился, а только узнал жажду. Но выбросить было жалко. Хотелось спрятать ее и хранить, красивую недопитую бутыль, и держать под рукой, чтобы доставать и любоваться, вертеть в руках, нюхать и по глотку отпивать.
Ромашка открыла глаза и села. Утро казалось волшебным. Чистый как хрусталь свет лился в окно. С улицы доносились звуки проснувшегося города. Она сбросила одеяло, опустила ноги на пол и потянулась. Он пошевелился, почмокал во сне губами. Она оглядела его длинное мускулистое тело, круглые, покрытые пушком ягодицы, и накрыла, как укрывала ее мать, с головой, оставив одно лицо. И засмеялась, таким смешным он казался.
Ее съемная квартира со старой безвкусной обстановкой и в конец разбитым диваном, была для нее как эдем. Весь мир, который смотрел на нее в окно, казался рожденным только что, вместе с весенним утром, появившимся на свет для нее с Зудиным. Она посмотрела на скомканное кулем одеяло и поняла, как это хорошо – любить, как хорошо быть женщиной, самой счастливой женщиной на свете.
Она чистила зубы и смотрела на себя в зеркало. Даже такая, еще неумытая, непричесанная, немного опухшая со сна, она была безумно хороша. Круглые груди с пухлыми сосками были свежими как у девушки-подростка. Талия и плоский живот были безупречны. Ей пришла мысль, что неплохо бы им с Романом пофоткаться. Нет, лучше видео. Тогда надо пригласить профессионала. А почему нет? Если есть что показать? Снимают же видео подружки. А ей, как говорится, сам Бог велел.
Она оделась, расчесала и заплела в косу волосы. Коса была не длинной, но толстой. Ромашка отправилась на кухню, чтобы приготовить завтрак. Но первым делом она должна была выпить кофе. Она включила чайник, надела резиновые перчатки и принялась мыть оставленную с вечера посуду. Когда чайник закипел, она сделала кофе и выпила его, глядя в окно и шлепая тапочком в такт с доносившейся с улицы музыкой.
Она стояла у стола и резала помидоры для салата. Вдруг ее грудь оказалась в мягких тисках. Она испугалась, но только на миг. Это были привычные тиски его рук. Он обнял ее собой как ладонью, прижался к ее щеке небритой щекой. Она выронила нож, съежилась от удовольствия. Он целовал ее лицо, ухо, шею, и мял ее податливое тело, пробираясь по нему длинными пальцами.
Она почувствовала, как тяжелеет ее низ и слабеют колени. Его рука взяла ее между ног, и сжала, как будто хотела нащупать пульс. Кровь прихлынула вниз живота. Зудин старательно мял ее раздвоенный плод. Она оперлась на стол, выставив крутой зад с пятном свежей влаги на трусах. Он стянул их, и, едва коснулись друг друга их оголенные провода, как она провалилась в волшебную коловерть, и полетела по разрастающимся кругам, сотканным из самых душистых цветов, в брызгах звенящей родниковой воды, умчалась в бездну.
Он гасил ее пылающий факел, но, когда она обессилела, угли еще алели. Он смел со стола порезанные овощи, и положил ее на спину, задрал ноги – две прекрасные мачты, – опустился перед ней и стал целовать. Ромашка думала, что ее нет, что она – это тело, созданное для наслаждения. Тело живет своей жизнью, само руководит собой, сводит и разводит ноги, сжимается и разжимается, бесстыже и естественно…
Глава XII (окончание)
Ромашка и раньше иногда смотрела Дом-2, а теперь стала смотреть постоянно, особенно когда оставалась одна. Ей ужасно хотелось, чтоб на Доме все были счастливы, чтобы парни и девушки, пришедшие на Дом, нашли там свою любовь. И переживала, когда у кого-то не получалось, когда они ссорились. Теперь, когда у нее был Роман, она поняла, что сделать друг друга счастливым совсем нетрудно. Надо просто любить.
– Ты не сосала никогда? – спросила Гозиас Кальметову. – Зачем ты живешь?
Кальметова растерялась, стала оправдываться, но даже не пыталась возражать. Кристина Дерябина хохотала.
Ромашка вдруг все поняла. Слова Гозиас резали слух, но только потому, что прозвучали в эфире. Также выглядел бы и секс в эфире. Но в жизни – это самое прекрасное, что связывает людей. Это любовь. Гозиас сказала предельно откровенно, грубо. Но в ее словах было признание. Да! Да! Тысячу раз да! Люди живут для того, чтобы любить, ведь только любовью можно сделать человека счастливым. Она поцеловала бы сейчас Гозиас за то, что она так просто открыла ей вселенскую истину. Она расцеловала бы всех девчонок на Доме, потому что ей ужасно хотелось, чтобы все были счастливы как она.
Зудин лежал, по-богатырски раскинувшись на постели и смотрел, как Ромашка расчесывает волосы. Она сидела на краю кровати и водила рукой по золотисто-пшеничному потоку волос, выставив круглый локоть. Большая и совершенная, будто выбитая из мрамора рукой Микеланджело. Она почувствовала его взгляд, и обернулась, не прерывая работы.
– Знаешь, с тобой я чувствую себя счастливой и свободной, – тихо сказала она.
– Я рад.
– Я переживала из-за той поездки в клуб. Но теперь вижу, что напрасно, – она улыбнулась. – Яну было бы не правильно считать моей фантазией, это был экспромт. Все получилось неожиданно, поначалу я даже избегала ее, если помнишь. Сама я никогда о таком не мечтала.
– Но потом тебе понравилось.
Она улыбнулась и покраснела.
– Я просто приобрела опыт. Ты был прав, это, действительно, как попробовать новую позу.
– Ну и как новая поза?
Она медленно кивнула.
– Здорово?
Она ответила глазами и покраснела еще гуще.
– Но я не собираюсь иметь такие встречи на постоянной основе. Она доставила мне удовольствие, но больше я не хочу ее видеть. Я допускаю что-то подобное в будущем, но только эпизодически. И если ты будешь не против.
Она говорила так, словно речь шла о том, как провести выходные. Он улыбался.
– Мне не нужна женщина, мне нужен мужчина. Такой как ты. Я поняла это с тобой.
Ее лицо изменилось. Неожиданно для себя Ромашка пробудила в себе желание. Она встала на четвереньки и, глядя ему в глаза, подобралась к нему, легла, положив голову на его живот, и потрогала его двумя пальчиками, помяла, погоняла кожу, побуждая его к активности, словно потрясла спящего за плечо, и тот разлепил глаз и приподнялся. Она накрыла его рукой и поставила на нее подбородок.
– Ты разбудил мою женственность, – она загадочно посмотрела ему в глаза. – Мне с тобой очень хорошо. Волшебно. Но у меня есть одна маленькая фантазия.
Он поднял бровь.
– Иногда мне хочется, чтобы ты раздвоился…
– Извини, но я не в силах воплотить в жизнь эту фантазию, – улыбнулся Зудин.
– Я хочу попробовать с двумя мужчинами, – произнесла она в лоб, словно выхватила пистолет; она сказала это тем же тоном, что и все предыдущее, и этим обезоружила его.
Она почувствовала ладонью, которая лежала на нем: яд подействовал. Это было ответом с его стороны. Он улыбнулся в первый раз для нее капельку смущенно. Она покраснела.
– Тебя это возбудило, – сказала она.
– Да, – прошептал он.
– Это так классно, – сказала она изменившимся голосом.
Ромашка так возбудилась, что тронь ее, и она бы взорвалась. Она убрала из-под щеки ладонь, повернулась лицом вниз и открыла рот.
Зудин был не в состоянии заниматься делами, не хотел и не мог думать о фирме, вообще ни о чем кроме женщин. На работе жаловался, что болит голова. Но сотрудники видели, в каком месте засела его болезнь. Это раздражало, было стыдно. Но только перед ними, не перед собой. Похоть поставила ногу ему на грудь, он поднял белый флаг.
Глава XIII
13
– Сань, зачем колоть, когда их целая поленница? – спросил Зудин
– У меня на природе всегда столько дури, что не знаю, куда ее направить! – Сашка выдохнул, и березовое полено разлетелось на две половины. Он выпрямился, перекинул колун из руки в руку. – Вообще, полезно размяться на свежем воздухе. Сам попробуй.
– Я лучше на тебя полюбуюсь.
Зудин сидел на крыльце островерхого бревенчатого дома, напоминающего терем. Здоровый парень в рубахе с закатанными рукавами колол дрова. В его широком русском лице и во всей фигуре было что-то поистине богатырское. Каждый раз, когда Сашка опускал колун, волосы падали на лицо и закрывали глаза. Прическа Сашки очень шла ему, прямые русые волосы чуть-чуть не доходили до плеч.
Ветер зашумел в вековых липах перед домом, затрепетал в молодой листве, словно воробьиная стая. Ромашка бродила по саду, засунув руки в карманы короткой белой куртки. На ней были спортивные брюки и кроссовки, волосы были заплетены в косу. Она постояла возле большой приземистой бани, выполненной в таком же полусказочном стиле, что и дом, и пошла к мужчинам.
Зудин встал и потянулся. Он был в спортивной куртке и голубых джинсах.
– Как тебе здесь? – спросил он.
– Чудесно! Такая милая деревня… Я немного прошлась, в воздухе столько свежести, дышится совсем по-другому. – Она вздохнула. – У нас тоже был дом в деревне в Ивановской области, только не такой как этот, а обыкновенный, там жила бабушка. Огород, коза, куры. Я очень любила ездить к ней на лето. Там так красиво. Сирень под окнами. Скоро будет цвести, какой аромат… А когда бабушка умерла, дом продали. Я очень скучаю по нему. – Она повернулась, посмотрела в сизую даль за яблонями. – Спасибо, что вытащил меня сюда.
Зудин обнял ее. Она прижалась к нему бедрами и подставила губы для поцелуя. Березовый чурбан крякнул под сашкиным колуном. Они повернулись.
– Ему бы косоворотку и штаны в полоску – вылитый былинный богатырь, – улыбнулась она.
Сашка как-то странно заморгал, толи от ее сияющей красоты, толи от тепла, которым она так неожиданно поделилась. Он стоял с тяжелым колуном в руке, расправив плечи, и смотрел на нее, спрятав за упавшими на глаза волосами благодарный взгляд.
– Когда я тебя увидел, я сразу понял, что делать тебе комплимент – глупо. Понятно, что ты их слышала больше, чем любая другая. Ромка говорил, что ты красивая, но, чтобы настолько… – Сашка развел руками.
Он сказал это с душой, ее щеки порозовели.
– Спасибо.
– Не думал, Сань, что ты расквасишься, – засмеялся Зудин.
– Это самый изысканный комплимент, – сказала Ромашка.
– Побольше выдержки, старина, – продолжал Зудин.
– Рома, хватит!
Она ушла в дом и через минуту появилась на крыльце в телогрейке, подворачивая рукава.
– Тебе идет, – улыбнулся Зудин.
– Идет телогрейка?
– Мы все здесь ходили в телагах, и девчонки, и парни.
– Ты очень русская, – сказал Сашка, с трудом отведя от нее взгляд, и стал собирать поленья.
Ромашка прошлась, покачивая бедрами, взяла упавшую на грудь косу и откинула назад. Мягкие трикотажные брюки липли как родные к широким бедрам. Сашка скользнул по ней взглядом. Улыбка тронула ее губы. Она взглянула на Зудина, словно спросила разрешение, и снова на Сашку.
– По-моему, он втюрился в тебя, как мальчишка, – сказал Зудин.
Ромашка засмеялась, от души, сверкнув крепкими ровными зубами, и снова пошла гулять по саду. Ей было хорошо, дыхание весны, много воздуха, ненавязчивое внимание двух мужчин… Сашка, с которым Ромашка познакомилась два часа назад, был впечатлен. Зудин постепенно распалялся желанием. Она была веселой и бодрой, держалась так, словно один из них был ее брат. Казалось, они с Сашкой давно знакомы.
Когда баня была готова, Сашка объявил, что пора раздеваться, и ушел в дом. Зудин и Ромашка взяли сумки и направились в предбанник. Зудин быстро разоблачился и сел на лавку, выставив угловатые в коленях и локтях конечности.
– Так и будешь сидеть? – спросила она.
– А что? – он почесал в бритом паху.
Ромашка разделась до трусов и обернула поверх груди простыню, свернула косу и заколола на затылке. Зудин с удовольствием поглядел на ее круглые локти и впадины подмышками.
Пришел Сашка. Он как будто нарочно дал им время раздеться. Он быстро сбросил рубаху и спортивные штаны, оставшись в длинных узких трусах. Сашка был пониже Зудина, но шире в плечах и массивнее, от шеи до голеней в выпуклых и рельефных мышцах. На груди и спине у него были татуировки.
– Саш, тебе только палицы не хватает, – улыбнулась Ромашка.
Зудин заметил, что она довольно внимательно разглядела его.
– Саш, что означают твои татуировки? – спросила она.
– На груди коловрат – символ древних славян, а на спине бог Перун.
– Сашка язычник, – сказал Зудин.
– Да? – удивилась она.
– Это мои боги. – Он повернулся к ним лицом и расправил грудь.
– Поэтому у тебя и дом и баня в таком стиле?
– Да, – Сашка улыбнулся широким лицом. – Ну, всем легкого пара!
В парилке Зудин и Ромашка сразу сели. Она сняла с себя простыню, свернула и положила под попу. Сашка плотоядно посмотрел на ее грудь.
– Ой, а чем это так волшебно пахнет? – спросила она.
– Эвкалиптом.
Ее ровная кожа покрылась мурашками, соски встали, словно он дотронулся до них холодными пальцами. Сашка схватился за ковшик, будто в нем было спасение, плеснул на камни.
– Для первого раза недолго, – сказал он.
Когда они вернулись в предбанник, он налил всем пива. Ромашка снова завернулась в простыню, ее лицо порозовело. Сашка отпил несколько глотков и вышел покурить.
– Как тебе Сашка? – спросил Зудин.
– Классный.
– Я хотел, чтобы он был в твоем вкусе.
– Ты угадал. Мне нравятся такие, как ты или он. Не люблю дохлых. А чем он занимается?
– Стриптизер.
– Прикольно, – улыбнулась она.
– И трахает баб за деньги.
– Типа проститутки? Это ужасно! Трахать за деньги какое-нибудь страшилище или старуху, это недостойно мужчины.
– Его клиенты исключительно красивые женщины. И, разумеется, состоятельные.
– Это на их деньги он отгрохал такую избу? – усмехнулась Ромашка. – Красивым не надо платить, чтоб их трахали. Им самим платят за это.
– Просто мало кто умеет это как он.
– А ты откуда знаешь?
– Мы друзья.
– Наверное, вы с ним на этом тапчане оттрахали целую кучу баб, – в ее голосе проскользнула обида.
– Я не оказывал ему помощь на этом поприще, – Зудин отвечал на колкие вопросы не задумываясь, твердо и четко, его глаза стали холодными.
– Честно? – ее обида прошла, холод голубых глаз снова безумно притягивал.
– Я не сплю с женщинами за деньги. Деньги у меня есть и так, а для отношений мне нужны чувства.
– Знаешь, мне неловко. Как будто я тоже должна заплатить.
– Прекрати. Сегодня не тот случай. Ты же видишь, как он на тебя смотрит, ты вскружила ему голову, – он взял ее за плечи и повернул к себе. – Я уверен, что у него не было такой девушки как ты.
Зудин лежал на животе, вытянувшись на полке во весь рост, и тяжело дышал. Ромашка сидела на нижней полке. Сашка двумя вениками плавными движениями гонял по парной воздух. Горячие, но не тяжелые волны накатывали на их тела. Ромашка откинулась к стенке и закрыла глаза. Было и тяжко и хорошо. Сашка шаманил над Зудиным, двигая вениками от затылка до пят.
– Хорошо… Ох, хорошо, – бормотал Зудин.
Она вышла из парной и сразу на улицу и захлебнулась свежестью. Тело наполнилось легкостью и томлением. Она поправила на груди простыню и посмотрела вокруг. Птицы щебетали со всех сторон, а человеческих голосов было не слышно. Дома казались пустыми, только откуда-то тянуло дымком. Прохладный весенний вечер таял над землей, как туман. Пряная земля дышала. Ромашка улыбнулась.
За дверью послышались голоса мужчин. Красный, с прилипшими листьями, Зудин вышел на улицу. Его мускулистая распаренная спина блестела. Он прошлепал мимо босыми ногами, поднял ведро с водой и вылил на себя.
– Брр! – посмотрел на нее ошалелыми глазами и засмеялся.
– Я тоже обольюсь! – крикнула она, – только после парилки!
Она прошмыгнула в парилку. В предбаннике Сашка наливал пиво. Когда Зудин, блаженный от удовольствия, плюхнулся за стол, Сашка спросил:
– Почему ты не женишься на ней?
Зудин взглянул на него и тут же спрятал глаза.
– Узнаешь, почему.
Было жарко, но ей было хорошо, она чувствовала, что можно поддать еще. Вязкие, цепляющиеся за кожу капли скатывались по телу. Ромашка дотронулась языком до плеча и ощутила немного солоноватый вкус. Она чувствовала себя очень здоровой, полной сил.
– Поддай-ка, – сказал Зудин. – Теперь ее очередь.
Сашка глянул на Ромашку.
– Давай, – кивнула она.
– Ай, молодца! – Сашка плеснул на камни.
Она сняла простыню, постелила на верхней полке и широкими размашистыми движениями взошла наверх. В горячем тумане проплыли тени по липовым доскам. Сашка успел насладиться видом ее сильных раскрасневшихся бедер. Она блеснула влажными боками и легла лицом вниз, вытянув руки вдоль тела. Крутые ягодицы расслабились.
– Снимай трусы-то, – сказал Зудин.
– Да, лучше снять, – согласился Сашка.
Он застыл в ожидании с вениками в руках. Зудин тоже смотрел на нее. Она оттолкнулась руками от полки, села и, качнувшись влево-вправо, сняла трусы. Она сделала это, не поднимая глаз, как будто была в парилке одна, без смущения. И все же в ее мнимом и молчаливом одиночестве, в ее движениях, в опущенном лице, в сдвинутых коленях можно было заметить стыдливость.
Ромашка легла. Сашка отчаянно посмотрел на ее крутые ягодицы и взмахнул вениками. Пошел жар. Она спрятала голову и руки под войлочной шляпой. Ее блестящее тело поплыло в пару. Сашка тряс вениками, и вместе с вениками трясся сам. Пошли ядреные шлепки.
– Так ее, так, – улыбался Зудин.
Когда Сашка опустил веники, Ромашка перевернулась, неуклюже, как сонная или беременная, и закрыла глаза. Сашка посмотрел на ее набухшее тело, на розовые соски, на широкую полоску волос на лобке. Все в ней было совершенным, от лица до этой поперечной светло-русой полосы. Он не знал, как к ней подступиться.
Сашка хлестал ее и сам задыхался от жара. Она упорно терпела, поджимая обожженные горячим воздухом губы. Но когда перед глазами у нее поплыли круги и зрачки ушли под веки, он остановился. Ромашка пошевелилась, он бросил веники и помог ей подняться. Даже оказавшись на улице, она не сразу пришла в себя. Зудин обдал ее из ведра колодезной водой.
– Б…!
Она вскинула на него глаза, словно хотела ударить. С ресниц падали капли, от тела шел пар. Ромашка стояла в весеннем саду, как бы недоумевая, горячая и скользкая, словно рожденная из прибоя. Зудин захохотал, взял ее за плечи и увел в предбанник. Он обернул ее простыней, усадил за стол. Она сидела, закрыв глаза. Он поднес к ее губам кружку пива, но она отвернулась.
– Потом.
Зудин ушел в парилку. Ромашка услышала шипенье воды на камнях, шлепки вениками и затем кряхтенье. Зудин парил Сашку. Мысли были как полежавшее в воде мыло, от этого на все было наплевать. Ромашка открыла глаза, сделала усилие, чтобы поднять руку, и выпила махом полкружки. Блаженство, как от прикосновения мужчины, наполнило ее всю до краев.
Сашка выскочил на улицу, послышался плеск воды и ядреное «Ухх!». По ногам пополз холод.
– Пойдем, я тебе массажик сделаю, – сказал Зудин.
– Потом. Мне так хорошо. Всю жизнь бы так сидела.
– Пойдем, еще лучше будет.
– Лучше некуда.
Все же он увел ее. Ромашка сидела, закрыв глаза, а он тер ее мочалкой со всех сторон, сразу всю. Она с покорностью принимала его омовение. Он окатил ее водой и стал гладить голыми руками, по спине, по бокам, по ногам, между ног. Она двинулась вперед и развела ноги, чтобы ему было удобней.
Зудин расправил на полке простыню и положил Ромашку на спину. Она снова закрыла глаза. Он выдавил на ладони крем и стал намазывать ее тело. У нее приятно защекотало в носу от запаха крема. Большие властные руки заскользили по ней, Ромашке захотелось. Ей сделалось необыкновенно хорошо, голова отключилась, остались только тело и кайф. Зудин мял ее, щипал, оттягивал кожу, двигал холмы ее ягодиц, сдавливал и проминал каждую мышцу.
– Перевернись.
Ромашка перевернулась, и он продолжил работу над ее мышцами, взял ее руку и стал проминать каждый мускул под кожей, каждое сухожилие, каждый сустав. До ломоты проработал ладонь и пальцы. Потом то же самое с другой рукой.
Он взял ее всей пятерней между ног. Ромашка почувствовала его пальцы, желание поднялось, как тепло от уголька, на который подули. Она открыла глаза, посмотрела на него, нависшего над ней как утес, потрогала его член, и желание сделалось сильным. Она села, разомлевшая, подняла на него глаза и убрала с лица прилипшие волосы. Ромашка смотрела так, словно стояла перед Зудиным на коленях, потрогала его снова, взяла в кулак и потянула, ощутила, как он растет, и улыбнулась.
– Дай крем.
Она намазала его, а когда он встал, стала мазать и все остальное, тиская и перебирая пальцами его корнеплодную гроздь, набухшую и унавоженную ее заботливой рукой. Ромашка любила наблюдать, как у него встает.
Зудинн сел, она закинула на него ногу, направила рукой и погрузила на него свое отяжелевшее разгоряченное тело.
Когда они вернулись в предбанник, на столе уже дымился шашлык, сверкали красные и зеленые дольки нарезанных овощей. Ромашка медленно, словно розовое облако, проплыла мимо стола и начала одеваться. Сашка жевал и, не мигая, смотрел на нее.
– У тебя листик к ноге прилип, – сказал Зудин.
– Где? – она картинно повернулась и посмотрела на себя через плечо.
– Под попой.
Она взяла себя за одну ляжку, потом за другую.
– Чего ты мелешь!
– Я – для Сани. Твои ноги сводят его с ума.
– Саш, ты чего? – улыбнулась она.
Сашка кивнул и заулыбался еще шире.
– Они же толстые, – Ромашка надела трусы и повернулась перед ним, показывая себя со всех сторон.
– Они идеальны, – сказал Сашка. – Ни у одной девчонки я не видел таких.
– Нет, у меня слишком широкие бедра, и жопа здоровенная. Мне надо похудеть.
– Ты лучше всех, – Сашка помолчал и неожиданно закончил. – У тебя должно быть много детей.
Зудин засмеялся.
– Я серьезно, – продолжал Сашка. – В тебе такая порода, что ты просто обязана ее продолжить.
– Да, порода у меня есть. Мой прадедушка был купец. Аким Иванович Баринов, – сказала она.
– Ты тоже Баринова? Купчиха! – сказал Зудин и все трое засмеялись.
Она так и села за стол с голыми ногами, в трусах, свитере и носках. Уже за столом расчесала волосы и собрала в хвост. Зудин оделся и сел с другой стороны, чтобы она была между ним и Сашкой.
– Дай руку, – попросил Сашка.
Ромашка протянула ему руку, голую до локтя. Он взял ее в свою ручищу как в чашу, как будто собирался гадать, и провел по ней пальцами, перевернул и поводил по тыльной стороне ладони, по пальцам с крепкими, покрытыми красным лаком ногтями.
– У тебя будут прекрасные сыновья. У тебя не бледная ручка с синими жилками и тонкими пальчиками, а красивая по-женски сильная рука, от нее веет теплом и здоровьем. У женщин с такими руками рождаются рослые и здоровые сыновья, – сказал Сашка.
Он поднял рюмку, Зудин и Ромашка тоже взялись за рюмки.
– За богатырей и их матерей! – Зудин выпил, запрокинув голову.
– За тебя, Ромашка! – Сашка вылил в рот содержимое рюмки, не сводя с нее глаз.
– Спасибо, ребята! – она тоже выпила и зажала рот тыльной стороной ладони, на глаза выступили слезы.
– Занюхай! Занюхай! – Сашка и Зудин совали ей в нос черный хлеб и шашлык.
Ей стало горячо в груди, тепло пошло по всему телу, она съела кусок шашлыка и засмеялась. Ей было очень хорошо.
