Текст книги "Мгла (СИ)"
Автор книги: Александр Вольф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)
Глава V
5
Он сел в машину. На душе у него все пело. Не было ни прикосновений, ни поцелуев, но это не вызывало ни капли досады или сожаления. Это даже нравилось ему, потому что обещало быть потом, и в десять раз лучше. Ему нравилось это новое желание, оно было чистым, как утренний бриз, свободным от нетерпеливой чесотки между ног. Он знал, что выпьет ее медленно, по глотку. А может, и впрямь жениться на ней?
На Зеленом проспекте перед метро Новогиреево была пробка. Слева, словно корабль в доке тянулась черная громада строящегося торгового центра, в котором монтажники Зудина делали вентиляцию. На обочине, как белые угловатые тюлени на берегу, жались друг к другу маршрутки.
Он увидел женщину в темном приталенном пальто с широкими отворотами, она показалась ему знакомой. У ее ног лежали коробки и пакеты.
Он видел ее раньше. Она была немолода, но притягивала внимание. На вид ей было около пятидесяти, это была еще красивая, немного располневшая женщина. Каждый раз, когда он встречал ее, она была в длинной, темной, закрытой до запястий и щиколоток одежде. Закрытая и облегающая, она в то же время выпячивала ее породистую фактуру. При любом движении, женственном и непринужденном, оно как дрожжевое тесто ползло наружу в распоротый шов. В ее красивом, смягченном увяданием лице была загадка, точнее даже противоречие.
Каждый раз, когда он ее видел, подойти ему мешало выражение неотложной заботы, которое присутствовало в ее лице. Ему очень хотелось сблизиться с ней, такой земной и плодородной, собрать ее перезрелый урожай, оставленный кем-то, как полоса тяжелой пшеницы, несжатая в свое время.
Он прижался к бровке и включил аварийку.
– Добрый вечер! – сказал он, выйдя из машины. – Мы незнакомы, но я видел вас. Неоднократно…
Она направила на него прищуренный взгляд. Он стал перед ней, демонстрируя своим видом открытость и добрые намерения.
– Вы ждете машину?
– Своего водителя. Только он долго едет. И телефон не отвечает. – Ее голос был низким с хрипотцой. Она глянула на длинную череду автомобилей и снова посмотрела на него. – Не знаете, пробка далеко начинается?
– Начинается-то недалеко, да почти не двигается.
Он обернулся, посмотрел, как недовольные водители огибают его Рейндж Ровер, потом снова – на нее, их глаза встретились.
– Может, я помогу вам?
– Что поможете, отвезти?
– Да.
– Серьезно? – удивилась она.
– Вам куда ехать?
– На Щелковскую.
– А мне на Подбелку! – сходу придумал он.
– Думаю, не стоит. Мой водитель уже, наверное, близко.
– А может, далеко, он же не отвечает.
– Спасибо, но все-таки не стоит.
– Я доставлю вас не хуже вашего водителя, – сказал он и наклонился, чтобы взять коробку.
– Нет, нет, не нужно!.. Я вас не знаю…
Ее сопротивление было неискренним. Он поставил коробки и пакеты в багажник Рейндж Ровера.
– Все-таки как-то…. – она была немного растеряна.
– Ну что вы. Пустяки. Отправьте своему водителю смску, чтобы ехал домой… – и открыл перед ней дверь. – Прошу вас.
Она протиснулась в салон, обдав его ароматом дорогих духов. Он едва не взял ее за локоть. Ее недлинные с проседью волосы были схвачены на затылке широкой заколкой. Она опустилась на сиденье, и, придерживая полы пальто, перенесла в салон ногу в изящном черном сапоге, потом другую. Этим движением она растянула подол трикотажного платья или юбки, надетой под пальто. Зудину это показалось очень соблазнительным. Он закрыл дверь и сел в машину.
Она стянула с руки перчатку, привычным движением поправила на шее платок, достала из сумки зеркальце и посмотрелась в него. У нее были умные темные глаза, большой рот с подвижными уголками, чувственные губы, слегка тронутые розовой помадой. Она убрала зеркальце, закрыла на сумке «молнию», сняла другую перчатку и положила руки на сумку. Потом, вспомнив, ощупью нашла ремень безопасности.
– Я помогу.
Он повернулся, чтобы взять ремень. Рука у нее была горячая. Ему показалось, что она не убрала, а отдернула ее. Ее лицо было совсем близко. Она прижалась к подголовнику и, казалось, перестала дышать. Глаза, окруженные сетью морщинок, заметались, словно пойманные в силки, ушли в сторону, спрятались под дрожащими веками. Ремень лег на ее грудь, как косая ложбина меж холмов. Замок щелкнул, Зудин откинулся в кресле. Вздох поднял ее грудь, словно она не дышала, пока он был рядом с ее лицом. Колени двинулись под пальто.
Он почувствовал, как по венам пошла бродить кровь. Он посмотрел в зеркало и мягко тронулся. Напряженность растворилась в музыке, огнях, белых лентах дороги. Как она кончает? – подумал он, глянув на нее. – Как другие в ее возрасте, зажмуривается и орет, как будто ее режут тупым ножом?
– Вы здесь работаете или живете? – спросил он.
– Работаю. Вон в том здании.
– А что там?..
– Салон красоты. Я там хозяйка. А вы?
– Возле метро строится торговый центр. У меня там подряд.
– У вас своя фирма?
– Да.
– Строительная?
– Климатическая.
– Это как?
– Вентиляционное оборудование.
– И вы – хозяин?
– Да, – улыбнулся он.
Они свернули на Свободный проспект в сторону шоссе Энтузиастов. Пошел дождь, мелкими каплями просеиваясь на стекло. Зудин включил дворники.
– Я вас видел раньше.
– Где?
– Здесь, в Новогиреево. Причем, не раз.
– Мне кажется, я тоже вас видела.
– Меня зовут Роман.
– Меня – Нина.
Ее подбородок утонул в темных складках шелкового платка. Ремень был несколько туговат, она просунула под него большой палец и оттянула под грудь.
Дорога стала свободнее.
– Можете сделать вентиляцию в квартире? – спросила она.
– Вообще-то бытовая вентиляция не наш уровень, мы работаем с большими площадями, но, конечно, я могу прислать мастера.
– Какой кондиционер самый лучший?
– Хороших достаточно много, впрочем, как и плохих.
– Сколько стоит хороший кондиционер?
– Не знаю. Повторяю, мы работаем с промышленным оборудованием.
– А какой фирмы?
– Знаете, вообще-то я слабо разбираюсь во всем этом, – усмехнулся он.
Она посмотрела на него.
– Вы же сказали, что у вас своя фирма.
– Я договариваюсь и считаю деньги. Мое дело – бизнес, а вентиляцией занимаются подчиненные. Я пришлю толкового человека, он все сделает.
Он повернулся, и глаза их встретились. Возраст делал ее взгляд мягче. Она не сразу отвела глаза. Она ослабила на шее узел платка, коротким движением расстегнула две верхние пуговицы и вздохнула.
– Я хочу кое-что вам сказать…
Тихо, словно она ждала этого начала, она то ли согласилась, то ли спросила, глядя в окно:
– Да.
– Знаете, бывает, видишь кого-нибудь часто, может даже каждый день. Потом сталкиваешься с ним нос к носу и – как будто в первый раз. А все предыдущие разы ты не замечал его, как урну возле подъезда… А другого человека стоит увидеть лишь однажды, и он остается в памяти.
Проехав шоссе Энтузиастов, они вновь оказались в пробке.
– Как-то я видел вас на площади перед Перовским универмагом. Вы куда-то быстро шли, и вдруг остановились и обернулись. Вы смотрели назад и вверх, может быть на часы, не знаю. Ваше лицо было напряженным. Напряжение было во всей вашей фигуре, скрученной как пружина. Вы мне так и запомнились: напряженное лицо, передавленная талия, схваченная складками тесного платья. Лето, жара, а вы во всем темном и застегнуты на каждую пуговицу.
– Ну и чего в этом такого запоминающегося?
– Вы были очень красивы.
– Да будет вам.
– Какое резкое несогласие. Вы считаете себя некрасивой?
– Так я, конечно, не скажу, но, чтобы разглядеть красоту в какую-то секунду, в каком-то повороте… Что-то не верится.
– А как, вы думаете, мы находим красоту в женщинах? Листаем журналы с барышнями в купальниках? В наших глазах красота в женщине вспыхивает как лампочка. А после может потухнуть, а может не потухнуть.
– Интересное мнение.
– Потом я вас видел еще несколько раз. И всегда в эти мимолетные встречи вы производили на меня такое же волнующее впечатление: красивое, озадаченное чем-то, может даже печальное лицо и длинная закрытая одежда.
– Приятно слышать. Спасибо, – сказала она сдержанно. – Вы ждали удобный момент, чтобы мне это сказать?
– Момент сам подвернулся.
Он глянул на нее украдкой. Она смотрела в окно, как будто не очень интересуясь его болтовней.
– Вам идет, как вы одеваетесь, но почему так закрыто?
– Я вдова.
– О, простите. Мне это почему-то не пришло в голову.
– Ничего. Я привыкла.
– Давно?
– Два года.
Они замолчали. Она вздохнула, и ему показалось, что она не против продолжить разговор.
– Еще раз извините, надеюсь, мои слова не обидели вас, – сказал он.
– Конечно, нет. Но… признаюсь, это немного неожиданно для меня.
Он посмотрел на нее.
– Вы красивая женщина, – сказал он тихо.
Она потеплела, склонила голову и улыбнулась, глаза спрятались в сетке морщинок. Ее улыбка показалась ему вымученной.
– Вы очень красивая женщина, – сказал он еще тише.
– Ну что вы…
Он почувствовал, что «очень» было лишним. Она вздохнула, как будто подавила стон, зашевелилась, стала поправлять платок.
– Все же странно, как вы запомнили…
– Не вижу ничего странного.
– Не знаю, как-то… – ее пальцы перебирали ремень сумки.
– Просто, я вижу в вас красоту.
Он замолчал. Она посмотрела на него и, встретившись с его глазами, тут же отвела свои, опустила лицо в платок, спрятав в складках теплую улыбку. Ее глаза увлажнились.
– Давно я не слышала таких слов, – сказала она своим низким с хрипотцой голосом.
– Почему?
– Естественно, бывают комплименты на работе, от знакомых, но это из разряда дежурных фраз. Иногда подвыпившие мужики выражают свои чувства, но это все такая вульгарщина…
– Вы такая женщина и…
– Ну, какая – такая?.. – неожиданно резко сказала она.
– Я же сказал – красивая.
– Не льстите. Морщины и седые волосы – это, по-вашему, красота?
– Красота бывает разная. У вас она зрелая.
Она вздохнула.
– В вас, как бы это сказать… образец женственности. – Он окатил ее лицо горячим взглядом. – И ваша закрытая одежда это подчеркивает.
Под увядшей кожей появился румянец. Так внезапно польщенная, растаявшая, она вцепилась взглядом в его глаза, стараясь распознать, не лгут ли они. Она долго не отводила взгляд. Выбившаяся прядь волос упала на лицо. «У тебя уже наверное пупырышки встали вокруг сосков» – подумал он. Она подняла руку и пригладила прядь к волосам, старательно перебирая беспокойными пальцами, как будто нажимала черно-белые клавиши.
– Потому что, как известно, – он улыбнулся, – одежда, если она облегающая, как болтливая подружка, выдает секреты, которые обязана охранять.
Однажды он увидел ее, когда она с кем-то разговаривала. Она была в черной блузке и черных брюках, которые были настолько тесными, что вдавились в нее узкой полоской между ног. И это не выглядело небрежным или вульгарным. Эта маленькая деталь, которую способны заметить лишь очень внимательные мужчины и женщины, делала эту пышную, немолодую, застывшую в расслабленной позе женщину, мучительно сексуальной.
Тогда он подумал, что похотливая сука натянула узкие брюки нарочно, чтобы сводить с ума мужиков. Теперь он знал, что это было естественно, ее женственности стало тесно, и она неосторожно просочилась наружу.
Они молчали. Ей было хорошо. Он знал, что его слова растопили лед, и она сейчас млеет, исходит неслышными теплыми каплями. Слова, прозвучавшие из уст молодого самца с приятным голосом, повторялись в ней, как эхо.
– Приятная музыка, можно сделать погромче? – попросила она немного охрипшим от молчания голосом.
Это была Good Evil Гранд Фанк. Он сделал громче, прибавил низов. Она расслабилась, расплылась. На ее лице появилась улыбка, и она утопила ее в платке, но глаза ее выдали. Его лесть, лизнувшая ухо мокрым языком собаки, запела в ее сознании под аккомпанемент приятной мелодии.
Мелкие капли превратились в крупные, тяжело разбивающиеся о стекло и исчезающие под черной резиной дворников. Они исчезали и тут же появлялись вновь, рождаясь из воздуха, из ничего. С музыкой к ним вошел убаюкивающий ритм, надавил на веки. Чувственность вползла в салон под бархатные переборы басов, под напряженные аккорды, свернулась на заднем сиденье, затаилась и незаметно ужалила, чудесный мед влился в кровь. Она почувствовала, что в плену.
– Вам нравится эта песня? – спросил он.
– Да.
– Чем?
– Она тревожная и в этой тревоге есть что-то завораживающее.
– Что вы чувствуете?
Она чуть улыбнулась уголками губ.
– Как сказать… Просто мне хорошо.
– Можно сказать, что это о чувственной любви?
Она спрятала рот в складках платка.
– Это полупение-полушептание… шипение – вот нужное слово. Шипение наподобие змеиного, но не отталкивающее, а притягивающее. То самое, каким соблазнили Еву… Да?
– Вас увело слишком далеко, – улыбнулась она, но глазами призналась, что он угадал.
Рейндж Ровер мягко рычал, скользя по мокрому, залитому желто-белым светом асфальту. Она сидела в пол-оборота к нему и улыбалась. В ее улыбке была растерянность. Их глаза встретились, и он тоже улыбнулся. Они свернули во дворы, она показывала, куда ехать.
Когда они остановились, она спросила:
– Если я правильно вас поняла, вы живете на Подбельского?
– Мой друг живет на Подбельского. Давно не виделись и вот договорились вместе посмотреть футбол.
– Футбол уже идет?
– Еще нет.
– А все-таки, где вы живете?
– На Ленинградке.
Когда она вышла из машины, она взяла на изгиб локтя сумку, выпрямилась, подобралась. Она чувствовала его взгляд. Повернувшись к нему в профиль, она положила руку на затылок и потрогала заколку, подняла подбородок и провела пальцами по волосам. Потом, повернувшись к нему, встретила его теплый взгляд и ее чувственные губы улыбнулись.
Они стояли рядом. Она, так неожиданно помолодевшая, затянутая как в шинель в свое серое пальто, чего-то ждущая, сама не знающая, чего. И он, в ослабленном галстуке, в расстегнутой куртке, улыбающийся теплыми искренними глазами, с прядью смоляных волос, упавшей на лоб.
Он подошел к багажнику и потянул ручку.
– Поможете мне? – она словно боялась, что он откажет.
– Вы думали, что я оставлю вас с коробками на улице?
Когда они ехали в лифте, они стояли лицом друг к другу. Она старательно держала осанку, выдерживая разделяющие их несколько сантиметров пространства, как рубеж обороны. Он смотрел на нее, а она стояла, опустив глаза. Потом подняла руку и поправила платок, дотронулась беспокойными пальцами до волос, до щеки. Он смотрел на ее залитое светом скуластое лицо и радовался, чувствуя в ней вызванное им волнение. И злился на свет, обнаживший ее седину и морщины, мелкие и подвижные.
Но седые волосы и морщины не портили ее лицо. Оно было прекрасным, словно кто-то вернул ему молодость. Ему хотелось увидеть, как меняется это умное, сдержанное лицо, как эти темные глаза наполняются наслаждением и прячут его под смуглыми веками, как дрожат губы и рот растягивается до неприличия, выпуская из глотки мучительный стон.
Она вставила ключ в массивную дверь и повернулась к нему.
– Могу предложить вам чай. Если вы не очень торопитесь, конечно. – Она посмотрела ему в глаза и тихо добавила. – Без глупостей, пожалуйста.
Открыв дверь, она прошла вперед и показала, куда поставить коробки.
– Не разувайтесь. Идите так.
Он поставил коробки и вернулся в прихожую.
Одну за другой она расстегнула пуговицы пальто, обыденно, опустив голову, но он увидел в этом начало разоблачения.
– Позвольте?
– Спасибо, – она повернулась спиной, освободила плечи, потянула руку, потом другую, взяла у него пальто и повесила на вешалку.
На ней было длинное коричневое платье, отделанное на груди и рукавах кружевом. Она оправила его, потянула с боков, на бедрах. Спереди ее талия выглядела узкой, но сбоку выделялся небольшой живот, округляющийся внизу, какой обычно бывает у рожавших женщин.
Она подняла руку и поправила волосы. Из-под локтя выглянула большая, обведенная контуром лифчика грудь. Она вытянула подбородок и посмотрела в зеркало. Потом села на кушетку, положила ногу на ногу и стянула сапог. Округлость бедра, колена и полной голени перетекла в изгиб стопы с изуродованным тесной обувью большим пальцем. Она делала все как привычный ритуал, молча, не стесняясь своего гостя.
Он смотрел на нее. Он стоял под бра и своей тенью обнимал ее полные плечи. Она ласкалась в теплом луче его взгляда, подставляя ему свой скуластый профиль.
Она быстро встала, едва не дотронувшись до него. Полная грудь колыхнулась под черным кружевом. Она пошла в комнату, пригласив его жестом руки.
– С кем вы живете? – спросил он.
– Одна. Дети выросли, у них свои семьи. – Она повернулась и ушла на кухню. Ее движение сопровождалось шорохом, Зудин подумал, что шуршит ее платье. Послышалось бряканье посуды.
Квартира выглядела необычно. В просторной комнате на стенах было множество светильников, все они были тусклые, освещение было матовым, мягким. Мебель была темно-коричневой, почти черной, на массивных ножках. Темные тона перемежались со светло-кофейными и бледно-желтыми. На стенах висело несколько картин и фотографий в широких резных рамах. Посреди комнаты стояла большая кровать с пестрым покрывалом, напротив кровати у противоположной стены – диван, столик. В углу большой телевизор, дорогая аппаратура. Она появилась, сопровождаемая шорохом.
– Почему вы стоите? – она поставила на столик два чайных прибора.
– У вас необычно.
Она показала на фотографию на стене.
– Муж был архитектор, предпочитал все оригинальное.
На цветном фото высокий седой мужчина обнимал ее сзади за плечи. Они смотрели в камеру и улыбались. Она отвернулась от фотографии и сложила руки, как будто растирала что-то в ладонях.
– Садитесь, что же вы?
И снова ушла. Он понял, что шуршит не платье, а колготки. Он проводил взглядом ее уютное, как будто переливающееся из емкости в емкость, тело. Ему показалось, что он видит сквозь платье, как трутся ее окорока, обтянутые колготками, сжимаются все сильней. Она вернулась с чайником и блюдом с конфетами и печеньем.
– Наливайте.
И села в кресло напротив него. Села неглубоко, как бы подвинувшись к нему. Ее полные руки порхали над столом.
– Может, вы хотите есть?
– Нет, нет, я сыт. А вот чай выпью с удовольствием. Можно, я сниму пиджак?
Она кивнула, взяла у него пиджак и повесила на вешалку. Он еще больше ослабил галстук и расстегнул рукава рубашки. Подняв глаза, он встретил ее взгляд и вопросительно двинул бровями.
– Нет, ничего, – она смущенно улыбнулась. – Вы такой большой здоровый… парень. У меня сын такой. Наверное, немного моложе вас. – Она засмеялась, закрыв глаза рукой.
– Что такое?
– Сравнивать вас с сыном как-то неправильно…
Она смутилась, опустила лицо, словно что-то вспомнив, потом поднялась, подошла к музыкальному центру и включила музыку. Она взяла пульт и долго переключала, пока нашла то, что хотела. После этого она вернулась к столу и опустилась в кресло, набухшая от волнения.
– Мне нравится это композиция Ярдбердз – Glimpses. Она чем-то напоминает ту, что играла в машине, – сказала она.
– И подходит этому моменту, – сказал Зудин.
– Чем же?
– Как вы тогда сказали? Она тревожная и завораживающая.
Их глаза встретились. Казалось, эта напряженная мелодия говорит за них. Она не выдержала и отвернулась. Он брал печенье и запивал чаем, а она сидела, обхватив себя за локти и спрятав ноги под кресло, как будто в гостях. Ее лицо было повернуто в сторону, словно стыдилось вывалившейся на локти груди.
– Почему вы не пьете чай? – спросил он.
Она взяла чашку, поднесла к губам и обожглась, поставила на блюдечко, расплескав золотистую жидкость, прижала ладонь к губам и зажмурилась.
– Что с вами?
Она покрутила головой, чтобы он подождал. Он дожевывал печенье и смотрел на нее.
– Простите меня, Роман, – пробормотала она. – Я думаю, вам лучше уйти.
Он поставил чашку.
– Что случилось?
Она отняла ладонь от губ и положила руки на подлокотники.
– Все это так неожиданно. Мы знакомы всего два часа, а мне кажется, что я знаю вас уже давно. И как будто мужа нет целую вечность.
– Так бывает.
– Я не хочу, чтобы так было, – она вцепилась в подлокотники как в единственную опору. – Вы приятный молодой человек… хороший. Вы наговорили мне массу приятных вещей… Но зачем?
– Вы мне нравитесь.
– Вы сейчас уйдете.
– Как хотите, но того, что я сказал, это не меняет.
– Что значит: как хотите? Что между нами может быть?
Он сделал вид, что не понимает.
– Что может быть между мужчиной и женщиной? Отношения.
Она вздрогнула.
– Это невозможно!
– Почему?
– Я все еще люблю…
– Понимаю. Это часть вашей жизни и, судя по тому, с какой искренностью вы говорите, лучшая часть. И это останется с вами навсегда.
Ей понравились его слова.
– Но так сложилось, что теперь его нет, а вы есть, и вы в этом не виноваты.
– Меня бы не простили дети, – она опустила лицо.
– Не простили бы, если б хотели, чтобы вы страдали. А если они любят свою мать, они будут рады, когда увидят ее счастливой.
– Такого счастья я не хочу.
– Кого вы обманываете, меня или себя?
– Я не хочу быть счастлива таким счастьем.
– Подумайте, если он любил вас по-настоящему, бескорыстно, разве теперь там, где нет пут, отягощающих нас в этой жизни, где нет эгоизма, ревности, зависти, всего, что не дает нам здесь быть свободными и счастливыми, разве может он там хотеть, чтобы вы страдали? Он лишь может хотеть, чтобы вы были счастливы…
– Уходите, – она двинулась вперед, словно вложила в это слово остаток воли.
– Я вижу, что вам больно, и вижу, что где-то глубоко в вас живет стремление к счастью, к простому человеческому счастью, но вы изо всех сил подавляете его. От этого все эти ваши длинные платья и застегнутые до горла пуговицы. Вы боретесь с собой. Но не хотите признать, что вы не виноваты. Вы не виноваты ни перед ним, ни перед детьми, ни перед собой. Дайте себе свободу и разрешите себе быть счастливой. Вы этого заслуживаете.
– Я вам в матери гожусь!
– Опять двадцать пять! При чем тут возраст? Я нравлюсь вам? – он напряженно следил за ней. – Хотя бы немного?
Она сдалась на одну секунду, чтобы снова взять себя в руки.
– Да.
– И вы мне нравитесь.
– Я старуха.
– Нет!
– Вам молодая нужна.
– Вы лучше молодых.
– Бросьте.
– Вы просто вдолбили это себе в голову.
– Нет, я просто вижу себя в зеркале.
– В зеркале? Пойдемте, я вам тоже кое-что покажу, – он поднялся над столиком, протянул ей руку, – в зеркале.
Она подняла на него глаза.
– Пойдемте, – повторил он. – Дайте руку.
Она знала, что не должна уступать, что должна быть твердой, но ее рука потянулась к нему. Она почувствовала его большую теплую ладонь и поднялась.
– Идемте, идемте, – он тянул ее в коридор.
Он подвел ее к зеркалу и стал за спиной. Она смутилась. Она увидела себя, растерянную, перетянутую складками платья, словно веревками по всему телу, ждущему освобождения, и его красивое, доброе, улыбающееся лицо.
– Что вы видите?
Ее темное платье с вывалившейся в кружево грудью показалось ей вызывающим. Стало стыдно за свое выпирающее во все стороны мясо.
– Я чувствую себя словно голая.
– Вот и хорошо.
Он осторожно, словно она была такой хрупкой, что он боялся ее сломать, взял ее за плечи.
– Если вам стыдно, значит, вы женщина. На самом деле в этом нет ничего постыдного, потому что мы такими созданы.
Он коснулся ее сзади. Она немного склонила голову набок, словно подставляя шею для поцелуя. Он провел по ее кружевам и положил руки на талию. Она повернулась к нему лицом, и он увидел, что она тянется к нему губами. Неожиданно она вздрогнула и отшатнулась.
– Вы должны уйти…
Он замер.
– Сейчас же! – простонала она.
Она задыхалась. Он повернулся к вешалке, чтобы взять куртку.
– Пиджак! – воскликнула она и быстро пошла в комнату.
Она взяла его пиджак дрожащими руками, которые готовы были предать ее в эту минуту, повернулась и столкнулась с ним. Он взял из ее рук пиджак и бросил на пол. Ее глаза молили, только он не стал разбирать, о чем; то ли, чтоб он ушел, то ли чтобы не уходил. Он взял ее за плечи и повалил на кровать.
– Нет! – выдохнула она.
Она пыталась вырваться.
– Не смей, – она высвободила руку и вцепилась ему в щеку.
Он терпел, хотя она сжимала изо всей силы.
– Укушу! – она рванулась, пытаясь дотянуться до него зубами, и раскрыла рот, как от боли.
Он положил руку на обе ее руки, сжал их. Она застонала, замотала головой. Ее большое тело напряглось, он почувствовал, как сжались ее бедра. Он прильнул к ней, распластался по ее телу. Ее волосы растрепались, закрыли лицо. Она попыталась сдуть их.
– Я хочу тебя, – прошептал он.
– Не здесь! – ее глаза наполнились слезами.
– Не здесь, не на этой кровати – плевать на все…
Она еще сопротивлялась, тело ее сжималось, как в судорогах, но лицо уже не дергалось, слезы катились по скулам. Он, ждал, когда желание победит ее. Сомкнул челюсти на горле жертвы и смотрел ей в лицо. Она устала. Он высвободил руку и положил ей на грудь. Она сглотнула, тело ее обмякло, отяжелело, она разомкнула губы и задышала совсем по-другому. Глаза скрылись за поволокой, и ушли под веки.
