Текст книги "Мир на краю бездны. От глобального кризиса к мировой войне. 1929-1941 годы"

Автор книги: Александр Шубин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 42 страниц)

Инициаторы пакта считали, что равноправие Германии следует восстановить постепенно (особенно в отношении артиллерии, флота и авиации), а Гитлер требовал этого немедленно. Эти противоречия привели к тому, что «пакт четырех» был на время забыт. Но только на время. Союз фашистов и либералов оставался возможной стратегической перспективой развития Европы.

Переговоры о сокращении вооружений зашли в тупик. Великобритания и Франция считали, что и так жертвуют слишком многим, а Гитлер не желал терпеть никакого неравноправия. 14 октября Гитлер отозвал германскую делегацию с переговоров о разоружении и 19 октября заявил о выходе из Лиги наций. Этим он нанес сильнейший удар в сердце Версальской системы – отныне членство в Лиге наций теряло былой престиж. В нее можно войти, из нее можно выйти. Слово Лиги – уже не закон, во всяком случае для тех стран, которые в ней не числятся.

Выход Германии из Лиги наций был воспринят относительно спокойно в Лондоне, но на Париж воздействовал как холодный душ. Призрак Первой мировой войны, страшных сражений на подступах к Парижу заставил французскую дипломатию искать противовес распоясавшимся немцам. Естественным для Франции союзником в этой ситуации могла быть Россия. Но там засели проклятые большевики. Поэтому пока следовало переориентировать внешнеполитический курс союзников помельче – Польши, Чехословакии и Румынии. Если раньше эти страны играли роль антисоветского «санитарного кордона», то теперь им предстояло стать противовесом Германии. Для Польши и Румынии это была опасная игра – борьба на два фронта против крупных держав, открыто претендующих на часть территории «малых империй» – Польша включала в себя обширные территории, компактно населенные украинцами, белорусами и немцами, а Румыния в 1918 г. получила населенные венграми районы Трансильвании и захватила Бессарабию, ранее входившую в Россию (этот захват никогда не признавался СССР, на территории которого даже была создана Молдавская АССР, в которую со временем предстояло включить всю Молдавию-Бессарабию). Понятно, что такие разнородные по составу «миниимперии» были заинтересованы в безопасности отнюдь не меньше Франции и СССР, и не хотели играть роль разменных фигур на геополитической доске.

Эта ситуация заставила Францию пойти на смелый шаг – обратиться за содействие к «стране-изгою» (выражаясь современным языком) СССР. Став партнером Франции в обеспечении безопасности на востоке Европы, Советский Союз обеспечивает тыл союзникам Франции и в целом усиливает давление на Германию. «В июле 1933 г. в беседах между советским полночным представителем во Франции В. С. Довгалевским и французским министром иностранных дел Ж. Поль-Бонкуром зародилась идея о целесообразности установить между СССР и Францией более тесные отношения» [280]280
  Зимняя война. Кн.1. Политическая история. М., 1999. С.28.


[Закрыть], – пишет А. О. Чубарьян о возникновении плана прекращения вражды главного гаранта Версальской системы и ее открытого врага. В ноябре 1933 г., в разгар Лейпцигского процесса, Политбюро ЦК ВКП(б) приняло принципиальное решение о переориентации внешней политики с Германии на Францию. Когда Поль-Бонкур узнал о согласии СССР идти на сближение, он воскликнул с французской эмоциональностью: «Мы с Вами сегодня начали делать историю» [281]281
  Цит. по: Малафеев К. А. Луи Барту. Политик и дипломат. М., 1988. С.107.


[Закрыть]. СССР уже мог позволить себе сократить свои требования к экспорту во Францию. Времена «большого скачка» остались позади, и внешнеполитическая безопасность была важнее. 11 января 1934 г. было подписано советско-французское торговое соглашение, а 16 февраля – советско-британское. Времена конфронтации остались позади.

Ради того, чтобы больнее уязвить Гитлера, СССР был готов поступиться важными принципами – вступить в только что оставленную немцами Лигу наций, которая раньше рассматривалась в Москве как штаб мирового империализма. Теперь Советский Союз готов был стать лояльным членом «мирового сообщества». 19 декабря 1933 г. Политбюро окончательно приняло решение о готовности вступить в Лигу наций (при условии, что арбитраж Лиги может касаться только тех обязательств, которые СССР принял после вступления в нее, а не старых споров, таких как Бессарабия). СССР предложил и другие оговорки, которые были проигнорированы странами Лиги. Что же, каждый остался при своем мнении. 18 сентября 1934 г. СССР все же вступил в эту организацию «чтобы, в рамках Лиги наций, заключить региональное соглашение о взаимной защите от агрессии со стороны Германии» [282]282
  Политбюро ЦК РКП(б) – ВКП(б) и Европа. С.305.


[Закрыть]. После этого министр иностранных дел Франции Л. Барту сказал: «Моя главная задача достигнута – правительство СССР теперь будет сотрудничать с Европой» [283]283
  Цит. по: Малафеев К. А. Указ. соч. С.139.


[Закрыть].

«Окружение» Германии сначала предполагалось вести не жестко, предложив заключить «Восточный пакт» по образцу соглашения в Локарно 1925 г., которое гарантировало западные границы Германии. Теперь немцам предлагалось также обязаться не требовать изменения восточных границ своего государства, определенных Версалем. По плану, который в апреле составил заместитель Барту А. Леже, гарантировать «восточное Локарно» должны были Германия, СССР, Чехословакия, Польша и государства Прибалтики. При этом Франция и СССР заключали отдельную конвенцию, которая также гарантировала «Восточный пакт», а также Локарно. Франции было неудобно участвовать в пакте восточноевропейских стран напрямую. Так возникла идея двух раздельных договоров. Литвинов предлагал объединить две эти схемы, убеждая Барту, что нужен «Восточный пакт» с участием Франции и без Германии.

Гитлеру идея «Восточного пакта» была чужда – он собирался со временем предъявить претензии к восточным соседям, заставив их вернуть как минимум территории, отторгнутые от Германии после Первой мировой войны, а также те бывшие австрийские владения, где преобладало немецкое население. Барту пытался уговорить британских коллег, у которых сложились более теплые отношения с немцами, убедить их присоединиться к пакту. Но в июле англичане объяснили Барту, что не хотели бы способствовать комбинациям с участием СССР. Барту дал понять, что может договориться с коммунистами и отдельно – без Великобритании и Германии: «в далеком прошлом республиканская Франция заключила договор с царской Россией, хотя их режимы очень отличались друг от друга. География, однако, определяла историю, и возник франко-русский союз» [284]284
  Цит. по: Овсяный И. Д. Ук. соч. С.74.


[Закрыть]. Тогда англичане согласились на компромисс: за «Восточное Локарно» Германия должна получить возможность постепенно восстановить равноправие в вооружениях. Но Гитлер и так собирался сбросить ограничения Версаля.

Стало окончательно ясно, что Германия не намерена участвовать в Восточном пакте, что не было сюрпризом как для Сталина, так и для Барту. Теперь можно было перейти ко второму этапу операции – заключению пакта о коллективной безопасности между СССР, Францией и ее восточноевропейскими союзниками. Новая редакция «Восточного пакта» носила открыто антигерманскую направленность. Однако коллективная безопасность нуждается в сплоченном коллективе, а вот он то как раз и не клеился. Польша не желала оказаться в тесной компании с СССР, имевшим к ней территориальные претензии. Она стала настаивать на привлечении к пакту Румынии. А это уже не устраивало СССР, который прямо претендовал на возвращение Бессарабии.

Барту предпринимал титанические усилия, чтобы как-то «разрулить» все эти противоречия. Но неудачи его политики продолжались. 26 января 1934 г. был заключен пакт о ненападении между Германией и Польшей. Поляки сочли, что Германия лучше гарантирует безопасность Польши от СССР, чем Франция и СССР – безопасность от Германии. Жена министра иностранных дел Польши Бека не без иронии объясняла Барту суть новых отношений между Францией и Польшей: «Можно не достигнуть согласия в семейной жизни, но остаться друзьями после развода» [285]285
  Цит. по Малафеев К. А. Указ. соч. С.118.


[Закрыть].

В резерве у Барту оставался вариант «Балканской Антанты» – союза Югославии, Румынии, Греции и Турции. Но все эти государства, заключившие союз между собой, было нелегко привлечь в Восточный пакт, так как они были настроены крайне антикоммунистически.

9 октября 1934 г. в Париж прибыл король Югославии Александр, уже много лет пытавшийся сплотить сербов, хорватов, словенцев и македонцев в единую нацию. Политика короля вызывала ненависть хорватских и македонских националистов. Когда Барту, встречавший Александра, ехал с ним в открытой машине, раздались выстрелы, поразившие обоих государственных деятелей. Стрелял македонец В. Георгиев. Покушение было организовано при участии немецких нацистов и хорватских националистов-«усташей».

Новый французский министр иностранных дел П. Лаваль был гораздо меньшим энтузиастом борьбы против Германии, чем его предшественник. Через пять лет Франция будет разгромлена Германией, и Лаваль возглавит марионеточное пронацистское правительство. После войны его казнят как коллаборациониста. В 1935 г. Лаваль действовал по инерции, продолжая доводить наработки Барту по Восточному пакту, постоянно оглядываясь на Великобританию, которая отрицательно относилась к военному союзу с СССР.

Проект «Восточного пакта» фактически развалился. В конце концов СССР и Франция решили оформить договорами то, что осталось от него. А остался треугольник СССР-Франция-Чехословакия. Чехословакия оказалась в «треугольнике» как союзник Франции – к СССР в Праге питали чувства опасения, но он был далеко, а Германия – близко. И если уж Франция решила пугать Германию Советским Союзом, чехи были готовы участвовать.

2 мая 1935 г. был заключен пакт о взаимопомощи между СССР и Францией, а 16 мая – между СССР и Чехословакией. Пакты предусматривали помощь трех стран друг другу в случае, если одна из сторон столкнется с чьей-либо агрессией. Помощь Советского Союза Чехословакии обуславливалась тем, что помощь окажет также и Франция – СССР не доверял «капиталистам» и оставлял за собой право остаться в стороне от конфликта, если Франция обманет и не вступит в войну с агрессором. При этом конкретные формы взаимной помощи не оговаривались. Все эти слабости договора сыграют три года спустя трагическую роль. Но так или иначе, начало коллективной безопасности было положено. Дело было за продолжением.

Три сосны Коминтерна

Приняв в 1927–1928 гг. «левый» курс в стратегии Коминтерна, сталинское руководство проводило его с присущей ему последовательностью, меры не зная. Основами этого курса стали три догмы: «единый фронт снизу», «социал-фашизм» и «класс против класса». В них, как в трех соснах, Коминтерн к 1933 году заблудился окончательно. Пытаясь пройти одну, он тут же ударялся о другую.

Лозунг «единого фронта» был унаследован со времен революционного подъема 1918–1923 гг., когда на основе «единого фронта» всех «рабочих» организаций надеялись создать «рабоче-крестьянское правительство». В те годы «единый фронт» означал нечто вроде союза большевиков и левых эсеров, коалицию социалистов под руководством коммунистов. Однако быстро выяснилось, что социалисты сильнее коммунистов, в коалиции они лидируют, а сами эти коалиции в условиях спада революционной волны успеха не имеют. На V конгрессе Коминтерна в 1924 г. победила позиция Зиновьева, в соответствии с которой рабоче-крестьянское правительство могло быть только советским и только диктатурой пролетариата. Никаких социалистов в союзники брать уже не собирались. Казалось бы, лозунг «единого фронта» надо забыть. Но коммунистические идеологи не были столь расточительны, чтобы так просто разбрасываться лозунгами (и тем признавать свое теоретическое поражение). Лозунг переделали: «единый фронт снизу». Это значило, что можно дружить с социал-демократическими рабочими в обход социал-демократических лидеров, то есть попросту переманивать членов из социал-демократических организаций в коммунистические.

Поскольку социал-демократы были основными конкурентами в борьбе за рабочие массы, то было решено поставить их на одну доску с фашизмом. Лидер Коминтерна того времени Г. Зиновьев говорил в 1924 г.: «фашисты – это правая рука, социал-демократы – левая рука буржуазии» [286]286
  Коминтерн против фашизма. М., 1999. С.15.


[Закрыть]. Вскоре две руки в глазах коммунистов стали срастаться в одну.

Еще в 1922 г. при характеристике «предательской роли» социал-демократии в приходе Муссолини к власти в советской прессе было употреблено словосочетание «социал-фашисты». V конгресс Коминтерна узаконил характеристику социал-демократии как «крыла фашизма». В подготовленных Н. Бухариным и поправленных И. Сталиным тезисах VI конгресса Коминтерна (1928 г.) утверждалось, что у буржуазии осталось два пути из нараставшего кризиса – использование социал-демократии или установление прямой фашистской диктатуры. Х пленум ИККИ в июле 1929 г. окончательно затвердил характеристику социал-демократии как «социал-фашизма».

Раз против коммунистов действует однородная буржуазно-фашистская масса, куда включены и собственно фашисты, и социал-демократы, и прочие антикоммунистические силы, это в глазах коммунистов значило только одно – шло прямое столкновение рабочего класса, интересы которого представляли только коммунисты и Советский Союз, и класса буржуазии, интересы которого представляли все остальные. «Класс против класса» и никаких компромиссов. Или советская власть, или фашизм. Третье – иллюзия. Таково было черно-красное зрение коммунистов.

VI Конгресс Коминтерна в 1928 г. предсказал, что период стабилизации капитализма заканчивается, и наступает новый, «третий период» кризиса капитализма, революций и войн. В итоге советская власть должна была победить еще в нескольких странах. Через год начало Великой депрессии показало, что это предсказание о кризисе капитализма было пророческим. И в то же время Коминтерн, который так точно предсказал обострение кризиса капитализма, не мог похвастаться успехами. К концу 1933 г. из-за преследований и сектантской политики коммунистическое движение находилось в состоянии глубокого спада. Из 72 компартий легально действовало 16, да и те были малочисленны. После ВКП(б) и Китайской компартии крупнейшими были Французская и Чехословацкая, насчитывавшие по 30 тыс. членов. Даже крупные компартии на деле были не партиями рабочих, а объединениями коммунистической интеллигенции и безработных. Поднять массы на борьбу за советскую власть не удавалось. К. Макдермотт и Д. Агню обобщают взгляд современных историков на причины этого: «в одном вопросе, как принято считать, историки сходятся: о губительности „ультралевой“ тактики тех лет. Революционная риторика нигде не стала практикой; численность большинства компартий резко упала и восстанавливалась очень медленно; влияние коммунистов в национальных рабочих организациях оказалось подорвано сектантской тактикой „единого фронта снизу“; внутрипартийная демократия и открытость дискуссий в Коминтерне и компартиях, и так значительно пострадавшая в ходе борьбы с троцкистско-зиновьевской объединенной оппозицией, оказались почти полностью выхолощены с утверждением сталинского бюрократического централизма» [287]287
  Макдермотт К., Агню Д. Коминтерн. История международного коммунизма от Ленина до Сталина. М., 2000. С.97.


[Закрыть]. Что касается бюрократического централизма, то его в большевистских структурах хватало и прежде. А вот сектантство «третьего периода» действительно стало гирей на ноге компартий, не позволявшей коммунистам повести за собой массы. Никаких компромиссов, все вокруг фашисты.

Но вот что любопытно. А почему Сталин, проявлявший в других случаях чудеса прагматизма, придерживался этого странного ультралевого курса? Во-первых, на то были внутрипартийные причины. Актив ВКП(б) по-прежнему был привержен радикальным идеям повторения Октябрьской революции в мировом масштабе. Компромиссы с «буржуазным» миром воспринимались как оппортунизм. В конфликте с Бухариным Сталин заимствовал (часто доводя до абсолюта) многие идеи Троцкого. После поражения в Китае в 1927 г. левая стратегия Коминтерна казалась коммунистам гораздо более практичной, чем рискованные союзы с социалистами, готовыми в любой момент «предать» и «подставить» коммунистов. Как СССР может рассчитывать только на свои силы, так и коммунисты в других странах должны действовать сами, привлекая массы на свою сторону. Отход от этих простых выводов мог вызвать недовольство значительной части коммунистического актива, все еще увлеченного идеями победы коммунизма в мировом масштабе.

Во-вторых, идеологический догматизм позволял твердо контролировать руководство компартий. Партийные лидеры должны были не «мудрствовать лукаво» по вопросам теории и тактики, а подчиняться простым догматам, исходившим из Москвы. Шаг вправо или шаг влево означал исключение из партии и, следовательно, отключение от московского финансирования, что для большинства исключенных означало – политическую смерть. В 1929–1932 гг. поменяли руководство нескольких партий за правые и левые «уклоны». «Три сосны» идеально отделяли коммунистов от чуждых влияний, сохраняя их в идейной чистоте до того момента, когда компартии можно будет использовать в «большой игре». А раньше срока развязывать революционную активность не надо – это может вызвать ответную реакцию стран Запада в виде интервенции против СССР, которой Сталин опасался в начале 30-х гг. В этом смысле сектантство коммунистов тоже было вариантом оппортунизма, приспособленчества, который клеймился коммунистами чуть ли не ежедневно. Действительно, лозунги установления советской власти были настолько оторваны от реальности большинства стран мира, что компартии не могли оказывать на развитие политической ситуации в них никакого воздействия и потому казались правящим кругам безопасными. Исключение составляли только Германия и Китай, где влияние коммунистов росло. В-третьих, как раз германский опыт, который станет отправной точкой для постепенного пересмотра принципов «третьего периода», долгое время убеждал Сталина и его соратников в том, что эти принципы дают хороший результат. Социально-экономический кризис в Германии углублялся быстрее, чем у соседей. Следовательно, именно здесь могли сложиться предпосылки для «настоящей» революции. Здесь массы могли дойти до того отчаяния, близкого к одичанию, которое вызвало успехи большевизма в России. Но в этом случае партия, которая хочет стать лидером таких «взрывоопасных» масс, должна быть максимально радикальной, как можно четче отмежевываться от социал-демократов. По мере разочарования в социал-демократии рабочие будут переходить в лагерь коммунистов. Рост численности КПГ и ее электората от выборов к выборам подтверждал правильность этого расчета. Успехи КПГ были остановлены нацистским переворотом. Но мог ли предотвратить его союз с СДПГ? Социал-демократы не шли навстречу мирным предложениям Тельмана, разгоняли коммунистические манифестации, позорно призвали голосовать за того самого Гинденбурга, который затем и передал власть Гитлеру, отказались проводить всеобщую стачку против гитлеровского правительства. Идти на союз с социал-демократами на их условиях означало пособничество этой политике.

Так что из германского поражения коммунисты извлекли двойственные уроки. Тактика коммунистов была правильной, но только нужно дополнить ее какими-то мерами, которые остановят фашизм. Там, где фашизм рвется к власти, надо бы попробовать договориться с социал-демократами о каких-то оборонительных мерах. Там, где угрозы фашистского переворота не было, никаких уступок «социал-фашизму» быть не должно.

Характерно, что лидеры компартий по своей инициативе пытались выйти за пределы «трех сосен». В апреле 1932 г. коммунисты отказались от конфронтации с низовыми организациями социалистов в Северной Богемии, что позволило организовать мощные выступления шахтеров. Один из лидеров КПЧ Й. Гутман после этого подверг критике всю теорию «социал-фашизма» и предложил наладить контакт с социалистами. В декабре 1933 г. он был исключен из КПЧ как «троцкист».

Приход Гитлера к власти привел и к сдвигам в сознании социал-демократических лидеров. 19 февраля 1933 г. бюро Рабочего социалистического интернационала (РСИ) приняло резолюцию, которая призывала Коминтерн вступить в переговоры об отпоре фашизму. Социалисты сформулировали свое воззвание так, что оно было близко идеям, которые отстаивали коммунисты: «Важно связать борьбу против фашизма с борьбой против угрозы новой войны, с борьбой против капитализма, за завоевание власти рабочим классом, за социализм» [288]288
  La Vie socialiste, 1933, 25.02.


[Закрыть].

Ознакомившись с этим призывом, член Президиума Исполкома Коминтерна (ИККИ), старый коммунистический боец Б. Кун подготовил «отлуп» социалистам: «Предлагаемое партиями Интернационала заключение „пакта о ненападении“ фактически означало бы отказ от нападения на буржуазию. Пакт с союзниками классового врага есть пакт с классовым врагом» [289]289
  Коминтерн против фашизма. С. 27–28.


[Закрыть]. Кун в 1919 г. входил в социалистическое правительство Венгрии, которое возглавляли социалисты. Этот опыт он считал негативным. Лишь сквозь зубы проект Куна признавал, что на местах можно вступать в переговоры об отпоре фашизму. Сталину проект Куна не понравился, и он приказал внести замечания, решительно менявшие направленность документа. В постановлении ИККИ от 5 марта 1933 г. предложение о переговорах принималось, хотя и с оговорками: «Сделать еще одну попытку установления единого рабочего фронта совместно с социал-демократическими рабочими массами при посредничестве социал-демократических партий» [290]290
  Там же, С.28.


[Закрыть]. Впервые с 1924 г. Сталин признал, что «единый фронт» можно установить не только «снизу», но и путем переговоров с лидерами социал-демократов, то есть «сверху».

Осторожный сталинский шажок к сближению социал-демократы не оценили. Они считали, что сначала об общей политике нужно договориться лидерам РСИ и Коминтерна. Вожди Социалистического интернационала не настолько хорошо контролировали руководство своих партий, чтобы доверять им опасное дело переговоров с коммунистами. Сталин, напротив, предпочитал переговоры на уровне тех стран, где существует угроза фашизма, а в остальном мире придерживаться прежней стратегии. Поэтому социал-демократы пока оставили идею переговоров, считая ответ Коминтерна 5 марта маневром. В общем-то они пока были правы. Обсуждая проект постановления, член Президиума Исполкома (ИККИ) Д. Мануильский предлагал использовать переговоры и совместные акции с социал-демократами для подрыва позиций их лидеров.

Однако «замораживание» сближения с социал-демократами на уровне интернационалов не понравилось некоторым лидерам компартий. 7 апреля 1933 г. генеральные секретари компартий Франции М. Торез и Чехословакии К. Готвальд предложили ИККИ начать переговоры с РСИ о совместной борьбе с фашизмом. Но ИККИ, уже знавший отрицательную реакцию РСИ, призвал, напротив, усилить борьбу против социал-демократов, срывающих борьбу с фашизмом. Стратегия «единого фронта снизу» снова вышла на первый план. Для этого использовались формально беспартийные, но на деле прокоммунистические организации. РСИ даже ввел запрет на участие в них, считая, что таким образом коммунисты могут поставить под свой контроль часть левых социалистов, считавших умеренную политику социал-демократии не соответствующей остроте момента и глубине кризиса капиталистической системы.

Блаженные миротворцы

Между тем, незаметно для вождей обоих интернационалов некоторые из этих детищ «единого фронта снизу» стали приобретать самостоятельное значение.

Еще в 1932 г. просоветская интеллигенция, обеспокоенная тем, что в ближайшее время может начаться война против СССР, образовала инициативный комитет за созыв антивоенного конгресса. Организаторы Конгресса по разному смотрели на его задачи. Писатель-коммунист А. Барбюс видел в новой организации филиал Коминтерна, организацию «единого фронта», а писатель-пацифист Р. Роллан – более широкое движение за мир, в котором могут участвовать не только прокоммунистические, но и пацифистские и социалистические движения. Воззвание, написанное Барбюсом, гласило: «Задача конгресса – разъяснить сущность текущего момента и поставить массы перед лицом угрожающей им опасности, а также объединить трудящихся вокруг их социалистического отечества, находящегося в опасности» [291]291
  Цит. по: Покровская С. А. Движение против войны и фашизма во Франции. 1932–1939 гг. М., 1980. С.14.


[Закрыть]. Однако, подписав это явно просоветское заявление, Роллан утверждал: «Мы созываем все партии, к какой бы точке социального горизонта они не относились: социалистов, коммунистов, синдикалистов, анархистов, радикалов всех оттенков, свободомыслящих и христиан, беспартийных, все пацифистские ассоциации и объединения активно сопротивляющихся, всех, отказывающихся от военной службы по велению совести, всех людей независимых, всех тех во Франции и в других странах, кто твердо решил всеми средствами воспрепятствовать войне» [292]292
  Там же. С. 14–15.


[Закрыть]. Впрочем, по сравнению с официальной позицией ФКП даже Барбюс был пацифистом. ФКП готовилась использовать Конгресс для разоблачения «пацифистских путанных идей». Руководители социалистических партий, напротив, отказались сотрудничать с комитетом по подготовке Конгресса, составленным без их участия и под просоветскими лозунгами. Казалось, идея Роллана потерпела поражение. Однако на призыв откликнулись не только прокоммунистические организации, но также пацифистские лиги и даже масонские ложи. Конгресс открылся в Амстердаме 27 августа 1932 г. Несмотря на доминирование на нем коммунистов, из 2195 делегатов удалось добиться присутствия 315 социалистов (в том числе французских депутатов, которые пренебрегли прямым запретом руководства соцпартии) и 35 членов либеральных партий. Были даже гандисты из Индии. 412 делегатов представляли реформистские профсоюзы. Делегаты прибыли не только из Франции, но со всей Европы, США, Китая и Индии. Роллан провозгласил лозунг «Над партиями! Единый фронт». Несмотря на присутствие на конгрессе некоммунистических делегатов, манифест был выдержан в четких антикапиталистических и просоветских тонах. Казалось, коммунисты провели очередное агитационное мероприятие, воспользовавшись как ширмой присутствием социалистической интеллигенции.

Но дело этим не кончилось. В итоге конгресса возник Всемирный антивоенный комитет. 4 июня 1933 г. этот комитет при участии коммунистических профсоюзов собрал в Париже в зале Плейель Европейский антифашистский конгресс (также с преобладанием коммунистов), где был избран Антифашистский комитет, 15 июня объединившийся с антивоенным комитетом (благо, организаторами обеих инициатив были одни и те же люди) в единый Всемирный комитет борьбы против войны и фашизма «Амстердам-Плейель». Несмотря на лидерство в нем коммунистической интеллигенции, Роллану удалось привлечь к сотрудничеству в этом движении часть некоммунистических пацифистов. Такой блок коммунистов и пацифистов позволил создать мостик, который в удобных условиях можно было бы перекинуть к социал-демократам, отделенным от коммунистов пропастью идеологических разногласий. Несмотря на исключение из французской соцпартии руководящих участников «Амстердам-Плейель», в движение вошло около 140 местных секций соцпартии. Амстердам-Плейель стал организацией, стремящейся к консолидации левого сектора политического спектра Европы еще до того, как необходимость сближения стала понятна коммунистам и социалистам.

Странный человек этот Роллан. Всемирно известный писатель, большой друг Советского Союза и лично Бухарина. Мода на СССР до начала Большого террора была распространена широко. Но почему-то Роллан подмешивает к коммунистическому конгрессу социалистов, анархистов и либералов. А к западной цивилизации в целом он подмешивал Восток. В 1928 г. Роллан посещает Индию, устанавливает контакты с ИНК. Но политический интерес – не главное. Писатель изучает индийскую духовную культуру, пишет биографии Рамакришны и Вивекананды. К их духовным исканиям он относится вполне серьезно, без западноевропейского снобизма. Также и советские гуманистические ценности в их экспортном варианте он готов воспринимать за чистую монету. Или делать вид, что готов.Пусть Барбюс, если ему нравится, пишет, что СССР – наша общая Родина. Индия – не в Советском Союзе, но пусть Барбюс пишет, лишь бы дело двигалось. А Роллан позовет побольше людей, взгляды которых не совпадают с марксизмом-ленинизмом. Как и его собственные, Роллана, взгляды. Главное, чтобы формально провозглашаемые коммунистами социалистические ценности глубже проникали в кровь западной цивилизации. Почему Роллан считал это столь важным? Только ли в предотвращении войны было дело?

Бог с ним, с Ролланом. Подумаем, чем все эти споры вокруг союза социал-демократов и коммунистов важны ли для нас, людей XXI века? Ведь все равно фашизм в 1939–1941 гг. сумел завоевать почти всю Европу. Так ли существенны бугры на его дороге ко Второй мировой войне? Полагаю, в них – суть исхода эпохи 30-х гг., истоки союза, который не только разгромит фашизм, но и определит лицо мировой цивилизации почти до нашего времени.

Перед Европейской цивилизацией, какой она сложилась к 30-м годам, лежало два пути. Господствовавшая в то время (как и в наше) либеральная система ценностей, несла в себе противоречие между демократизмом и элитаризмом, и потому тяготела к смешению с двумя потоками, набиравшими силу в условиях кризиса – социализмом и национал-расизмом.Формально присягая на верность демократическим идеалам, западноевропейские лидеры всерьез принимали только интересы элит, не считая массы достаточно компетентными, чтобы вмешиваться в политический процесс. Элиты считались хранителями культуры, которая передавалась из поколения в поколение представителями британской аристократии или французского культурного слоя. Носители традиции национальной политической культуры были довольно замкнутой кастой и бдительно охраняли свою чистоту от бушевавших под кабинетными окнами толп. Чистота элиты только выигрывает от чистоты нации, расы – логика, понятная западноевропейским лидерам 30-х гг. Совсем недавно расизм был хорошим тоном во всех колониальных державах, а в США он оставался основой образа жизни. У нас будет еще немало поводов убедиться, что мотивы национальных интересов для европейских лидеров были куда более убедительными, чем права личности и тем более социальное равноправие. Отсюда – популярность фашизма, который обеспечивал капиталистический порядок не хуже, чем многопартийная система. Отсюда – «понимание» стремления Гитлера выгнать чехов и поляков с населенных немцами земель. Отсюда – уверенность в превосходстве «культурных» народов над «некультурными». Немало мифов, питавших сознание Гитлера, были приняты ко двору интеллектуальной элиты стран Запада. И наблюдатели того времени вовсе не исключали ситуацию, когда нацистские лидеры будут определять судьбы мира в союзе с либерально-консервативными, а принятые элитарно-либеральные ценности будут дополнены фашистскими идеями о чистоте европейской культуры и расы, о сверхчеловеке, рационально обустраивающем варварский мир.