Текст книги "Не надо оборачиваться (СИ)"
Автор книги: Александр Покровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
– Точно нужна сука, – подтвердила Люба.
– А то один из ваших клоунов, то ли Бардин, то ли Нежный, пустил поганый слух по вашей уголовке. Типа у нас появился пёс по кличке Плейбой, так он любую сучку удовлетворяет так, что ей больше никто не нужен. И потянулись к нам разные сучки из уголовки, краснеют, заикаются, но в конце концов всё-таки говорят, что им нужно. Мы им говорим – фигня это, нет у нас такого пса, и никогда не было, а они не верят, скандалы безобразные закатывают, и грозят нам жуткими наказаниями. А мы что можем поделать? У нас же его по-настоящему нет. Вот такие у вас там извращенки служат.
– Сержант, лет этак с десять назад, когда я первый раз услышала эту байку, она уже была старой, как дерьмо мамонта. Только пса звали не Плейбой, а Ржевский.
– Дерьмо мамонта, – задумчиво повторил за ней сержант. – Надо будет запомнить.
Каждый собачник, попадавшийся им навстречу, считал своим долгом спросить сержанта, правда ли, что тот обзавёлся сучкой. Сержант в ответ смеялся, а потом просил Любу не обижаться. Она всё это время с трудом сдерживала порыв достать из сумочки пистолет и перестрелять всех, на кого хватит патронов. При этом ей каким-то чудом удавалось сохранять невозмутимый вид.
– Вот, пришли! – наконец, сообщил сержант, заводя Любу в какую-то комнату, где на стульях сидели двое мужчин в штатском, а на полу возились две собаки. – Ты хотела погладить суку? Вон та, что спереди и стоит на всех четырёх – это как раз сука и есть, зуб даю.
– Эта вроде бы занята важным делом, – бесстрастным тоном ответила Люба. – Подыщи мне свободную.
– Уведи её отсюда, – попросил один из сидящих. – Одной суки здесь вполне достаточно, вторая – уже лишняя.
– Лады, пойдём в другое место, – не стал спорить сержант и снова повёл Любу куда-то в неведомые места. – Слушай, а чего я твою фамилию никогда раньше не слыхал?
– Я всего третий день тут работаю.
– Погоди, если ты новенькая, значит, это ты своему прежнему шефу отстрелила, ну, это?
– Я, – подтвердила Люба. – Это было совсем не сложно. Хочешь, покажу? – она сделала вид, что полезла за пистолетом.
– Нет, не надо, не надо! – перепугался сержант. – Совсем оно мне не интересно, ну вот ни капельки!
От испуга он, похоже, слегка протрезвел, так что перестал бесконечно петлять по коридорам и привёл Любу в какой-то зал, вроде спортивного, но для собак. Там он подозвал какого-то типа в спортивном костюме с огромной овчаркой на поводке, и что-то тихо ему сказал. Псина уставилась на Любу злобными глазами и слегка приподняла верхнюю губу, демонстрируя сразу и страшные зубы, и готовность пустить их в ход.
– Раз ей так приспичило, пусть гладит, – пожал плечами «спортсмен». – Если не боится, конечно. Только суки могут не поладить, и одна другой откусит руку, так что я своей надену намордник.
– Это он так шутит, – поспешил сказать сержант.
– Не надо ничего объяснять, – попросила Люба. – Я уже давно поняла, что меня тут все, в шутку или нет, называют сукой. Давайте приступать к делу.
На собаку нацепили намордник, по команде «лежать» она плюхнулась на пол, но переворачиваться на спину категорически не желала. Мгновенно образовался круг зевак или, при добром отношении к ним, зрителей. Это были не только юноши и мужчины, но и их собаки, причём очень многие выглядели гораздо приятнее «спортсмена» и его псины. Пока Люба смотрела на них, овчарку уложили на спину. У женщины мелькнула мысль на латыни, которую она изучала в университете, но, казалось, уже давно и прочно всю забыла: «Аве, Цезарь, император, моритури тэ салютант!». По-русски это звучало «Идущие на смерть салютуют императору», или что-то вроде того, так якобы говорили гладиаторы перед смертельной схваткой в присутствии Цезаря.
Люба представила себя отважным гладиатором, присела на корточки и протянула свою гладиаторскую руку к зверю. Собака грозно зарычала, но окрик «Фу!» её немного утихомирил. Шерсть у овчарки была на ощупь совсем не такая, как у Молли – у той мягкая и шелковистая, у этой – короткая и жёсткая, можно даже сказать, колючая. Трогать шерсть она хоть и нехотя, но позволяла, а вот первое же прикосновение к соскам вновь вызвало агрессию. И на этот раз окрик остановил псину, но Люба видела, что готовность собаки подчиняться хозяину, или кем там он ей приходится, уже на исходе, и теперь надеялась только на прочность намордника.
Она провела рукой в сторону живота и нащупала вторую пару сосков. Этого овчарка терпеть уже не стала. Она резко вскочила на лапы и бросилась на обидчицу, пытаясь добраться до горла. Если бы не намордник, ей бы это, несомненно, удалось, потому что «спортсмен», держащий поводок, не то прозевал рывок, не то умышленно дал волю своей псине. Люба, ожидая чего-то подобного, успела выпрямиться и сделать пару шагов назад, но собака двигалась намного быстрее.
Другие собаки, как и их проводники, Люба как раз вспомнила, как они правильно называются, стояли неподвижно и не вмешивались. До «спортсмена», раз десять выкрикнувшего «Фу!», наконец, дошло, что собака не подчиняется его командам, и он притянул её к себе за поводок. Благодаря наморднику Люба не пострадала, если не считать лица, забрызганного пеной, обильно летевшей из пасти разъярённой собаки.
– Всё, цирк окончен! – заорал сержант. – Вали отсюда, девка, пока тебя на консервы не порвали!
Она уже усаживалась за руль, и тут сержант спросил:
– А зачем ты её за сиськи щупала? Со своими сравнивала? Так у тебя намного больше, это с первого взгляда видно, щупать не надо.
– Что-то имеешь против? – осведомилась Люба.
– Нет, наоборот, завидую тому мужику, с которым ты на работе развратом занимаешься. Только не говори, что ты ни с кем, все мы люди, так что не поверю.
– Все на работе развратничают, говоришь? А у вас в отделе тоже женщины есть?
– Ни одной. В прошлом году последнюю уволили. И не надо, от них одни неприятности.
– Понятно. Тогда не завидую тому мужику, с которым ты на службе развратничаешь.
– Что? – взревел сержант, разъярившийся даже сильнее, чем та овчарка.
Люба ничего не стала пояснять, а рванула с места, не дожидаясь, пока мотор прогреется как следует.
* * *
Спокойно, не торопясь, Нежный поднялся на третий этаж и позвонил в квартиру Похабыча. Старик распахнул дверь, выпрямился, расправив плечи, закрыл глаза, да так и застыл на пороге.
– И долго мы будем изображать скульптурную группу «Два идиота в подъезде хрущёвки»? – недовольно поинтересовался майор.
– Вы не сразу будете меня убивать? – открыв глаза, спросил Похабыч.
– Я не по этой части. Если понадобится, убивать вас будут совсем другие люди. На это дело так много желающих, что я не понимаю, почему вы до сих пор живы.
– А вы кто?
– Майор Нежный, инспектор уголовного розыска, – он показал «корочки». – Мы так и будем беседовать здесь, на лестнице? Я могу предложить не меньше двух вариантов, где поговорить гораздо удобнее. Например, у вас в квартире. Или у меня в кабинете. Выбор за вами.
– Проходите, – старый фокусник отступил в сторону. – Идите вон туда.
«Вон туда» оказалась сравнительно большой комнатой, в углу стоял стол, у стены – диван, а напротив него – югославский гарнитур-стенка, уверенно переживший Югославию и вообще настолько древний, что уже вполне мог бы уже считаться антиквариатом. Зато стоящий в специальной нише телевизор выглядел намного современнее, примерно десятилетним.
– Выпьете чего-нибудь? – предложил хозяин без малейших признаков радушия.
– Обойдусь, – отказался майор, усаживаясь на диван. – А вы, гражданин Похабыч, раз не скрываете, что ожидаете покушения, готовы кое в чём признаться? Я-то сразу догадался, что Похабыч один, несмотря на татуировку и всё остальное, чем вы морочили голову моим коллегам. Но не очень понимаю, зачем вам это понадобилось? Почему вы торчали вблизи места происшествия, а не поехали домой, под бок к любимой супруге? И даже позвонили моему шефу и стукнули сами на себя?
– Мне нужно было точно знать, выжил Бонифаций или нет. Был бы я помоложе, я бы сам его прикончил. А сейчас пришлось положиться на молодёжь. Неважно, кто его убил. Важно, жив он или мёртв. Так у кого это проще и быстрее всего выяснить? Разумеется, у полиции, раз уж она ведёт расследование. А как вы, товарищ майор, догадались, что двойник – иллюзия? Или я должен вас называть «гражданин майор»?
– Называйте меня Юрий Николаевич. И сядьте, пожалуйста. Неправильно как-то, я удобно устроился, а вы, пожилой человек, стоите, да ещё и у себя дома.
– И на сколько же это лет мне садиться, Юрий Николаевич? – мрачно пошутил старик, плюхнувшись на диван рядом с Нежным. – На год? Или на пять? А может, на все пятнадцать?
– Вам-то какая разница? В вашем возрасте любой срок станет пожизненным. Не забывайте, зона – далеко не курорт. А догадался я по ключам от машины и гаража. Ваш вымышленный двойник украл ключи от гаража у сторожа, а где он взял ключ от машины? Для суда такое доказательство не годится, да и прокурорские его не примут, а для нас, оперов – очень даже сойдёт. Тем более, как повод для допроса.
– А если бы я всё отрицал?
– Вы же не думаете, что стали бы первым в мире подозреваемым, который пытается от всего отпереться? И даже не в мире, а в нашем городе? Если кто-то не хочет добровольно сообщить важные сведения, мы всегда находим способ убедить этого кого-то, что он не прав.
– Пытки? – на всякий случай уточнил Хоттабыч.
– И они тоже.
– Со мной у вас ничего бы не вышло. Я владею техникой йоги, и могу вообще не замечать боль.
– А если пытать будут вашу супругу? Поймите, устоять против системы невозможно. Если вас интересуют подробности, поговорите с ювелиром, который по вашему заказу вставлял в патроны серебряные пули. У него как раз свежие впечатления. Не скажу, что получаю удовольствие, когда кого-то пытают, но если без этого не обойтись, отношусь к этому спокойно. Кстати, где ваша жена?
– Спит. Юрий Николаевич, вы сказали, что меня многие хотят убить. Кто эти многие?
– Вообще-то я собирался задавать свои вопросы, а не отвечать на ваши. Ну, да ладно. Хотите знать, кто считает, что без вас мир станет лучше? Так и быть, перечислю их для вас. Кто-то прикончил троих террористов и остался в живых. Женщина, как мы предполагаем.
– Да, там была самка, – безучастно кивнул Хоттабыч. – Случка у них была. Плановая вязка.
– Считаете, она благодарна вам за то, что вы привезли убийц? Думаю, вы догадываетесь, в какой форме она хотела бы выразить вам благодарность. Кстати, стреляет она превосходно. Можно предположить, что найдутся те, кто ей поможет.
– Да, несколько самок ещё живы. Но, говорят, самцов больше нет, старик был последним. Да, согласен, самки бы меня при случае убили. И съели. У них сохранился обычай пожирать врагов. И не только врагов.
– Переходим к следующим людям, которым выгодно вас убить.
– Простите, Юрий Николаевич, но оборотни – не люди.
– Всякий, кто иногда выглядит, как человек, а тем более, имеет документы, считается человеком. Давайте не будем спорить о мелких деталях.
– Давайте. Кто там ещё горит желанием избавить от меня мир?
– Трое погибших террористов вряд ли были последними в банде. Только не говорите, что они не банда, а что-то другое.
– Конечно, не последние. «Ван Хельсинг» – большая организация. Хотите называть их бандой – не смею препятствовать. Чем я им-то мешаю?
– А вы сами оцените происшедшее. Трое вооружённых террористов врываются в комнату, где старик трахает какую-то девку. Происходит перестрелка. Террористов убивают, дав им сделать всего один выстрел. Можно предположить, что их там ждали? И что девка – не просто девка, а отлично подготовленный боевик? Три выстрела – три трупа. Можно ли поверить, что стреляла какая-то случайная шлюха?
– Так, как вы описываете, всё выглядит не очень хорошо для меня, – признал Хоттабыч.
– Вот именно. Врагов «Ван Хельсинга» кто-то предупредил. Кто? Четыре человека пошли на дело, выжил один. Очень тяжело определить предателя.
– Я – не предатель.
– Вы – подозреваемый в предательстве. Кроме того, вы затеяли клоунаду с полицией. Зачем? Для развлечения? Вас же могли арестовать, и вы бы выложили всё, что знаете. Впрочем, вы сейчас и так всё выложите. Но отличный мотив убрать вас, а заодно и вашу жену, которая сейчас якобы спит, а на самом деле подслушивает под дверью, у «Ван Хельсинга» был. И не только был, но и остался.
– Это все, кто хочет меня убить?
– Нет. Есть ещё третья сила, куда более могущественная, чем первые две. Произносить её название я не хочу, вдруг ваша квартира прослушивается. Им что-то нужно, не то от предполагаемых оборотней, не то от «Ван Хельсингов». Я не знаю, что именно, да и знать не хочу, ради собственной безопасности. Но в одном я уверен – лично вы им не нужны, а вот помешать можете. Как и ваша супруга, которая тоже знает слишком много. По крайней мере, может знать, этого вполне достаточно для неофициального приговора.
– Во дворе всю ночь стояла чужая машина, – тихо произнёс Хоттабыч. – А в ней четыре человека. На вид – настоящие киллеры. И вторая машина – с другой стороны дома, куда выходит окно спальни. И у тех, и у других есть винтовки.
– Думаю, это и есть третьи, – кивнул Нежный. – Но раз вы живы, приказ о ликвидации ещё не отдан. Пока есть время, расскажите мне, как вы дошли до жизни такой. Это не допрос, а разговор, беседа. Мне нужна информация, а не доказательства. Официальный допрос, если он понадобится и будет возможен, состоится позже.
– Что значит «будет возможен»? – насторожился Хоттабыч.
– Кто знает будущее? Я полицейский оперативник, а не ясновидящий. Дело могут закрыть, такая попытка уже была. А самое главное – все мы смертны, и вы, и я. Кто знает, может, вечером допрашивать будет уже некого.
– Вы оптимист, Юрий Николаевич. Что ж, слушайте, раз вам это нужно.
Майор включил диктофон, и старый фокусник начал рассказывать.
* * *
Когда Хоттабычу было чуть меньше тридцати, и его, безвестного и молодого по цирковым меркам иллюзиониста, никто ещё не называл Хоттабычем, его любимая жена родила дочку. Роды дались ей очень тяжело, и когда врачи сказали, что больше детей у неё не будет, она ни капли не расстроилась. Советский роддом произвёл на неё такое сильное впечатление, что второй раз она бы пошла туда только под дулом пистолета. Раньше самым страшным местом на Земле она считала стоматологию, где низкоскоростной бормашиной сверлили зубы без всякого обезболивания, но теперь осознала, насколько ошибалась. Роды без анестезии оказались гораздо хуже. Впрочем, о родах с анестезией большинство советских людей узнали гораздо позже, уже перестав быть советскими.
Хоттабыч был третьим фокусником в роду, и он не хотел, чтобы цирковая династия прерывалась на нём. Ведь женщины не становятся иллюзионистами, почтенная публика предпочитает видеть на арене чудеса исключительно в мужском исполнении. Наверно, женские фокусы надоедают зрителям дома, причём зрительницам – тоже. Дочь не могла продолжить династию, и он просил супругу ещё и ещё раз пройти обследование в лучших клиниках из тех, в которые они могли пробиться. Но это ничего не изменило.
Время шло, девочка росла, Хоттабыч смирился, что сына у него не будет, но надеялся на внуков. Когда она выходила замуж за силового жонглёра, её отец радовался, глядя на заметно округлившийся животик невесты, уже представляя, как будет обучать внука ремеслу фокусника. Он совершенно не сомневался, что родится именно внук, а никакая не внучка. И действительно, в положенный срок родился внук.
Маленькая девочка, радость родителей, выросла в умницу и красавицу, заботливую мать и страстную жену. Она имела лишь один недостаток – легкомыслие, или иными словами, моральную неустойчивость, склонность к похоти, слабость на передок и ещё множество подобных выражений, описывающих ту же самую склонность. Если, конечно, считать эту особенность характера недостатком. Так уж вышло, что такая слабость свойственна очень многим цирковым артистам, и далеко не только цирковым.
Свою страсть молодая женщина утоляла исключительно с посторонними, с цирковыми – никогда, да так ловко это проделывала, что муж ни о чём даже не догадывался. Он думал, что она пошла гулять с ребёнком, она же оставляла сына родителям, а сама уходила развлекаться. Родители не то чтобы одобряли такое поведение, но уж точно понимали стремления её души – они сами были артистическими натурами, так что легкомыслие дочери возникло не на пустом месте.
Но однажды, во время зарубежных гастролей, в каком-то небольшом венгерском городишке с длиннющим названием, которое даже не все венгры способны не то что запомнить, а хотя бы выговорить, всё кончилось трагически. Молодая женщина так и не вернулась с очередного свидания, а утром какие-то любители бега трусцой наткнулись в парке на её труп. Местная полиция занесла в свои рапорты вердикт «Смерть, наступившая в результате несовместимых с жизнью ранений, нанесённых животными». Означало это, что какие-то звери перегрызли ей горло, и были эти звери, судя по ранам на теле и нечётким следам, собаками, волками или помесью одних с другими.
Волки в этот городишко время от времени забегали, более-менее дикий лес был совсем рядом, но уже много веков никто и не слыхивал, чтобы они нападали на людей. Бродячие собаки тут тоже иногда заводились, а бывало, что и сбивались в стаи. Эти на людей хоть и редко, но нападали, однако чтобы насмерть – такого никогда не случалось. Полицейские не хотели вести серьёзное расследование, но Хоттабыч всё же настоял. Зачем женщина ночью пошла одна в парк? Не замешан ли тут её любовник?
К сожалению, о любовнике родители погибшей знали только с её слов: «Мама, папа, такого потрясающего мужчину я никогда раньше не встречала!». По этим приметам очень трудно кого-нибудь найти. Полицейские всё же прошлись по городку, показывая всем фото женщины, но её то ли никто не узнал, то ли узнал, но не захотел в этом признаваться. Да и полиция не настаивала, их единственным желанием было побыстрее закрыть дело и навсегда забыть о нём. Стая бродячих собак загрызла шлюху-иностранку – нехорошо, конечно, но вовсе не повод бросать на выяснение подробностей все местные силы правопорядка.
Безутешный отец ничего не смог с этим поделать, хотя и чувствовал, что с гибелью дочери не всё так просто. Он даже нанял местного частного детектива, но тот за три дня ничего не нашёл, а может, ничего и не искал. К тому же у Хоттабыча возникли нешуточные проблемы с зятем. Тот, конечно же, узнал, что жена регулярно ему изменяла, а тесть с тёщей всякий раз её покрывали. Они с ним и так не очень-то ладили, а тут обманутый муж просто осатанел. Заявил, что они оба – аморальные развратники, воспитали точно такую же дочку, которая, собственно, из-за этого и погибла, впрочем, туда ей и дорога, но своего сына он им развращать не даст. Они его больше никогда не увидят.
Хоттабыч тоже разозлился, и сказал полицейским, что если гибнет женщина, первый подозреваемый всегда муж, а не стая уличных псов. Полицейские, тяжко вздохнув, проверили алиби новоиспеченного вдовца, и каким-то образом убедились, что он к смерти супруги непричастен. После этого Хоттабычу сказали, чтобы он больше не беспокоил полицию своими дурацкими версиями, дело закрыто, и нечего морочить голову полиции.
Зять прямо там, на месте, уволился из труппы. На гастролях артисты обычно не увольняются, но в таких обстоятельствах директор пошёл ему навстречу. Хоттабыч узнал об этом поздно, зятя и внука догнал уже на перроне, попытался отнять малыша, но не фокусникам тягаться с силовыми жонглёрами, это даже если не учитывать возраст драчунов. Плачущий мальчик уехал с папой на поезде, и Хоттабыч с женой после этого очень долго ничего о них не слышали.
Работу они сразу не бросили, ведь цирк для них был не просто профессией, а всей жизнью. Но, конечно, той энергетики радости, ради которой зрители, особенно дети, ходят в цирк, в их выступлениях здорово поубавилось. Фокусник на глазах постарел, и хоть седину скрыла краска для волос, а морщины горя – грим, всё равно чувствовалось, что артист перегорел и вряд ли уже восстановится. Когда друзья всё чаще и чаще стали называть его Хоттабычем, они оба уволились и оформили пенсию, благо у цирковых с этим проще. Первое время бывшие коллеги звонили, а то и приходили в гости, но потом всё свелось к поздравлениям с днём рождения, и то не от всех и не каждый год, причём чем дальше, тем реже.
И тут внезапно им нанёс визит некий загадочный человек, говорящий с сильным иностранным акцентом и представившийся как Ван Хельсинг. Он сразу предупредил, что это псевдоним, а его имя и гражданство посторонним лучше не знать. Он сказал доживающей свой век паре, что их дочь убили оборотни, а его организация по мере сил этих тварей уничтожает. Скоро полностью уничтожит, и для этого им нужна помощь кого-нибудь из местных. Одни достигнут великой цели, к которой шли много веков, другие отомстят за смерть дочери.
Хоть Хоттабыч и не верил выводам венгерской полиции, но в существование оборотней не верил ещё сильнее. И в банду сумасшедших, которые убивают тех, кого считают оборотнями, тоже не верил. Как вести себя с незнакомцем, он не знал, и тот почувствовал его растерянность.
– Я замечаю, что на уничтожение оборотней вам, как это сказать по-русски, плевать. Тогда я имею к вам предложить сделку, которая есть чисто деловая. Вы будете захотеть помогать нам уничтожать, а мы сделаем обеспечение встречаться вам с вашим внуком. Мы будем имеющими взаимный интерес в желании заключить эту сделку?
Старики, а они уже давно чувствовали себя древними стариками, очень хотели увидеться с внуком. Увы, они не знали даже, в какую страну его увёз отец. А Ван Хельсинг утверждал, что знает точный адрес. По его словам, проблема решалась просто: неизвестный грабитель убивает бывшего силового жонглёра, а ныне не вполне законопослушного голландского бизнесмена, после чего власти отдают его сына дедушке и бабушке. Правда, в Нидерландах живут другие дедушка с бабушкой, те, что по отцу, но они ещё раньше станут случайными жертвами каких-нибудь бандитских разборок.
От такого предложения Хоттабыч категорически отказался. Да, зятя он терпеть не мог, а его родителей едва знал и тоже не питал к ним тёплых чувств, но отправлять их всех на тот свет – это уж слишком. Внук – это хорошо, это очень хорошо, но не такой ценой.
– Я был в ожидании, что внутри вас победит жалость, – кивнул Ван Хельсинг. – Для вот такого оправдавшегося ожидания я подготовил немножко другое предложение, по которому вы получите меньше, но зато люди, которых я сделал перечисление, останутся не умершими до срока.
Второе предложение было принято, и примерно через неделю мальчик с отцом уже стояли на пороге квартиры Хоттабыча. Голландскому бизнесмену какой-то неизвестный очень доходчиво объяснил, что если бабушка и дедушка по матери не будут изредка встречаться со своим внуком, то некая организация обеспечит, чтобы внук жил у них. Для этого достаточно убить всего трёх человек, сущая мелочь со всех точек зрения. И ещё, в полицию обращаться бесполезно, это только даст толчок трём убийствам, без которых пока вполне можно обойтись.
Целую неделю бабка с дедом баловали своего десятилетнего внука, который за эти годы успел их совсем забыть. Его папа, пока гостил у тёщи с тестем, беспробудно пил, но никому не мешал. Потом отец с сыном отбыли обратно в свою Голландию, дед тяжко вздыхал, а бабушка даже всплакнула. Но долго грустить им не дали – в тот же день позвонил Ван Хельсинг и потребовал, чтобы Хоттабыч отработал свою часть сделки. Не отработает – больше никогда не увидит внука.
* * *
Слушая рассказ Хоттабыча, Нежный недоверчиво качал головой, но старика не перебивал. Фальшивые оборотни, фальшивый иностранец, фальшивая татуировка на запястье фальшивого Хоттабыча… Не слишком ли много фальши для одного дела? И чем тут заинтересовалась спецслужба? И, в конце концов, ради чего полетел к чертям его долгожданный отпуск?
– Вот теперь вы знаете, как я попал в эту историю, – завершил первую часть своей эпопеи Хоттабыч. – Может, всё же попьём чайку, или, если хотите, чего покрепче?
– Я ничего не буду, а вам никто не мешает промочить горло чем хотите, – разрешил Нежный.
Не то чтобы он всерьёз боялся, что Хоттабыч его отравит, но зачем ему лишний и совершенно ненужный риск? Он даже приготовился к перестрелке, когда отставной фокусник возвращался из кухни, но расслабился, увидев, что тот несёт в руках две чашки с чаем и начатую пачку рассыпчатого печенья, так что быстро задействовать оружие никак не сможет, если пистолет у него всё же есть.
– Я на всякий случай налил две чашечки, вдруг вы передумаете, – смущённо улыбаясь, пояснил Хоттабыч. – Не будете? Тогда, пока я пью, может, что-нибудь скажете о том, что со мной случилось в Венгрии и потом дома?
– Что тут можно сказать? – пожал плечами Нежный. – Если вы правильно передали речь этого Ван Хельсинга, то он, скорее всего, говорит по-русски намного лучше, чем вам показал. Тоже, думаю, тот ещё артист. Кстати, этот ваш зятёк, он женился?
– Да, причём на артистке из той нашей труппы. Это мне внучок рассказал.
– Что-то мне подсказывает, что она дрессировщица или имеет к ним какое-то отношение, – вздохнув, высказал предположение Нежный.
– Она воздушная гимнастка, но её родители и старший брат – дрессировщики, – кивнул Хоттабыч. – Как вы догадались, Юрий Николаевич?
– Я же оперативник, сыщик. Догадываться – моя профессия. Хоттабыч, чай вы уже допили, рассказывайте, пожалуйста, продолжение своей истории, а то мне ещё не всё понятно.
– Расскажу, конечно. Что уже тут скрывать? Ван Хельсинг сказал, что я должен купить три одинаковых пистолета, марка – на мой выбор, к каждому – по две обоймы, и ещё одну про запас. Потом я должен найти человека, который заменит обычные пули на серебряные, и добавит в патроны немножко пороха, чтобы увеличить пробивную силу пули. Так он говорил, сам я ничего в этом не понимаю. Я всё это сделал. Тогда приехали трое парней. По-русски говорили хорошо, но мне показалось, что они долго жили за границей, может, даже и родились там. Хоть и редко, но иногда вставляли в разговор иностранные слова, русских не находили. И акцент у них был, хоть и не такой сильный, как у Ван Хельсинга, но тоже заметный.
– Когда они приехали, вы уже создали второго Хоттабыча?
– Нет, только татуировку приклеил. Как бы татуировку.
– Я понял. А зачем?
– Ван Хельсинг сказал, что она нужна обязательно. У него тоже была.
– Настоящая? – заинтересовался Нежный.
– Не знаю. А я приклеил, и эти парни если и заметили, что она не настоящая, ничего мне не сказали.
– С татуировкой всё понятно, а что с двойником?
– Я знал, что должен лично отвезти парней к дому старика…
– Убийц, а не просто парней. Или вы не знали, что они собираются убивать?
– Убивают людей, а этот Бонифаций был оборотнем, а не человеком. К тому же он сам убил мою дочь!
– Хорошо, пусть так. Вы должны были лично отвезти парней. И что?
– Я знал, что мою машину обязательно заметят, она бросается в глаза. Вот и придумал другого старика, похожего на меня. У сторожа спёр ключи от гаража, это бы доказало, что за рулём был не я. А жена сказала бы, что я в тот день из дому не выходил.
– Алиби, основанное на показаниях жены или матери, не стоит ломаного гроша. А что там получилась за путаница с отпечатками пальцев?
– По приказу Ван Хельсинга мы намазали подушечки пальцев силикатным клеем, знаете, тот, который токсикоманы нюхают?
– Знаю.
– Вот, дождались, пока застынет, и поехали. Это лучше, чем перчатки.
– Ясно. Но зачем вы на рожон лезли? Провоцировали полицию на арест, это же могло очень плохо для вас кончиться.
– Очень плохо – не могло, – покачал головой Хоттабыч. – Очень плохо было бы, если б я этого не сделал. Понимаете, парни ушли, и долго не возвращались. Тут подъехали менты, пэпээсники, и пошли в тот же подъезд. То, что ребята, скорее всего, погибли, я понял, а вот чем всё закончилось для Бонифация – не знал. И что мне делать? Позвонил Ван Хельсингу, а он мне говорит, что я должен точно выяснить, погибли парни или хоть один из них выжил. Не знаете, Юрий Николаевич, зачем ему это понадобилось?
– Откуда же мне знать? Наверно, киллеры могли сболтнуть что-то такое, чего их шеф не хотел, чтоб услышали мы. Но вы упоминали что-то очень плохое.
– Да, упоминал. Ван Хельсинг сказал, что если я не скажу ему в тот же день, живы парни или нет, или скажу неправду, его люди убьют в Голландии моего внука.
* * *
Город Люба толком не знала, положилась на навигатор, а тот с удовольствием привёл её в безнадёжную пробку. Час пик давно миновал, машин на улицах было совсем немного, но какие-то тёмные силы упорно собирали их к одному перекрёстку, кем-то сверху временно назначенному проклятым. Рассосётся здесь – обязательно соберётся где-то в другом месте, этот город без пробок не оставался, разве что глухой ночью, и то не наверняка.
Она попыталась вырулить дворами на параллельную улицу. Навигатор категорически отказался помогать, пришлось полагаться на интуицию, а она вдруг взяла и подвела. Дворы сменялись кривыми переулками с односторонним движением, узкие проезды внезапно заканчивались глухими тупиками, причём развернуться там было невозможно, приходилось возвращаться задним ходом, один раз её остановил обледеневший подъём, на котором скользила даже зимняя резина. Поняв наконец, что заблудилась, она остановила машину и попыталась разобраться, куда её занесло.
Навигатор не стал капризничать, и показал, на какой улице она стоит. Люба стала рассматривать карту, и вдруг заметила, что метрах примерно в двухстах сзади от неё помечен какой-то клуб собаководства. Так почему бы его не посетить и не задать всё те же вопросы о собачьих сосках? Не то чтобы она нуждалась в их ответах, но ведь потом она сможет спросить, как отсюда проехать в центр, раз уж навигатор и интуиция предлагают какие-то идиотские маршруты, которые приводят в никуда.
Клуб располагался в маленькой комнатке с двумя столами, на одном из которых стоял компьютер, а рядом с другим – шкафчик с картотекой. За столами восседали худощавая женщина средних лет с фиолетовыми волосами и кроваво красными губами и ногтями, и юноша, настолько на неё похожий, что не мог ей приходиться никем, кроме как сыном. Она что-то диктовала, он заносил это в электронную таблицу. Люба даже не пыталась понять, о чём там у них идёт речь. Она представилась, а затем, ничего не объясняя, спросила, может ли у собаки быть всего два соска.
– Я – бухгалтер, – ответила дама. – А мой сын – компьютерщик. Так что вряд ли мы сможем чем-то вам помочь. Это вам к директору надо, но он болеет. Ему уже под восемьдесят и он уже почти год болеет, вообще-то, так что и он не поможет.
