Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 67 страниц)

Столкнувшись с первыми трудностями, многие из бывших активных сторонников Мао сразу же начали отходить от движения за народное самоуправление. Все, за что так долго ратовал Мао Цзэдун, пошло прахом. Он испытал глубокое разочарование. Народ, на который он так рассчитывал, оказался настолько пассивен, что у Мао просто опустились руки. Свои гневные чувства он излил в письме другу юности Сян Цзинъюй, гражданской жене Цай Хэсэня: «За последние несколько месяцев я достаточно узнал хунаньцев: тупоголовые дураки, у которых нет ни идей, ни долговременных планов. В политических кругах все погружены в летаргический сон. Процветает ужасающая коррупция. Можно сказать, что нет абсолютно никакой надежды на политическую реформу»¹⁸².

Вот тогда-то он и стал всерьез задумываться над тем, что говорили ему Ли Дачжао и Чэнь Дусю. Да, решил он, «мы должны все отбросить и проложить новый путь, создать новую обстановку»¹⁸³. К этому призывал его и Цай Хэсэнь, изучавший французский язык в мужском коллеже города Монтаржи во Франции. Под воздействием всего увиденного в Европе Цай уже твердо встал на большевистские позиции. «Я считаю, что нынешняя мировая революция является единственным способом одержать победу, – писал он Мао Цзэдуну. – Я сейчас ясно вижу, что социализм есть реакция на капитализм. Его основной миссией является уничтожение экономической системы капитала, а методом – диктатура пролетариата. Он использует политическую власть для перестройки социально-экономической системы. Поэтому классовая война, по сути, является политической войной, в ходе которой уничтожается механизм [господства] среднего класса (парламентское правительство) и создается механизм [господства] пролетариата – Советы… Поэтому я думаю, что анархизм не сможет работать в современном мире. Ведь очевидно, что сейчас в современном мире имеются два антагонистических класса. Нельзя свергнуть диктатуру имущих классов без подавления реакции с помощью диктатуры пролетариата. Ярким свидетельством этому является Россия. Вот почему я считаю, что для будущей реконструкции Китая полностью применимы принципы и методы социализма… Я думаю, первым делом мы должны организовать партию – коммунистическую партию, поскольку она является инициатором, пропагандистом, авангардом и штабом революционного движения»¹⁸⁴.

Как раз в это время над созданием такой партии и работали Чэнь Дусю, Войтинский и Ли Дачжао. В мае 1920 года Чэнь и Войтинский создали так называемое Революционное бюро, в которое помимо них самих вошли еще три близких к Чэнь Дусю человека¹⁸⁵. Бюро развернуло работу по формированию партийных кружков. 19 июля 1920 года в Шанхае состоялось собрание наиболее активных товарищей, на котором было принято решение об образовании коммунистической ячейки. Ее секретарем стал Чэнь Дусю¹⁸⁶. 22 августа по инициативе профессора Чэня был образован Шанхайский социалистический союз молодежи, а затем аналогичные организации возникли в Пекине, Тяньцзине, Учане и некоторых других городах. В октябре произошло оформление пекинской коммунистической группы во главе с профессором Ли, а в ноябре был официально провозглашен Социалистический союз молодежи Китая.

Первых китайских коммунистов было не более двадцати человек. Студенты, молодые преподаватели и журналисты. Ни рабочих, ни крестьян не было. Самому старшему – Чэнь Дусю – шел сорок второй год, но его за «почтенный возраст» называли «Старик». Среди молодежи особенно выделялись склонные к философствованию шанхайские студенты Ши Цуньтун и Юй Сюсун, а также проживавшие в Пекине импульсивный и деловой Чжан Готао, волевой и целеустремленный Дэн Чжунся, дерзкий и решительный Чжан Тайлэй и поэтически вдохновенный Хэ Мэнсюн. Самым молодым был восемнадцатилетний студент Бэйда Лю Жэньцзин, немного владевший русским. Всех их объединяло страстное желание любыми путями и побыстрее осуществить у себя на родине то, что произошло в России. В ноябре 1920 года Чэнь стал полулегально издавать в Шанхае новый журнал «Гунчаньдан» («Коммунист»), в котором с особым упорством начал пропагандировать идею образования компартии. В журнале для рабочих, «Лаодун цзе», просто и доходчиво разъяснялись не слишком образованным людям марксистские теории капитала и прибавочной стоимости.

Необходимость в создании «группы людей, связанных воедино измом»¹⁸⁷, понимал и Мао Цзэдун. Сомнений в важности крепко спаянной политической организации у него, как мы знаем, никогда не возникало. Но общество «Обновление народа» оставалось довольно аморфным, а Объединенный союз учащихся давно прекратил существование. Приходилось начинать заново, и Мао решил реорганизовать на большевистских принципах общество «Обновление народа». Своими мыслями он поделился с уже вступившим в большевистский кружок в Пекине Ло Чжанлуном: «Мы действительно должны создать абсолютно новую атмосферу… [А это] требует организации группы упорно работающих и решительных „людей“. И даже больше – это требует „изма“, который все разделяют. Без „изма“ нельзя создать атмосферу. Я думаю, что наше общество не должно быть просто собранием народа, связанного чувством… „Изм“ подобен знамени; только когда оно поднято, у людей появляется надежда, только тогда они знают, куда идти»¹⁸⁸.

Мао пытался преодолеть аморфность своего общества, еще находясь в Шанхае, в мае 1920 года. Тогда в парке Баньсун, недалеко от реки Сунцзян, он созвал собрание двенадцати членов группы, находившихся в то время в городе. На встрече были выработаны новые принципы, осуществление которых должно было укрепить организацию. Но никакого «общего изма» даже не обсуждалось. Приняв решение о необходимости заниматься кропотливой работой и быть реалистами, члены общества разошлись, не забыв полюбоваться «уходящими за горизонт зеленой травой и изумрудными водами реки Сунцзян»¹⁸⁹.

Теперь же ситуация круто менялась. «Прежде чем объединяться и для того чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться» – эти знаменитые слова Ленина, сказанные им накануне раскола РСДРП¹⁹⁰, как нельзя лучше отражали то, что приходило на ум Мао Цзэдуну. С аморфностью и всеядностью пора было кончать. Следовало вооружаться единственно правильным «измом». А в ноябре 1920 года таковым для Мао уже начинал становиться большевизм («интернациональный коммунизм», «социалистический космополитизм») с его программой мировой социалистической революции. Ведь «космополитизм, – полагал теперь Мао Цзэдун, – есть доктрина всеобщего братства, это „изм“, который нацелен на то, чтобы приносить пользу не только одному человеку, но и всем другим людям. Это как раз то, что и называется социализмом»¹⁹¹. В конце ноября 1920 года он в одном из писем даже восхвалял анархиста Ли Шицзэна за то, что тот организовал обучение китайских студентов во Франции: ведь именно благодаря этому китайцы (то есть Цай Хэсэнь и некоторые другие) стали изучать «космополитизм»¹⁹². Теперь он стыдился своего чересчур горячего участия в либеральных движениях за изгнание Чжан Цзинъяо и провозглашение самоуправления Хунани. «С моей точки зрения, – пытался он оправдаться, – прошлогоднее движение за изгнание Чжана и нынешнее автономистское движение не были для наших членов политическими движениями, которые мы специально инициировали… В случае с автономистским движением мы просто надеялись выработать метод (хунаньская конституция) для создания лучшей обстановки в Хунани, при которой мы могли бы осуществлять некоторую конкретную подготовительную работу. Когда вы всерьез взглянете на все это [станет ясно], что оба движения являются лишь оппортунистическими мероприятиями в ответ на создавшуюся ситуацию и никоим образом не отражают наши основные взгляды»¹⁹³. Вот так вот! Кто бы мог подумать?

Не все из старых друзей согласились с Мао. Сяо Юй, вернувшийся из Франции в октябре 1920 года, не принял большевистские планы. В письме Мао Цзэдуну он с горечью заметил: «Мы считаем невозможным жертвовать частью народа в обмен на благосостояние большинства. Я выступаю за умеренную революцию, революцию, чьим оружием является образование, революцию, которая преследует цель всеобщего благосостояния народа и осуществляет реформы при посредничестве профсоюзов и кооперативов. Я не думаю, что марксистская революция русского типа справедлива. Я склоняюсь к поддержке новой революции – анархизма или антиавторитаризма в духе Прудона. Она милосерднее и постепеннее; пусть она постепенна, но зато милосердна»¹⁹⁴.

Однако Мао Цзэдуна уже нельзя было переубедить. Он сам прошел через увлечения анархизмом и либерализмом, и ничего, кроме разочарований, это ему не принесло. Да, в принципе он еще мог согласиться с Сяо Юем в том, что «стремиться к благосостоянию всех мирными средствами» – дело хорошее, но по большому счету уже считал все эти фантазии чистой утопией. Пройдет немного времени, и он даже в принципе не сможет рассматривать эти «иллюзии»; пока же он выражал свою позицию следующим образом: «Все эти вещи – абсолютный либерализм, анархизм и даже демократия – хороши в теории, но не осуществимы на практике». Как можно надеяться на перевоспитание эксплуататоров, недоумевал он, если дело образования в современном мире находится в руках самих же капиталистов? Буржуазия владеет фабриками и банками, контролирует парламенты, армию и полицию. Где же место для коммунистов? Нет, возражал он, только «революция русского типа… является последним прибежищем, когда все остальные средства исчерпаны. Это не означает, что мы отбрасываем другие, более хорошие, методы и хотим только использовать эту террористическую тактику»¹⁹⁵. Иными словами, пусть большевизм и не лучший выход из положения, но «милосердие» ни к чему не приведет! «С моей точки зрения, – подытоживал Мао, – русская революция и тот факт, что число радикальных коммунистов в разных странах все возрастает и становится все более крепко сплоченным, отражают лишь естественный ход событий»¹⁹⁶.

Как видно, его приход к большевизму не был простым. Он выбрал «террористическую тактику» под давлением обстоятельств, разочаровавшись в творческих силах народа, в его способности к демократическому самоуправлению.

Не романтика всеобщего равенства соблазнила его в коммунизме. Такого добра было предостаточно и в анархизме Кропоткина. Его привлекли именно апология насилия, триумф воли, торжество силы. В конце концов он сделал выбор! Да, безнравственный, но по-своему объяснимый. О каком либерализме, какой демократии можно было говорить в государстве, где не существовало гражданского общества? Где из 400 миллионов населения 390 были безграмотными. Где, несмотря на то, что власть императора была упразднена еще в 1912 году, «лишь несколько граждан действительно понимали, что такое республика»¹⁹⁷. Где капитализм еще не стал определять все стороны общественной жизни, а в экономике были представлены все известные истории хозяйственные уклады. Дикая, патриархальная страна. Какая же сила нужна была, чтобы сдвинуть ее с мертвой точки?

То, что импонировало в большевизме Мао Цзэдуну, влекло к нему и других китайских революционеров-радикалов. Восхищаясь Октябрьской революцией, они воспринимали большевистский эксперимент практически без всякого критического осмысления. Даже те из них, кто более или менее серьезно читали основателей классического марксизма и в силу этого не могли не ощущать определенного расхождения между теорией и практикой большевиков, с одной стороны, и материалистической концепцией Маркса – с другой, действительный «марксизм» все же склонны были видеть в деятельности российских коммунистов, приходя к выводу о «недостатках» в Марксовом историческом материализме. «Я полагаю, – писал, например, Ши Цуньтун, член шанхайского коммунистического кружка, – что в целом марксистская теория основана на материале промышленно развитых стран, поэтому кое-что из его [Маркса] слов не может найти применения в странах, где промышленность находится в младенческом состоянии… Если в Китае осуществлять марксизм, то, может быть, внешне надо будет прийти в конфликт со словами Маркса, но это совершенно неважно, так как сущность марксизма – отнюдь не мертвый шаблон… Коммунизм Маркса, несомненно, может быть осуществлен в Китае»¹⁹⁸.

Соответственно из самого учения Маркса и Энгельса китайская радикальная молодежь легче всего уясняла резко революционные идеи классовой борьбы рабочих против капиталистов, антикапиталистической социальной революции и диктатуры пролетариата¹⁹⁹. Среди же известных им работ классиков марксизма молодые китайские интеллигенты особенно выделяли откровенно публицистическую и политизированную, но зато исключительно страстную, зовущую к непосредственным революционным действиям брошюру молодых Маркса и Энгельса «Манифест Коммунистической партии».

Именно в «Манифесте» в первую очередь черпали китайские сторонники коммунизма подтверждение подлинно марксистского характера большевистской теории. В этом плане показательны, например, лекции Чэнь Дусю «Критика социализма», прочитанные в Юридическом институте в Кантоне и опубликованные 1 июля 1921 года в «Синь циннянь». Обильно цитируя «Манифест», а также «Критику Готской программы» и сравнивая содержащиеся в них идеи с теоретическими и политическими позициями российских коммунистов и германских социал-демократов, Чэнь Дусю приходил к заключению: «Только в России возродили истинную суть учения Маркса, назвав ее коммунизмом… Лишь русская компартия и по словам, и по делам своим является подлинно марксистской, а германская социал-демократическая партия не только забыла учение Маркса, но и совершенно ясно выступает против Маркса, хотя и рядится в тогу марксистов»²⁰⁰. О том же писал в конце декабря 1920 года член шанхайского коммунистического кружка Ли Да в статье «Возрождение Маркса»: «Марксов социализм уже полностью осуществлен в России… Ленин отнюдь не творец, его можно назвать практиком, однако он сумел и блестяще раскрыть истинную суть марксизма, и умело применить его. В этом величие Ленина, и современники должны преклоняться перед ним.

Извращенный Вильгельмом Либкнехтом, Бебелем, Бернштейном и Каутским марксизм к настоящему времени, озаренный ленинским светом, смог возродить свой истинный облик»²⁰¹.

Все китайские последователи большевиков в начале 20-х годов сходились на том, что непосредственной целью их движения являлась подготовка собственного Октября. Китайская пролетарская революция, по их мысли, должна была уничтожить не только господство милитаристских сил, но и положить конец развитию капиталистических отношений в их стране: она должна была быть направлена как против старых эксплуататорских классов, так и новых, в том числе против национальной буржуазии. В то же время она рассматривалась и как антиимпериалистическая, целью которой считалось свержение засилья в Китае иностранного капитала. В результате такой революции в Китае, естественно, должна была быть установлена диктатура пролетариата²⁰².

К аналогичным мыслям в конечном счете пришел и Мао Цзэдун. Приняв большевизм, он больше не сомневался. В середине ноября 1920 года Мао приступил к строительству подпольных ячеек в Чанше. Еще в октябре он получил из Шанхая и Пекина уставы местных Социалистических союзов молодежи²⁰³, поэтому неудивительно, что начал он с организации именно такого союза. С начала учебного года он работал директором начальной школы при Первом провинциальном педагогическом училище, то есть как раз имел дело с молодежью[13]13
  Китайская система образования в 1920-е гг. имела свои особенности. В начальной школе существовали три ступени: низшая, средняя и высшая, поэтому начальную школу высшей ступени могли оканчивать молодые люди шестнадцати-семнадцатилетнего возраста.


[Закрыть]. Пригласил его на этот пост ректор его альма-матер (то есть Первого провинциального педучилища) профессор И Пэйцзи, исполнявший к тому же обязанности министра просвещения в правительстве Тань Янькая²⁰⁴.

Первым, к кому Мао обратился с предложением «поискать товарищей» для соответствующей работы, был его бывший ученик из начальной школы Сюе по имени Чжан Вэньлян²⁰⁵. В то время Чжан являлся уже студентом Первого провинциального педагогического училища, то есть шел по стопам своего преподавателя. Подходящих ребят Мао Цзэдун стал искать и среди студентов Хунаньского коммерческого профессионального училища и в Первой средней школе Чанши²⁰⁶. Действовал он осторожно и ту же линию поведения внушал Чжан Вэньляну. «Он… говорил [со мной] о Союзе молодежи, – записал в своем дневнике Чжан Вэньлян, – предлагая сейчас делать акцент на поиске настоящих товарищей. Лучше идти медленно, чем слишком торопиться»²⁰⁷. К началу декабря удалось подобрать более двадцати молодых человек, и вскоре, 13 января 1921 года, произошло официальное оформление хунаньского отделения Социалистического союза молодежи²⁰⁸.

В ноябре 1920 года Мао получил письмо от Чэнь Дусю, который посоветовал ему организовать в Чанше и коммунистический кружок по типу шанхайского²⁰⁹. Предложение Чэня вызвало интерес не только у Мао Цзэдуна, но и у «Усатого Хэ», Пэн Хуана и еще одного приятеля Мао, Хэ Миньфаня, директора городской средней школы имени философа Чуаньшаня. В целях конспирации друзья провели собрание на кладбище!

Начало было положено. Теперь предстояло сделать все, чтобы убедить других членов общества «Обновление народа» принять большевистский «изм», превратив таким образом уже существовавшую, но до сих пор не определившую свое политическое лицо организацию в коммунистическую.

Пока все складывалось удачно, и Мао надеялся, что ему удастся завоевать на свою сторону других членов «Общества», по крайней мере тех из них, которые находились в Чанше. На личном фронте ему тоже везло. В конце сентября он начал встречаться с Кайхуэй, дочерью покойного Ян Чанцзи. Вместе с матерью и братом после смерти отца в январе 1920 года она вернулась в Хунань. Согласно обычаю семья привезла гроб умершего на родину, и там, в местечке Баньцан в шестидесяти ли к северу от Чанши, прах почтенного Яна был захоронен. После соблюдения положенного по закону траура Кайхуэй переехала на учебу в Чаншу, где поступила в женскую гимназию Сянфу²¹⁰. Первое время молодые люди стеснялись друг друга и ездили на прогулки за реку в сопровождении Чжан Вэньляна и Тао И, которая, похоже, совсем охладела к Мао. Наш герой уже имел опыт общения с девушками, но с Кайхуэй долго не мог преодолеть застенчивость. Вместо любви они много говорили о политике. Мао рассказывал ей о Советской России, большевистской революции, знакомил с азами коммунизма. Под его влиянием Кайхуэй вступила в Социалистический союз молодежи. Но в конце концов нараставшее в обоих чувство вырвалось наружу. «Я увидела его сердце, – вспоминала позже Кайхуэй, – а он совершенно отчетливо увидел мое»²¹¹.

Да, видно, они были созданы друг для друга. Куда только подевалась наивная вера Мао в свободную любовь? Зимой 1920 года они с Кайхуэй поженились²¹². От традиционной свадебной церемонии, правда, молодые единодушно отказались. Обошлись и без приданого, и без красного паланкина. Все это они отвергли как «мещанство»²¹³.

И до, и после свадьбы Кайхуэй страшно ревновала мужа к Тао И. Ей почему-то казалось, что тот старый роман продолжался²¹⁴. Страхи усиливались, когда она подолгу не видела своего возлюбленного. Денег, чтобы снять отдельную комнату, у них не было, а потому жили они по-прежнему порознь, встречаясь лишь по воскресным дням. Только «медовый месяц», длившийся всего несколько дней, провели вместе в Шаошаньчуне. Они приехали туда в начале февраля 1921 года, чтобы вместе с братьями Мао, их двоюродной сестрой Цзэцзянь, которую отец и мать Мао удочерили в 1912 году²¹⁵, и снохой Ван Шулань (женой брата Цзэминя) отпраздновать Чуньцзе, Новый год по лунному календарю²¹⁶. Лишь в октябре 1921 года смогли они наконец снять небольшой деревянный домик из трех комнат на берегу пруда в городском предместье Циншуйтан, за малыми восточными воротами. Сюда Кайхуэй перевезла из деревни и свою маму, Сян Чжэньси. В Китае было принято делить кров с родителями: считалось, что несколько поколений должны жить под одной крышей²¹⁷. Деньги на оплату жилья Мао получил из партийной кассы: к тому времени ему уже удалось не только коммунизировать общество «Обновление народа», но и вовсю развернуть подпольную большевистскую деятельность.

«ИДТИ ПО ПУТИ РУССКИХ»

Ранним утром 1 января 1921 года в верхнем этаже небольшого особняка за номером 56 по улице Чаоцзун, что в самом центре Чанши, в помещении магазина «Общества культурной книги», собралось более десяти человек. Вина и закусок не было, несмотря на первый день Нового года по григорианскому календарю. Молодые люди и девушки меньше всего думали о пирушке. Все они принадлежали к полулегальному обществу «Обновление народа» и собрались по призыву своих руководителей, Хэ Шухэна и Мао Цзэдуна, на особо важное заседание. В течение трех дней им предстояло обсудить много вопросов, главными из которых являлись следующие: какова должна быть общая цель организации, какие методы надо использовать для достижения этой цели и что следует сделать, чтобы начать внедрять эти методы немедленно? Заседание началось ровно в 9 часов 30 минут. Председательствовал «Усатый Хэ».

Первым выступил Мао Цзэдун: «Некоторые из нас предлагают организовать коммунистическую партию, в то время как другие хотят заниматься работой и учебой и перестраивать [систему] образования… Сегодня в Китае существуют две философские школы. Одна выступает за трансформацию, другая – за реформу. К первой принадлежат Чэнь Дусю и другие; ко второй – Лян Цичао, Чжан Дунсунь [видный последователь Лян Цичао] и другие»²¹⁸. После этого начались дебаты.

Дискуссия проходила бурно, вопросы вызывали горячие споры. Все понимали, что от того, как большинство участников проголосуют, зависит будущая политическая программа организации. Речь-то ведь шла о том, принимать или нет большевизм. Все утро первого дня, однако, ушло на обсуждение общих проблем; к главной теме собрания приступить так и не удалось. В половине двенадцатого заседание было прервано, собравшиеся пообедали и разошлись. Решающие споры были перенесены на следующий день, который должен был стать решающим.

2 января в 9 часов утра все уже были на месте. Прослышав об интересной дискуссии, явились и новые люди. В комнату в целом набилось восемнадцать человек. «Усатый Хэ» вновь занял председательское место.

Прежде всего большинством голосов участники собрания постановили сохранить, по существу, прежнюю формулировку общей цели: «Преобразование Китая и всего мира». Затем перешли ко второму вопросу. Вновь первым взял слово Мао. Он сообщил о полученных им недавно письмах Цай Хэсэня, в которых тот, как мы знаем, предлагал членам общества принять «радикальный тип коммунизма (доктрину Ленина)». Мао при этом напомнил, что помимо ленинского в мире есть, вообще-то говоря, и другие методы решения общественных проблем: «социальная политика», «социал-демократия», «умеренный тип коммунизма (доктрина Рассела)» и «анархизм». После этого он предложил товарищам высказываться по кругу. «Я выступаю за радикализм, – начал „Усатый Хэ“. – Одно мгновение переворота стоит двадцати лет просвещения. Я твердо верю в это». Старшего товарища тут же поддержал Мао Цзэдун: «Социальная политика – это совсем не метод, потому что все, на что она годится, это латать дыры. Социальная демократия апеллирует к парламенту как средству преобразования вещей, но в действительности законы, принимаемые парламентом, всегда стоят на страже имущих классов. Анархизм отрицает власть, и я боюсь, что такую доктрину нельзя будет осуществить. Умеренный тип коммунизма, так же как и абсолютная свобода, за которую ратует Рассел, дает возможность хозяйничать капиталистам, а потому он тоже никогда не будет работать. Радикальный же тип коммунизма или, иначе, идеология рабочих и крестьян, под которой подразумевается метод кларсовой диктатуры, может принести результаты. Поэтому он и является наилучшим методом для нас».

Солидарность с Мао и Хэ выразил и Пэн Хуан, заявивший: «В Китае вплоть до настоящего времени никогда не было „изма“ демократии… Естественные условия в Китае, такие, как социальная организация, индустриальное положение, сознание народа, очень близки к тому, что имеется в России. Поэтому русский радикализм может быть осуществлен в Китае. В то же время нам не надо огульно копировать [этот] радикализм. Что нам нужно, это просто заимствовать его дух или, другими словами, применять революционный социализм».

С тем, что российский вариант социализма надо принять именно потому, что «в Китае общество апатично, а человек по своей природе деградировал… нет ни организации, ни воспитания», были согласны большинство присутствовавших. «Раз люди сами не могут себя осчастливить, загоним их в счастье железной рукой» – эта экстремистская формула особенно импонировала молодым хунаньским «якобинцам». В итоге из восемнадцати собравшихся двенадцать проголосовали за большевизм²¹⁹.

Мао мог торжествовать. Коммунистическая организация в Чанше была создана, и он сыграл в этом событии ключевую роль. Но сразу после успеха на него вдруг напала депрессия. Он и раньше, как мы знаем, был склонен к самоанализу, а теперь просто занялся самокопанием. «Тварь я дрожащая или право имею?» – вот суть его интроспекции. Знакомый вопрос, не правда ли? В письме Пэн Хуану, написанном им тогда под влиянием минуты, наш «Раскольников» нашел у себя восемь «недостатков», которые не давали ему, с его точки зрения, превратиться в цзюньцзы (то есть в «совершенномудрого»). Иными словами, мешали стать действительно исключительным человеком – вождем, сделаться которым ему всегда так страстно хотелось. Вот эти «недостатки»: 1) слишком эмоционален, весь во власти чувств; 2) субъективен в оценках; 3) немного тщеславен; 4) довольно высокомерен; 5) редко занимаюсь самоанализом, спешу винить других и не очень-то желаю признавать свои промахи; 6) люблю поговорить, но слаб, когда дело доходит до систематического анализа; 7) слишком высоко себя ставлю и чересчур поверхностен в самооценках; и наконец, 8) слабоволен²²⁰. В этом последнем «очень большом грехе» ему особенно стыдно было признаться: ведь он так настойчиво культивировал в себе железную силу духа.

Мао закончил письмо старому другу откровенным признанием в том, что им движет «стремление доминировать и нежелание подчиняться чьей-либо воле»: «Я не хочу жертвовать собственным я. Я [подчеркнуто] не хочу превращаться в марионетку!»²²¹

«Достоевщина» у Мао, правда, прошла так же быстро, как началась. И в своем праве на власть он уже никогда не сомневался. Остается только удивляться, что такое письмо сохранилось.

Между тем события развивались. К лету 1921 года в Китае существовало уже шесть коммунистических ячеек. Помимо Шанхая, Пекина и Чанши, партийные группы имелись в Кантоне, Ухани и Цзинани. Крошечная группка была организована в Японии прибывшими туда на учебу членами шанхайского кружка Ши Цуньтуном и Чжоу Фохаем. Чэнь Дусю рассылал по всем этим организациям письма для установления «предмета обсуждения на [объединительной] конференции, а также места и времени»²²². В конце концов все было готово для проведения Учредительного съезда Компартии Китая. Местом его проведения был выбран Шанхай.

3 июня 1921 года в Китай прибыл новый представитель Коминтерна, в задачу которого входило содействие китайским большевикам в проведении форума. Это был Маринг (именно под этим псевдонимом он фигурировал в анкетах ИККИ), голландский еврей, уроженец города Роттердама, один из старейших деятелей голландского социал-демократического и коммунистического движения.

В своей жизни Маринг (Ма Линь – так именовали его китайцы) часто менял имена. Был он известен и как Мартин Иванович Бергман, и как Браун, и как Баанбреккер. Кому-то представлялся как Мандер, а кому-то как товарищ Филипп. Кто-то знал его как мистера Сентота или Симонса, а кто-то – как Джо ван Сона или Джека Хорнера. В Шанхай он приехал под именем господина Андерсона. Однако настоящая его фамилия была Снефлит. Гендрикус Джозефус Франсискус Мари Снефлит.

В отличие от Войтинского, который, кстати говоря, ко времени прибытия Маринга уже покинул Китай, новый эмиссар ИККИ особой деликатностью не отличался. Он знал себе цену. Ведь его направил в Китай не Владивосток; он был спецагентом Москвы и в кулуарах Кремля запросто общался с Лениным и Троцким, Зиновьевым и другими вождями. К тому времени, как он приехал, ему исполнилось уже тридцать восемь лет. За эти годы он успел зарекомендовать себя как крупный организатор рабочего движения не только у себя в Нидерландах, но и на острове Ява, входившем в состав колониальной Голландской Индии (нынешней Индонезии). На Яве он находился с 1913 по 1918 год, активно участвуя в национально-освободительной борьбе туземного населения. В мае 1914-го способствовал образованию Социал-демократической ассоциации Голландской Индии, которая уже после его отъезда, весной 1920-го, была реорганизована в коммунистическую. Именно своей «азиатской биографией» он и привлек внимание коминтерновских руководителей, а потому, приехав в июне 1920 года в Москву, стал вхож в кремлевские кабинеты. В июле – августе 1920 года на проходившем в Москве II конгрессе Коммунистического Интернационала Маринг исполнял обязанности секретаря комиссии по национальному и колониальному вопросам, председателем которой был Ленин. На том же конгрессе его избрали членом руководящего органа Коминтерна – ИККИ. Так что по всем официальным параметрам Войтинского он превосходил. Но именно поэтому-то многим китайским коммунистам и не понравился. Особенно раздражала его «бесцеремонность». Элегантный, напыщенный джентльмен, одетый в серую тройку, с галстуком-бабочкой, Маринг чем-то напоминал тех самых надменных колонизаторов, против которых сам же боролся. По крайней мере, именно такое впечатление он произвел на Чжан Готао при первой же встрече. «С этим агрессивным заморским дьяволом было трудно найти общий язык, – вспоминает Чжан. – …Этот физически здоровый голландец был несколько похож на прусского офицера. Но его речь свидетельствовала о его таланте полемиста парламентского типа. Иногда его голос звучал сурово, и он подавлял людей своими идеями… Он считал себя в Коминтерне высшим авторитетом по Востоку, а потому очень гордился… Он думал, что прибыл сюда как ангел, чтобы освободить народ Азии. Но с нашей точки зрения, с точки зрения людей, полных самоуважения и стремившихся к освобождению, ему было присуще чувство социального превосходства белого человека»²²³.

Одновременно с Марингом и с той же целью в Китай под псевдонимом Никольский прибыл еще один посланец Советской России, Василий Берг (партийные клички – Василий, Васильев). Он был направлен в Шанхай из Иркутска Дальневосточным секретариатом ИККИ, специальным региональным органом Коммунистического Интернационала, созданным в январе 1921 года²²⁴. Был он, по воспоминаниям того же Чжан Готао, «молчалив и производил впечатление прямого человека»²²⁵. В поездке его сопровождала жена. Чэнь Дусю, однако, в то время в Шанхае не было. В декабре 1920 года по приглашению южнокитайского милитариста Чэнь Цзюнмина, за два месяца до того захватившего власть в столице провинции Гуандун, он выехал в Кантон, где занял пост председателя Гуандунской провинциальной комиссии народного просвещения. Генерал Чэнь Цзюнмин, ничем, по сути, не отличавшийся от других олигархов, старался в то время в тактических целях привлечь на свою сторону известных общественных деятелей. Он рядился в тогу либерала и на всех углах клялся в верности демократии. Ему удалось пустить пыль в глаза не только профессору Чэню, но и самому Сунь Ятсену. Бывший временный президент Китайской Республики испытал уже немало падений и взлетов. Проведя более двух с половиной лет в эмиграции (он, как мы помним, выехал в Японию в ноябре 1913 года после того, как Юань Шикай поставил его партию Гоминьдан вне закона), Сунь смог вернуться на родину только после смерти Юаня, в конце июня 1916 года. Он поселился в Кантоне. Между тем новый президент Китая, генерал Ли Юаньхун, попытавшийся на первых порах восстановить попранную своим предшественником конституцию, под давлением северокитайской военщины был вынужден распустить парламент. В июне 1917 года возмущенные поведением президента депутаты стали съезжаться в Кантон, где начали группироваться вокруг Сунь Ятсена. 18 сентября парламент возобновил работу в этом южнокитайском городе. В стране формально возникло двоевластие (на самом деле властей, как мы знаем, было гораздо больше: каждый местный милитарист считал себя фактически независимым). 3 октября 1917 года Сунь Ятсен был избран генералиссимусом Южного Китая. Но удержаться у власти ему и на этот раз не удалось: своей армии у него по-прежнему не было, а его авторитета на всех олигархов не хватало. В начале мая 1918 года главарь военной клики из соседней с Гуандуном провинции Гуанси генерал Лу Жунтин потребовал его смещения, и доктору Суню ничего не оставалось, как ретироваться в Шанхай. Там он обосновался вместе с красавицей женой, Сун Цинлин, на территории французской концессии, в дорогом, утопавшем в зелени двухэтажном особняке под номером 29 по улице Мольера, подаренном ему патриотически настроенными канадскими китайцами. В этом доме он оставался вплоть до того момента, пока новый милитарист, Чэнь Цзюнмин, не разбил Лу Жунтина и не пригласил незадачливого генералиссимуса вернуться. Между прочим, Чэнь был членом партии Сунь Ятсена, так что причины доверять ему у шанхайского изгнанника имелись. В конце ноября 1920 года доктор Сунь вновь прибыл в Кантон, где 7 апреля 1921 года был уже провозглашен чрезвычайным президентом Китайской Республики. Хитрый Чэнь Цзюнмин до того старался быть «своим», что смутил даже видавших виды агентов Коммунистического Интернационала. Войтинский, посетивший Кантон в январе 1921 года и побеседовавший с «народным» генералом, отнесся к нему с большой симпатией²²⁶, а советник советской дипломатической миссии в Китае, старый большевик Владимир Дмитриевич Виленский-Сибиряков в письме к Ленину вообще характеризовал его как одного из «наиболее крупных деятелей молодого, раскрепощающегося Китая», которого «можно ставить [в ряд] с доктором Сунь Ятсеном» – «по политическому стажу, преданности революционной идее и организаторскому дарованию»²²⁷. Забегая вперед, скажем, что не пройдет и полутора лет, как в июне 1922 года Чэнь Цзюнмин поднимет мятеж против несчастного Сунь Ятсена, и тот через два месяца вынужден будет опять бежать в тот же Шанхай.