Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 67 страниц)

Энтузиазм лидеров КПК в отношении организаторской работы в Гоминьдане, таким образом, оказался кратковременным. Увлечение продолжалось всего несколько месяцев и не оказало серьезного влияния на партию в целом. Считая, что Коминтерн (в лице Войтинского) их поддерживает, они начали торпедировать указания Бородина, настаивая на необходимости «бросить Кантон, и сейчас же», с тем чтобы развернуть постепенную подготовку «всеобщего восстания рабочих, крестьян и солдат». Наиболее резко эти настроения выражал друг Мао Цзэдуна – Цай Хэсэнь¹⁵⁸.

И вновь ИККИ поспешил вмешаться. Москва была крайне заинтересована в сохранении единого антиимпериалистического фронта, особенно после того, как вложила в его формирование много сил и средств. С 1923 года СССР поставлял Сунь Ятсену оружие, боеприпасы, снабжал деньгами. В 1924 году в Кантоне работали не менее двадцати советских военных специалистов, многие из которых помогли Гоминьдану в организации военной школы по подготовке офицерского состава для новой, «партийной армии» (на ее создание советское правительство перечислило Сунь Ятсену 900 тысяч рублей)¹⁵⁹. Эта школа находилась на небольшом острове Чанчжоу (район Хуанпу или на местном диалекте – Вампу) в дельте реки Чжуцзян недалеко от Кантона. Неофициально занятия в ней начались 1 мая 1924 года, а торжественное открытие состоялось 16 июня. Школа Вампу (под таким названием она стала известна в китайской истории) стала важнейшим источником кадров для гоминьдановской Национально-революционной армии. Во главе ее Сунь Ятсен поставил Чан Кайши – того самого генерала, который осенью 1923 года ездил в Москву на переговоры с большевиками. Комиссаром же школы назначил Ляо Чжункая, а начальником политотдела (в августе 1924 года) – молодого коммуниста Чжоу Эньлая, только что вернувшегося из Франции после более чем четырехлетнего отсутствия. Несмотря на свои двадцать шесть лет, Чжоу был известен как активный участник движения 4 мая, один из вождей студентов города Тяньцзиня, создатель в 1919 году патриотического общества «Цзюэ шэ» («Пробуждение») и как один из организаторов Европейского отделения КПК в 1922–1923 годах. Высокий и стройный молодой человек с европейской наружностью производил впечатление уравновешенного и делового работника. Был он исключительно хорошо образован, знал японский и три европейских языка (французский, немецкий, английский), вел себя скромно, но с огромным достоинством. В общем, в нем сразу угадывались черты незаурядного человека.

С мая по июль 1924 года группу советских советников возглавлял Павел Андреевич Павлов, в годы Гражданской войны в России командовавший корпусом. Но по трагической случайности он погиб: при переходе с лодки на корабль на реке Дунцзян (Восточная) возле города Шилун недалеко от Кантона он оступился, сорвался в воду и утонул. В октябре на его место прибыл новый главный военный советник – Василий Константинович Блюхер, крупный военачальник, будущий Маршал Советского Союза. С ним Сунь Ятсен начал обдумывать планы военных кампаний, которые должны были объединить под правлением Гоминьдана весь Китай. Он оставался в Кантоне до июля 1925 года, после чего вернулся в Советский Союз на лечение¹⁶⁰.

Разумеется, в данных условиях поощрять излишнее «левачество» КПК Москва не хотела. В ноябре 1924 года вновь в Китай был направлен Войтинский. Теперь ему надо было «охладить» пыл Чэнь Дусю и его товарищей. С этой целью в Шанхае собрался очередной, IV съезд КПК.

Но к тому времени в Китае действительно стали наблюдаться серьезные противоречия в отношениях между членами компартии и суньятсенистами. Особенно глубоки они были в Шанхае, и ЦИК компартии, по-прежнему находившийся в этом городе, не мог, разумеется, этого не чувствовать. Крайне остро реагировал на изменение обстановки и Мао. Тяжелая работа внутри Гоминьдана довольно быстро измотала его: уже в мае он почувствовал себя нехорошо и физически, и морально. К июлю же «трения» с гоминьдановцами обострились настолько, что нервы у него просто не выдержали: он подал в отставку с поста секретаря оргсекции¹⁶¹. В то время, по воспоминаниям коммуниста Пэн Шучжи, выглядел он «просто плохо. Из-за своей худобы он казался даже длиннее, чем на самом деле. Лицо было бледное, с нездоровым зеленоватым оттенком. Я испугался, не подхватил ли он туберкулез, как многие из наших товарищей»¹⁶².

Всю весну и начало лета он прожил в грязном и дымном Чжабэе, в резиденции ЦИК КПК. В начале июня к нему приехала из Чанши Кайхуэй вместе с матерью и двумя детьми. Сян Цзинъюй выделила Мао и его семье отдельный флигель, но все равно было тесно. В конце концов пришлось переехать и, к счастью, в гораздо лучшее место: в тихий переулок на территории международного сеттльмента. О размолвке давно уже было забыто, и «Зорюшка»-Кайхуэй изо всех сил старалась помочь любимому мужу в его работе. А вечерами успевала еще вести занятия в вечерней рабочей школе¹⁶³. Впервые попав в Шанхай, она не могла удержаться и от невинных соблазнов. Все-таки она была женщиной, а роскошный город предлагал бесчисленное количество приятных услуг. Впрочем, много ей и не надо было. Не отказала она себе лишь в удовольствии сфотографироваться с детьми. Это черно-белое фото не пропало. Кайхуэй выглядит на нем умиротворенной, хотя и немного печальной. На коленях у нее – Аньцин, совсем маленький, со смешным хохолком на голове, а рядом стоит Аньин – крепенький мужичок с толстыми щечками и решительным взглядом. Как похож он здесь на своего отца!

Между тем к середине осени Мао сделалось совсем невыносимо, он стал страдать от приступов неврастении. А тут 10 октября, в День Республики, на митинге, организованном Шанхайским бюро, двое правых гоминьдановцев устроили потасовку: они спровоцировали избиение левых, набросившись на них с кулаками. Инцидент углубил раскол между коммунистами и суньятсенистами¹⁶⁴. К тому же из Кантона перестали поступать финансовые средства. В результате работа бюро оказалась парализованной. В конце декабря Мао подал прошение в ЦИК КПК о предоставлении ему отпуска на лечение. Чэнь Дусю согласился, и Мао с семьей выехал, наконец, из нелюбимого Шанхая в Чаншу. Оттуда он прямиком проследовал в дом тещи, в Баньцан, а в начале февраля отправился в Шаошань. В поездке в Шаошань его и Кайхуэй с детьми сопровождал Цзэминь, который за два месяца до того уехал из Аньюани в Чаншу в связи с приступом аппендицита. После операции он жил в городе и, когда Мао с женой навестили его, выразил желание поехать с ними в родные края хотя бы на короткое время¹⁶⁵. Через некоторое время к ним в Шаошань приехал и младший брат, Цзэтань, с молодой женой Чжао Сяньгуй.

Здесь, дома, Мао провел ни много ни мало семь месяцев. Как же он устал от ежедневной раздражающей болтовни о едином фронте, дипломатических переговоров с «буржуазными националистами», политических игр и склок! Эйфория прошла, началась депрессия. Не случайно же он не остался в Шанхае даже на IV съезд КПК, состоявшийся всего две недели спустя после его отъезда, 11–22 января 1925 года! Ведь как секретарь ЦИК он являлся вторым человеком в партии. И вдруг бросил все и удрал!

Видно, он просто не в силах был больше нести ответственность за «пагубную» политику. Да и беспрерывное вмешательство Москвы могло раздражать. Все-таки он, как мы знаем, отличался излишней горячностью. Мало ему было, конечно, радости сидеть на съезде и слушать, как «мудрый» Войтинский в очередной раз «промывает мозги» Чэнь Дусю. Вот и попросился в «отпуск». Поступок, никак не похожий на карьеристский!

А IV съезд действительно прошел под руководством Войтинского. Гибкий Чэнь вновь вынужден был подчиниться и исправить «ошибки». Позиция «левых» была подвергнута резкой критике. Мало кто из двадцати делегатов, представлявших 994 члена партии, осмелился подать голос протеста. Тех же, кто выразил несогласие, сразу заклеймили как агентов «троцкизма»¹⁶⁶, благо к тому времени борьба с Троцким стала входить в Коминтерне в моду. Отсутствовавший на съезде Мао в новый состав ЦИК не вошел. Зато туда избрали Цюй Цюбо, считавшегося «правой рукой» Бородина. Был Цюй включен и в узкое Центральное бюро ЦИК, куда кроме него вошли Чэнь Дусю, Чжан Готао, Цай Хэсэнь и Пэн Шучжи, бывший секретарь Московского отделения КПК, летом 1924 года вернувшийся из Москвы¹⁶⁷. После съезда Пэн, пользовавшийся доверием Коминтерна (в Москве он был известен под псевдонимом Иван Петров), возглавил отдел пропаганды ЦИК. Цюй Цюбо же основал новый партийный орган – ежедневную газету «Жэсюэ жибао» («Горячая кровь»). Оба они изо всех сил старались пропагандировать курс Москвы.

Но Мао эти перемены уже мало касались: он наслаждался тишиной и покоем в кругу семьи. Конечно, его деятельная натура не позволяла ему расслабиться. Сидеть сложа руки он просто не мог. Ведь за много лет так привык быть организатором! Вначале, конечно, было нелегко преодолеть интеллигентское презрение к вечно копошащимся в земле соседям. Ведь много лет назад он порвал с деревней и долгие годы вспоминал о своих земляках как о «глупых и отвратительных мужиках»¹⁶⁸. Марксизм учил его уважать городских рабочих – «освободителей человечества», а не нищих крестьян. Да и вообще, как мы знаем, работа среди земледельцев Мао не увлекала. «Пока мы не уверены, что имеем сильную ячейку в деревне, пока в течение длительного периода не проведем агитации, – говорил Мао во время I съезда Гоминьдана, – мы не можем решаться на радикальный шаг против более богатых землевладельцев. Вообще в Китае еще дифференциация не дошла до такого состояния, чтобы можно было бы начать такую борьбу». И еще: «Можем ли мы быть уверены, что сейчас можем выступать против землевладельцев и вообще тех элементов, которые имеют землю, но сами не обрабатывают ее. А наши тезисы [о наделении безземельных крестьян и арендаторов землей] пока еще не могут читаться в деревне теми, кто действительно работает, значит, если выступить с этим лозунгом, мы сразу получим оппозицию со стороны служилых элементов или торговцев, в то время как этот лозунг фактически не привлечет крестьянские массы»¹⁶⁹.

Нельзя забывать к тому же, что Мао сам был землевладельцем (правда, отнюдь не большим[19]19
  Как мы помним, у отца Мао было всего 22 му (то есть около полутора гектаров). После его смерти земля перешла по наследству всем трем его сыновьям.


[Закрыть]) и всю жизнь, с тех пор как ушел из дома, жил во многом за счет труда батраков и арендаторов. Имела кусок земли и его теща – в местечке Баньцан Чаншаского уезда. Конечно, как коммунист он должен был сочувствовать бедным людям деревни, а как выходец из практически их же среды не мог не понимать крестьянских проблем. И все же общаться с забитыми и темными крестьянами ему было труднее, чем с вкусившими городской жизни рабочими. Пришлось пройти через все испытания, как и первому крестьянскому агитатору Пэн Баю, которого поначалу сами крестьяне принимали за умалишенного¹⁷⁰. Лишь через какое-то время дело сдвинулось с мертвой точки. С помощью дальнего родственника Мао Фусюаня, сумевшего, похоже, убедить земляков в том, что с головой у старшего сына покойного Ичана все в порядке, нашему герою удалось наладить контакт с соседями. Простым и доходчивым языком начал он объяснять им основы марксистской политической экономии и большевистской стратегии. Он встречался с ними у себя дома либо в уединенных местах, таких, например, как фамильные храмы предков, разбросанные по окрестным холмам. В огромной степени ему помогало то, что большинство крестьян в округе принадлежали к его клану (даже в наши дни более шестидесяти процентов жителей Шаошани носит фамилию Мао)¹⁷¹. Как могли, содействовали его работе жена Кайхуэй, младший брат Цзэтань, обе снохи – Шулань и Сяньгуй, а также средний брат Цзэминь, который, правда, долго в деревне не задержался. В мае 1925 года он получил распоряжение Сянского комитета вернуться в Чаншу, а в июле был направлен в Кантон на краткосрочные курсы крестьянского движения, учрежденные в самом конце июня 1924 года ЦИК Гоминьдана по предложению КПК. Эти курсы готовили агитаторов и организаторов крестьянских союзов. Цзэминь стал слушателем их пятого набора, руководителем которого являлся сам Пэн Бай. Перед отъездом у них с Шулань произошло объяснение. Та не хотела, чтобы Цзэминь покидал семью: слишком долго они жили в разлуке. Но Цзэминь ей сказал: «Я человек партии, у меня опасная работа. Кто знает, как долго и как далеко меня еще будет бросать судьба. Давай лучше расстанемся». После этого он уехал, и они больше не виделись. Позже Шулань и сама вступила в компартию, а в 1926–1929 годах даже руководила женским и крестьянским движениями в уезде Сянтань. Но к тому времени в жизни Цзэминя появилась уже другая женщина: Цянь Сицзюнь, имевшая перед Шулань, по крайней мере, одно преимущество – была она на девять лет моложе ее¹⁷².

По словам Мао Цзэдуна, весной 1925 года ему с товарищами удалось создать в округе более двадцати крестьянских союзов¹⁷³. Такой результат не может не впечатлять. Ведь до того в районе Сянтаня имелся всего один крестьянский союз, организованный в феврале 1925 года. Тогда же, в июле, в Шаошаньчуне была основана и вечерняя крестьянская школа, в которой китайский язык и арифметику начала преподавать Кайхуэй. Первой в нее записалась Шулань, после чего обеим невесткам удалось сагитировать еще нескольких человек. Они ходили от дома к дому и декламировали:

 
Жизнь крестьянина трудна,
Не дадим дичжу[20]20
  Дичжу – дословно: хозяин земли, обычно в русскоязычной литературе переводится как помещик, что на самом деле неверно, так как сословно оформленного слоя помещиков в Китае никогда не существовало. Под категорию дичжу обычно попадали зажиточные землевладельцы, отличавшиеся от обычных крестьян (нунминь) только уровнем материального достатка.


[Закрыть] зерна!
Целый год прошел в трудах,
Ничего нет в закромах!¹⁷⁴
 

Такие незамысловатые формы агитации действовали лучше любых партийных резолюций. Примерно в то же время Цзэтань организовал еще одну вечернюю школу для крестьян в небольшой деревне по соседству. В середине июня в Шаошаньчуне Мао учредил ячейку КПК, во главе которой поставил Мао Фусюаня. Образовал он и небольшую комсомольскую группу¹⁷⁵.

Работа среди крестьян неожиданно увлекла его. Он приобрел новый опыт, который окажется для него бесценным в ближайшем будущем. Нет, он не стал относиться к темным, безграмотным труженикам деревни с большим уважением, но окончательно убедился в том, что только при опоре на многочисленное обездоленное крестьянство можно будет совершить революцию.

ИГРЫ С ЧАН КАЙШИ

Пока Мао, Кайхуэй и Шулань вели пропаганду среди шаошаньских крестьян, в «большом мире» происходили крупные перемены. 12 марта 1925 года скончался Сунь Ятсен. Он умер от рака печени. Болезнь резко обострилась в декабре, и в течение двух с половиной месяцев он мог жить только за счет периодического впрыскивания морфия¹⁷⁶. Умер он не в Кантоне, а в Пекине, куда приехал через Шанхай, Нагасаки и Тяньцзинь для участия в мирной конференции по объединению страны. Пригласил его в Северную столицу Фэн Юйсян, бывший подручный У Пэйфу, в октябре 1924 года выступивший против своего патрона. Фэн объявил себя сторонником Сунь Ятсена, переименовал свою армию по типу суневской партии Гоминьдан в Гоминьцзинь (Националистическая армия), занял Пекин и призвал к прекращению гражданской войны. Тогда же он обратился за помощью к СССР, и вскоре к нему прибыли советские военные советники, которых возглавляли известные командиры Витовт Казимирович Путна (в Китае работал под псевдонимом Цзо Жэньцзян), Виталий Маркович Примаков (Лин) и Георгий Борисович Скалов (Синани).

Смерть Сунь Ятсена явилась, конечно, тяжелой утратой, но не осложнила общую обстановку в Китае. Нельзя сказать, чтобы внутри Гоминьдана не возникла борьба за власть между сторонниками различных фракций, но очень скоро «левые» победили. Во главе Гоминьдана встал один из ближайших соратников доктора Суня, лидер гоминьдановских «левых» и заведующий отделом пропаганды ЦИК Ван Цзинвэй, возглавивший и кантонское правительство. Союзнические отношения между генералом Фэном, Гоминьданом и СССР продолжали укрепляться. В конце марта «партийная армия» «левого» Чан Кайши разгромила войска Чэнь Цзюнмина, установив контроль кантонского правительства над восточной частью провинции Гуандун, а в июне подавила мятеж в юньнаньских и гуансийских войсках, на которые ранее опирался Сунь Ятсен. Звезда начальника школы Вампу, которого с тех пор начали называть в Гоминьдане «Непобедимым», стала стремительно восходить.

А вскоре, 30 мая 1925 года, в Шанхае произошел инцидент, вызвавший небывалый со времени движения 4 мая 1919 года взлет националистических чувств в стране. В тот день английские полицейские на Нанкин-роуд расстреляли толпу китайцев, протестовавших в связи с убийством за пять дней до того одним японцем рабочего-коммуниста Гу Чжэнхуна. Последний работал на японской текстильной фабрике, но 15 мая в связи с ее необоснованным закрытием сорганизовал группу рабочих на самовольный захват предприятия. Японец, сын управляющего, пытаясь остановить «произвол», несколько раз выстрелил в Гу Чжэнхуна да вдобавок ударил его ножом, в результате чего тот скончался. Убийство несчастного Гу всколыхнуло весь город. Забастовали рабочие нескольких фабрик, студенты прекратили занятия. 24 мая, в день похорон Гу Чжэнхуна, десятки тысяч человек провели антияпонскую демонстрацию. Все, может быть, и улеглось бы, но 28 мая в Циндао китайские милитаристы по требованию японских предпринимателей открыли огонь по рабочим, в знак солидарности с текстильщиками Шанхая, вышедшими на улицы. Двое демонстрантов были убиты, шестнадцать – ранены. Расправа в Циндао подлила масла в огонь. 30 мая на Нанкин-роуд, в центре международного сеттльмента, собралось около двух тысяч студентов. Они кричали: «Долой империалистов!», «Шанхай – китайцам!», «Возвратить сеттльмент!», «Народ всего Китая, объединяйся!» Их попытались рассеять. Были произведены аресты. Но к трем часам дня перед полицейским участком Лаочжи собралось около 10 тысяч человек. Все они требовали освобождения арестованных. И тогда полицейский офицер не выдержал. Он отдал приказ стрелять по толпе. В итоге 10 человек погибли, несколько десятков получили ранения¹⁷⁷. Это вызвало бурю возмущения. 31 мая на конференции профсоюзных активистов Шанхая был образован городской Генеральный совет профсоюзов, во главе которого встал Ли Лисань. По его призыву одновременно бросили работу около 200 тысяч шанхайских рабочих. В ответ в Хуанпу вошли 26 иностранных кораблей, на берег высадилась американская, английская и итальянская морская пехота. Произошли новые кровавые столкновения, в которых погиб сорок один китаец, а ранены были сто двадцать¹⁷⁸.

Шанхайская бойня положила начало новому антиимпериалистическому подъему – так называемому «движению 30 мая» 1925 года. В стране фактически началась национальная революция. Повсеместно стали проходить демонстрации, митинги протеста, забастовки на иностранных предприятиях. Общественность вновь прибегла к бойкоту товаров – на этот раз не только японских, но и вообще иностранных. 19 июня в поддержку рабочих Шанхая выступили трудящиеся Гонконга, а через два дня – Шамяня. Забастовали более 250 тысяч человек, после чего начался массовый исход рабочего люда из этих колониальных центров в Кантон и окрестные города и деревни. Гоминьдановское правительство стало оказывать стачечникам посильную помощь. Была объявлена блокада Гонконга и Шамяня, под руководством Рабочего отдела ЦИК Гоминьдана сформирован Гонконг-Шамяньский стачечный комитет. Председателем его был назначен уроженец Гуандуна, моряк торгового флота и бывший член «Объединенного союза» Су Чжаочжэн, накануне, весной 1925 года, вступивший в КПК. Су имел большой опыт стачечной борьбы: в январе 1922 года он уже возглавлял гонконгскую забастовку рабочих и моряков. Заместителем Су стал Дэн Чжунся.

Антиимпериалистическая борьба усиливалась с каждым днем. И центром ее все отчетливее становился Кантон, где 1 июля было официально объявлено об образовании под председательством Ван Цзинвэя Национального правительства Китайской Республики (сформировано оно, разумеется, было на базе кантонского). Ван Цзинвэй стал и главой военного совета правительства. Одновременно находившиеся в распоряжении Гоминьдана войска были сведены в единую Национально-революционную армию (НРА) Китая в составе шести корпусов (позже, в марте 1926 года, был сформирован еще один, 7-й корпус, а в июне того же года – 8-й). Командиром первого корпуса, сформированного из курсантов Вампу, стал Чан Кайши, а второго – бывший губернатор Хунани Тань Янькай. Начальником политотдела первого корпуса был назначен Чжоу Эньлай. В других корпусах также действовало немало коммунистов¹⁷⁹. В обстановке всевозраставшего общекитайского революционного подъема союз КПК с Гоминьданом, казалось, стал вновь укрепляться с неудержимой силой.

В начале июля Мао Цзэдун основал или, точнее говоря, возродил существовавшую за год до того в Шаошани районную ячейку Гоминьдана¹⁸⁰. Тогда же на тайном собрании в одном из фамильных храмов была образована и районная ассоциация «Отомстим за позор!», объединившая более двадцати соответствующих мелких союзов. Опираясь на них, Мао развернул интенсивную антиимпериалистическую пропаганду. Используя опыт движения 4 мая, он вместе с товарищами формировал молодежные агитационные бригады, которые затем в деревнях, выступая перед крестьянами, пропагандировали идеи бойкота иностранных товаров¹⁸¹.

В августе, однако, эта работа внезапно оборвалась. 28 августа Чжао Хэнти издал новый приказ об аресте Мао Цзэдуна. Губернатора вывела из себя не столько революционная антиимпериалистическая агитация Мао, сколько организованная им в самом начале августа борьба против местного воротилы по имени Чэн. Дело в том, что в то время в Шаошани случилась засуха, и крестьяне, напуганные возможным неурожаем, обратились к богачу Чэну с просьбой продать им зерно из его запасов. Чэн, понятно, этого делать отнюдь не хотел, так как рассчитывал сбыть зерно по высоким ценам на рынке в городе. Узнав об этом, Мао сразу же созвал совместное заседание комячейки и крестьянского союза. Двое активистов отправились к Чэну на переговоры. Но тому и дела было мало: он уже готовился погрузить зерно на баржу и отплыть с ним в Сянтань. Тогда под предводительством Мао Цзэдуна более ста крестьян, вооруженных мотыгами, коромыслами и бамбуковыми палками, двинулись под покровом ночи к складам «мироеда» Чэна. Они потребовали открыть амбары и продать зерно по доступным ценам. Испугавшись побоев, Чэн уступил. Но обиду на Мао, разумеется, затаил, не поленившись донести об инциденте самому губернатору. Пришлось Мао опять пускаться в бега. О готовившемся аресте его предупредили друзья. Один из служащих уездной администрации, знавший Мао, по счастливой случайности, прочитал лежавший на столе у своего начальника полученный по телеграфу приказ Чжао Хэнти: «Немедленно арестовать Мао Цзэдуна. Казнить его на месте». Он-то и сообщил об этом Мао. По совету Шулань наш герой в закрытом паланкине под видом врача немедленно покинул Шаошаньчун. Перед отъездом он строго-настрого наказал младшему брату Цзэтаню не ждать, пока Чжао Хэнти издаст приказ и о его аресте, а срочно бежать вслед за ним в Кантон.

Через день Мао уже был в Чанше, а в начале сентября выехал на юг. Вновь его стали мучить приступы неврастении, чувствовал он себя отвратительно. Поддавшись страху, во время одного из ночлегов он сжег все свои записи, которые делал в дороге. Наконец в середине сентября он добрался в Кантон, где сразу же должен был лечь на две недели в дуншаньский госпиталь: нервы совсем расшатались¹⁸². Вскоре в южную столицу приехал и Мао Цзэтань, который стал работать в военной академии Вампу и Гуандунском комитете КПК¹⁸³.

В дополнение ко всем перипетиям в октябре Мао Цзэдун испытал новый удар. Друзья его юности, Цай Хэсэнь и Сян Цзинъюй, разошлись, причем с таким грандиозным скандалом, который самым негативным образом сказался на моральном климате во всей партии. Дело заключалось в том, что союз Цая и Сян всегда считался в КПК «образцовым»: друзья Мао одними из первых презрели мещанскую мораль и без всяких брачных церемоний стали жить вместе задолго до того, как свободная любовь вошла в моду среди либеральной китайской молодежи. Были они очень похожи: сдержанные и деловые, серьезные и очень нравственные – до занудства. Многие женщины-коммунистки, живые и влюбчивые, побаивались Сян Цзинъюй, не упускавшей случая читать им лекции о морали. Нередко во время партийных митингов Сян делала публичные выговоры даже самому Чэнь Дусю, любившему сальные шуточки. Вот почему женщины дали ей прозвище «бабушка революции». Особенно боялась ее жена Цюй Цюбо, очаровательная Чжихуа, бросившая ради Цюя нелюбимого первого мужа. Гром, таким образом, грянул среди ясного неба. Как-то в середине сентября, когда Цай был в Пекине, Сян Цзинъюй неожиданно для самой себя изменила ему с красавцем Пэн Шучжи, тем самым молодым человеком, который за год до того вернулся из Москвы и на IV съезде КПК был избран в члены Центрального исполкома КПК. Вот как вспоминает об этом секретарь Пэн Шучжи, коммунист Чжэн Чаолинь, ставший невольным свидетелем их романа: «Как-то вечером во время праздника середины осени [15 числа восьмого месяца по лунному календарю, то есть где-то в конце сентября 1925 года] мы организовали роскошный ужин… После того как гости разошлись, я вернулся к себе на террасу, намереваясь заснуть. Сян Цзинъюй же осталась в комнате Пэн Шучжи. Ночь была жаркой, и двери моей террасы и комнаты напротив… были приоткрыты. Я не спал и слышал, как Сян Цзинъюй что-то говорила. Я не мог поверить своим ушам: она объяснялась Пэн Шучжи в любви. Некоторое время спустя она поднялась к себе на второй этаж. [Цай, Сян, Пэн и Чжэн жили в одном доме.] Пэн же пришел ко мне в комнату и сказал: „Только что произошло что-то из ряда вон выходящее!“ Он повторил мне все, что я уже слышал.

– Я никогда не мог и мечтать об этом, – заявил он.

– Не зайди слишком далеко, – предупредил я. – Это может принести вред организации…

С тех пор Сян Цзинъюй часто спускалась со второго этажа, чтобы поговорить с Пэн Шучжи. Нередко их разговоры длились часами… Он больше не обсуждал со мной ситуацию. Он принял любовь Сян Цзинъюй».

Когда же Чжэн Чаолинь спросил Пэн Шучжи, собирается ли тот рассказать обо всем Цай Хэсэню, незадачливый любовник ответил: «Товарищ Цзинъюй считает, что это необязательно»¹⁸⁴.

Дело тем не менее открылось. Сян сама призналась Цаю в измене. Тот же не нашел ничего лучше, как поставить вопрос о ее аморальном поведении на расширенном заседании Центрального исполкома: все трое – обманутый муж, неверная жена и любовник – являлись членами руководящего органа партии, а Цай Хэсэнь и Сян Цзинъюй даже входили в состав его Центрального бюро. Сенсационная новость поразила членов руководства китайской компартии настолько, что, по воспоминаниям Чжэн Чаолиня, в первый момент Чэнь Дусю, Цюй Цюбо, Чжан Готао и другие лидеры КПК «очень напоминали персонажей из финальной сцены гоголевского „Ревизора“. В течение долгого времени никто из них не мог проронить ни слова». В конце концов Чэнь Дусю решил спустить все на тормозах. По его инициативе ЦИК принял решение отправить Цая и Сян в Москву, подальше от Пэн Шучжи. Цай получил задание представлять КПК в Исполкоме Коминтерна, а Сян Цзинъюй – пройти обучение в КУТВ – Коммунистическом университете трудящихся Востока. В конце заседания Чэнь Дусю обязал всех собравшихся молчать о том, что случилось. В особенности же предупредил Цюй Цюбо: ни в коем случае ничего не говорить Чжихуа. Но тот, конечно, удержаться не смог. И вскоре об инциденте узнала вся партия. Большинство женщин, коллег Сян Цзинъюй, злорадствовали: по словам Чжан Готао, они «осуждали ее за то, что она не смогла сдержать своих чувств, а также за то, что притворялась, разыгрывая из себя „бабушку“»¹⁸⁵. Мнения же мужчин разделились: Цюй Цюбо и Чжан Готао просто возненавидели Пэн Шучжи, потребовав вывести его из состава Центрального исполкома, в то время как склонный к адюльтеру Чэнь Дусю взял его под свою защиту.

Склеить разбитую чашку не удалось. Сразу же по приезде в Россию, в декабре 1925 года, обиженный Цай бросил Сян Цзинъюй и закрутил любовь с женой известного нам Ли Лисаня. Вот уж действительно неисповедимы пути Господни! Супруги Ли сопровождали «образцовую пару» во все время пути из Шанхая в Москву, где Ли Лисань наряду с Цай Хэсэнем должен был участвовать в 6-м расширенном пленуме ИККИ. В дороге наивный Ли сам попросил жену вести себя с обманутым Цаем поласковей. Вот и допросился! Цай и супруга Ли стали в итоге жить открыто, Ли Лисань один вернулся на родину, а Сян Цзинъюй в конце концов завела новый роман – с каким-то монголом из КУТВ.

Все бы ничего, но только эта история привела к дестабилизации обстановки в верхнем эшелоне партии, до предела обострив личные отношения между Цай Хэсэнем, с одной стороны, Пэн Шучжи и Ли Лисанем – с другой[21]21
  Какое-то время после этого в КПК, правда, ходили слухи о том, что Ли Лисань специально «подложил» свою жену под Цай Хэсэня, желая избавиться от нее: в то время он якобы был страстно влюблен в ее младшую сестру. Так ли это было на самом деле, неизвестно, но то, что Ли и Цай действительно возненавидели друг друга, – исторический факт.


[Закрыть]. Имела она и продолжение. Вскоре после отъезда любовницы убитый горем Пэн начал пить. Может быть, он и спился бы, но неожиданно в его жизнь вошла новая пассия, обворожительная Чэнь Билань, которая, кстати, была на семь лет моложе Сян Цзинъюй. К сожалению, до встречи с Пэном она имела кое-какие отношения с другим крупным руководителем партии, Ло Инуном, исполнявшим обязанности секретаря Цзянсу-Чжэцзянского регионального комитета КПК. Вряд ли надо говорить, что отвергнутый Ло стал с тех пор относиться к Пэн Шучжи как к врагу!¹⁸⁶

Личные склоки, разумеется, отвлекали руководителей КПК от насущных дел. Но ведь и «твердокаменные» коммунисты, пропагандировавшие «свободную любовь», были людьми, и человеческий фактор играл в политике не последнюю роль!

Не мог не отреагировать на создавшуюся ситуацию и Мао Цзэдун. Осуждал ли он Сян Цзинъюй или нет, неизвестно. Но то, что он сопереживал близкому другу Цаю и осуждал Пэн Шучжи, не вызывает сомнений. На сторону Цая он должен был встать и в столкновении последнего с Ли Лисанем. Конечно, он понимал, что Цай Хэсэнь был не самым идеальным супругом. Нет, не в том смысле, что изменял жене (как раз наоборот: женщинами он не интересовался). Но просто жить с ним под одной крышей было совсем нелегко. «Цая вряд ли можно было причислить к мужьям, способным сделать жену счастливой, – вспоминает один из его знакомых. – …Цай мог целыми днями молчать, погрузившись в чтение или писание, а наткнувшись на интересную фразу – резко смеяться. У него была астма, и во время приступов его тяжелое, шумное дыхание напоминало звук раздуваемых кузнечных мехов… Его грязная комната была завалена книгами и журналами. Устав, он обычно, не раздеваясь и не разуваясь, заваливался на кровать и засыпал, а через некоторое время вскакивал и продолжал работать»¹⁸⁷. В общем, он был тяжелым в быту человеком. Не очень аккуратной хозяйкой была, правда, и Сян Цзинъюй, но все-таки она долгое время, как могла, заботилась о Цай Хэсэне¹⁸⁸. Будет ли новая пассия Цая так же внимательна к нему или нет, Мао, конечно, не знал. Но в любом случае любовный скандал не способствовал его быстрому выздоровлению. Приступы неврастении продолжали терзать Мао. К счастью, в самом конце декабря к нему в Кантон приехала Кайхуэй с матерью и детьми, и они все вместе поселились в тихом Дуншане¹⁸⁹. Мао стал приходить в себя.