Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 67 страниц)

На базе этого предложения в самом начале ноября ЦК издал директиву из двенадцати пунктов «Экстренные указания по вопросам текущей политики в отношении сельских народных коммун», в соответствии с которой «коммунарам» разрешалось иметь небольшие приусадебные участки и заниматься подсобными промыслами в ограниченных масштабах. Автором этого документа был Чжоу Эньлай²⁷.

А вскоре от имени Центрального комитета Мао направил провинциальным, городским и районным комитетам партии специальную директиву, в которой потребовал «окончательно искоренить пять поветрий»: обобществления личного имущества, очковтирательства, администрирования, обособленности кадровых работников и слепого командования производством. Причем упор надо было сделать на искоренении «поветрия обобществления имущества»²⁸.

Как видно, крен «вправо» в настроениях Мао был ощутимым. Однако о том, чтобы капитулировать перед «умеренными», Председатель и не думал. Ему просто хотелось, чтобы идея реформ шла от него. И он своего достиг. Очередной пленум ЦК, состоявшийся в январе 1961 года, прошел по его сценарию. Реформированию «коммун» был дан «зеленый свет». Ничего особенно революционного в этом, правда, не было: просто партия сделала шаг назад, к эпохе кооперативов высшей ступени середины 50-х. Но Мао мог быть доволен: участники пленума пережевывали его идеи.

В конце собрания он вновь призвал всех заняться обследованием. «Мы должны взглянуть на все собственными (а не чужими) глазами, послушать своими ушами, пощупать своими руками… Во всем надо исходить из практики», – внушал он. В то же время слегка пожурил ЦК, заметив, что тот «осенью прошлого года… четко не представлял себе положения, не разобрался в нем да и не до конца исправил его». Тем самым лишний раз подчеркнул, что именно он инициатор нового курса на урегулирование, вовремя разобравшийся в обстановке. «1961 год должен стать годом реалистического подхода к делу, – объявил Мао и тут же добавил: – Не надо вешать нос, если сделал ошибку»²⁹. Казалось, ему легко удалось избежать кризиса в партии.

Но все-таки он мало что понимал в экономике. И главное – отдавал себе в этом полный отчет. «Я не понимаю многих вопросов экономического строительства, – говорил он в минуту откровенности. – И не очень хорошо разбираюсь в промышленности и торговле; разбираюсь немного в сельском хозяйстве, но тоже лишь до какой-то степени, то есть понимаю в нем немного»³⁰. Именно поэтому он впал в такую депрессию весной 1960 года, когда понял, что голод действительно принял катастрофические масштабы. И хотя с осени он вновь начал проявлять повышенную активность, настроение его оставалось подавленным. Он чувствовал, что что-то в его расчетах дало сбой. «Большой скачок» провалился. Но четкого плана урегулирования у него не было. Возвращаться к «новой демократии» было абсурдным. Это значило перечеркнуть весь опыт строительства социализма, признать неправоту в споре с «умеренными» и «потерять лицо». Ломиться же и далее напролом в коммунизм было чревато взрывом мощного народного негодования. «Знаете, мы располагаем опытом, курсом, политическими установками и методами в политике, военном деле, в классовой борьбе, – сказал он Сноу в октябре 1960 года, – что же касается социалистического строительства, то им мы никогда прежде не занимались, и опыта у нас еще нет. Вы можете спросить: разве мы не занимаемся этим вот уже 11 лет? Действительно, занимаемся 11 лет, но знаний еще не хватает, опыта еще не хватает, можно считать, что мы только-только начали его накапливать, но его все равно еще немного»³¹.

Вот почему первое, что ему пришло в голову, – это чуть сбавить коммунистические обороты, по существу, вернувшись на какое-то время (по крайней мере, на семь ближайших лет) к доскачковым формам организации производства. О том же, что делать дальше, он не имел никакого понятия. Характерно, что когда Сноу попросил его рассказать о долгосрочных планах экономического строительства в Китае, Мао ответил: «Не знаю». Тот был поражен: «Вы говорите слишком осторожно». Но Мао подтвердил: «Дело не в том, осторожно или неосторожно я говорю, просто я не знаю, просто у нас нет опыта».

От всех амбициозных скачковских планов он отказался и теперь считал невозможным построение в Китае мощной социалистической экономики за 50 лет. «Чтобы догнать и перегнать наиболее передовые капиталистические страны мира, – говорил он уже безо всякого энтузиазма, – по-моему, придется потратить 100 с лишним лет»³². В середине апреля 1961 года он дал распоряжение ликвидировать общественные столовые, превратившиеся, по его словам, в «раковую опухоль»³³.

Угнетенный, он решил отойти пока на «вторую линию», дав возможность другим, энергичным членам партийного руководства, проявить свою деловитость. Проводить новый курс из «восьми иероглифов» (на «урегулирование, укрепление, пополнение и повышение»[138]138
  Каждое из этих четырех слов на китайском языке состоит из двух иероглифов.


[Закрыть]) он поручил Лю Шаоци, который тогда все еще фанатично его поддерживал. Помогать Лю, о котором Мао стал говорить как о своем преемнике, должны были Чжоу Эньлай, Чэнь Юнь и Дэн Сяопин, а также другие члены Политбюро. Позже, спустя несколько лет, он объяснил, почему это сделал: «Я ответствен за разделение [руководства] на первую и вторую линии. Почему возникла потребность делить [руководство] на первую и вторую линии? Во-первых, здоровье плохое [здесь Мао лукавил]; во-вторых, – урок Советского Союза. Маленков оказался незрелым, перед смертью Сталин никому не передал власть. На каждом совещании они [Лю и другие] произносили в честь друг друга тосты, льстили друг другу. Я думал до смерти создать им авторитет»³⁴.

Это не значит, конечно, что Мао перестал участвовать в различных совещаниях и заседаниях, но выступления его стали краткими и какими-то бессодержательными. Он все призывал администраторов проводить «систематическое обследование и изучение действительности», а не «созерцать цветы с лошади», ворчал, что «кадровые работники всех ступеней еще не поняли по-настоящему, что такое социализм», и требовал бороться с «поветрием обобществления»³⁵. На большее его не хватало.

А в это время в стране происходили потрясающие вещи. В Аньхое и некоторых других местах крестьяне стали выходить из «коммун» и бригад, делить землю и брать на себя так называемый семейный подряд. Они договаривались с местным начальством об аренде земли у «коммуны», обязуясь в сезон урожая сдать государству положенный по договору налог. Все это началось стихийно («сравнительно внезапно», как позже скажет Мао Цзэдун³⁶) и стало распространяться, подобно цепной реакции. Но самое поразительное, что часть партийных руководителей ничего опасного в этой затее не нашла. А первый секретарь парткома Аньхоя даже поддержал ее. Более того, кое-кто стал развивать идею о том, что «крестьяне очень обеспокоены их собственными доходами. Если они станут делить доход с десятью тысячами людей, они не будут работать; если станут делить доход с одной тысячью людей, они будут работать, но немного; если станут делить доход с десятью людьми, они будут работать лучше; но если станут делить доход только со своей семьей, они будут работать изо всех сил»³⁷.

Конечно, никто в партии и не помышлял о передаче земли крестьянам в частную собственность. Мелкие земельные участки стали раздавать (да и то далеко не везде) только в пользование на короткое время. Что-то в этом во всем напоминало ленинский нэп, правда, весьма ограниченный. Так что неудивительно, что секретарь парткома Аньхоя считал этот эксперимент вполне целесообразным. Ведь социализм от этого пострадать не мог, полагал он, а проблему голода можно было решить. К середине лета 1961 года пять процентов земли в Аньхое перешли в пользование отдельных крестьянских дворов³⁸.

Аньхойское начинание с пониманием было встречено многими руководителями ЦК, особенно теми, кто, откликнувшись на призыв Мао Цзэдуна, всерьез занимался изучением дел в «народных коммунах». «Крестьяне ничего не делают теперь, а только жалуются, – возмущался Чэнь Юнь. – Они говорят, что при Чан Кайши они „страдали“, но было много еды. При Мао Цзэдуне все „великое“, но они едят только кашу. Все, что нам нужно сделать, – это отдать крестьянам их собственную землю. Тогда у каждого будет много еды»³⁹. А Дэн Сяопин вообще заявил: «Неважно, какого цвета кошка, черная или белая, важно, чтобы она ловила мышей. Неважно, социализм или капитализм, важно, чтобы экономика развивалась, народ жил хорошо»⁴⁰.

Но самые неприятные для Мао выводы сделал Лю Шаоци. Вернувшись из поездки в свой родной хунаньский уезд Нинсян, он в мае 1961 года на одном из рабочих совещаний ЦК сказал «У крестьян Хунани есть поговорка: „На три десятых несчастья от неба, на семь десятых – от человека“… В целом по стране есть места, где главной причиной [трудностей] явились стихийные бедствия, но, боюсь, таковых не очень много. В большинстве же мест главная причина – это недостатки и ошибки, допущенные в нашей работе». И далее: «Есть товарищи, которые полагают, что это вопрос об одном пальце и девяти пальцах. Но, боюсь, сейчас уже видно, что… если все время говорить о девяти пальцах и одном пальце и не менять этого соотношения, то это будет противоречить действительности»⁴¹. Сказав такое, Лю, по существу, выступил против Мао, ибо всем в Китае было известно, что именно Председатель обожал сопоставлять любые достижения и неудачи по принципу «девять пальцев здоровые, один – больной». И даже в отношении «большого скачка» он придерживался той же формулы.

На этом совещании в поддержку Лю выступил Дэн Сяопин. Да и остальные были настроены весьма критически. Не ожидавший такого удара Мао выглядел смущенным. Взяв слово, он признал ошибки. «И на нас сейчас обрушилось возмездие, – сказал он. – Почва не плодородит, люди и скот отощали. Возмездие пришло за политику трех последних лет. А кто же виноват? Главную ответственность несут ЦК и я. Я несу главную ответственность»⁴². Он также заметил, что долгое время «глубоко не понимал, как строить социализм в Китае»⁴³. Какое-то время в середине 1961 года Мао был даже готов признать аньхойский опыт, однако это продолжалось недолго.

Чувствовалось, что он был сильно деморализован. «Все хорошие члены партии умерли. А те, что остались, – кучка зомби», – бросил он своему лечащему врачу. Было заметно, что шел он на принятие кардинальных мер под большим давлением. «Чего мы хотим, так это все-таки социализма, – объяснял он в минуту откровения. – Мы испытываем сейчас трудности в сельскохозяйственном производстве, поэтому должны делать уступки крестьянам. Но это не то направление, которого мы должны придерживаться в будущем»⁴⁴.

А между тем внутрипартийная оппозиция продолжала усиливаться. И критика в адрес Мао все возрастала. Правда, оставалась она по-прежнему завуалированной, но от этого не становилась менее обидной. С трудом воспринимавший ее Мао Цзэдун вновь, как и много лет назад в южной Цзянси, чувствовал себя в изоляции. Ему опять хотелось все бросить и уехать в горы. Пусть тогда присылают нарочных и умоляют вернуться!

Встретившись во второй раз с Монтгомери, он заговорил о смерти. Мао шел тогда, правда, всего шестьдесят девятый год, в то время как его гостю – семьдесят пятый, но Председатель не думал об этике. Он заметил, что может умереть в любую минуту – либо от пули наемного убийцы, либо утонуть. Не отвергал он и авиакатастрофу, и крушение поезда, но наиболее вероятным считал смерть от болезни. Он рассказал фельдмаршалу, что в Китае существует поверье, согласно которому критическими годами в жизни являются 73 и 84. Если человек переживает их, то он уже не умирает до 100 лет. Что же касается самого Мао, то, по его признанию, жить дольше 73 ему не хотелось. Он собирался «присоединиться к Карлу Марксу», поскольку «о многом должен был с ним поговорить». Своим преемником он вновь назвал Лю Шаоци⁴⁵.

В общем, настроение у него всю вторую половину 1961 года было мрачным. Новый, 1962 год его не улучшил. В январе – феврале в Пекине состоялось расширенное совещание Центрального комитета, на котором Мао столкнулся с самой серьезной критикой, какую ему только приходилось слышать в последнее время. Сам этот форум был очень большой по составу. Съехались свыше 7 тысяч руководящих работников со всей страны. Так что не мудрено, что часть из них «перегнула палку», тем более что тон задали члены Политбюро. Уже в самом начале совещания Пэн Чжэнь поднял вопрос о персональной ответственности высших руководителей за просчеты «большого скачка», предложив возложить вину на центр, включая Председателя, Лю Шаоци и других членов Постоянного комитета Политбюро, если они того заслуживали. Он был так резок, что даже его непосредственный начальник Дэн Сяопин попытался его остановить, несмотря на то, что сам, как мы помним, был склонен к опасной риторике. Но не тут-то было. Пэн продолжал: «Даже если авторитет Председателя Мао и не так высок, как пик Эверест, он все же несомненно напоминает большую гору – настолько, что, если мы и снимем с этой горы несколько тонн земли, она все равно останется высокой. Но если Председатель Мао совершил хотя бы один процент ошибок или хотя бы одну тысячную процента, было бы дурно, если бы он не выступил с самокритикой»⁴⁶.

Мао, в общем-то, был сам виноват. Отбирать руководящие кадры следовало тщательнее. Теперь же, решив спровоцировать остальных собравшихся, он решил включить в повестку дня совещания вопрос о демократическом централизме и развитии критики и самокритики. Цель, которую он преследовал, заключалась в том, чтобы испытать все руководство на прочность, предложив людям «выпустить пар». Ему явно хотелось выманить «ядовитых змей» из нор, еще раз использовав верную тактику «ста цветов», на этот раз в применении к партии.

Но то, с чем он столкнулся, превзошло его ожидания. С совершенно ошеломляющей речью выступил Лю Шаоци. «Раньше мы неизменно давали соотношение между недостатками, ошибками и успехами как один к девяти, – начал он с повторения вывода о неблагоприятном соотношении субъективных и объективных факторов экономического кризиса и тут же добавил: – Сейчас же, боюсь, так нельзя говорить применительно ко всем районам, а только к некоторым». Здесь Мао не выдержал. «Таких районов тоже немало», – буркнул он, но Лю Шаоци продолжил: «Но если говорить о стране в целом, то недостатки и успехи нельзя соотносить по принципу один палец и девять пальцев. Боюсь, речь должна идти о трех пальцах и семи пальцах».

Мао был недоволен, но Лю и на этом не успокоился. «В стране есть [даже] некоторые районы, – заметил он, – о которых можно сказать, что там недостатки и ошибки являются главными, а успехи – не главными!» И далее: «Еще бытует представление о том, что „левый“ лучше правого. Есть товарищи, которые полагают, что совершение „левых“ ошибок – это вопрос метода, а совершение правых ошибок – это вопрос платформы. Я думаю, что это представление неверное, ошибочное»⁴⁷. По словам очевидца, «было заметно, что от этого выступления Лю Шаоци у Мао Цзэдуна настроение совсем испортилось»⁴⁸.

А тут «в бой» ринулись представители с мест. Одни из них заявляли, что самой главной проблемой, возникшей в последние годы, стал субъективизм. Другие ставили под сомнение тезис Мао о том, что ошибки проистекали из-за недостатка опыта. Ведь всем было ясно, что у КПК не было большого опыта и во время борьбы за выполнение первого пятилетнего плана. «Почему же тогда не возникало так много проблем, как сейчас?» – едко ухмылялись некоторые партработники⁴⁹.

Но что мог ответить Мао? Только то, что на нем действительно лежала вина. И он это сделал. «За все ошибки, допущенные непосредственно Центральным комитетом, – сказал он с вызовом, – ответственность несу я, за косвенные ошибки Центрального комитета частично также отвечаю я, ибо я – председатель Центрального комитета… В первую голову ответственность должен нести я».

На этом, правда, его самокритика и закончилась, хотя он и признал еще, что экономика для него остается «непознанным царством необходимости». Но это и так почти все знали. Основной же огонь он направил против других руководящих работников, которые, по его словам, «совершают ошибку – и молчат, боятся, что о ней заговорят другие». Таких людей он предупредил: «Чем больше боишься, тем больше чертей мерещится… Все те, кто избегает ответственности, боится ответственности, кто не позволяет людям высказываться, все, кто боится гладить тигра, все, кто придерживается такой позиции, наверняка потерпят провал». После этого он нашел в себе силы даже пошутить. «Вы что, действительно боитесь погладить тигра? – спросил он собравшихся, добавив: – В своем выступлении я критиковал некоторые явления, критиковал товарищей, но не назвал имен и фамилий, не указал на Чжана Третьего и Ли Четвертого. Вы сами прикиньте, что к чему»⁵⁰.

Все рассмеялись, однако многим, конечно, было не до смеха. После выступления Председателя один за другим с самокритикой выступили члены партийного руководства, но лишь немногие горячо поддержали речь Мао. Среди последних особенно выделялся Линь Бяо, заявивший, что он «глубоко прочувствовал, что в то время, когда наша работа выполнялась хорошо, – это был период успешного проведения в жизнь идей председателя Мао, период, когда идеи председателя Мао не получали помех со стороны. Когда же в определенные периоды к мнению председателя Мао не относились с должным уважением либо чинили помехи, то в делах немедленно появлялись недостатки. История нашей партии, насчитывающая несколько десятилетий, именно такая история». Исходя из этой логики, Линь и ошибки «большого скачка» объяснил только тем, что «мы… не слушали предостережений председателя Мао». С панегириком в адрес Председателя выступил и секретарь его родного уезда, очень деловой и расторопный Хуа Гофэн. Мао помнил этого молодца еще по своей поездке в Шаошань в 1959 году. И тогда, и сейчас он ему очень понравился. Но выступление Линя просто пролило бальзам на его израненную душу. И это не случайно: ведь Мао сам редактировал его текст⁵¹.

От остальных речей «великий кормчий» не испытал ничего, кроме раздражения. Он все больше разочаровывался в своих соратниках.

Совещание утомило Мао. Он выглядел осунувшимся, сильно постаревшим. Атмосфера в Политбюро претила ему. На следующий день после форума, 8 февраля, поручив повседневное управление делами ЦК Лю Шаоци, он выехал из Пекина с намерением долго туда не возвращаться. Он хотел посмотреть: как-то эти «широколобые всезнайки», столь дерзко критиковавшие его, справятся с управлением государством. Врагами он их, конечно, не считал, но обида на них все возрастала. Он-то «умышленно» отказался от власти, перешел на «вторую линию», чтобы укрепить их влияние в стране до своей смерти, а тут вдруг «все пошло в противоположном направлении»⁵². Ну пусть теперь помучаются без него! А его «соратники» в тот же вечер провели рабочее совещание под председательством Лю Шаоци, на котором серьезным образом проанализировали экономическую ситуацию в стране. Выяснилось, что дефицит бюджета составлял больше 300 миллионов юаней и виды на будущее, мягко говоря, были тревожные.

Разработать предложения по конкретному урегулированию ситуации взялся Чэнь Юнь, считавшийся среди членов Постоянного комитета Политбюро лучшим экономистом. Он представил соображения через две недели. Суть их сводилась к тому, чтобы и дальше значительно сокращать городское население, армию и управленческий аппарат, перенеся центр тяжести в экономическом строительстве с промышленности на сельское хозяйство. Никаких более радикальных идей он не высказал. А потому Лю Шаоци предупредил собравшихся: Китай окажется на пороге гражданской войны, если срочно не принять реальных мер по улучшению продовольственного положения. Было признано, что в экономике налицо чрезвычайная ситуация⁵³.

Между тем, уединившись в Ханчжоу, Мао лелеял свои обиды. 25 февраля он поручил секретарю Тянь Цзяину создать небольшую комиссию и проехать по тем местам в Хунани, где недавно побывал Лю Шаоци. А заодно завернуть в Шаошань и в соседнюю с ней деревню Танцзято, родину матери Мао. Поговорить с народом и изучить ситуацию. Слова Лю о том, что в провале «большого скачка» главным образом виновны люди (то есть сам Председатель), тупой занозой сидели в его мозгу. Ему очень хотелось опровергнуть их. И Тянь Цзяин для этого подходил как никто другой. Мао помнил, как этот сычуанец резко осуждал подрядную систему в марте 1961 года после поездки в Аньхой, где по его же поручению проводил свое первое обследование этого новшества. Тянь посчитал тогда систему подряда бесчеловечной, ибо в ней не оставалось места для вдов и сирот. При одной мысли о том, что станет с последними, если подряд будет введен по всей стране, у доброго секретаря Мао сжималось сердце⁵⁴.

И вот теперь ему предстояло собрать материал, который позволил бы Председателю опровергнуть своих зарвавшихся «соратников».

Однако, прибыв в Хунань и пообщавшись с крестьянами, Тянь искренне поразился: большинство из них, ругая «большой скачок», только и говорило, что о преимуществах подрядной системы, а некоторые даже желали вернуться в «новую демократию». Секретарю ничего не оставалось, как доложить обо всем Мао. Тот скривился: «Мы из тех людей, которые следуют линии масс, но иногда нельзя слушать всего, что говорят массы. Например, то, что они говорят о подрядной системе, слушать нельзя»⁵⁵.

Тянь не сдался и поговорил с Лю Шаоци и Чэнь Юнем. И те, к его удовлетворению, выразили поддержку требованиям крестьян. Всю весну они напряженно работали, стремясь оздоровить экономику. И ситуация стала выправляться, хотя и медленно. Главным двигателем прогресса показала себя именно система подряда. К лету 1962 года, по разным данным, в руки крестьян перешло от 20 до 30 процентов земли⁵⁶, но этого оказалось достаточным для того, чтобы страна постепенно стала выкарабкиваться из глубочайшего продовольственного кризиса. В 1961 году производство зерна возросло на 4 миллиона тонн, а в 1962-м – на 12,5 миллиона!⁵⁷ Трезво взглянув на вещи, Лю и Чэнь, так же как и секретарь Мао, пришли к несомненному выводу, что без повсеместного раздела земли между дворами обеспечить устойчивый рост экономики не получится. Особенно радикален был Чэнь Юнь. «Это чрезвычайный метод в чрезвычайной ситуации, – говорил он. – Назовите его „разделением земли по дворам“ или „закреплением заданий по дворам“, все будет хорошо… Государство столкнулось с колоссальными бедствиями, вызванными как стихией, так и людьми, и надо дать всем крестьянам, как поется в „Интернационале“, добиться успеха „своею собственной рукой“. А они уж восстановят производство быстрее всех»⁵⁸. Полностью поддерживал Чэнь Юня и Лю Шаоци Дэн Сяопин. Не возражал против использования подрядной системы Чжоу Эньлай. Изо всех сил настаивал на переходе к ней и знакомый нам заведующий отделом ЦК по работе в деревне Дэн Цзыхуэй.

Более того, начиная с марта Лю Шаоци и Дэн Сяопин стали вплотную заниматься реабилитацией тех, кто попал под колесо «чисток» конца 50-х, то есть сотен тысяч так называемых «правых». «Начиная с 1959 года, – писал Лю министру общественной безопасности, – многие местные органы МОБ и даже коммуны и крупные бригады, используя методы задержания на долгий срок и длительного трудового перевоспитания, на самом деле лишили свободы большое число людей, а некоторых из них уморили голодом и замучили до смерти… И в 1961 году это не было полностью прекращено. В прошлом году в Ханани я столкнулся с такой ситуацией. Вы должны серьезно расследовать, вскрыть, раскритиковать и исправить факты беззакония»⁵⁹. О реабилитации Пэн Дэхуая и его «подельников», правда, ни Лю, ни Дэн вопроса не поднимали. Эти фигуры были уж слишком крупными. Однако более трех с половиной тысяч рядовых «правых» им удалось оправдать⁶⁰.

Воодушевленный поддержкой Лю и других вождей Тянь Цзяин вновь переговорил с Мао. Он высказал твердое убеждение, что если крестьянам дать самим развивать хозяйство, то скоро число дворов, перешедших на подрядную систему, возрастет с 30 до 40 процентов, и только 60 процентов семей будут по-прежнему входить в кооперативы. При этом он, правда, осторожно добавил, что потом, когда производство восстановится, крестьян, пожалуй, можно будет и обратно загнать в колхозы.

Выслушав секретаря, Мао спокойно спросил: «Это только твое личное мнение или так считают и другие?» Тянь ответил: «Только мое»⁶¹. Выдавать Лю и Чэня он не хотел.

Но благородство его было излишним. Мао и так знал все, что творилось за стенами Чжуннаньхая в его отсутствие. Он отчетливо понял: лояльность «умеренных» к нему как вождю всегда была чисто формальной. Внутрипартийная оппозиция предстала перед его глазами во всей своей «наготе». И он решил нанести ей удар такой сокрушительной силы, от которой она никогда не смогла бы оправиться. Отсиживаться на «второй линии» он больше не желал.

Он вернулся в Пекин в самом начале июля 1962 года и тут же вызвал к себе Лю, Чжоу, Дэн Сяопина и Тянь Цзяина. Пригласил и главного редактора журнала «Хунци» Чэнь Бода, зная, что тот всегда будет на его стороне. Гнев Мао не имел границ. Он решительно выступил против подрядной системы и поручил Чэнь Бода составить проект постановления ЦК об укреплении коллективного хозяйства «народных коммун»⁶². Чэнь Юнь на встрече отсутствовал. Мао успел с ним поговорить накануне (по просьбе самого Чэня), выразив ему возмущение его планами раздела земли. «Товарищ Мао Цзэдун был очень разгневан», – вспоминал впоследствии Чэнь Юнь⁶³.

Все «соратники» гневного Председателя растерялись. Чэнь Юнь стал жаловаться на плохое здоровье. А Дэн Сяопин, только за день до встречи с Мао выступивший на пленуме ЦК комсомола и беззаботно повторивший полюбившуюся ему фразу о разноцветных кошках, тут же бросился звонить первому секретарю ЦК КСМК, требуя немедленно вычеркнуть из стенограммы его речи злополучных животных⁶⁴.

Но Мао, как всегда, поддержал осторожный Чжоу Эньлай, который, по словам самого «великого кормчего», получил «хороший урок» еще тогда, когда безрассудно боролся со «слепым забеганием вперед» (в 1956–1957 годах)⁶⁵. Постарался сманеврировать и Лю Шаоци, начавший вновь горячо защищать коллективную собственность уже через несколько дней после «холодного душа» Мао Цзэдуна. 18 июля ЦК срочно издал циркуляр, запрещавший пропагандировать семейный подряд⁶⁶.

Но Мао продолжал бушевать. Вновь и вновь вызывал он к себе то Лю, то Чжоу и выплескивал на них свою ярость. «Я чувствую, что положение крайне серьезное! Очень неспокойно!» – записал в эти дни в своем дневнике один из руководящих работников ЦК и подчеркнул написанное⁶⁷.

В конце июля Мао созвал новое рабочее совещание ЦК. И, не дав никому опомниться, обрушился на перепуганных партийных деятелей. «Вы тоже на меня долго оказывали давление, – угрожающе объявил он, – с 1960 года, можно сказать, то есть больше двух лет. Я тоже могу в ответ немного надавить на вас!»⁶⁸

Негодованию его не было предела. Он резко критиковал Чэнь Юня, Дэн Цзыхуэя и Тянь Цзяина. «Вы за социализм или капитализм?! – кричал он. – …Сейчас некоторые выступают за введение подрядной системы в масштабах всей страны, вплоть до раздела земли. Компартия выступает за раздел земли?»⁶⁹ Он просто пылал яростью.

«Среди некоторых людей наблюдается идейная путаница, они утратили перспективы, потеряли веру. Это плохо», – возмущался он, видя во всем этом яркое свидетельство того, что вопрос «кто кого» в Китае был еще не решен. На этом совещании он впервые с особой остротой поднял вопрос о наличии антагонистических классов в социалистическом обществе, подведя под разногласия в партии классовую основу. Это придало его выступлению поистине зловещий характер.

Но Мао, казалось, и добивался того, чтобы внушить страх своим слушателям. В своей борьбе с «умеренными» он, похоже, дошел до крайней точки. Теперь они все уже были его классовыми врагами, расправа с которыми являлась лишь делом времени. Пока же он хотел внушить тем, кто еще колебался, на какую опасную дорогу их могли увлечь рассуждения о подряде и прочих «буржуазных штуках». Вот что он сказал: «Если признать существование классов внутри страны, то следует признать, что существуют и противоречия между социализмом и капитализмом. Остатки классов долговечны, долгое время существуют и противоречия, не ряд десятилетий, а, как я думаю, несколько столетий… Остатки помещиков, кулаков и буржуазии борются за то, чтобы мелкая буржуазия вела единоличное хозяйство. Если пролетариат не будет уделять внимания руководству, не будет вести соответствующей работы, то окажется невозможным укрепить коллективное хозяйство. В этом случае появится опасность возрождения капитализма». Его просто выводило из себя, что другие коммунисты не видят, как в результате развития семейного подряда «получилось размежевание двух полюсов, взяточничество, грабеж, спекуляция, приобретение наложниц, ростовщичество. С одной стороны, рост богатства, с другой – нищета семей военных, павших героев, рабочих и кадровых работников… Хрущев и тот не осмелился открыто распустить колхозы».

«Контрреволюция все еще существует», – резюмировал Мао, поставив даже вопрос о возможности свержения компартии, если она и дальше будет потворствовать буржуазии в своих рядах. «Если люди заелись, – мрачно закончил он, – необходима революция»⁷⁰.

Чувствовалось, что он пришел к этим выводам путем долгих размышлений. И не только под воздействием того, что происходило в стране и в партии в последнее время, но и под влиянием обострения международной обстановки. Важным фактором, способствовавшим формированию этих взглядов, явился раскол в советско-китайских отношениях. Полную вину за него Мао, естественно, возлагал на руководство КПСС, которое, как он теперь понимал, просто переродилось. Точнее обуржуазилось. Отсюда – все «ревизионистские» разговоры Хрущева о «мирном сосуществовании двух систем», «возможности предотвращения войн в современную эпоху» и «мирном переходе от капитализма к социализму». Отсюда же – и его заигрывание с американскими империалистами и индийскими «реакционерами». «Советский Союз существует уже несколько десятков лет, – объявил он напряженно внимавшим ему участникам рабочего совещания, – и все же там появился ревизионизм, который служит международному капитализму и, по существу, представляет собой контрреволюционное явление… Буржуазия может вновь возродиться. Так и получилось в Советском Союзе»⁷¹.

После таких слов надежд на урегулирование отношений с КПСС, конечно, уже быть не могло. Для Мао с 1962 года СССР стал представлять образец того, к чему может прийти Китай, если вовремя не вырывать перманентно появляющиеся ростки капитализма. В августе 1962-го он дал «добро» на развертывание мощной пропагандистской кампании против «советских ревизионистов». Имелось в виду, что в СССР всеобщая погоня за материальным благополучием полностью заглушила революционный энтузиазм масс.