Текст книги "Не надо оборачиваться (СИ)"
Автор книги: Александр Покровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
– Там, вроде, пуля отрикошетила от черепа, и разнесла его вдребезги.
– Обычно пуля такое не вытворяет. Пусть проверят патрон, не сильно ли там пересыпали пороха? Результат нужен срочно, доложить лично мне, письменно не оформлять. Вопросы есть?
– Мутишь ты что-то, Нежный, – покачал головой Димон. – Ладно, сделаем и это. Но смотри, если твои махинации всплывут, никто из нас прикрывать тебя не станет.
– Знаю, – отмахнулся майор. – Ещё и добьёте при первом удобном случае. Что ж, постараюсь не давать вам, гиенам, удобных случаев.
* * *
Капитан Бардин честно пытался приступить к оформлению документов по супермаркету. Уговаривал себя, что работает давно, оформил и передал прокурорским много тысяч дел, ничего страшного в этом нет, хоть и противно. Нужно всего лишь собраться с силами, превозмогая отвращение, и оформить. Работы всего-то на час или два, учитывая, насколько эта работа неприятна. А уж какие неприятности падут на его голову, если он и сегодня не закончит, это вообще какой-то не представимый кошмар. И от шефа перепадёт, и от злющего Нежного.
Он заполнял бланки, а голове у него прочно засела совершенно посторонняя мысль: не было никаких двух Хоттабычей или Похабычей, един он в двух лицах. Новенькая баба у одного татуировку заметила, а у другого её не было. И что? Дочь Бардина тоже вечно себе лепит то на плечо, то на щиколотку змей, бабочек, обезьян или кошек. Даже он, опытный опер, первый раз готов был поклясться, что наколка самая что ни на есть настоящая, пожизненная. А оказалось – просто плёнка. Её можно запросто поменять или убрать совсем.
Вполне возможно, и у Похабыча была такая плёнка. Зачем он её нацепил? Шеф не понимал, а Бардин вполне представлял, зачем это могло понадобиться. Хоттабыч не связывает свою судьбу с бандой, но пока идёт акция, должен выглядеть своим для киллеров. Это всё хорошо, а вот можно ли уверенно доказать, что Хоттабыч один? Хотя бы самому себе или Нежному, а не судье или прокурору.
Заполнение бланка так и застыло на третьей строчке, а Бардин попытался представить действия второго Хоттабыча, преступного, или, по последним веяниям, террористического, если их действительно два. По рассказу новой бабы, он просто напрашивался на задержание, а потом изящно сбежал. Зачем напрашивался? Видимо, хотел узнать, как закончилась перестрелка. У кого же лучше всего узнавать такие вещи, как не у полицейских? И баба ему наверняка всё выболтала. Бабы, они такие, даже если работают операми. Против природы не попрёшь.
Выяснив всё, что его интересовало, Хоттабыч решил свалить, ведь неподалёку от места преступления и полицейских, которые его расследуют, делать ему больше было нечего. Если бы он попытался удрать на машине, по нему наверняка открыли бы огонь, и кто знает, чем бы оно всё для него кончилось. Вот он и ушёл пешком, ищи его теперь.
Но разве мог он наверняка рассчитывать, что ему дадут уйти? Конечно, не мог. Разве что с помощью настоящей, крутой магии, но в магию Бардин не верил. Нежный, крепко приняв на грудь на чьём-то дне рождения, что-то рассказывал о том, как федералы с его помощью когда-то ловили каких-то магов, и даже чуть не поймали, но Нежный – известный шутник, если не сказать «врун».
Значит, смог бы старик сбежать – хорошо, нет – тоже ничего страшного. Но если это был не тот Хоттабыч, из-под ареста его ждала только долгая дорога в казённый дом. Угон сходу доказывается, а дальше прицепом идёт пособничество в убийстве. Пять-семь лет, это как повезёт. В его возрасте, считай, пожизненное. Как он собирался избежать зоны? Может, он агент под прикрытием? Но чей? Уголовный розыск террористами не занимается. Кто тогда? Федералы? Но если он агент федералов, они бы уже давным-давно дело сами раскрыли. Нет, непохоже, что старик – агент.
А если это был настоящий Хоттабыч, тот самый, с которым он, Бардин, выпил в этом здании едва ли не ведро чая на двоих? Как бы выпутывался он? Да запросто! Угона нет, ведь машина – его собственная. Ну, подвёз каких-то молодых ребят, они попросили подождать, вот и ждал. Будет балагурить, показывать фокусы и травить байки из цирковой жизни. Безобидный маразматик с чистейшей уголовной историей. Такого без стопроцентных доказательств никто не посадит. Разве что выбить из него признание, но что-то выбивать из больного старика – огромный риск получить на руки труп. Никто этим заниматься не будет.
Тут Бардин вспомнил, что несколько человек видели обоих Хоттабычей – два сержанта, от которых он сбежал, новенькая оперативница, и даже сам шеф. Все они сомневались, один Хоттабыч или всё-таки двое. Но все они, когда видели фальшивого Хоттабыча, если он всё же был фальшивым, плохо знали настоящего. Однако есть ещё один свидетель, сторож при гаражах в очках с толстенными линзами. Этот без тени сомнения утверждал, что оба Хоттабыча – один и тот же человек.
Можно ли верить полуслепому старику? То, что у него отвратительное зрение, означает лишь то, что он плохо видит без очков. Но он же был в очках! Бардин решил уточнить, и выяснил у районного окулиста, что в очках старик видит прекрасно, новые линзы ему поставили всего пару месяцев назад. Итак, вполне зрячий свидетель, да и, по мнению Бардина, весьма далёкий от маразма, несмотря на возраст. Прокурорские и судейские очень скептически относятся к опознаниям, сделанным пожилыми очкариками, но до суда ещё далеко, а для подтверждение оперативной версии показания сторожа вполне сгодятся.
В этот момент его мозг пронзила ещё одна гениальная идея – предложить Нежному раскрутить Хоттабыча на признание, Бардин не сомневался, что легко с этим справится, а оформление бумаг пусть майор поручит новенькой. От баб в оперативной работе всё равно ни черта толку нет, зато оформляют они здорово, и почерк у них обычно красивый и разборчивый. А ещё они могут быстро порезать сыр и колбаску перед пьянкой. Для этого их, собственно, и держат на службе. Ну, и ещё кое для чего, но именно с этой нужно осторожно, она иногда отстреливается.
Мысленно произнеся эту речь дважды, Бардин убедился, что все его аргументы неопровержимы, все предложения разумны и полезны, так что Нежный просто не сможет ему отказать, невзирая на обиду за испорченный отпуск. Капитан положил ручку на стол, поднялся на ноги и решительно зашагал к кабинету Нежного.
* * *
Люба по приказу Нежного тщательно проверяла, всё ли в деле верно изложено о собаке Молли. Как выразился майор, или в протоколах туфта, или шеф со своей новой подчинённой – лохи невиданные, раз ничего не просекли. Она одновременно искала неточности и пыталась «просечь». Ни то, ни другое ей не удавалось.
Сам Нежный тем временем аккуратно выкладывал одежду с места преступления так, как она там лежала, сверяясь с фотографией. В роли кресла старого Бонифация он использовал собственный стул. Наконец, ещё раз взглянул на груду одежды, на фото, и снова на одежду, и уверенно заявил:
– Вот так оно всё лежало. Но что-то тут не так.
– Товарищ майор, о собаке всё написано правильно. Ну, в смысле, как было. Чего я не просекла?
– О разнообразных суках – потом, – отмахнулся Нежный. – Скажи мне, Сорокина, что не так в этой куче бабского тряпья? А то чую какую-то лажу, а в чём дело – не улавливаю.
– Очень уж аккуратно всё сложено. Дамочка раздевалась, не торопясь. Ни о какой страсти и речи у них не было.
– Это как раз понятно. Ему за восемьдесят, какие там страсти? Его халат, кстати, тоже не брошен, а аккуратно повешен на спинку второго кресла. Нет, тут просто половой акт, не было даже имитации страсти или огромной любви. Но я о другом. Доводилось мне видеть одежду, сброшенную женщиной перед сексом. И той, что потом стала моей женой, и… впрочем, это уже моё личное дело. В общем, что-то тут неправильно. Давай разберёмся, что именно.
– Как, товарищ майор? – Люба почуяла неладное. – Я не вижу ничего ненормального.
– Это потому, что ты со случайными бабами мало трахалась. Или не трахалась вообще, неважно. Вот и не видела, как выглядит то, что они с себя снимают. А свои шмотки – не в счёт, на них глаз замылен, они для тебя всегда нормально выглядят, что б там с ними ни случилось. Короче, Сорокина, я сейчас запру дверь, а ты раздевайся.
– Не поняла!
– Чего тут непонятного? – удивился Нежный. – Раздевайся – это значит «снимай с себя одежду». Снимай, и не спеша, аккуратно складывай на другой стул. А потом посмотрим, что у тебя получилось, и сравним с тряпьём на этом стуле, – он шагнул к двери и запер её.
– Не собираюсь я этого делать! Я не стриптизёрша!
– Ты отказываешься выполнять мой приказ?
– Да! Потому что он неприличный!
– Не вопрос. Шеф ещё не ушёл. Пиши рапорт на его имя, что отказываешься выполнять мои неприличные приказы. Я тоже напишу рапорт, что не нуждаюсь в таких подчинённых, как ты. На этом и расстанемся. Тебя, наверно, переведут в отдел по работе с малолетней сволочью. В смысле, с несовершеннолетними правонарушителями. Да, ты толковый опер, но неподчинения я не терплю ни от кого, уж извини.
– Если меня уволят отсюда, то уже не возьмут ни на малолеток, ни в любой другой отдел, – тихо сказала Люба, готовясь заплакать.
– Вот сырость не разводи! – рявкнул Нежный. – И на мою жалость не дави – бесполезно! Я сам утром пытался шефу пожаловаться на судьбу, а ему – плевать. Думаешь, мне на твои слёзы не плевать?
– Неужели это обязательно? – слёзы уже текли по её щекам. – Но почему это всегда сваливается на меня?
– Потому что в куче бабского тряпья что-то не так. Нужна вторая куча, для сравнения. Сколько раз я должен объяснять, чтобы до тебя дошло?
– Пусть это сделает профессионалка, – неуверенно предложила Люба.
– Мне не нужна одежда, разбросанная по всему кабинету во время бесплатного, но профессионального стриптиза! И одежда проститутки меня тоже не интересует! Там разделась обычная женщина, причём перед мужчиной, который ей или неприятен, или безразличен. Мы имеем дело с бабой, и вряд ли с одной, поэтому я и затребовал в следственную группу женщину. Вылетишь отсюда ты, шеф направит мне другую, ты же не единственная баба в полиции, и она проведёт этот простенький следственный эксперимент. Считаешь, она чем-то хуже тебя? Что выбираешь – выполнять приказы старшего по должности и званию, или уволиться? Решай быстро. Прямо сейчас.
– Я могу раздеться одна? Сложу одежду, как было там, и сфотографирую. Или хотя бы в присутствии женщины, а не вас.
– Нет, Сорокина, нельзя. Я должен наблюдать, может, по ходу дела засеку что-нибудь полезное. Начинай. Или ждёшь, когда зазвучит музыка? Так её не будет. И без слёз, пожалуйста. Та баба, раздеваясь при мужчине, не плакала.
Содрогаясь от подавленных рыданий, Люба вышла в центр комнаты и медленно начала стягивать платье через голову. Она всё же ожидала, что Нежный отменит свой мерзкий приказ. Действительно, он подождал, пока нижний край подола поднимется примерно до середины её живота, а затем скомандовал:
– Отставить, Сорокина!
Люба с облегчением вернула платье на место. Что ж, если этому извращенцу достаточно взглянуть на её коленки и комбинацию, она очень легко отделалась. Но увы, всё оказалось не так просто.
– Ты начала не с того, – пояснил он. – Баба пришла в чужую квартиру с холодной заснеженной улицы. И не в одном платье, а в шубе, шапке и шарфике. Так что сначала оденься по погоде. Неужто непонятно, что мне от тебя не стриптиз нужен, а воспроизведение её действий?
– Шарф я не ношу. Вы мне свой дадите?
– Обойдёмся без шарфа. Это не самая важная деталь. Но остальное изволь напялить.
Скрежеща зубами от злости, Люба надела полушубок и шапку.
– Всё? – мрачно уточнила она. – Теперь стриптиз?
– Сорокина, ты гуляла по снегу на морозе в тапочках. У тебя ноги не замерзли?
– Это не тапочки, а туфли.
– Всё равно. Ноги наверняка отморозила. Нет-нет, так не пойдёт. Давай вот что сделаем. Ты действительно пойдёшь и часок погуляешь на улице. Так будет гораздо достовернее. Ладно, не часок, а полчасика. Вернёшься, и продолжим.
Обрадованная предоставленной возможностью вырваться из этой камеры пыток, Люба бросилась обратно к стенному шкафу, мгновенно переобулась в сапоги, схватила висевшую на спинке её стула сумочку, и быстро зашагала, почти побежала, к двери. Но дверь оказалась запертой. Она вспомнила, что Нежный её запер, как только ему пришла в голову эта идея со стриптизом.
– Юрий Николаевич, дайте, пожалуйста, ключ, – попросила она.
– Не нужен тебе ключ, Сорокина, – расхохотался Нежный. – И идти уже никуда не надо. Главное, что ты всерьёз собралась на улицу. Нам этого достаточно. И, кстати, первые плоды эксперимента уже есть.
– Какие?
– Сумочка, Сорокина, сумочка! В твоём рапорте о сумочке ни слова.
– Так там не было никакой сумочки.
– Вот именно! А должна была быть. Сумочка, барсетка, пакет, что-то в этом роде. Она же не могла прийти совсем без денег и документов? Значит, что-то у неё было. А с места преступления сумочка потом как-то и куда-то исчезла. Думаю, окно для того и открывали, чтобы её выкинуть. Но это пока не важно. Отметим такую возможность, и идём дальше. Баба разувается в прихожей и оставляет там верхнюю одежду. У нас с тобой, Сорокина, прихожая – это твой стол. Снимай лишнее, и иди в спальню, это там, где сейчас стул для твоих посетителей.
Люба сняла шапку и полушубок, затем начала разуваться. Нежный, внимательно за ней наблюдавший, вдруг заорал «Стоп!».
– Что сейчас-то не так? – грустно вздохнула она. – Слишком быстро раздеваюсь? Или не эстетично, на ваш вкус?
– Я вижу носки, – сообщил Нежный. – Там их не было. Или были, но сплыли. Это что-нибудь значит?
– Ничего. Я в капроновых колготках, а она была в шерстяных. На шерсть мало кто надевает носки.
– Понятно. Продолжай представление.
– Тапочки должны быть, – уверенно заявила Люба. – Даже очень пожилой мужчина обязательно предложит гостье тапочки, если она не принесла с собой сменную обувь.
– Нет у меня тапочек. Постарайся как-нибудь обойтись без них. Или тут пол холодный?
– Ничего, переживу. Если на днях и помру, то от стыда, а не от простуды.
– Сколько можно повторять: не дави на жалость! Я абсолютно безжалостный.
Люба, стараясь ни о чём не думать, размеренными движениями снимала одежду и развешивала её на спинке стула. И вот, когда предпоследняя деталь её туалета уже была в руке, Нежный, наконец, отреагировал.
– Ого! – потрясённо вымолвил он. – И, это, Сорокина, хватит стриптиза, я уже до всего допёр. Трусы не снимай. Должны в женщине оставаться загадки и тайны, а то жить будет неинтересно.
– Что за «ого»? – потребовала подробностей Люба, вдруг почувствовавшая себя хозяйкой положения.
– Сиськи, – невнятно пояснил Нежный. – Сиськи ого.
– Моя грудь, конечно, больше средней, но вовсе не настолько, чтобы вызывать оторопь.
– Её сиськи. Не твои. У неё лифчик вдвое больше твоего. Это как?
– Это – действительно, ого, – согласилась Люба. – А что за «стоп» на самой последней стадии?
Она даже не подумала вернуть бюстгальтер на место. Покручивала его вокруг пальца, но надевать не спешила. Пусть сначала объяснит, почему она не должна снимать вслед за всем остальным и трусики.
– Я уже понял, чего нет в той куче тряпья. Труселей там нет. Как думаешь, просто нет, или нет и не было? В смысле, их унесли или не приносили?
– Трусы были. Шерстяные колготы на голое тело надевают только совсем уж любительницы острых ощущений. Шерсть же колется, а «там» – очень чувствительная кожа. Если что, «там» – это не на ногах, а между ногами, если кто не в курсе.
– Унесли, значит. И догадываюсь, почему. Вся одежда чистая, в смысле, никаких следов потожировых и вообще телесных выделений. А вот на трусах они всегда бывают, у женщин оттуда вечно что-то пахучее… ладно, не будем о грустном.
– Так почему из неё ничего не выделяется?
– Ты забыла, на кого охотятся с серебряными пулями? Волки не потеют, волчицы – тоже. Дошло?
– О волках – да. А что такое пахучее и грустное выделяется из меня и оседает на моих трусиках?
– Не знаю, – не ожидавший такого напора Нежный даже покраснел, и Люба решила его окончательно добить.
– А ты узнай, – зловещим тоном посоветовала она, резко спустила трусики на пол и ногой швырнула их в лицо майору. – Ну, чем они, по-твоему, пахнут, кроме чистого белья? Давай, нюхай, нюхай! Не стесняйся, я же не стесняюсь!
Как по заказу, замок в кабинетной двери щёлкнул, и к ним присоединился Бардин. Он начал что-то говорить, но ему сдавило горло, и никто с первого раза понять его не смог. Наконец, он немного овладел голосом, и выпучив глаза, повторил «Давай, нюхай, нюхай».
– Чего тебе тут надо, Бардин? – язвительно поинтересовалась Люба. – Хочешь присоединиться и тоже понюхать, или что-нибудь другое? Как ты вообще вошёл в мой кабинет через запертую дверь?
– Твой? Я думал, это его кабинет. А когда-то был и мой тоже. У меня даже ключик завалялся.
– Давай его сюда! – рявкнул Нежный. – Хотя нет, у тебя наверняка есть ещё копии, я лучше завтра прямо с утра замок поменяю. Так чего ты припёрся? Приключений ищешь на одно место?
– Я вычислил, что Хоттабыч был один, – растерянно пролепетал Бардин.
– Вычислитель, блин! Ты, когда следующий раз дважды два вычислишь, снова побежишь мне докладывать? Спасибо, мне оно ни к чему. Я и без тебя всё это знаю.
– Но я нашёл доказательства!
– Я тоже. Мне моих хватит. А ты, конечно же, что-то хотел взамен?
– Хотел. Но вижу, что не получу. Ничего страшного, обойдусь как-нибудь.
– Иди, доделывай бумаги по супермаркету! Небось, даже не приступал!
– Приступал. Но не закончил. Ладно, сейчас пойду. Знаешь, Нежный, теперь я видел всё. Она – голая, а ты нюхаешь её трусы. В это невозможно поверить, но я всё равно всем расскажу, – с этими словами Бардин ушёл.
– Расскажет? – хмыкнула Люба, начиная одеваться.
– Конечно, – подтвердил Нежный. – Он даже не скрывает своего природного скотства. Но ты не переживай – ему никто не поверит.
– Я вовсе и не переживаю, даже если кто-нибудь и поверит. Можно одеваться?
* * *
Почти все, не считая дежурной смены, разъехались по домам, даже шеф, постоянно повторяющий, что на службе он проводит круглые сутки. Впрочем, ему всё равно никто не верил, кроме жены, да и та, скорее всего, только делала вид, чтобы сохранить семью. В своих кабинетах продолжали трудиться всего двое – Бардин и Нежный. Майор очень удивился, увидев, что Бардин усердно пытается заполнить протокол очередного допроса, и ему даже стало немного жаль несчастного сотрудника, погрязшего в ненавистном занятии. Но тут он вспомнил турецкий отель, и жалость куда-то исчезла.
Сам он ждал звонка от подполковника, борца с террористами, который скрывал даже свою настоящую фамилию. Ладно, пусть будет Федераловым, раз его это устраивает. Мастера допросов из спецслужбы уже почти час работали с ювелиром, который изготовил патроны с серебряными пулями, Нежный хотел поскорее узнать результат, но на его звонок Федералов ответил: «Допрос идёт успешно, я вам сам позвоню, когда мы закончим», и прервал связь.
Вокруг подполковника неразборчиво звучали радостные не то детские, не то женские голоса и глухой стук вилок о тарелки, а вовсе не вопли человека, которого пытают. По всему выходило, что Федералов ужинает в кругу семьи, а не лично ведёт допрос. От этой мысли Нежному тоже захотелось что-то съесть, и он полез в стол Сорокиной. Все ящики были заперты, но замки там стояли далеко не сейфовые, и недолгая работа отмычкой принесла успех. В одном из ящиков нашлась пачка рассыпчатого печенья, которое майор с аппетитом употребил к чаю. А Федералов всё не звонил. Зато позвонил шеф, и начал расспрашивать о деловых качествах Сорокиной.
– Ничего не могу сказать, товарищ полковник, – бесстрастно ответил Нежный. – Я видел её меньше, чем полдня. Рановато делать выводы. Предварительно – годится. Но, может быть, у неё просто был удачный день.
– Нежный, а скажи мне такую вещь. Правда, что сегодня ты сорвал с неё труселя и нюхал их, а она в это время пыталась отстрелить тебе причиндалы, но промахнулась?
– Никак нет, товарищ полковник. Для того, чтобы сорвать трусы с одетой по-зимнему женщины, необходимо предварительно снять с неё обувь и колготки. Это всё невозможно выполнить за один раз.
– Вообще-то мне говорили, что она была голая, – неуверенно добавил шеф.
– Голая, и с пистолетом? – с любопытством уточнил Нежный.
– Глупо звучит, конечно. Но именно так и говорят. Хотел бы я сам это увидеть.
– Чтобы такое увидеть, нужно быть Бардиным. Иначе – никак. Вы хотите быть Бардиным, товарищ полковник?
– Нежный, давно тебя хотел кое о чём спросить, но всё как-то к слову не приходилось. Скажи, почему ты обращаешься ко мне по званию, а не называешь шефом, как все нормальные люди?
– В разговоре с нормальными людьми я вас всегда именно так и называю.
– Хамло ты, Нежный! И не стыдно?
– Так точно, хамло. Никак нет, не стыдно.
– Ладно, лучше скажи, ты скоро найдёшь кого-нибудь из той банды с серебряными пулями, и полностью передашь дело федералам?
– Это сразу два вопроса, и они друг с другом не связаны. Я хоть сейчас могу отдать Федералову одного из них, но у спецслужбы в этом деле другие интересы.
– Какие?
– Не могу знать, товарищ полковник! Интриги – это ваше, а не моё. А тут как раз какая-то непонятная интрига.
– С чего ты взял, что они не ищут боевиков?
– Вижу, что они не горят желанием допросить циркача. Будто не понимают, что он напрямую связан с убитыми стрелками. А Федералов – далеко не дурак. Значит, на самом деле плевать ему на всех этих как бы террористов.
– Ты сказал «как бы»?
– Так точно, товарищ полковник. Эти ребята воюют только с другой бандой, условно назовём её «чудовища». Посторонние в их разборках не гибнут. Я представлял себе терроризм немного иначе. Так вы не подскажете, чего ему нужно в этом деле?
– Нет, Нежный. Сам разбирайся.
Шеф дал отбой, а Нежный вяло попытался разобраться, в чём интерес Федералова в деле с серебряными пулями. Если ему не нужны «Ван Хельсинги», значит, нужны их враги, какие-нибудь ведьмы, вампиры, оборотни и прочая нечисть? Но и до них проще всего добраться через их врагов. Оказать серьёзную помощь банде с крестами на запястье, и вампиры будут быстро разгромлены. Но для этого всё равно нужен контакт с «Ван Хельсингами».
Может, Федералову нечисть нужна не для того, чтобы её уничтожить, а наоборот, он хочет с ней сотрудничать? По слухам, спецслужбы многих стран интересовались всякой магией и мистикой, контора Федералова – в их числе, хоть и называлась тогда иначе. Но и для сотрудничества с ведьмами их сперва ещё нужно найти, так что контакт с их врагами вовсе не помешает.
Размышления Нежного прервала противная трель звонка местного телефона. Это мог быть только Бардин, и майор понадеялся услышать нечто вроде «Нежный, я закончил, наконец, оформление этого долбанного дела». Но он и сам понимал, насколько это маловероятно, так что ничуть не удивился, услышав совсем другое.
– Слушай, Нежный, я тут застрял на протоколе допроса одного кадра. Помоги, а?
– Чем тебе помочь, мерзавец?
– Понимаешь, там надо указать год рождения.
– Чей? Твой?
– Нет, этого кадра. Грабителя. То есть, подозреваемого в грабеже. Пока подозреваемого.
– И в чём твои затруднения?
– У него два года рождения.
– Как это может быть?
– А вот может.
– Посмотри у него в паспорте.
– В каком? У него их два.
– Внутренний и заграничный? Бери из внутреннего.
– Нет, у него два внутренних.
– Один из них фальшивый?
– Оба подлинные, – потерянным голосом сообщил Бардин. – И отличаются только годом рождения. Я вот думаю, может, среднее арифметическое вычислить?
– Бардин, ты задолбал! Вычисляй, что хочешь, я тут при чём?
– Тогда передам задание экспертам. Они же учёные, значит, знают математику.
– Погоди. Не стоит сносить мозги ещё и экспертам. Паспортов два?
– Два.
– Бери данные из того, который выдан раньше.
– Нежный, я и сам хотел так сделать, но они выданы в один день.
– Тогда бери тот, у которого номер меньше.
– Одинаковые у них номера, понимаешь, Нежный? Говорю же, паспорта только годом рождения отличаются.
– А в нашей базе этот тип есть? Ты смотрел?
– Смотрел. Есть он у нас, даже два раза. По обоим паспортам.
– А сам этот деятель что говорит?
– Что не помнит, в каком году родился. Совсем маленьким тогда был.
– Знаешь, что? Спроси у шефа. Тем более, он круглосуточно на службе.
– Если он прямо сейчас находится на службе, я знаю, как эту службу зовут по имени. Да и все это знают. Даже, думаю, его жена – тоже.
– Бардин, избавь меня от своих пошлых шуточек.
– Так что мне вписать там, где год рождения?
– Мне без разницы. Пиши, что хочешь. Отчитываться тебе не передо мной, а перед шефом. Всё, я занят, мне Федералов звонит.
Подполковник сообщил Нежному, кто заказывал патроны с серебром. Оказалось, отставной цирковой артист по прозвищу Хоттабыч. Правда, ювелир раньше не был с ним знаком. Федералов предположил, что этот Хоттабыч – поддельный, пожелал спокойной ночи и прервал связь. Нежный даже не успел сказать ему ничего в ответ, хотя список пожеланий у него был долгим.
* * *
Муж Любы работал механиком в аэропорту. Нет, не авиамехаником, к самолётам его и близко не подпускали, но в аэропорту вполне достаточно и своих механизмов. Познакомились они в университете, она училась на юридическом факультете, он – на машиностроительном. Потом они случайно встретились через пару лет, а ещё через полгода задумчивый жених и беременная невеста заключили брак.
Когда ей пришлось уйти из городского угрозыска, в родном городе работы ей не нашлось. Да и в других городах оперативницу средних способностей со скандальной репутацией не горели особым желанием принять на службу. Здесь ей предложили хотя бы испытательный срок, а других вариантов просто не было. Конечно, в мелких городках её бы с руками оторвали, им кадрами перебирать не с руки, но там нет аэропортов, а значит, нет и работы для мужа.
В этот день они легли спать сразу после ужина – оба изрядно устали на работе. Четырнадцатилетняя дочь осталась жить у родителей мужа, переводить её в новую школу в другом городе не захотели, пока Люба не разберётся со своим испытательным сроком. Вот тогда они и квартиру купят, и дочь к себе заберут. А вот если она не пройдёт испытательного срока… тогда она просто не знала, что делать дальше. Менять профессию, наверно. Знать бы ещё, на какую.
Муж тихо похрапывал, а Люба пыталась прикинуть, какие у неё шансы заполучить эту службу. Вчера она позорно заснула при опросе свидетеля, да ещё и в присутствии самого шефа. Сегодня сцепилась с Нежным, от которого тоже зависит, оставят её тут или вышвырнут. Да, приказ раздеться был унизительным, но борьба за женскую честь порой обходится слишком дорого для женщины-борца. Тем более, раздеться всё равно пришлось, как ни крути.
Но вот зачем она швырнула Нежному в лицо свои трусы, и заставила их нюхать? Озорство, можно даже сказать, хулиганство, некоторая компенсация пережитого унижения, но большой вопрос, нужно ли было это делать? Тем более, чёрт совсем не вовремя принёс непрошеного свидетеля, капитана Бардина. Тот наверняка начнёт болтать, поползут самые невероятные слухи, а у неё и так репутация далеко не безупречная.
Хотя, ей показалось, что Нежный совсем на неё не обиделся, и после следственного эксперимента-стриптиза относится к ней как к бывшей любовнице, с которой расстался по доброму согласию. Да уж, эпизод с трусами по накалу эмоций вполне потянет на половой акт, а то и на несколько. Такие эмоции долго не забываются.
А ещё майор говорил, что она чего-то не просекла в истории с собакой. Шеф, правда, тоже не просёк, но он и не оперативник, а ей – положено. Что же там было не так? По словам двух свидетелей, соседка с верхнего этажа забрала собаку из квартиры покойного вскоре после перестрелки. Собачьи шерстинки найдены на шапке предполагаемой гостьи, причём эксперты подтвердили, что собака – та же самая. По собственным впечатлениям Любы, собака крупная, сильная, но при этом ласковая и доброжелательная. И любит играть с женскими шапками.
Рассуждать Люба не то чтобы не умела, но очень не любила. Зато её никогда не подводило воображение. В школьные времена она мечтала стать актрисой, а то и режиссёром, но всё перебила мечта о карьере великого адвоката. В итоге – юрфак, а потом работа в уголовном розыске под руководством начальника, который одновременно бабник, дурак и не умеет пить, со стрельбой в финале тамошней службы. Но актёрские способности никуда не делись. Она мгновенно вжилась в роль и вообразила себя той женщиной, гостьей Бонифация.
Воображаемая Люба нажимает кнопку звонка, собака Молли лает, Бонифаций вместе с псиной идёт открывать. Люба входит, Молли, поставив ей лапы на плечи, снимает шапку и начинает с ней играть. Как иначе её шерсть могла попасть в шапку? Но, выходит, женщина знает эту собаку? Или не знает, но Бонифаций ей сказал, что Молли не опасна. Но он же не её хозяин, она легко может его не послушаться, и тогда… А откуда известно, что собака не его? От соседки? Она могла врать? Конечно, могла, но ей-то зачем? Кому какая разница, чья это собака?
Второй эпизод – соседка забирает собаку к себе в квартиру. Стоп, это не второй, это третий. Второй – это появление киллеров. Люба снова представила себя той женщиной. Она лежит на кровати, придавленная тушей Бонифация. Нет, противно. Она тряхнула головой, прогоняя неприятные образы. Она – не любовница Бонифация, она – Молли. Старик совокупляется с какой-то бабой, а она лежит где-то в углу или под кроватью. Нет, не под кроватью, там слой пыли в палец толщиной, никто там не лежал и не убирал самое меньшее с пару месяцев. Значит, в углу.
Молли, скорее всего, спит, но не заметить, что в квартиру кто-то вошёл, она не может – у собак превосходный слух. Она рычит, лает, бросается на пришедших. Первая пуля достаётся ей, и она, скуля от боли, уползает прочь. Но Люба знает, что всё было не так. Собака не ранена, а первый и единственный выстрел убийц достался старику. Тогда как же всё происходило?
Трусливая псина, услышав незнакомую походку чужаков, лает, но не выбегает их встречать. Мужчина и женщина заняты сексом и ни на что не обращают внимания. Киллеры входят в спальню, перепуганная Молли замолкает, и тут начинается перестрелка. Или собака вообще не лаяла. Могло быть так? Наверно, да. Но через небольшое время Люба с шефом видели эту псину, она звонко лаяла и ничего не боялась. Нет, она наверняка должна была лаять. Но свидетели, которые слышали выстрелы, не слышали никакого лая. Как такое может быть?
По всему выходило, что в момент нападения киллеров в квартире не было никакой собаки. Зато была женщина. А совсем ненамного позже женщина исчезла, но появилась собака. У киллеров были патроны с серебряными пулями, все почему-то решили, что они охотятся на вампиров, ну, а вдруг на самом деле на оборотней? Нежный, кстати, вполне допускал, что женщина могла превратится в волчицу. А почему не в собаку, в таком случае?
