Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

Настоящее сопротивление политике КПК оказали, как это ни покажется странным, представители другого социального слоя – рабочего класса. Это, разумеется, было весьма неожиданно для правящей партии, заявлявшей о своей приверженности делу пролетариата. Социалистические преобразования привели к ухудшению материального положения рабочих. Последние потеряли ряд привилегий, которые имели, осуществляя контроль над предпринимателями. Система рабочего контроля была введена на частных предприятиях сразу же после победы коммунистов в 1949 году и на самом деле защищала интересы рабочих. Замена органов рабочего контроля государственными профсоюзами, имевшая место после завершения социализации, привела к понижению уровня жизни работников физического труда. Профессиональные союзы, управляемые государством, защищали правительство, а не рабочих. Последние начали выражать недовольство путем забастовок, которые местные власти смогли подавить с большим трудом. По официальным данным, с августа 1956-го по январь 1957 года в стране произошло свыше 10 тысяч крупных и мелких рабочих стачек и более 10 тысяч забастовок студентов и учащихся¹²¹. Судя по доступным китайским архивным материалам, рабочие бывших частных компаний в Шанхае были особенно агрессивны. Весной 1957 года «большие беспорядки» в Шанхае охватили 587 предприятий, на которых было занято около 30 тысяч рабочих; менее серьезные волнения произошли на более чем 700 заводах и фабриках. Около 90 процентов инцидентов имели место на вновь социализированных предприятиях¹²². К концу 1956 года в результате ускоренного промышленного строительства и форсированных социалистических преобразований китайская экономика начала испытывать некоторые экономические трудности, связанные с недостатком сырья, электроэнергии и квалифицированной рабочей силы.

РАСКРЕПОЩЕНИЕ СОЗНАНИЯ

В 1956 году еще одно событие глубоко потрясло Китай, да и весь мир. Новость пришла из Москвы. 25 февраля на закрытом заседании XX съезда Коммунистической партии Советского Союза Хрущев сделал доклад, осуждающий культ личности Сталина. Покойный диктатор был обвинен в бесчисленных преступлениях, включая уничтожение миллионов честных советских граждан. Хрущев заявил, что Сталин допустил серьезные ошибки в начальный период Великой Отечественной войны, нарушил принципы коллективного руководства и создал личную диктатуру. Он говорил о просчетах Сталина в национальной и крестьянской политике, а также в международных отношениях СССР. Ничего не было сказано о сталинском недоверии к Мао Цзэдуну; однако Хрущев говорил об ошибках Сталина в отношениях с Тито¹²³.

Мао на съезде не было. КПК представлял Чжу Дэ, и именно он первым по телефону сообщил Председателю «потрясающую новость». Мао был ошеломлен. Ведь от имени ЦК китайской компартии он послал приветственное письмо XX съезду, в котором, как всегда, пел хвалу покойному Сталину. В послании говорилось о «непобедимости Коммунистической партии Советского Союза, созданной Лениным и выпестованной Сталиным»¹²⁴. Не менее смущен был и «старина Чжу», огласивший это письмо с трибуны съезда под бурные овации зала. Складывалось впечатление, что Хрущев не заботился о том, как его речь будет воспринята в коммунистическом мире. Ему просто хотелось решить свои проблемы. Иными словами, осуждая сталинизм, новый советский лидер сам вел себя по-сталински, абсолютно не сомневаясь, что сателлиты Москвы «скушают» все, что выйдет из Кремля¹²⁵. Они же «проглотили» немыслимый пакт Молотова – Рибентропа в 1939 году, полностью изменив свое отношение к гитлеровской Германии! Примут и осуждение Сталина!

Немного поразмыслив, Мао подавил в себе первое неприятное чувство. Как бы то ни было, но осуждение кремлевского экс-диктатора раскрепощало его окончательно и бесповоротно. Процесс, начавшийся с визита Хрущева в 1954 году, пришел к логическому завершению¹²⁶.

Вскоре поступила и официальная информация от Хрущева, и Мао не мог не отметить, что «сокрушитель Сталина» чувствовал себя не вполне уверенно. Он явно старался завоевать расположение Мао Цзэдуна. Это обрадовало Председателя: первые впечатления о Хрущеве как о слабом партнере подтверждались. Информируя Мао в частном послании о принятом в отношении Сталина постановлении, первый секретарь ЦК КПСС предлагал помочь китайской стороне в строительстве 51 военного завода и 3 научно-исследовательских институтов. Он выражал готовность содействовать в строительстве железной дороги от города Урумчи в Синьцзяне до советско-китайской границы. Иными словами, старался задобрить. 7 апреля 1956 года личный представитель Хрущева Микоян и китайская сторона подписали соглашения о советской помощи Китаю в возведении 55 новых промышленных предприятий, в том числе по производству ракет и атомного оружия¹²⁷.

Все это коренным образом меняло расстановку сил в отношениях между Китаем и СССР. Отныне Мао мог больше совсем не оглядываться на Советский Союз, не чувствовать себя обязанным копировать его опыт. И если в 1955-м – начале 1956 года, проводя такую же, как в СССР, сталинскую коллективизацию, он осмеливался призывать лишь к более высоким, чем советские, темпам кооперирования, то теперь у него была полная возможность нащупать собственный путь развития. Можно было даже попытаться догнать и перегнать Советский Союз, превратив Китай в величайшую индустриальную державу.

После ознакомления с докладом Хрущева, 31 марта 1956 года, Мао пригласил к себе советского посла Юдина, который еще в начале марта вернулся в Китай из Москвы, где принимал участие в работе XX съезда. Юдин и сам хотел встречи с Мао. Этого требовал от посла Хрущев, вновь остро нуждавшийся в поддержке китайской компартии. Мао, однако, долгое время выжидал и, ссылаясь на нездоровье, отказывал Юдину в приеме. И вот наконец принял его. Беседа продолжалась три часа. Мао был в приподнятом настроении и, несмотря на серьезность темы, беспрерывно шутил. Он хотел произвести впечатление человека, умудренного жизненным опытом, спокойно воспринимавшего мировые бури. Было видно, однако, что разговор о Сталине давался ему нелегко.

Прежде всего он сообщил Юдину, что по-прежнему считает своего бывшего ментора «безусловно… великим марксистом, хорошим и честным революционером». Вместе с тем, по сообщению Юдина, он все же признал, что «материалы съезда произвели на него сильное впечатление». Мао подчеркнул, что «дух критики и самокритики и атмосфера, которая создалась после съезда, поможет и нам… свободнее высказывать свои соображения по ряду вопросов. Это хорошо, что КПСС поставила все эти вопросы. Нам… было бы трудно проявить инициативу в этом деле»¹²⁸.

Мао отдавал отчет в том, что говорил. Ведь, как мы видели, коммунистическое движение в Китае на протяжении всей своей истории развивалось при неизменной и почти тотальной идеологической, организационной и политической зависимости лидеров КПК, в том числе самого Мао Цзэдуна, от Москвы. И хотя того, что Мао знал о коварстве Сталина, было вполне достаточно, чтобы после его смерти почувствовать облегчение, он, конечно, не мог решиться открыто осудить «вождя и учителя». Ему, правда, были неизвестны все масштабы сталинского коварства. Он не знал, например, о том, что в 1938 году кремлевский диктатор планировал проведение крупного политического процесса над коминтерновскими работниками. При этом, размышляя о составе его участников, включил в список предполагаемых обвиняемых таких коммунистов, как Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, Кан Шэн, Чэнь Юнь, Ли Лисань, Ло Фу, Ван Цзясян, Жэнь Биши, Дэн Фа, У Юйчжан, Ян Шанкунь, Дун Биу и даже Цюй Цюбо, который к тому времени, в 1935 году, был, как мы знаем, уже казнен гоминьдановцами¹²⁹. Именно на этих лиц следователь НКВД Александр Иванович Лангфанг выбивал тогда показания из арестованного в марте 1938 года сотрудника отдела кадров ИККИ Го Чжаотана (Афанасия Гавриловича Крымова)¹³⁰. Вне сомнения делал он это не по собственной инициативе[110]110
  О том, что следователи НКВД не вели дознание «своим разумом», говорил в докладе «О культе личности и его последствиях» Никита Сергеевич Хрущев.


[Закрыть]. Показательный коминтерновский процесс Сталин предполагал провести в конце весны 1938 года в дополнение к трем уже состоявшимся – над Зиновьевым и Каменевым, Радеком и Пятаковым, Бухариным и Рыковым. На этот раз главным обвиняемым должен был стать секретарь Исполкома Коминтерна Иосиф Аронович Пятницкий. Ведущие партии отводились и руководящим деятелям Исполкома Коминтерна Бела Куну и Вильгельму Кнорину¹³¹, в то время как китайцы должны были сыграть роли второго плана. Решение о массовых арестах работников коминтерновского аппарата было принято еще в мае 1937 года, и уже 26 мая в час ночи Димитров был вызван к наркому Ежову, который заявил ему: «В Коминтерне орудуют крупные шпионы». Аресты проводились в течение всей второй половины 1937-го и начала 1938 года, однако большинство китайцев, работавших в Москве, не были арестованы. Кто знает, если бы Сталин не отказался от плана организации процесса, возможно, многие видные деятели КПК стали бы его жертвами[111]111
  То, что Сталин отказался от идеи процесса, не спасло тем не менее Пятницкого, Бела Куна и Кнорина. Они были расстреляны без суда. Помимо них уничтожены были большинство уже известных нам коминтерновских специалистов по Китаю: А. Е. Альбрехт, Павел Миф, И. А. Рыльский, Гейнц Нейман и другие. Только немногие избежали репрессий. Среди них – Артур Эверт и Отто Браун. Эверт избежал расстрела в подвалах Лубянки скорее всего потому, что в 1935 г., находясь на нелегальной работе в Бразилии, был арестован за организацию в этой стране вооруженного восстания. Он был освобожден из тюрьмы, где его подвергали бесчеловечным пыткам, по амнистии спустя десять лет, в 1945 г. В конце жизни страдал умопомешательством. Умер в ГДР в 1959 г. Бывший же представитель Исполкома Коммунистического интернационала молодежи в Китае С. А. Далин, а также бывший советник по финансовым вопросам при Национальном правительстве Гоминьдана М. Альский (В. М. Штейн) провели в советских трудовых лагерях почти по двадцать лет каждый.


[Закрыть].

Да, он не включил в «черный список» Мао Цзэдуна, но кто скажет, сколько таких списков существовало.

Ничего не зная о готовившемся процессе, Мао в беседе с послом главное внимание уделил вопросам, связанным с ошибочной сталинской политикой в отношении Китая и китайского коммунистического движения. Он поделился также некоторыми своими обидами, накопившимися за время общения со Сталиным[112]112
  Позже, в феврале 1965 г., в беседе с советским председателем Совета министров Алексеем Николаевичем Косыгиным, Мао скажет: «Я сам напишу книгу об ошибках и преступлениях Сталина. Но она будет настолько ужасна, что я не разрешу ее публиковать в течение десяти тысяч лет».


[Закрыть]. И в заключение проинформировал Юдина о готовившейся к публикации в «Жэньминь жибао» передовой статье, посвященной вопросу о культе личности в СССР.

Эта статья, написанная Чэнь Бода¹³² и отредактированная самим Мао Цзэдуном и некоторыми другим членами и нечленами Политбюро, была опубликована 5 апреля. Она называлась «Об историческом опыте диктатуры пролетариата» и предназначалась широкой общественности, а следовательно, не содержала чрезмерной критики бывшего коммунистического идола. Лидеры КПК и прежде всего сам Мао не хотели, чтобы кто-либо под антисталинским знаменем выступил против их собственной диктатуры. Позже, 28 апреля, на расширенном заседании Политбюро Мао Цзэдун признает, что «мы не собираемся рассказывать… массам» о всем «плохом, что сделал[и] Сталин и III Интернационал»¹³³. Не желал пока Мао раскрывать и свои планы, связанные с поиском собственных путей развития. Сталинские заслуги и ошибки суммировались в статье в соотношении 70:30, но Советский Союз тем не менее восхвалялся за «самоотверженную критику… ошибок прошлого».

На следующий день Мао выступил по этому поводу перед личным представителем Хрущева Микояном, прибывшим в Китай с двухдневным визитом 6 апреля. В соответствии с духом статьи он уделил большое внимание критике «серьезных ошибок» Сталина в отношении китайской революции, однако отметил, что «заслуги Сталина перевешивают его недостатки»¹³⁴. Микоян в ответ пригласил Мао приехать в Москву. Но Председатель спросил: «Зачем?» Микоян парировал: «Для вас всегда найдется, что там делать»¹³⁵. Патерналистский тон гостя не понравился Мао.

1 мая во время традиционного парада в День солидарности трудящихся на площади Тяньаньмэнь демонстранты, как и год назад, несли гигантские портреты покойного главы братской страны¹³⁶. То же было и во всех других городах Китая.

На следующий же день Мао по собственной инициативе заехал к Юдину. Он вновь изложил позицию Политбюро по поводу «заслуг и ошибок» Сталина, однако заметил, что теперь ему после последней встречи с Микояном «стало яснее, почему Сталин не доверял ему… Оказывается, Сталин даже своих ближайших соратников Ворошилова, Молотова, Микояна считал чуть ли не иностранными ставленниками»¹³⁷. Главное, однако, ради чего он приехал, заключалось в другом. Мао нанес визит Юдину, чтобы высказать несогласие с положениями отчетного доклада Хрущева XX съезду о «мирном сосуществовании двух систем» и о «возможности предотвращения войн в современную эпоху». До того Политбюро ЦК КПК ненавязчиво давало понять, что не разделяет лишь содержавшийся в том же докладе тезис о возможности «мирного перехода от капитализма к социализму»¹³⁸. 19 февраля 1956 года в статье о XX съезде, помещенной в «Жэньминь жибао», эта последняя мысль Хрущева была сознательно проигнорирована¹³⁹.

Теперь же Мао решил высказаться и по поводу «мирного сосуществования». Сделал он это, правда, весьма завуалированно, не допуская прямых нападок. Просто рассказал послу о том, что в период Троецарствия (220–280 годы) население Китая в результате беспрерывных войн уменьшилось на 40 миллионов человек, а во время восстания Ань Лушаня против Сюаньцзуна, императора династии Тан (755–763 годы), – и того больше. Смысл его выступления заключался в том, что не надо бояться ядерной войны с империализмом. Даже если бы империалистам и удалось захватить европейскую часть СССР и прибрежные районы Китая, рассуждал он, социализм все равно в конце концов победил бы. Ведь империализм, заключил он, не более чем «бумажный тигр»¹⁴⁰. Это выражение «бумажный тигр» – на китайском языке «чжилаоху» – почему-то особенно нравилось ему, и он то и дело употреблял его по разным поводам; даже иногда в шутку называл «бумажным тигром» Цзян Цин¹⁴¹. В данном же случае он лишь в завуалированной форме повторил то, что в конце января 1955 года высказал уже послу Финляндии в Китае Карлу Йохаму Сундстрему: «Соединенным Штатам не запугать китайский народ атомным шантажом. Наша страна имеет 600-миллионное население и территорию площадью в 9600 тысяч квадратных километров. Теми ничтожными атомными бомбами, которые есть у США, не уничтожить китайцев… И если США развяжут третью мировую войну, которая продлится, допустим, восемь – десять лет, то результатом ее будет свержение господствующих классов в самих США, а также в Англии и других странах, являющихся их сообщниками, и превращение большей части мира в государства, руководимые коммунистическими партиями… Чем раньше они развяжут войну, тем скорее будут стерты с лица нашей планеты»¹⁴². Чуть проще он высказался по этому же поводу еще раньше, в октябре 1954 года, в беседе с индийским премьер-министром Джавахарлалом Неру, посетившим КНР с дружественным визитом. «Если твое правительство будет уничтожено атомной бомбой, – „успокоил“ он ошарашенного гостя, – народ создаст новое правительство, и оно сможет вести переговоры о мире»¹⁴³. Это же он хотел донести теперь и до Хрущева, переоценивавшего, с его точки зрения, мощь американского империализма.

Накануне, в конце апреля Мао Цзэдун выступил на четырехдневном расширенном заседании Политбюро с необычной речью. Произнесенная 25 апреля и озаглавленная «О десяти важнейших взаимоотношениях», она имела далекоидущие последствия. По сути, эта речь ознаменовала важнейший поворот во всем мировоззрении Мао Цзэдуна, отразив новую атмосферу раскрепощения сознания, сложившуюся в КПК. Она в общих чертах определила новый курс партии в деле социалистического строительства, отличавшийся от советской модели. Впервые Председатель подверг опыт СССР жесточайшей критике, открыто призвав идти другим путем. Вот что он сказал: «В нашей работе все еще имеется ряд вопросов, на которых следует остановиться. Особого внимания заслуживают и выявившиеся недавно в Советском Союзе недостатки и ошибки в строительстве социализма. Ведь никому из нас не хочется делать тот крюк, который был совершен Советским Союзом, не правда ли? В прошлом мы учли его опыт и уроки, избежав кое-каких окольных путей; теперь же тем более следует рассматривать его уроки как предостережение для себя»¹⁴⁴. Было ясно, он начал пересматривать сталинскую модель, полагая ее недостаточно радикальной, а советские темпы развития недостаточно быстрыми.

Мао не представил детальную программу строительства социализма китайского типа, однако обозначил ряд ее стратегических моментов, подчеркнув необходимость следовать принципу «больше, быстрее, лучше и экономнее»[113]113
  Существуют два варианта речи Мао – неправленый стенографический отчет и частично отредактированный канонический текст. Перевод первого варианта появился на Западе и в Советском Союзе в середине 1970-х гг. Официальный документ был опубликован в 1976 г. в КНР. Формула «строить социализм по принципу больше, лучше, быстрее и экономнее» содержится только в стенографическом отчете. Редакторы пятого тома «Избранных произведений Мао Цзэдуна», однако, отмечают в примечании, что в своей речи Мао действительно выдвинул эту идею в качестве генеральной линии социалистического строительства.


[Закрыть]. Имелись в виду существенное увеличение капиталовложений в легкую промышленность и сельское хозяйство, быстрое развитие внутренних районов и сокращение инвестиций в оборонную отрасль наряду с ускорением экономического строительства в целом. Мао говорил также об усилении моральных, нежели материальных, стимулов к труду, сокращении сфер хозяйства, находившегося под централизованным бюрократическим управлением, а также о развитии относительно автономных производственных комплексов. Он не скрывал отличие новой стратегии от советской: «[У]читься нужно аналитически и критически, а не вслепую, нельзя все и вся копировать и механически заимствовать… Кое-кто вообще не утруждает себя анализом вещей и явлений и целиком ориентируется на „ветер“. Если сегодня дует ветер с севера [то есть из СССР], они держат нос по северному ветру… Было бы нелепо механически следовать каждой фразе, в том числе и марксовой… [Т]ам, в чем мы уже разбираемся, не следует во всем идти по чужим стопам… [М]ногие советские люди очень зазнались, высоко задирают нос»¹⁴⁵.

Речь Мао не была опубликована в то время, что неудивительно. Ведь Председатель не только открыто критиковал Советский Союз. Его идеи шли вразрез с экономическими представлениями многих китайских лидеров. Среди них были Лю Шаоци, Чжоу Эньлай[114]114
  Чжоу Эньлай, правда, был первым, кто предложил формулу «социалистическое строительство по принципу „больше, быстрее, лучше и экономнее“». Он сделал это 14 января 1956 г. в докладе на совещании по вопросу об интеллигенции, созванном ЦК КПК, развивая идею Мао, высказанную еще 6 декабря 1955 г. Он, однако, не вкладывал в эту формулу никакого «революционного» смысла.


[Закрыть], Чэнь Юнь и Дэн Сяопин. В конце апреля 1956 года на расширенном заседании Политбюро Чжоу Эньлай, например, открыто полемизировал с Мао, когда тот выступил за увеличение капиталовложений в строительство на 2 миллиарда юаней. Чжоу заявил, что это вызовет напряженность в обеспечении населения товарами первой необходимости, а также чрезмерный рост городского населения. Мао почувствовал себя уязвленным¹⁴⁶ и 2 мая изложил большинство своих новых идей участникам Верховного государственного совещания¹⁴⁷.

В этой ситуации Центральный комитет вынужден был распространить текст его выступления от 25 апреля, но только среди партийных работников высшего и среднего уровня[115]115
  Он тем не менее очень скоро стал известен за пределами Китая. Члены делегации Союза коммунистов Югославии, например, упоминали «О десяти важнейших взаимоотношениях» во время беседы с Мао Цзэдуном в сентябре 1956 г.


[Закрыть]. В то время Чжоу Эньлай, Чэнь Юнь и другие экономисты были заняты подготовкой второго пятилетнего плана, и неортодоксальные идеи Мао были ими не вполне поняты. По существу, они их проигнорировали. Точно так же повели себя Лю Шаоци, Дэн Сяопин и другие «умеренные». У всех них, занятых каждодневными партийными и государственными делами, просто не было времени для дальнейших дискуссий с «великим теоретиком» по поводу его предложений.

Мао обиделся и в середине мая 1956 года вылетел из Пекина на юг, в Кантон, с новой инспекционной поездкой, стремясь, как и прежде, опереться на местные кадры. Жара стояла невыносимая, жителей Кантона донимали москиты. На вилле, где Мао остановился, не было кондиционеров. Но он не спешил возвращаться в Пекин. Ему надо было решить кучу проблем, встретиться с нужными людьми, выяснить их настроения и обеспечить себе поддержку в дальнейшей борьбе с «твердолобыми умеренными». А те в это время, воспользовавшись отсутствием вождя, опубликовали в «Жэньминь жибао» передовую статью с критикой «волюнтаризма» и «слепого забегания вперед». Реакция Мао была трогательно детской: «Читать не буду. Зачем я буду читать статью, в которой меня ругают?»¹⁴⁸

Как же он, похоже, устал от этих «зомби с психологией рабов», полностью лишенных «смелости и веры в свои силы»! Нет, надо было им доказать, что он сильнее их всех!

И он решил осуществить давнюю мечту: переплыть три великих реки – Чжуцзян в Кантоне, Сянцзян в Чанше и Янцзы в Ухани. Пловец он был и вправду отменный, но то, что пришло ему в голову, выглядело как настоящая авантюра. Каждая из этих рек необычайно широка, в Янцзы же, кроме того, много водоворотов, да и течение ее стремительное. Но убеждать его изменить решение было пустой тратой времени. В конце мая 1956 года он погрузился в мутные воды Чжуцзяна, ширина которого достигала ста метров! «Вода… была грязной, – вспоминает его лечащий врач, которому по долгу службы пришлось плыть с ним. – Порой по поверхности проплывали кусочки человеческих испражнений. Однако это совершенно не беспокоило Мао. Он плыл на спине, а его огромный живот, слово шар, возвышался над поверхностью воды. Ноги его были расслаблены, как будто он отдыхал на диване. Его несло течением, и он лишь изредка работал руками или ногами, чтобы скорректировать направление движения»¹⁴⁹. За два часа вниз по течению он проплыл более десяти километров. Вскоре после этого он покинул Кантон и направился в Чаншу, где дважды переплыл двухсотметровую Сянцзян, не отличавшуюся от Чжуцзяна чистотой. Восторгу его не было предела! «Река Сянцзян – очень узкая! – кричал он. – Я хочу плавать в Янцзы. Вперед к реке Янцзы!»¹⁵⁰

В начале июня Мао наконец приехал в Ухань. И вскоре, сопровождаемый четырьмя десятками телохранителей, был уже на берегу знаменитой реки. Переплыть ее он, правда, не смог: это было бессмысленное занятие. Мощность потока была так велика, что Мао просто понесло по течению. Поэтому, как и в водах Чжуцзяна, он просто отдался потоку, который пронес его более тридцати километров. И все же он был несказанно счастлив, тем более что готовые на все журналисты тут же разнесли «благую» весть о покорении великой реки «нашим любимым кормчим»! За несколько дней, что он провел в Ухани, Мао плавал в Янцзы три раза¹⁵¹. «Нет такого, что нельзя сделать, – говорил он после этого с пафосом, – если со всей серьезностью относиться к делу»¹⁵². Было понятно, что эти слова относились к «умеренным» из Политбюро.

Воодушевленный, он вновь обратился к музе:

 
Я пил чаншаскую воду
И рыбу учанскую ел[116]116
  Имеется в виду знаменитый учанский серебристый карп – одно из любимых блюд Мао.


[Закрыть].
И реку Янцзы переплыл я,
Взирая на небо Чу[117]117
  Город Учан в древности входил в состав царства Чу.


[Закрыть].
Пусть ветер ревет и волны
Вздымаются. Все ж так лучше,
Чем во дворе закрытом гулять одному в тиши.
Сегодня глотнул я свободы!
Конфуций сказал когда-то, смотря на речные волны:
«Вот так же и вся природа течет бесконечно вдаль».
 
 
Мачты качает ветер,
Но тихи Змей с Черепахой,
Мы же большие планы выдвинули сейчас.
Мост поплывет и свяжет южный и северный берег[118]118
  Мао имеет в виду Уханьский мост через Янцзы, строительство которого было вскоре осуществлено с помощью Советского Союза.


[Закрыть].
Глубокий канал превратится в широкий и длинный проспект.
Каменная плотина на западе реку стиснет,
Тучи и дождь Ушаня не будут нам больше страшны[119]119
  Речь идет о строительстве плотины в горах Ушань в верховьях Янцзы, где, по поверью, обитает Богиня, посылающая на людей тучи и дождь.


[Закрыть].
Горные пики вровень с озером чистым встанут.
И если жива Богиня,
Мир новый ее удивит!¹⁵³
 

В Пекине, однако, его ждало новое разочарование. «Умеренные» из Политбюро, в том числе Лю Шаоци и Дэн Сяопин, занимавшиеся подготовкой VIII съезда партии, были готовы поставить на этом форуме вопрос о культе личности. Атмосфера в Пекине накалялась, и Мао на какое-то время удалился от дел в тихий курортный городок Бэйдайхэ на берегу Желтого моря. Своим оппонентам он дал карт-бланш, решив испытать их по полной программе. «Хотите показать, на что вы способны? Ну что ж, давайте! Мы поглядим» – так, похоже, рассуждал он, вновь применяя свою излюбленную тактику: «враг наступает – мы отступаем; враг остановился – мы тревожим; враг утомился – мы бьем; враг отступает – мы преследуем». Не зря же одним из его псевдонимов был Дэшэн, что означает «отступить во имя победы»! В конце лета он объявил своим «сотоварищам», что собирается оставить пост Председателя КНР по «состоянию здоровья», сохранив за собой только должность Председателя ЦК КПК¹⁵⁴.

Лю Шаоци и некоторые другие члены Политбюро, не желая игнорировать Мао, тоже отправились в Бэйдайхэ. Председатель по-прежнему оставался для них вождем. Все, чего они от него хотели, так это чуть больше коллективного руководства. Но с этим-то как раз Мао не мог согласиться. Он был убежден: в условиях хрущевской оттепели, грозившей Китаю да и всему делу социализма самыми непредсказуемыми последствиями, КПК обязана была, как никогда, сплотиться вокруг него.

В этой обстановке борьбы двух мнений и был созван VIII съезд. Его официальные заседания проходили с 15 по 27 сентября 1956 года в Пекине. 1026 делегатов с решающим голосом и 107 с совещательным представляли почти 10 миллионов 730 тысяч членов партии. Формальным заседаниям предшествовали закрытые обсуждения (так называемое подготовительное совещание) с 29 августа по 12 сентября. Именно в ходе этих обсуждений были определены все основные решения форума. За закрытыми дверями делегаты обсудили и приняли проекты всех резолюций и тексты всех основных докладов и выступлений. Они также скоординировали кадровые вопросы.

Все это время Мао был весьма осторожен. По-прежнему испытывая своих оппонентов, он не вел заседаний и не произнес ни одного доклада. Наиболее активные роли исполняли Лю Шаоци, Чжоу Эньлай и Дэн Сяопин. Сам же Мао демонстрировал «скромность». Собравшихся он приветствовал только двумя короткими выступлениями, один раз на заседании подготовительного совещания 30 августа и второй раз при открытии съезда 15 сентября¹⁵⁵. В то же время все, что можно было предпринять для популяризации своих идей, он делал. В частности, в обеих коротких речах вернулся к идеям «Десяти важнейших взаимоотношений», а корректируя проект политического отчета ЦК, с которым должен был выступить Лю Шаоци, добавил следующий абзац: «Понятно, что китайская революция и [социалистическое] строительство в Китае – дело рук прежде всего самого китайского народа. Потребность в иностранной помощи второстепенна. Совершенно неправильно, потеряв веру, полагать, что ты сам ничего не можешь сделать, неправильно считать, что судьба Китая не находится в руках самих китайцев, полностью полагаясь на иностранную помощь»¹⁵⁶. Сознательно демонстрируя неприятие советского патернализма, Мао даже отказался присутствовать на заседании съезда 17 сентября, на котором выступал представитель Хрущева Микоян¹⁵⁷.

Однако основная тональность съезда была другой. Делегаты под руководством Лю Шаоци, Чжоу Эньлая и Дэн Сяопина отдали должное советской модели, поддержав только те социальные эксперименты Мао, которые были направлены на ускоренное осуществление сталинизации. Съезд официально провозгласил, что «пролетарско-социалистическая революция» в Китае в основном увенчалась победой. Все выступавшие с энтузиазмом восхваляли итоги социалистической перестройки деревни и города.

Но главное заключалось в том, что съезд принял решения, которые должны были быть особенно болезненны для Мао. В новой атмосфере, созданной речью Хрущева, делегаты согласились на удаление из устава партии положения о том, что «путеводной звездой» китайской компартии являются «идеи Мао Цзэдуна». Оно было заменено следующей формулировкой: «Коммунистическая партия Китая в своей деятельности руководствуется марксизмом-ленинизмом»¹⁵⁸. В докладе «Об изменениях в уставе партии» Дэн Сяопин сделал особое ударение на необходимости бороться «против выпячивания личности, против ее прославления»: «Наша партия… отвергает чуждое ей обожествление личности». Он, правда, отметил, что Мао Цзэдун играет большую роль в борьбе с культом личности в КПК, однако в эти слова можно было поверить с большим трудом¹⁵⁹. Съезд восстановил пост Генерального секретаря ЦК, что также было весьма знаменательно. И хотя воссоздать его предложил сам Мао Цзэдун¹⁶⁰, получил эту должность человек Лю Шаоци, а именно сам Дэн Сяопин. Тем самым непосредственный контроль за партийными кадрами оказался в руках группировки «умеренных». Оппоненты волюнтаристских экспериментов Мао подготовили и резолюцию съезда по отчетному докладу Лю Шаоци, вписав в этот документ тезис о том, что отныне после построения социалистического общества «главными противоречиями внутри нашей страны стали противоречие между требованием народа построить передовую индустриальную страну и нашим отсталым состоянием аграрной страны, а также противоречие между быстро растущими экономическими и культурными потребностями народа и неспособностью современной экономики и культуры нашей страны удовлетворить эти потребности народа»¹⁶¹. После съезда, в ноябре 1956 года, на совещании работников министерства торговли заместитель премьера Чэнь Юнь и некоторые другие экономисты говорили о необходимости разумного сочетания экономического строительства и улучшения жизни народа¹⁶².

Понятно, что Мао Цзэдун не мог быть удовлетворен многими решениями съезда. И вопрос о культе личности был одним из наиболее неприятных. Вскоре после съезда он решил перейти в контратаку. Принимая тогда делегацию Югославского союза коммунистов, он как бы между прочим заметил, что «немного людей в Китае открыто критиковали меня. Люди терпят мои недостатки и ошибки. Это потому, что мы всегда хотим служить народу и делать хорошие дела для людей». Эти слова прозвучали предупреждением оппонентам Мао, тем более что Председатель объяснил, что «боссизм» не является реальной проблемой Китая. Он также добавил: «[К]огда некоторые люди меня критикуют, другие выступают против них, обвиняя их в неуважении к вождю»¹⁶³. Тогда же в кругу близких людей он стал высказывать едкое недовольство антисталинской политикой Хрущева. «Сталина можно было критиковать, но не убивать», – заметил он с раздражением своему переводчику Ли Юэжаню. «Хрущев недостаточно зрел для управления такой большой страной», – бросил он в сердцах другому переводчику Янь Минфу. Такие люди, как Хрущев, «не преданы марксизму-ленинизму, у них нет аналитического подхода, им не хватает революционного духа»¹⁶⁴, – говорил он другим своим соратникам.

Быстро реагирующий на малейшие изменения политического климата Чжоу Эньлай 1 октября 1956 года изложил новую, критическую, позицию Мао в отношении культа личности члену ЦК КПСС Борису Николаевичу Пономареву, присутствовавшему на VIII съезде. Чжоу подверг КПСС критике за «ошибки», совершенные при развенчании Сталина: во-первых, по его словам, «с братскими партиями не было проведено предварительных консультаций»; во-вторых, «отсутствовал всесторонний исторический анализ», и, наконец, руководящие товарищи из КПСС «не проявили самокритики»¹⁶⁵.

Резкому усилению культовых настроений в китайском руководстве, а соответственно укреплению позиций Мао, способствовали антисталинские выступления 1956 года в Польше и Венгрии. В октябре 1956 года новый коммунистический руководитель Польши, бывший заключенный сталинского ГУЛАГа Владислав Гомулка, пришедший к власти на волне выступлений рабочего класса, исключил сталинистов из Политбюро. Среди них был и министр национальной обороны Польши и заместитель председателя Совета министров ПНР советский маршал Константин Константинович Рокоссовский, назначенный на эти посты Сталиным. Антисоветские настроения, и без того сильные среди поляков, стали стремительно распространяться. Между тем в Венгрии в результате демократического переворота власть в правительстве перешла к популярному в народе коммунисту-либералу Имре Надю. Кризис социализма в Восточной Европе был, разумеется, спровоцирован выступлением Хрущева против Сталина.