Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

Все эти церемонии Мао Цзэдун перенес с трудом. По его словам, жену он не принял и жить с ней отказался. «Я никогда не жил с ней – ни тогда, ни после. Я не считал ее своей женой», – заявлял он Эдгару Сноу²⁹. Интересно, что Мао настолько не придавал значения этой своей первой женитьбе, что даже не запомнил, сколько лет было его жене, когда их сосватали. Упомянув о свадьбе мимоходом, он сказал: «Мои родители женили меня, когда мне было четырнадцать, на девушке двадцати лет». На самом деле Ло Игу было восемнадцать³⁰. Трудно, конечно, поверить, что подросток четырнадцати лет отказался разделить постель с восемнадцатилетней девушкой, но никаких доказательств того, что Мао говорил Эдгару Сноу неправду, у нас нет.

Известно только, что вскоре после свадьбы Мао сбежал из дома и полгода прожил у одного знакомого безработного студента, там же в Шаошани. Он продолжал запоем читать, с огромным интересом прочел «Исторические записки» древнекитайского летописца Сыма Цяня, а также служащую их продолжением «Историю династии Хань» другого известного историка древности Бань Гу. В этих книгах описывались деяния великих правителей Древнего Китая, героев и антигероев, полководцев, политиков и философов. Наряду с этим его внимание стали привлекать и современные статьи и книги. Он внимательно ознакомился с работой еще одного известного реформатора Фэн Гуйфэня «Протест Цзяо Биньлу», изданной в 1883 году. В ней говорилось об иностранной агрессии против Китая и предлагалось «опираться на собственные силы», то есть заимствовать западную технику и технологию, но не менять основы китайской идейно-политической системы³¹. Тогда же он прочитал одну из брошюр молодого китайского революционера Чэнь Тяньхуа, которая, по его признанию, произвела на него особенно сильное впечатление. В брошюре рассказывалось о расчленении Китая. «Я помню даже сейчас, – рассказывал Мао, – что эта брошюра начиналась словами: „Увы! Китай будет покорен!“ Речь в ней шла о японской оккупации Кореи и Формозы [Тайваня], потери контроля над Индокитаем, Бирмой и другими странами. После того как я прочитал это, я почувствовал волнение за будущее моей страны и начал осознавать, что долг всего народа помочь спасти страну»³².

Бедная Ло Игу! «Ни баба, ни девка», – говорили о таких в деревнях. Молча сносила она унижение. Как пишет один из биографов Мао, английский журналист Филип Шорт, кое-кто из жителей Шаошани считал, что она осталась в новой семье в качестве наложницы отца Мао³³. Возможно, так оно и было, а может и нет. Кто знает? Жить ей все равно оставалось недолго. 11 февраля 1910 года, на второй день Нового года по лунному календарю, она умерла от дизентерии³⁴. Было ей тогда немногим более 20 лет.

Кстати, о семействе бывшего тестя, несмотря ни на что, Мао Цзэдун сохранил добрые воспоминания. После революции, став руководителем коммунистического Китая, он даже послал Ло Хэлоу письмо, прося его переехать в Пекин. К сожалению, тот выполнить просьбу зятя уже не мог: за несколько лет до того, в декабре 1943 года, он скончался.

Удивительно, но отец Мао, похоже, простил «неблагодарного» сына, опозорившего его перед всей деревней. Не таким уж он, видно, был плохим человеком, каким остался в памяти Мао Цзэдуна! И когда строптивый сын через несколько месяцев после смерти жены, осенью 1910 года, имел наглость потребовать от него денег на продолжение образования, он под натиском родственников и соседей скрепя сердце согласился. А платить-то надо было немало: 1400 медных монет, то есть около одного китайского серебряного доллара, за пять месяцев обучения, общежитие и пользование библиотекой. Школа, которую выбрал Мао Цзэдун, была непростая. В ней преподавали современные, в том числе естественные, науки и использовали европейские методы обучения. Находилась она в местечке Дуншань, в соседнем уезде Сянсян, за пятьдесят ли к югу от Шаошани, и называлась Дуншаньской начальной школой высшей ступени.

Мао шел тогда семнадцатый год. В сопровождении двоюродного брата по материнской линии, Вэнь Юньчана, который, будучи старше Мао на девять лет, уже учился в названной школе, он впервые в жизни покинул родные места. Собственно говоря, двоюродный брат и уговорил Мао поступить в это учебное заведение.

Кстати, ненавидимый им отец вместе со всеми родственниками провожал его до самого края деревни³⁵, а когда вернулся домой, нашел на столе стихи, которые будущий студент Дуншаньской школы написал ему перед тем, как пуститься в путь[6]6
  Здесь и далее переводы стихов с китайского автора книги.


[Закрыть]:

 
Сын полон решимости бросить
Дом деревенский свой.
В ученье добьюсь я славы,
А нет – не вернусь домой.
 
 
И кости мои зароют
Не все ли равно мне где?
Для человека горы
Всегда хороши везде³⁶.
 

Уже тогда он горел желанием оставить след в истории человечества! Книги о великих китайских императорах, двое из которых – ханьский Лю Бан (247–195 до н. э.) и минский Чжу Юаньчжан (1328–1398) – были выходцами из беднейших низов, кружили голову молодого Мао Цзэдуна. Именно эта страсть – добиться славы – и делает детей обыкновенных людей выдающимися учеными, писателями и политиками. Человек без амбиций обречен на прозябание. Чувство патриотизма звало Мао на подвиг. Гордый дух провинциала толкал вперед.

Но оказалось, что путь к славе тернист. В новой школе бедно одетого крестьянского сына, худого и долговязого (рост Мао был 177 сантиметров, что нетипично для низкорослых жителей из южных провинций Китая), одноклассники встретили враждебно. Большинство из них являлись сынками богатых помещиков, да к тому же все они, в отличие от Мао, были выходцами из уезда Сянсян. Их распирала спесь, и чужак Мао вызывал у них презрение. Все в нем их раздражало, включая его речь.

Дело в том, что диалекты китайского языка удивительно разнообразны. В стране существует одиннадцать основных диалектов. Житель Пекина, например, никогда не поймет речь кантонца, а тот и другой с трудом разберутся в том, что хочет сказать шанхаец. Официальный китайский язык путунхуа (общераспространенная речь) является языком жителей северной части страны, но для большей части населения он неродной. Во многих местах Китая на разных диалектах говорят даже жители соседних уездов. Именно так обстояло дело с выходцами из двух уездов Хунани, отделенных друг от друга только горой Шаошань, – Сянтаня, где родился Мао Цзэдун, и Сянсяна, откуда родом была его мать и где ему пришлось посещать Дуншаньскую школу³⁷. Понимать-то друг друга жители этих мест, конечно, могли, но давалось им это не очень легко. Испокон веку преодоление диалектической разобщенности населения было насущной проблемой китайского правительства.

Лишь несколько человек в школе симпатизировали Мао. Наиболее же близкие отношения у него сложились (помимо отношений с двоюродным братом) со студентом по имени Сяо Цзычжан (он же Сяо Сань). Позже, в 1920 году, Сяо уедет на работу и учебу во Францию и в 1923 году вступит в Европейское отделение китайской компартии. В 1927 году он надолго отправится в Советский Союз, где под псевдонимом Эми Сяо станет известным писателем и поэтом и одним из первых биографов Мао Цзэдуна. В 1934 году он примет участие в Первом съезде советских писателей.

Одного друга и двоюродного брата было, однако, недостаточно. Мао с его тяжелым властным характером страдал от враждебного отношения большинства одноклассников. «Морально я чувствовал себя очень подавленным», – будет он вспоминать позднее³⁸.

Тем острее хотелось ему достичь успеха! Обиды лишь раздражали его непокорный и своенравный дух, закаляли волю и усиливали враждебность к тем, кто хоть в чем-то превосходил его. В конце концов ему удалось добиться того, что педагоги полюбили его за усердие. Уроки сурового учителя шаошаньской школы не пропали даром. Мао мог писать хорошие сочинения в классической манере, был прилежен и трудолюбив. Как обычно, он много читал. Любовь к книгам будет сопровождать его всегда, хотя и не все из прочитанного окажет на него влияние. В период пребывания в Дуншаньской школе он по-прежнему интересовался сочинениями по истории, особенно теми, где рассказывалось о правителях Древнего Китая: легендарных мудрецах Яо и Шуне, кровавом императоре Цинь Шихуанди, а также знаменитом ханьском правителе Уди, первым из властителей Китая покорившим северных кочевников сюнну (гуннов) и подчинившим Китаю Восточный Туркестан, Вьетнам и Корею. Впервые он познакомился с географией и стал читать работы по зарубежной истории. Внимание его привлекла книга под названием «Великие герои мира», из которой он узнал о Наполеоне, Екатерине II, Петре I, Веллингтоне, Гладстоне, Руссо, Монтескье и Линкольне³⁹. Таким личностям хотелось подражать!

Главными же для него в то время стали издания, рассказывавшие о Кан Ювэе и реформаторском движении 1898 года, в том числе номер журнала «Синьминь цунбао» («Обновление народа»), издававшийся Лян Цичао в Йокогаме. Он был буквально потрясен этими изданиями, с которыми его познакомил двоюродный брат. «Я читал и перечитывал их до тех пор, пока не выучил наизусть», – говорил он впоследствии. Настоящим кладезем знаний стала для него книга Лян Цичао «Изъяснение обновления народа», опубликованная на страницах «Синьминь цунбао» в 1906 году. В этой философской работе известный реформатор, по его собственным словам, «хотел отыскать первопричину гниения и отставания народа нашего государства и сравнить с развитием прогресса в других странах, чтобы народ, зная, в чем заключаются наши пороки, сам остерегался зла, сам себя подгонял в движении вперед»⁴⁰. Наибольшее впечатление на Мао произвели рассуждения Лян Цичао о прогрессивной роли либеральной конституционной монархии и регрессивном воздействии на общественную жизнь монархии деспотичной. Прочитав одну из глав – «О государственной идеологии», Мао сделал следующую запись: «В конституционном государстве конституция устанавливается народом; монарх пользуется любовью народа. В деспотическом государстве закон устанавливается монархом; перед монархом, а не перед народом преклоняются». И далее: «В первом случае речь идет об Англии и Японии, во втором – о ряде династий, которые на протяжении нескольких тысяч лет грабили Китай»⁴¹.

Мао буквально молился на Кан Ювэя и Лян Цичао, считая, что «честному, доброму и умному» императору следовало призвать себе на помощь Кана и Ляна и даровать стране конституцию. Им по-прежнему двигали националистические чувства, которые от чтения книг реформаторов только укреплялись. Ведь Лян Цичао и Кан Ювэй были настроены крайне шовинистически. Обновление Китая по англо-японскому образцу должно было с их точки зрения привести к победе Срединной империи во всемирной конкурентной борьбе наций, к установлению китайского гегемонизма. В противном случае, утверждали идеологи реформаторства, Китай должен будет погибнуть.

В школе он узнал о победе Японии над Россией в 1905 году. Об этом ему и другим студентам с восторгом рассказывал молодой преподаватель музыки и английского языка, учившийся в Японии. Мао был горд победой японцев и, спустя много лет, смог даже напеть Эдгару Сноу японскую песенку «Бой в Желтом море», которую любил исполнять его учитель. В песенке прославлялись японские войска, разгромившие русских. «В то время я осознавал и ощущал красоту Японии и в какой-то мере ее гордость и могущество, воспеваемые в этой песне, посвященной ее победе над Россией», – говорил Мао⁴². Скорее всего, он симпатизировал японцам не потому, что радовался победе «желтой расы над белой», как утверждают некоторые из его биографов⁴³. Обвинять его в расизме вряд ли правильно. Мао был в то время патриотом-националистом, а не расистом. Да и с какой стати было ему мечтать о союзе с Японией против белой расы, если японцы не менее хищнически, чем европейцы и американцы, грабили его страну? Победа Страны восходящего солнца в войне с царской Россией могла вызывать у него восторг только потому, что доказывала преимущества конституционной монархии над деспотизмом. Тем самым подтверждались концепции обожаемых им реформаторов: даже азиатская страна, вставшая на путь политической модернизации, может повергнуть в прах мощную европейскую державу, скованную цепями абсолютизма!

В Дуншаньской начальной школе он оставался всего шесть-семь месяцев. В начале 1911 года Мао принял решение уехать в столицу провинции Хунань, город Чаншу, с тем чтобы поступить в среднее учебное заведение, открытое для выходцев из уезда Сянсян. От одного из своих учителей он получил рекомендательное письмо, собрал небольшие пожитки и ранней весной пешком за 120 ли отправился в большой и совершенно незнакомый город. Позади оставались детство и отрочество, Дуншаньская школа, окруженная высокой крепостной стеной, заносчивые одноклассники и любящие учителя. Впереди его ждал новый мир, манящий и пугающий одновременно.

«Я МЫСЛЮ, СТАЛО БЫТЬ, СУЩЕСТВУЮ»

В Чанше он прожил более семи лет. Его буквально ошеломил этот город, первый в его жизни. Огромные, двух– и трехэтажные дома, бесконечное количество джонок, покачивавшихся на волнах у каменной пристани. По отзывам современников, в начале XX века Чанша являлась одним из лучших городов Китая⁴⁴. Расположенная на правом берегу полноводной и широкой (до 200 метров) реки Сянцзян, она была окружена мощной каменной стеной с высоченными башнями, возвышавшимися над семью ведущими в город проходами-туннелями, которые наглухо закрывались на ночь крепостными воротами. В южной части стены, построенной во времена Минской династии (1368–1644), высилась еще одна, семиэтажная, башня, само название которой говорило о ее колоссальных размерах: «Терем, достигающий сердца неба» (Тяньсиньгэ). В городе поражало все. Широкие улицы, вымощенные камнем, длинная, единственная в Китае каменная набережная, электрический свет во дворце губернатора и нескольких других роскошных особняках, два конфуцианских храма под желтыми черепичными крышами, но больше всего – железная дорога, проходившая по восточной окраине города, вдоль крепостной стены. Построили ее всего за три года до приезда Мао Цзэдуна. И вот впервые в жизни Мао мог увидеть чудо западной техники – паровоз! Впечатляли и торговые ряды с огромными семи– и восьмиметровыми вывесками, висевшими, как знамена, на длинных шестах вдоль стен, одна за другой. В торговых лавках было полным-полно любого товара, хоть иностранного, хоть китайского. Не случайно Чанша считалась одним из самых оживленных торговых центров Китая. Проживало в ней более 200 тысяч человек. Улицы были заполнены народом. Шум и грохот стояли невыносимые. Один из путешественников, впервые посетивший тогдашнюю Чаншу, писал: «Мы сразу почувствовали неотразимое очарование этих улиц. Жизнь города, казалось, неистово пульсировала в каждой из этих артерий». Такое же впечатление произвела Чанша и на Мао Цзэдуна. «Это был очень большой город с множеством людей, бесчисленными школами и дворцом губернатора. Это было невероятно величественное место!» – с восторгом рассказывал он Эдгару Сноу⁴⁵.

Чанша (в древности она называлась Циньян, а затем – Чу) была основана три тысячи лет назад и к началу V века до н. э. превратилась в относительно крупный город. В V веке до н. э. она стала столицей мощного южнокитайского государства Чу, однако спустя два столетия была захвачена правителем западного царства Цинь, будущим объединителем страны и первым императором Китая Цинь Шихуанди. По повелению императора город был переименован в Чаншу («Длинные пески»). Прямо напротив городских стен на реке Сянцзян находится длинный и узкий, как коса, песчаный остров, утопающий в мандариновых садах (не случайно остров называется Цзюйцзычжоу – Мандариновый). Он поразил воображение Цинь Шихуанди своими пляжами, тишиной и покоем. Песчаный остров и дал название городу. В 1664 году, при маньчжурском императоре Канси, Чанша стала столицей вновь образованной провинции Хунань.

За островом Цзюйцзычжоу, на левом берегу реки, высится гора Юэлу («Подножие вершины»). Она небольшая – всего 256 метров, но так же, как Шаошань, священная. В начале прошлого века на ее склонах, густо поросших вечнозелеными лесами, было расположено несколько буддистских и даосских храмов и монастырей, в которых проживало несколько тысяч монахов и монахинь. У восточного склона горы находилась знаменитая Академия Юэлу, основанная еще в 976 году, во время Сунской династии. В стенах академии преподавал крупнейший философ сунского Китая Чжу Си (1130–1200), выдающийся конфуцианец. В 1903 году, незадолго до приезда в Чаншу Мао Цзэдуна, академия была реорганизована в Хунаньский институт высшего образования – современное по тем временам учебное заведение.

В городе имелось небольшое количество иностранцев, обосновавшихся на острове Цзюйцзычжоу. Наибольший контингент составляли американцы, в 1906 году основавшие в Чанше отделение Йельского университета и госпиталь Яли. Проявляли активность и миссионеры: как католики, так и протестанты. Чанша была открыта для международной торговли сравнительно поздно, в июле 1904 года, и местные жители к чужестранцам еще не привыкли. Антииностранные настроения были очень сильны. Поэтому, несмотря на подписанный центральными властями в 1903 году так называемый шанхайский договор о создании в Чанше международного сеттльмента, губернатор провинции под давлением общественности не разрешал местным жителям продавать иностранцам дома, находившиеся внутри городских стен. Вот как описывал реакцию местных жителей на появление на улицах иностранцев Эдвард Хьюм, американский врач госпиталя Яли: «Матери оттаскивали детей, пряча их от „дурного глаза“. Некоторые зажимали носы, когда мы проходили мимо. Горничная сказала нам, что запах, издаваемый иностранцами, настолько характерный, что китайцы знают о нашем присутствии, даже если не видят нас. Какие-то подростки… бежали за паланкином, крича: „Заморский дьявол!“»⁴⁶

В общем, впечатлений от города у Мао Цзэдуна была масса. Сердце тревожно билось. Юноша был потрясен и взволнован. Он боялся, что ему откажут в приеме в «великую» городскую школу. К его удивлению, он был зачислен. Но и на этот раз проучился он лишь несколько месяцев. В октябре 1911 года в стране началась антимонархическая революция. Она разразилась внезапно, была относительно бескровной и почти не затронула широкие массы крестьянства⁴⁷. Поводом к ней послужило восстание 8-го саперного батальона «новой армии», расквартированного в городе Учане (провинция Хубэй, Центральный Китай) вечером 10 октября. Большинство солдат этого батальона были членами революционной организации «Союз всеобщего прогресса» («Гунцзиньхуэй»), имевшего тесные связи с «Объединенным союзом». Поднял солдат на восстание двадцатишестилетний сержант Сюн Бинкунь, возмутившийся произведенной утром того же дня казнью без суда и следствия нескольких арестованных накануне революционеров. Саперов поддержали 29-й и 30-й пехотные полки, а также курсанты топографического военного училища. К утру 11 октября весь город оказался в руках повстанцев. На следующий день власть маньчжуров была свергнута в соседних с Учаном городах Ханькоу и Ханьяне. Таким образом, трехградье Ханькоу, Ханьян, Учан, известное под общим названием Ухань, оказалось в эпицентре революционных событий. Стихийное по своему характеру выступление вызвало взрыв антиманьчжурских настроений во многих городах страны. Однако руководителей «Объединенного союза» оно застало врасплох. Сунь Ятсен, находившийся в то время в Североамериканских Соединенных Штатах, узнал о нем из газет в вагоне поезда по дороге из Денвера (штат Колорадо) в Канзас-Сити. Вместо того чтобы устремиться на родину, он поспешил в Вашингтон и Лондон, рассчитывая с помощью друзей собрать необходимые «Объединенному союзу» финансовые средства. Зато местные учанские реформаторы-конституционалисты во главе с председателем хубэйского совещательного комитета по подготовке конституции тридцатисемилетним политиком Тан Хуалуном быстро сориентировались. Они не только перешли на сторону революции, но и возглавили ее. 11 октября в Учане было сформировано военное правительство провинции Хубэй, главой которого (дуду) стал командир 21-й бригады «новой армии» сорокасемилетний генерал-консерватор Ли Юаньхун. Гражданским же губернатором был избран Тан Хуалун.

В течение октября – ноября власть Цинов оказалась свергнута в пятнадцати из восемнадцати провинций империи. В большинстве из них гражданская власть перешла к бывшим реформаторам-конституционалистам, сделавшим все возможное, чтобы оттеснить подлинных революционеров от руководства. Военная же администрация оказалась в руках командиров местных подразделений «новой армии». Вновь сформированные провинциальные правительства одно за другим объявили о независимости их провинций от центральных властей.

В Чанше о событиях в Ухани, расположенной за более чем 700 ли к северу, узнали 13 октября, когда в город приехали представители Ли Юаньхуна. Один из них с разрешения директора школы, где учился Мао, выступил перед учащимися с зажигательной речью. На многих, в том числе и на Мао Цзэдуна, речь эта произвела ошеломляющее впечатление. К тому времени Мао под влиянием городской жизни уже эволюционировал из патриота-монархиста в убежденного республиканца. На мировоззрение юноши повлияло чтение первой в его жизни газеты «Миньли бао» («Народная сила»), являвшейся одним из печатных органов суньятсеновского «Объединенного союза». Именно из этой газеты, издававшейся с октября 1910 года на территории международного сеттльмента в Шанхае такими крупными соратниками Сунь Ятсена, как Юй Южэнь и Сун Цзяожэнь, молодой Мао узнал о вожде китайского демократического движения и его «трех народных принципах». Он стал горячо сочувствовать Сунь Ятсену. Из той же газеты он узнал о подавлении маньчжурскими властями очередного вооруженного восстания, организованного революционерами в Кантоне в апреле 1911 года. Восстанием руководил его земляк, хунанец Хуан Син, заместитель Сунь Ятсена по «Объединенному союзу». В кровавом бою с правительственными войсками погибли семьдесят два человека. Под впечатлением от прочитанного Мао решил написать статью. Эту первую свою работу он вывесил на одной из стен в школе на всеобщее обозрение. «Впервые я выразил политическое мнение, и оно было довольно путаным, – признавался он позже. – Я еще не преодолел восхищения Кан Ювэем и Лян Цичао. Неясно представлял я и различия между ними. Поэтому в своей статье настаивал на необходимости вызвать Сунь Ятсена из Японии для того, чтобы он стал президентом нового правительства, в котором бы Кан Ювэй получил пост премьера, а Лян Цичао – министра иностранных дел!»⁴⁸ Да уж, действительно в голове юноши, если говорить словами поэта, «крутилось и вертелось» от множества прочитанных книг! Ничего-то он по-настоящему пока не понимал ни в реформизме Кан Ювэя и Лян Цичао, ни в революционизме Сунь Ятсена. Влекло его к этим людям только одно: жажда подвига. Неплохое чувство, если оно тем более подогревается страстным желанием борьбы за справедливость!

Встав на революционный путь, Мао еще до известия об учанском восстании отрезал свою косу. Это был бунт, так как длинные косы в знак покорности маньчжурам должны были носить все китайские подданные Цинской империи. Его примеру последовал тогда еще один ученик, но большинство испугались. Страстная речь посланца Ли Юаньхуна изменила атмосферу в школе. Через пять дней Мао и несколько его одноклассников решили бежать к восставшим, за более чем семьсот ли на север. Романтическое было время!

Но выйти из города храбрецам не удалось. В воскресенье, 22 октября, восстали солдаты 49-го полка, расквартированного неподалеку от Чанши. Не встретив сопротивления, они вошли в город через восточные ворота. Их поддержали солдаты 50-го полка, вошедшие в город с севера. Мятежники захватили все городские стратегические пункты. В тот же день было организовано военное правительство Хунани, во главе которого встали два молодых экстремиста, Цзяо Дафэн и Чэнь Цзосинь, тесным образом связанные с мафиозным «Обществом старших братьев» («Гэлаохуэй»). Порядки, установившиеся в администрации, красочно описывает американский профессор Джозеф У. Эшерик в одной из своих книг, посвященной революции 1911 года: «Новый режим Цзяо Дафэна не мог пользоваться поддержкой реформаторской элиты… Цзяо Дафэн носился по городу на коне в униформе военного губернатора, которую сам же для себя и придумал. Он явно производил впечатление на население, Поскольку слышны были „громкие приветственные крики каждый раз, когда губернатор появлялся“. Места в военном правительстве заполнили [его] друзья и соратники. Многие из них являлись членами тайных обществ. Из здания администрации „тянуло запахом бандитского логова“. Цзяо называл себя „Старший брат Цзяо“, а свой дворец – Ляншаньбо [так называлась база восставших крестьян в романе «Речные заводи»]… Офицеры и члены тайных обществ все время требовали наград, почестей, повышения по службе, денег за то, что принимали участие в революции. Молодые же революционные вожди легко шли у них на поводу»⁴⁹.

Администрация Цзяо Дафэна и Чэнь Цзосиня долго не продержалась. Уже через девять дней, 31 октября, в Чанше произошел военный переворот, вновь организованный солдатами 50-го полка. Цзяо и Чэнь были убиты. Власть, как и в других местах, перешла к умеренным либералам. Во главе них встал бывший председатель хунаньского совещательного комитета по подготовке конституции, молодой миллионер Тань Янькай (ему тогда шел всего тридцать второй год). Спустя много лет, в 1936 году, Мао Цзэдун вспоминал об участии членов «Общества старших братьев» в антимонархической революции. В отличие от американского профессора Мао восхвалял их «славные дела»⁵⁰, а о Цзяо Дафэне и Чэнь Цзосине отзывался следующим образом: «Они не были плохими людьми и преследовали определенные революционные цели, но являлись бедняками и представляли интересы угнетенных. Землевладельцы и купцы не любили их. Через пару дней, когда я пошел навестить друга, я увидел их тела на улице. Восстание против них организовал Тань Янькай, представитель хунаньских землевладельцев и милитаристов»⁵¹.

Занятия в школе были прерваны, и Мао решил записаться в революционную армию, чтобы внести свой вклад в революцию. Победа еще не была завоевана. Император Пу И не отрекался от престола, а Цинский двор вел переговоры с командующим крупнейшей в Китае Бэйянской армией, генералом Юань Шикаем (тем самым, кто когда-то предал императора Гуансюя), уговаривая его усмирить мятежников. Но Юань Шикаю нужна была вся полнота власти. Поэтому он медлил, дипломатично ссылаясь на мифическую «болезнь ног». Между тем тысячи маньчжурских семей, опасаясь расправы, срочно покидали Пекин. Они бежали на историческую родину, в Северо-Восточный Китай. 2 ноября Юань Шикай добился от Цинов своего назначения на пост премьер-министра. Интересно, что портфель министра юстиции в его правительстве получил кумир Мао Цзэдуна конституционный монархист Лян Цичао. Новый премьер связался с главами мятежных провинций и с некоторыми руководителями «Объединенного союза» (в частности, с Хуан Сином). Однако его переговоры с ними оказались безрезультатными: военные губернаторы и революционеры требовали свержения Цинской монархии, Юань Шикай же стремился к компромиссу с двором. В разгар событий, 25 декабря, в Китай наконец вернулся Сунь Ятсен. Ситуация обострилась. Вождь «Объединенного союза» ни в какие переговоры с Юань Шикаем вступать не хотел, он ратовал за военный конфликт. 29 декабря в городе Нанкине, бывшей столице минского Китая, делегаты от восставших провинций, объявив себя по примеру французских революционеров Национальным собранием, абсолютным большинством голосов избрали Сунь Ятсена временным президентом. 1 января 1912 года он вступил в должность и провозгласил образование Китайской Республики. Вице-президентом стал Ли Юаньхун.

Страна оказалась расколотой. В Пекине власть по-прежнему находилась в руках императора и Юань Шикая. В Нанкине заправлял Сунь Ятсен. Гражданская война казалась неизбежной. Восемнадцатилетний Мао, как и все вокруг, ясно ощущал это. Поэтому и вступил в армию. Поступок был отважным! Хунаньская армия готовилась к выступлению на север.

Участвовать в боевых действиях, правда, молодому рекруту не пришлось. Сунь Ятсен довольно скоро потерял реальную власть. В связи с распадом страны в Китае стремительно возрастала роль армии, которой у самого Сунь Ятсена не было. Хуан Син, занявший в его правительстве пост военного министра, никаким авторитетом у провинциальных военных губернаторов не пользовался. Проголосовавшие за доктора Суня делегаты Национального собрания, большая часть которых стремилась к компромиссу с Юань Шикаем, просто использовали его как козырную карту в игре с командующим Бэйянской армией. Будучи весьма умеренными, они и на посту президента хотели видеть осторожного политика, который не стал бы, как Сунь Ятсен, ломать устоявшиеся традиции. Многие из них сами были олигархами, сконцентрировавшими в своих руках не только богатства, но и политическую и военную власть. Понятно поэтому, что они опасались реализации «третьего народного принципа» Сунь Ятсена, направленного на установление государственного контроля над экономикой. Идеальной фигурой для них являлся именно Юань Шикай; Сунь Ятсен же на посту временного президента им нужен был только для оказания давления на нерешительного генерала.

Их политика увенчалась успехом. Поняв наконец, что большинство членов Национального собрания в Нанкине рассматривали Сунь Ятсена лишь как переходную фигуру, Юань Шикай вручил условия отречения вдове императора Гуансюя, вдовствующей императрице Лун Юй. Последняя с декабря 1911 года, после отставки великого князя Чуня, выполняла роль регента при малолетнем Пу И. Она пришла в ужас, но сделать ничего не могла. Придворные перешептывались, вспоминая дурное предзнаменование, которым сопровождалось восшествие Пу И на престол. Трехлетний император испортил тогда все своим ревом. Он сопротивлялся и кричал: «Не хочу здесь! Хочу домой!» У отца Пу И от волнения даже пот выступил на лице. Чиновники продолжали отбивать земные поклоны, но плач императора все усиливался. И вот, не выдержав, отец Пу И произнес: «Не плачь, не плачь. Скоро все кончится!» Вспоминая об этом спустя много лет, отставной император писал: «После церемонии присутствовавшие на торжестве вели в кулуарах такие разговоры: „Как же можно было говорить 'Скоро все кончится'? А что означало 'хочу домой'?“»⁵²