Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 54 (всего у книги 67 страниц)

«ПРОЕКТ 571»

10 декабря 1970 года, когда Эдгар Сноу в пятый и последний раз брал интервью у Мао Цзэдуна, тому через две недели должно было исполниться семьдесят семь лет. Тем не менее Сноу нашел его в неплохой физической форме. Чувствовалось только, что Мао был немного простужен, но в целом выглядел удовлетворительно. Даже чуть похудевшим со времени их предыдущей встречи, состоявшейся в январе 1965-го. Конечно, возраст давал о себе знать, но ум Председателя по-прежнему был «живой». Правда, «великий кормчий» заметил своему гостю, что «скоро увидит Бога», но особенно по этому поводу вроде бы не грустил. «Это неизбежно, – сказал он. – Все в конце концов должны увидеть Бога». Так что Сноу не придал этому значения. Он знал, что Мао и раньше любил поговорить о смерти. Как мы помним, Председатель собирался на встречу с Марксом еще в 1961 году, когда беседовал с Монтгомери. Заводил он «заупокойный» разговор и в 1965 году, накануне «культурной революции», с самим Сноу. Именно тогда он впервые сказал, что «очень скоро» встретится именно с Богом. (Почему уже не с Марксом, а со Всевышним, неизвестно.) В общем, старость и смерть были излюбленными темами его разговоров.

Разумеется, во всем этом была немалая доля игры. Мао обожал притворяться больным и хворым, чтобы посмотреть на впечатление, которое это произведет на окружающих. В феврале 1963 года, например, он разыграл роль тяжело больного старика перед послом СССР Степаном Васильевичем Червоненко. «Прежде чем устроить этот спектакль, он несколько раз репетировал роль дряхлого умирающего старца перед нами, – вспоминает его лечащий врач, – все выспрашивая, похож ли он на уходящего из земной жизни. Затем улегся в постель». Советские представители были вправду ошеломлены: «Нас поразил неожиданный контраст: посредине слабоосвещенной комнаты стояла высокая кровать, на которой полулежал Мао Цзэдун. Вокруг в почтительных позах сидели Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Дэн Сяопин и переводчик… Председатель говорил, что уже не может читать мелких иероглифов и для него специально печатают крупные иероглифы; он утверждал, будто уже не проводит заседаний Политбюро и не читает всех важных бумаг. „Теперь дела в партии ведут они“, – сказал Мао Цзэдун, указывая на сидевших в спальне руководителей КПК».

Да, так бывало не раз, но в декабре 1970 года Мао на самом деле чувствовал себя плохо, и ему стоило больших трудов показаться здоровым своему американскому знакомому. Накануне встречи он едва начал выкарабкиваться из тяжелейшей пневмонии, которая продержала его в постели почти два месяца. Именно поэтому он выглядел похудевшим.

Правда, напоследок оживился и, прощаясь со Сноу, все же бросил: «Я буддийский монах под зонтиком. Без волос и без неба»¹⁶⁵. Эта древняя аллегория означала, что он не подчиняется никаким законам, ни людским, ни небесным. Иными словами, живет, как считает нужным, и будет жить сколько захочет. (Слова «волосы» и «закон» на китайском языке произносятся одинаково – «фа», только в первом случае голос подает вниз, а во втором – выводит глубокую дугу.)

Сноу ничего не понял, так как молодая переводчица, Нэнси Тан (Тан Вэньшэн), родившаяся в Америке и не знакомая с классической философией, перевела это выражение иначе: «Я одинокий монах, бредущий по миру с дырявым зонтиком»¹⁶⁶. Откуда она взяла такую красивую фразу, никому не известно, но так как Сноу вполне доверял ей, он разнес это «откровение» Мао по всему свету. И люди в разных странах стали гадать: что имел в виду властитель Китая? Почему он так одинок?

Бодрился Мао напрасно. Пневмония в его возрасте была очень опасна, тем более что так серьезно он заболел в первый раз. До этого его всегда преследовали только бронхиты, полностью избавиться от которых мешало курение. Он по-прежнему выкуривал по две-три пачки в день, но больше всего теперь любил уже не «Честерфилд» и «555», а отечественные сигареты «Чжунхуа» («Китай»), «Сюнмао» («Панда») и «Лоцзяшань» («Гора Лоцзя»). Возможно, из патриотических чувств. Правда, незадолго до приезда Сноу он перешел на более качественные сигареты «Северная полярная звезда», которые производились в Кантоне из табака, выращивавшегося за границей¹⁶⁷.

Не способствовал укреплению здоровья Мао и его ненормальный образ жизни. Он упорно ложился спать далеко за полночь, часто около пяти утра, а спал теперь не до двух-трех дня, а до одиннадцати утра. Ел всего два раза в день – около двух-трех часов и между восьмью и девятью вечера. Больше всего любил жирную жареную свинину, порезанную мелкими кусочками и приготовленную в остром хунаньском соусе с красным перцем. Пил, правда, крайне умеренно. Изредка мог себе позволить немного китайского виноградного вина. И только по большим праздникам – чуть-чуть маотая (ароматной рисовой водки).

Сильное разрушающее воздействие на его организм оказывала непрекращавшаяся политическая борьба. После подавления хунвэйбинов ее эпицентр с улиц и площадей вновь переместился в партию. Резко возросшая роль армии, а соответственно высшего генералитета, непосредственно руководившего наведением порядка, вызвала недовольство группы Цзян Цин, главных застрельщиков «культурной революции». Постепенно начали обостряться отношения между фракциями некогда единой группы «левых» вождей. Цзян, Кан Шэн, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюань стали выражать негодование действиями НОАК. Линь Бяо и его генералы, а также жена Е Цюнь, имевшая колоссальное влияние на мужа и его окружение, реагировали болезненно. Они считали, что «период бури и натиска» закончился и надо приступать к развитию производства и перевооружению армии. В этом их поддерживал Чжоу Эньлай.

Первые проявления конфликта дали знать о себе уже в конце 1967 года. Вот что доносила об этом в ЦК КПСС советская разведка: «Из информации тов. ЦВИГУН[А][149]149
  Семен Кузьмич Цвигун (1917–1982) с ноября 1967 г. являлся первым заместителем председателя КГБ СССР.


[Закрыть], вх. № 4761 от 7 декабря 1967 г… Внутри новой руководящей группы [в китайской компартии наши службы] стали свидетелями обострения отношений между ЧЖОУ ЭНЬЛАЕМ и ЛИНЬ БЯО, с одной стороны, и руководителями Группы по делам „культурной революции“ при ЦК КПК, особенно КАН ШЭНОМ и ЦЗЯН ЦИН, – с другой. Критика и отстранение многих деятелей – представителей „новых сил“, поддерживаемых КАН ШЭНОМ и ЦЗЯН ЦИН, свидетельствуют о том, что позиции последних в настоящий момент несколько ослабли. Прекращение чистки в армии, ограничение действий хунвэйбинов и цзаофаней в области захвата власти силой, отказ от их вооружения, большее внимание экономическим вопросам – все эти маневры несомненно повысят авторитет ЧЖОУ ЭНЬЛАЯ и ЛИНЬ БЯО»¹⁶⁸.

Эта информация была верна. Цзян Цин разжигала антилиньбяоские настроения среди партийного руководства – сначала исподволь, а затем все более открыто. До поры до времени ей не удавалось вовлечь в эти козни Мао. Он по-прежнему доверял своему «близкому соратнику» (таков, как мы помним, был официальный титул Линя). И на IX съезде положение о том, что Линь Бяо является «продолжателем» дела Мао Цзэдуна, было даже включено в устав партии¹⁶⁹.

Ничего плохого о Лине Мао не хотел слышать. Он знал его с апреля 1928 года, с того самого момента, когда войска Чжу Дэ, в которых Линь Бяо служил командиром 1-й роты, соединились с его повстанцами в горах Цзинган. Их познакомил известный нам Чэнь И, будущий министр иностранных дел КНР, возглавлявший в то время политработу в отрядах Чжу Дэ. Он охарактеризовал Линя как блестящего офицера, умевшего громить врага. Мао пришел в восторг. «Вы такой молодой и так умело сражаетесь. Совсем неплохо!» – воскликнул он'⁷⁰. Это были первые слова, сказанные им Линь Бяо.

Линь действительно тогда был очень молод. Ему шел всего двадцать первый год. Он родился 5 декабря 1907 года в уезде Хуанган провинции Хубэй в семье ткачей-кустарей. В 1921 году окончил начальную школу, а через четыре года получил среднее образование. В 1924 году под влиянием двоюродных братьев коммунистов Юйина и Юйнаня вступил в Социалистический союз молодежи, и зимой 1925 года приехал в революционный Кантон, где был принят в военную школу Вампу. Это и определило его карьеру. Став в конце 1925 года членом компартии, он был направлен в коммунистический полк Е Тина. Вместе с Е Тином и Чжу Дэ Линь Бяо принял участие в Наньчанском восстании 1 августа 1927 года, после разгрома которого и пришел в горы Цзинган¹⁷¹.

К Мао он относился с огромным уважением и поистине сыновней почтительностью, что конечно же не могло укрыться от внимательных глаз будущего «великого кормчего». Для Линь Бяо, слабо разбиравшегося в марксистской теории, Мао стал энциклопедией знаний, гением науки и политики. Ценил он его и как военного руководителя. Скромный и застенчивый от природы Линь по характеру не был лидером, хотя и являлся талантливым военачальником. Не случайно в кругу вождей китайской компартии его называли «девушкой»¹⁷². Худенький и низкорослый, с густыми, чуть удивленно поднятыми вверх бровями, он и вправду напоминал красотку из какой-нибудь пекинской оперы, где все женские партии исполняли мужчины. С его внешним видом и поведением как-то не очень вязалось имя Линь Бяо – «Лесной барс».

Именно послушание, неамбициозность и преданность в сочетании с блестящими военными способностями[150]150
  Даже ненавидевший Линь Бяо Отто Браун в одном из докладов в ИККИ вынужден был указать: «Я лично считаю, что он [Линь Бяо] лучший полевой командир 8-й арм[ии]».


[Закрыть] и импонировали Мао Цзэдуну, подавлявшему его своей сильной волей. В молчаливом и слабохарактерном военачальнике, всегда готовом выполнить его приказ, он не видел конкурента. А потому и стал выдвигать Линя на руководящие посты. Ко времени образования Китайской Народной Республики Линь Бяо был уже членом ЦК, командующим войсками 4-й полевой армии. В 1949 году его избрали членом Центрального народного правительственного совета, а также назначили заместителем председателя Народно-революционного военного совета КНР. В 1954 году он получил пост заместителя премьера Госсовета. Через год Мао ввел его в состав Политбюро, присвоил звание маршала, а в мае 1958-го сделал членом Постоянного комитета Политбюро и одним из своих заместителей.

Ни минуты не колебался он и тогда, когда в 1959 году в связи с отставкой Пэн Дэхуая ему понадобился новый министр обороны. Его решение назначить на этот ключевой пост Линь Бяо было естественным.

Единственное, что иногда раздражало Председателя в его «близком соратнике», так это чрезмерная даже для властолюбивого Мао лесть. «Я никогда не верил, что несколько моих книжонок могут обладать такой большой, волшебной силой, – написал как-то Мао Цзян Цин в июле 1966 года. – Теперь, после его [Линь Бяо] хвалебных слов, вся страна начала превозносить их, вот уж поистине „старуха Ван продает тыквы и при этом расхваливает свой товар“… Он [Линь Бяо]… в печати тем более выступил весьма энергично. Прямо-таки превозносил меня как святого из святых. Таким образом, мне оставалось лишь пойти на это. Но… чем выше превозносят, тем больнее падать»¹⁷³.

Подхалимство Линь Бяо, однако, было не слишком большим «преступлением». И хотя Мао мог поворчать по этому поводу, удовольствие оно ему доставляло. Да к тому же Линь Бяо и не являлся главным льстецом. Тех, кто готов был молиться на Председателя, хватало с избытком. Настолько, что к концу 60-х стареющий вождь уже и сам ощущал себя небожителем. Да и как могло быть иначе: тиражи «Цитатника» во всем мире уступали только тиражам Библии, а «Жэньминь жибао» и другие газеты беспрерывно писали о немыслимых чудесах, которые творили с народом «идеи Мао Цзэдуна». Корреспонденты агентства Синьхуа на полном серьезе сообщали о воскрешении из мертвых людей, над телами которых врачи произносили цитаты из «великого кормчего», о прозрении слепых и исцелении глухих при аналогичных процедурах, а также о прочих невероятных вещах. Разве Линь Бяо был ответствен за эту галиматью? Ведь не он, а Цзян Цин контролировала средства массовой информации.

Гораздо больше неудобств Мао доставляло то, что его будущий преемник все время болел. Что это была за болезнь, до сих пор остается тайной. Известно только, что она носила психический, а не физический характер. Возможно, являлась результатом четырех ранений, полученных им во время гражданской и антияпонской войн. Как бы то ни было, но уже во время первой поездки в Москву в 1939–1941 годах Линь Бяо главным образом жаловался на сильные головные боли, рвоту, сердцебиение, бессонницу и нервное расстройство¹⁷⁴. Он лечился в Монине и Кисловодске, но это не помогло. По его словам, сильная головная боль и бессонница у него возникали всякий раз, как он «немного» работал «умственным трудом»¹⁷⁵. В июле – октябре 1951 года вместе с женой Е Цюнь и дочерью Лихэн (домашнее прозвище – «Доудоу», уменьшительное имя от слова «Бобы»)[151]151
  Линь Бяо был женат дважды. Его первая жена Лю Синминь (она же Лю Синьминь и Чжан Мэй) была моложе его на двенадцать лет. Это была простая, малограмотная девушка из северной Шэньси. В 1939 г. вместе с мужем она приехала в Советский Союз. Но через два года Линь порвал с ней и, уехав в августе 1941-го обратно в Китай, оставил ее беременную в Москве. Лю родила девочку, которую назвала Сяолинь. Вплоть до сентября 1948 г. она работала в Ивановском интердетдоме, где, как мы помним, одно время находилась Цзычжэнь, бывшая жена Мао. После этого вернулась в Китай. Сяолинь же смогла выехать в КНР только в 1950 г. после того, как о ее возвращении перед ЦК ВКП(б) ходатайствовал сам Линь Бяо. С этой дочерью он, однако, виделся крайне редко. У него была другая семья. Во время антияпонской войны он женился на уроженке провинции Фуцзянь по имени Е Цюнь, которая тоже была младше его на двенадцать лет. От этого брака у него было двое детей: дочь Линь Лихэн (Доудоу), 1944 г. рождения, и сын Линь Лиго (родился в 1946 г.).


[Закрыть] он вновь лечился в Советском Союзе, и опять безрезультатно. Он перестал доверять врачам, у него развилась тяжелая мания преследования. Почему-то ему казалось, что врачи замышляли убить его, подсыпая яд в ванны, которые прописывали ему. Он прекратил общение с ними, и с тех пор его лечащим доктором стала жена¹⁷⁶. Эта женщина обладала поразительно сильным характером, так что неудивительно, что безвольный Линь оказался полностью в ее власти. Любить мужа, который беспрерывно изнывал от депрессии, она, разумеется, не могла, тем более что Линь, зациклившийся на своих болезнях, потерял всякий интерес к сексу. Но брак с ним был для нее трамплином в высшую власть, а потому она изо всех сил старалась ублажить больного супруга.

Между тем психические приступы Линь Бяо продолжались. Причем с каждым годом становились сильнее. В результате, формально занимая руководящие посты, Линь месяцами не появлялся на работе¹⁷⁷. Вот как описывает один из таких приступов личный врач Мао, которого как-то попросили навестить маршала в его пекинской резиденции в районе Мацзявань: «Когда нас провели в его комнату, Линь Бяо находился в кровати, свернувшись клубком на руках жены Е Цюнь. Его голова покоилась у нее на груди. Он плакал. Е Цюнь гладила и успокаивала его, как ребенка». По словам врача, жена Линя рассказала ему, что в 40-е годы ее муж пристрастился к опиуму, а затем перешел на морфий. В Советском Союзе его вылечили от этого, но «его поведение осталось странным. Линь Бяо… так боялся ветра и света, что редко выходил из дома, часто пропуская заседания. Он боялся воды – настолько, что даже звук ее вызывал у него страшный понос. Жидкости он не пил совсем. Е Цюнь размачивала в воде пампушки, варенные на пару, и кормила ими своего мужа. Только так, в еде, он и получал жидкость. Линь Бяо никогда не пользовался туалетом. Когда ему приспичивало опорожниться, он накрывался одеялом, как тентом, и садился на корточки над судном, которое жена ставила ему на кровать. Я поразился. Линь Бяо был явно душевнобольным»¹⁷⁸. Схожий диагноз поставил и другой китайский доктор, осматривавший министра обороны. «Никаких функциональных отклонений» в его организме он не нашел, однако признал наличие «огромного количества симптомов, указывающих на психическое расстройство и свидетельствующих об употреблении наркотиков»¹⁷⁹.

По воспоминаниям дочери Линь Бяо, Доудоу, и зятя, Чжан Цинлиня, больному маршалу неизменно вводили какое-то «лекарство», прежде чем он отваживался покидать свой дом, окруженный высокой каменной стеной, для участия в публичных мероприятиях во время «культурной революции». Хранившееся в ампулах под названием «витамин С» это «лекарство» могло поддержать его в форме в течение нескольких часов, но вслед за тем у несчастного наступало обострение болезни, длившееся неделями¹⁸⁰.

Но, должно быть, именно такой «близкий соратник» и нужен был Мао, опасавшемуся сильных личностей. А может, Председатель просто жалел несчастного Линя, позволяя ему болеть? В любом случае он явно не желал слушать Цзян Цин и ее единомышленников, наговаривавших на министра обороны.

Но вода точила камень исправно. И в конце концов коварной Цзян удалось свалить больного маршала. В смертельной схватке за власть между двумя группировками стареющий «кормчий», естественно, сделал выбор в пользу своей супруги.

Произошло это следующим образом. Как-то в начале мая 1970 года, отдыхая в Ханчжоу, Мао неожиданно решил изменить Конституцию КНР, а именно: убрать из нее второй раздел, согласно которому формальным главой государства являлся Председатель Китайской Народной Республики. С устранением Лю Шаоци пост этот оставался вакантным, и Мао решил, что он вообще не нужен. Об этой идее он известил членов Политбюро, добавив, впрочем, что, если последние сочтут необходимым сохранить эту должность, пусть имеют в виду, что он (Мао) не хочет быть Председателем КНР. «Если же [Политбюро] решает сохранить этот пост, то его должен будет занять только Линь Бяо»¹⁸¹, – резюмировал он. Так, спустя много лет, вспоминал об этой инструкции Мао один из членов Политбюро генерал У Фасянь, командующий военно-воздушными силами КНР[152]152
  Неопубликованные мемуары У Фасяня широко цитируются в книге его дочери Цзинь Цю «Культура власти. Инцидент Линь Бяо в культурной революции», изданной в Стэнфорде в 1999 г.


[Закрыть].

Получив указание, члены Политбюро постановили образовать комиссию в составе шести человек для подготовки проекта новой Конституции. Между тем Линь Бяо, который, как всегда, был болен и не присутствовал на заседании Политбюро, через своих секретарей довел до сведения как Мао, так и всех остальных членов руководства, что он никоим образом не хочет быть Председателем КНР. Однако считает, что «было бы неверным, чтобы такая большая страна», как Китай, «не имела символического главы, который бы ее представлял». Поэтому он настаивал, чтобы именно Мао вступил в эту должность. Возможно, Линь просто не понял, чего на самом деле желал «великий вождь», и на всякий случай решил подольститься. Конечно, по правилам хорошего китайского тона, он должен был отнекиваться и в том случае, если бы действительно хотел занять этот пост. Но в том-то и дело, что он на самом деле с ужасом думал о лишних обязанностях, об участии в обязательных протокольных мероприятиях и регулярных поездках за рубеж. Для человека в его состоянии это было бы непомерной ношей!

Мао, казалось, понял страхи или подхалимаж Линь Бяо. По крайней мере, передал ему через секретаря, что пост Председателя КНР можно в Конституции и сохранить. Но, добавил он, «ни я, ни ты не будем занимать эту должность. Пусть почтенный Дун [Дун Биу[153]153
  Как мы помним, в начале 30-х гг. Дун Биу (1886–1975) был секретарем Контрольной комиссии партии. С 1959 г. наряду с Сун Цинлин он являлся заместителем Председателя КНР.


[Закрыть]] будет председателем государства, а несколько молодых людей при этом станут заместителями председателя»¹⁸². На том вроде бы дело и кончилось.

Но в это время между членами комиссии, занятой подготовкой проекта Конституции, разгорелись жаркие споры. Суть их по большому счету заключалась в том, как правильнее распознать намерения «великого кормчего». Кан Шэн и Чжан Чуньцяо полагали, что Мао на самом деле не хочет поста Председателя КНР, а У Фасянь и еще один генерал из группы Линь Бяо думали наоборот. Кроме того, разногласия шли по вопросу о том, включать ли в текст Конституции следующее положение: «Идеи Мао Цзэдуна – руководящая сила нашей страны». Генералы выступали «за», их оппоненты – «против». Последние, скорее всего, просто провоцировали сторонников Линь Бяо, вызывая их на скандал. Чжан Чуньцяо даже сказал: «Некоторые все время трезвонят о марксизме и идеях Мао Цзэдуна, но это не значит, что они на самом деле являются марксистами». Он явно намекал на Линь Бяо, памятуя о ворчании Мао по адресу льстеца. Чэнь Бода, также участвовавший в работе комиссии, защитил генералов. Еще один, шестой член группы, отмолчался.

«Предательство» Чэнь Бода, бывшего до того одним из ближайших соратников Цзян Цин и Кан Шэна, не являлось случайным. Чэнь давно уже испытывал неприязнь к жене Мао и даже делился с некоторыми знакомыми желанием «покончить с собой», не будучи больше в силах терпеть истеричную и властолюбивую женщину во главе Группы по делам культурной революции. В конце концов вместо самоубийства он избрал путь измены, перебежав к Линь Бяо и Е Цюнь. Он стал открыто поддерживать конкурентов Цзян с конца 1968 года. Этого, конечно, она ему простить не могла¹⁸³.

В этой обстановке в августе – сентябре 1970 года в Лушани собрался 2-й пленум ЦК. В повестке дня его стоял вопрос о новой Конституции. Линь Бяо воспользовался этим для того, чтобы нанести удар по Чжан Чуньцяо, а заодно и по всей группе Цзян Цин. Он попросил Мао предоставить ему слово для небольшого выступления, чтобы дать отпор кое-кому из тех, кто сомневается в «гениальности» вождя. После чего изложил слова Чжан Чуньцяо. Чжоу поддержал его, и тогда Мао, согласившись с ними, только посоветовал Линю, критикуя, не называть Чжана по имени. «Должно быть, за спиной Чжан Чуньцяо стоит Цзян Цин», – заметил он¹⁸⁴.

И Линь выполнил все, о чем договорился с Мао. Имени Чжана не назвал, но о том, что «великий кормчий» – гений, сказал, подчеркнув необходимость вставить пассаж об идеях последнего в Конституцию. После этого участники пленума разделились по группам для детального обсуждения выступления Линя. И тут началось такое, о чем Линь Бяо вскоре пришлось пожалеть. Многие выступавшие, прежде всего его генералы, стали горячо поддерживать своего командующего, особенно когда поняли, что его речь направлена против Чжана, Цзян Цин и иже с ними. Выступили в поддержку Линя и ветераны.

Цзян мало кто любил в партии. И в этом была ее главная трагедия. Нелюбовь многих членов партийного руководства и их жен преследовала Цзян во все время замужества, разжигая в ней злобу, зависть и ненависть. Получался замкнутый круг: чем больше ее презирали, тем сильнее она всех ненавидела, но чем изощреннее преследовала она врагов, тем яростнее ее третировали. Особую ненависть она стала вселять в ветеранов партии тогда, когда возглавила Группу по делам культурной революции. И вот теперь те из них, кто смог выжить в годы хунвэйбиновского террора, почувствовали вкус реванша. Они с готовностью начали славить Линя, лишь бы насолить Цзян. Вовсю старался и Чэнь Бода.

Дискуссии продолжались два дня. Цзян, Чжан и остальные «леваки» были страшно напуганы. И сделали то единственное, что могли: обратились за помощью к Мао. Остается только догадываться, какими черными красками поливали они Линь Бяо, Е Цюнь и генералов. Судя по тому, что произошло в дальнейшем, они представили их всех «заговорщиками», поставившими перед собой цель «развенчать» «культурную революцию». Да к тому же обвинили Линя, считавшего необходимым сохранить пост Председателя КНР, в попытке захватить власть в государстве. Их ничуть не смущало, что наивный маршал предлагал на эту должность «гениального» Мао. Все, что говорил враг, они трактовали как гнусную попытку «завзятого интригана» ввести вождя в заблуждение. Этого «великий кормчий» потерпеть не мог.

Его реакция была молниеносной. Он тут же созвал заседание Постоянного комитета Политбюро, на котором решительно встал на сторону Чжана. После этого он прервал пленум и начал готовиться нанести врагам Цзян контрудар. Сделал он это через шесть дней, сконцентрировав весь огонь критики на одном человеке – Чэнь Бода! Ведь именно Чэнь предал Цзян Цин, а соответственно, и «культурную революцию». И именно его Мао больше всего хотел заставить выступить с самокритикой.

Линь был потрясен. Такого гамбита он от «великого кормчего» не ожидал. Впервые за время их «дружбы» Мао так беззастенчиво «кинул» его! Уезжая из Лушани после окончания пленума, Линь мрачно заметил своим сослуживцам: «Мы генералы и знаем только, как вести войны»¹⁸⁵. Этим он хотел сказать, что ни он, ни его подчиненные так и не научились за всю свою жизнь вести политические игры.

По-настоящему обидевшись на Мао Цзэдуна, Линь приказал генералам не заниматься самокритикой. Свое поражение он признал, но больше в грязной сваре участвовать не хотел.

Однако Мао не мог успокоиться. Как это уже бывало не раз, его охватил охотничий азарт. Чувствуя это, кровожадная Цзян Цин изо всех сил раздувала пожар, все настойчивее внушая мужу мысль о «заговоре» военных. Чувствуя, что почва продолжает ускользать из-под ног, Линь был вынужден дать разрешение своим генералам выступить перед вождем с самокритикой. Но за собой он по-прежнему никакой вины не признавал. Просто спрятал голову в песок – и все!

И тогда мудрая Е Цюнь поняла: надо срочно что-то предпринимать для выхода из опасного положения. Будучи самой активной и волевой из всех окружавших Линь Бяо людей, она первая заговорила о контрмерах. Ей не давала покоя судьба другого преемника Мао, Лю Шаоци, а также его жены. Зная прекрасно, что может произойти с ней, Линем и их семьей, если вождь по-прежнему будет слушать Цзян Цин, она не могла сидеть сложа руки. Ее беспокойство разделял сын Лиго, которого она обожала до самозабвения. Он служил офицером военно-воздушных сил и, хотя был еще очень молод (в 1970 году ему шел только двадцать пятый год), пользовался в НОАК огромным влиянием. С октября 1969 года Лиго занимал должность заместителя начальника оперативного отдела ВВС, одновременно являясь одним из руководителей канцелярии командующего У Фасяня. Был он тщеславен и самоуверен до крайности, что, впрочем, неудивительно. С детства к нему в семье относились как к «принцу». Мать любила его настолько, что уже на второго ребенка, Доудоу, тепла у нее не оставалось совсем. Дочь росла парией, выполняя черную работу по дому и терпя бесконечные унижения от матери. В сердце ее накапливалась обида.

В октябре 1970-го Линь Лиго вместе с несколькими ближайшими товарищами, смотревшими на него снизу вверх и называвшими его почему-то по-английски «коммэндр» («командир»), сформировал тайную группу, названную им «Объединенный флот»¹⁸⁶. Эта организация ставила перед собой целью подготовку захвата власти в стране. Мозговым центром ее стала Е Цюнь (члены группы называли ее виконтесса)¹⁸⁷.

Тщательно конспирируясь, заговорщики начали разрабатывать варианты спасения. Линь Лиго был настроен крайне решительно, даже радикальнее матери. С его одобрения в марте 1971 года один из офицеров ВВС предложил несколько вариантов покушения на Мао Цзэдуна, ознакомившись с которыми, Лиго пришел в восторг. И тут же дал документу название: «Тезисы проекта 571». Эта цифра звучит на китайском языке как «у ци и». Точно так же, только другими тонами, произносятся и слова «вооруженное восстание». Мао в записке фигурировал под кодовым обозначением «В-52» (знаменитый американский бомбардировщик). Наивные дети играли в войну!

Разумеется, они были обречены. Ни один из вариантов их плана не являлся реальным. Все, что они придумывали, выглядело совершенно безумным. Например, один из способов устранения Мао заключался в том, чтобы поднять в воздух целый авиационный корпус для бомбардировки спецпоезда «великого кормчего». Другой подразумевал взрыв нефтехранилища в Шанхае в момент, когда к нему подойдет железнодорожный состав Председателя. Третий состоял в том, чтобы устроить аварию на мосту между Шанхаем и Нанкином¹⁸⁸. В любом случае, считали конспираторы, нужен был «неожиданный удар»¹⁸⁹.

Как бы наивно ни выглядели их планы, понять заговорщиков можно. Времени на обстоятельную проработку путча у них не было. С часу на час они ожидали ареста. «Мы должны совершить насильственное, революционное восстание, – писал автор записки. – В-52… подозревает нас. Лучше сжечь за собой мосты, чем сидеть и ждать, когда тебя схватят… Это борьба не на жизнь, а на смерть – либо они уничтожат нас, либо мы – их»¹⁹⁰.

Между тем ничего не подозревавший Мао усиливал давление на Линь Бяо. По его собственным словам, он использовал три метода: «швырял камни, подсыпал песок, подкапывал стены»¹⁹¹. Иными словами, критиковал, вводил в Военный совет своих людей и переформировывал преданные Линю организации. В конце 1970-го – начале 1971 года он провел реорганизацию соответственно Северокитайского бюро ЦК и командования Пекинского военного округа, вычистив из них известных сторонников Линя и Чэнь Бода. Одновременно в стране ширилась истеричная кампания критики Чэня, в вину которому ставились главным образом «предательство и шпионство». (Никто, правда, в стране, кроме Мао и членов Группы по делам культурной революции, не понимал, в чем на самом деле состояли эти преступления.) При этом через различных людей Мао все время давал понять Линю, что тому надо приползти к нему на коленях. Но его душевнобольной соратник находился в депрессии и обиде. И выйти из этого состояния у него уже не было сил. Даже когда сам Чжоу Эньлай по просьбе Мао посетил его и рассказал о настроениях вождя, Линь процедил сквозь зубы только одну фразу: «Часто приходится собирать урожай, который не выращивал»¹⁹². И не двинулся с места.

Мао рассчитывал, что скрывающийся от него маршал выступит с самокритикой на предстоявшем в апреле – июле рабочем совещании ЦК по вопросам образования. Но Линь, сказавшись больным, проигнорировал это мероприятие.

Больше сил терпеть у Председателя не было. В июле 1971 года он, еле сдерживая гнев, заявил Чжоу Эньлаю: «Их [Линь Бяо и его людей] ошибки отличаются от тех, которые делал в прошлом ты. Дело в том, что они заговорщики»¹⁹³.

Менее чем через месяц, 14 августа, Мао тайно покинул столицу, чтобы прощупать настроения на местах. С 15 августа по 11 сентября он посетил Ухань, Чаншу, Наньчан, Ханчжоу и Шанхай, где встретился с региональными партработниками и военачальниками. Перед отъездом он заметил своему врачу: «Я не думаю, что региональные командующие встанут на сторону Линь Бяо. Народно-освободительная армия не станет поднимать против меня мятеж, не правда ли? Но если они не желают, чтобы я руководил ими, я вернусь в Цзинганшань и начну новую партизанскую войну»¹⁹⁴.

Знал ли Мао к тому времени о реальном заговоре Линь Лиго и Е Цюнь, не вполне понятно. Некоторые очевидцы утверждают, что да, другие – сомневаются в этом. Скорее всего, был в неведении, а под словом «заговорщики» имел в виду то, что Линь Бяо и его сторонники просто занимались внутрипартийными интригами. В противном случае он вряд ли оставил бы конспираторов на свободе, покидая Пекин.

Тем не менее на всех встречах с местными кадрами он открыто нападал на «новых лушаньцев», камня на камне не оставляя от них. Причем открыто называл их по именам. Его слова звучали как смертный приговор: «На пленуме в Лушани в 1970 году они [Линь Бяо и другие] предприняли внезапную атаку. Начали подпольную деятельность. Почему же они не осмелились действовать открыто? Это показало, какие у них подлые душонки. Сначала они действовали скрытно, а потом вдруг перешли в наступление. Они держали это в тайне от трех членов Постоянного комитета Политбюро из пяти, а также от большинства товарищей из Политбюро… Они не обмолвились ни словом и нанесли неожиданный удар… Все их действия были целенаправленными! Пэн Дэхуай… открыто бросил вызов, а они недостойны даже Пэн Дэхуая. Из этого можно видеть, как низки эти люди».