Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 67 страниц)

Что касается Мао, то он, как мы видели, шел на переговоры с Нанкином буквально «из-под сталинской палки». Политика единого антияпонского фронта давалась ему с трудом, и он принял ее только тогда, когда решил, что из нее можно извлечь определенные выгоды. В его сознании эта политика в конце концов тесно переплелась с прежними коминтерновскими положениями о неизбежности так называемого «некапиталистического» пути развития Китая, под которыми недвусмысленно понимался все тот же социалистический вариант развития, только отчасти завуалированный. Мао по-прежнему исходил из старых установок самого Сталина, который еще в конце ноября 1926 года, в период работы 7-го пленума ИККИ, внес «социалистическое уточнение» в мифическую ленинскую идею о будущем «некапитализме» стран Востока, которую никто толком ни в Коминтерне, ни вне его не понимал. Вождь большевистской партии обосновал тогда мысль о том, что рано или поздно вся национальная буржуазия Китая перейдет в лагерь реакции и роль вождя революции неминуемо окажется в руках китайского пролетариата и его партии; под руководством последних в стране будет установлена революционно-демократическая диктатура пролетариата и крестьянства, а эта последняя неминуемо откроет возможность для перехода к «некапиталистическому, или, точнее, к социалистическому развитию Китая»²⁵. Тезис о равнозначности «некапитализма» и социализма был закреплен в решениях VI Всемирного конгресса Коминтерна в августе 1928 года, подтвердившего, что именно такого рода перспектива ожидает китайскую «буржуазно-демократическую и антиимпериалистическую» революцию после победы КПК.

В эту теорию Мао верил безоговорочно и именно ее все прошедшие годы стремился осуществить на практике. И в этом смысле новые игры с Гоминьданом, китайской интеллигенцией и буржуазией не означали для него какого-то качественного этапа в развитии концепции китайской революции. Кратковременный зигзаг на пути к социализму не мог с его точки зрения изменить характер будущей коммунистической революции в Китае: та по-прежнему оставалась для КПК «некапиталистической, или, точнее, социалистической». Об этом Мао недвусмысленно заявил на партийной конференции советских районов, созванной в начале мая 1937 года в Яньани: «Решительное руководство демократической революцией есть непременное условие завоевания победы социализма. Мы боремся за социализм… Сегодняшние усилия должны быть обращены к завтрашней великой цели; упускать из виду эту цель – значит, перестать быть коммунистом. Мы за перерастание нашей революции, за перерастание демократической революции в социалистическую»²⁶.

То же самое он неоднократно заявлял иностранным корреспондентам, посещавшим Яньань летом того же года. Так, в беседе с группой американцев в конце июня он специально отметил: «Без руководства со стороны пролетариата никакая революция невозможна в Китае. Это обусловливает возможность того, что Китай проследует прямо в социалистическое будущее, минуя эпоху капитализма… Наш вывод заключается в том, что Китай может избежать капитализм и осуществить социализм непосредственно… Руководство со стороны пролетариата делает возможным перерастание войны в социалистическую революцию… Это ленинский подход к проблеме революции»²⁷.

То же самое через несколько дней он сказал и в интервью Хелен Фостер Сноу: «Китайская революция… является антиимпериалистической, антифеодальной, буржуазно-демократической революцией… Но в то же время мы считаем, что у китайской революции есть возможность избежать капиталистического будущего и превратиться в социалистическую революцию… После того как антиимпериалистическая, антифеодальная буржуазно-демократическая национальная революция достигнет определенного успеха и демократическая революция дойдет до определенной стадии, эта революция завершит свою победу путем трансформации в социалистическую революцию. Мы, коммунисты, верим, что такая возможность существует… Все вышеизложенное соответствует анализу характера китайской революции, данному в резолюциях коммунистической партии на VI конгрессе Коминтерна». В том же интервью Мао объявил дичжу «одними из главных врагов революции», обвинив их в «теснейшей связи с империализмом». И тут же недвусмысленно намекнул на то, что не следует доверять и национальной буржуазии, которая имеет «особые связи с империалистическим капиталом и земельной [собственностью]»²⁸.

Этот подход отличался от взглядов некоторых других яньаньских лидеров. Чжоу Эньлай, например, считал возможным на данном этапе осуществить строительство в Китае «национально-демократической системы», в которой рабочий класс и крестьянство не являлись бы гегемонами, а только играли «крупную роль», и которая объединяла бы рабочих, мелкую и национальную буржуазию, а также дичжу. Такой же, по сути дела, позиции придерживался и Чжан Готао^28а.

Разногласия в партии нашли отражение и в разных подходах отдельных деятелей КПК к конкретным проблемам ведения войны против японской агрессии. Не доверяя Чан Кайши и желая сберечь войска для будущей, послевоенной борьбы с Гоминьданом за руководство демократической революцией, Мао никоим образом не хотел участвовать не только в позиционной, но и вообще в регулярной маневренной войне с японцами под руководством генералиссимуса. Конечно, он не отказывался помогать «дружеским регулярным войскам», но с его точки зрения 8-я армия могла и должна была вести только чисто партизанские или маневренно-партизанские («воробьиные», как он их называл) боевые действия в японском тылу независимо от Гоминьдана, «взяв инициативу в свои руки». Такой метод войны, считал он, будет «свободнее, живее и эффективнее». Более того, он настаивал на том, чтобы на борьбу с японцами было направлено не более семидесяти пяти процентов главных сил бывшей Красной армии, остальные же двадцать пять следовало оставить в Особом районе для его защиты от возможного нападения Чан Кайши. При этом последний, разумеется, не должен был знать о таком процентном соотношении²⁹. Его взгляды полностью разделял Ло Фу, вновь ставший его главным союзником³⁰.

По-иному на эти проблемы смотрели Чжоу Эньлай, Бо Гу, Чжу Дэ, Чжан Готао и Пэн Дэхуай, считавшие, что одними партизанскими силами нельзя сломить наступление японской военной машины. Они ратовали за тесное взаимодействие с войсками Центрального правительства, заявляя, что 8-я НРА в состоянии вести и маневренную войну с тем, чтобы наносить значительные потери японским войскам³¹.

Важное значение в выработке тактики ведения войны имело расширенное совещание Политбюро ЦК, созванное Ло Фу и Мао 22 августа 1937 года в небольшой деревеньке близ уездного города Лочуань в ста восьмидесяти ли к югу от Яньани. Участвовали в нем двадцать три человека, в том числе, кроме партийных руководителей, крупные армейские командиры. После бурных четырехдневных дебатов победу одержал Мао Цзэдун. Была принята написанная Ло Фу резолюция, обязывавшая 8-ю НРА на первых порах вести маневренно-партизанскую войну во взаимодействии с другими китайскими частями, чтобы завоевать «доверие» нанкинского правительства и одобрение общественности. В случае же возможного прорыва фронта со стороны японцев войскам, руководимым компартией, предписывалось перейти к самостоятельным, чисто партизанским действиям с расширением районов их боевых операций по территории всего Северного Китая, оккупированного японцами³².

Воодушевленный победой, Мао немедленно постарался ее закрепить и уже через два дня после Лочуаньского совещания на заседании Постоянного комитета Политбюро объявил: «Политический и организационный уровень пролетариата выше уровня буржуазии… Ведя совместную [с Гоминьданом войну] сопротивления Японии, нам надо соединять воедино национальную и социальную революции. В длительный период единого фронта Гоминьдан будет оказывать планомерное и всестороннее воздействие на компартию и Красную армию, стараясь переманить их на свою сторону. Мы должны повысить политическую бдительность. Надо сделать так, чтобы крестьянство и мелкая буржуазия последовали за нами. Внутри Гоминьдана есть некоторые колеблющиеся между ГМД и КПК элементы. Это создает для нас благоприятные условия, при которых компартия будет переманивать на свою сторону Гоминьдан. Вопрос о том, кто кого переманит, решится в борьбе между двумя партиями». В заключение Мао предупредил, что отныне главной опасностью внутри КПК следует считать «правый оппортунизм»³³ (имелось в виду «капитулянтство» перед Гоминьданом и отказ от борьбы за социалистическую революцию).

Основные тезисы этого выступления он повторил через несколько дней на собрании высшего партактива в Яньани, особо выделив мысль о том, что в ходе войны коммунисты «должны будут, создав демократическую республику рабочих, крестьян и буржуазии, подготовить переход к социализму». Казалось, именно этот вопрос, а отнюдь не война с Японией занимали тогда почти все его воображение. «Либо мы одолеем их [гоминьдановцев], либо они нас», – твердил он, не уставая доказывать, что войска КПК обязаны вести только партизанские действия в горной местности, «независимые и самостоятельные», беречь силы и никоим образом не являться марионеткой в руках Чан Кайши. Ведь антияпонская война будет носить затяжной характер, разъяснял он, так что надо набраться терпения и ждать, пока японская армия истощит свои силы³⁴. «Враг наступает – мы отступаем; враг остановился – мы тревожим; враг утомился – мы бьем; враг отступает – мы преследуем», – продолжал он следовать своему излюбленному правилу.

Конечно, в его словах было много смысла. Как и любой другой милитарист в Китае, Мао прекрасно понимал, что его могущество и даже существование целиком зависят от того, насколько сильна его армия. Ни партия, ни массовое движение, как мы уже видели, ничего не стоили, если не опирались на военную силу. Только винтовка по-прежнему рождала власть. Как же мог он в таких условиях рисковать своими вооруженными силами, подставляя их под удар японцев? Ведь потеряй он их, и тогда Чан Кайши сам бы тут же разорвал с ним единый фронт, а затем бросил против него войска и раздавил, как ничтожного муравья. Просто удивительно, как его оппоненты не желали замечать очевидного, несмотря на титанические усилия Мао, настойчиво разъяснявшего им суть своей военной стратегии!³⁵ Впрочем, после Лочуаньского совещания противников его курса стало гораздо меньше. И Чжу Дэ, и Пэн Дэхуай, и многие другие приняли его «партизанские» идеи.

Гоминьдановская же армия тем временем отступала, терпя одно катастрофическое поражение за другим. В июле японские войска взяли Пекин и Тяньцзинь. В ноябре – Тайюань (столицу провинции Шаньси) и Шанхай.

Наступление императорских войск продолжалось, и ничто, казалось, не могло его остановить. В соответствии с договором СССР оказывал Чан Кайши огромную помощь, посылал советников, снабжал деньгами, вооружением. В общем, делал все, что мог. Так же, как во времена Великой революции середины 20-х годов. Но все было без толку. Армия Чан Кайши отступала. Единственное, чего Сталин достиг, так это заверения Чана в том, что тот не заключит мира с японцами. Лидер Китая был готов вести затяжную войну.

И тогда кремлевский диктатор, пристально следивший за драматическим развитием событий на китайских фронтах, понял: надо еще раз продумать тактику КПК. 11 ноября 1937 года он принял Ван Мина, Кан Шэна и Ван Цзясяна, которые попросили его о встрече в связи с отъездом Ван Мина и Кан Шэна на родину. Ван Цзясян, прибывший в Москву на лечение (как мы помним, он страдал от ран с апреля 1933 года), оставался исполняющим обязанности руководителя делегации КПК в Коминтерне (под псевдонимом Чжан Ли). В беседе принял участие Димитров.

Сталин обстоятельно инструктировал отъезжавших. Вопросы единого антияпонского фронта и антияпонской войны были, разумеется, затронуты в первую очередь. Судя по дневнику Димитрова, хозяин подчеркнул следующие моменты:

«1) основным для кит[айской] компартии теперь является: влиться в общенациональную волну и захватить руководящую роль;

2) сейчас главным является война, а не аграрная революция, не конфискация земли. (Необходим налог на нужды войны.) Кит[айские] ком[мунисты] перешли от одной крайности к другой – раньше конфисковывали все, а теперь ничего;

3) лозунг один: „Победоносная война за независимость китайского народа“. „За свободный Китай, против япон[ских] захватчиков“;

4) как китайцы будут воевать с внешним врагом – вот решающий вопрос. Когда это окончится, тогда встанет вопрос, как они будут воевать друг с другом;

5) китайцы находятся в более благоприятных условиях, чем были мы в 1918–1920 годах. У нас страна была разделена по линии социальной революции. В Китае – национальная революция, борьба за нац[иональную] незави[симость] и свободу, объединение страны и народа;

6) Китай обладает огромными человеческими ресурсами, и я думаю, что Чан Кайши прав, когда говорит, что Китай победит. Нужно самим держаться в нынешней войне».

Сталин обещал помочь Китаю в развитии военной промышленности: «Если у Китая будет собственная военная промышленность, никто не сможет его победить».

Высказал он соображения и относительно военной тактики КПК, посоветовав китайским коммунистам избегать лобовых атак на японцев, поскольку у 8-й армии не было артиллерии. «Ее [8-й армии] тактика, – сказал Сталин, – должна заключаться в… том, чтобы тревожить противника, заманивать его внутрь страны и бить ему в тыл. Необходимо взрывать коммуникации, железнодорожные мосты, [используемые] японской армией». Он потребовал увеличить армию КПК до тридцати дивизий.

«Ни Англия, ни Америка не хотят победы Китая, – добавил он. – Они боятся этой победы, исходя из своих империалистических интересов. Победа Китая повлияет на Индию, Индокитай и т. д. Они хотят, чтобы Япония ослабла в результате войны, но не допустят, чтобы Китай встал на обе ноги. Они хотят иметь в лице Японии цепного сторожевого пса – пугать Китай, так же как они раньше [пугали] царскую Россию, но они не хотят, чтобы у этого пса была возможность самому загрызть свою жертву».

В заключение Сталин сказал: «На китайском партийном съезде[75]75
  Сталин предполагал, что китайские коммунисты созовут свой очередной, VII съезд в ближайшие месяцы.


[Закрыть] нецелесообразно заниматься теоретическими дискуссиями. Теоретические проблемы надо оставить на потом, после окончания войны. Говорить о некапиталистическом пути развития Китая теперь менее целесообразно [у Димитрова дословно: „имеет меньше шансов“], нежели прежде. (Ведь капитализм в Китае развивается!)»³⁶. Как мы помним, на языке Сталина и Коминтерна «некапиталистический путь» в применении к Китаю и другим странам Востока означал «социалистический». Иными словами, Сталин потребовал от КПК выработать новую политическую линию, формально исключавшую курс на социализм. Члены делегации КПК обязаны были доложить об этом своему Центральному комитету и лично Мао.

14 ноября Ван Мин с женой Мэн Циншу (Розой Владимировной Осетровой) и Кан Шэн с супругой Цао Иоу (русский псевдоним – Лина) вылетели из Москвы и 29 ноября через Синьцзян прибыли в Яньань. Вместе с ними прилетел и Чэнь Юнь, который, как мы помним, был членом Постоянного комитета Политбюро ЦК КПК, участником Великого похода, заслуженным и боевым товарищем. С апреля 1937 года он работал в Синьцзяне главным представителем Коминтерна и ЦК КПК. Кстати, именно Ван Мин с одобрения Димитрова его туда и послал: до того, как мы помним, Чэнь Юнь с конца августа 1935 года работал в Москве под началом Ван Мина. С декабря же 1936 года он находился в Алма-Ате, тоже в непосредственном подчинении Вана³⁷.

На аэродроме гостей встречали Мао Цзэдун, Ло Фу, другие руководители партии. Вновь прибывшим был оказан теплый прием, а Мао даже назвал Ван Мина «ангелом-хранителем партии»³⁸. Но все это ничего не значило. Мао Цзэдун понимал: в лице Ван Мина он приобретал наиболее коварного, ярого и беспощадного конкурента за власть из всех, которые у него были до того. И борьба с ним должна была быть нелегкой.

Мао уже знал, что по дороге в Яньань бывшие руководители делегации КПК в Коминтерне остановились в Синьцзяне, нанеся визит тамошнему правителю (дубаню) Шэнь Шицаю, разыгрывавшему из себя в то время лучшего друга Советского Союза. Одно время дубань даже просился в члены ВКП(б), однако Сталин вежливо отказал ему. Там, в Синьцзяне, Ван Мин устроил такую чистку местной партийной организации, что Мао и его сотоварищи в Яньани просто не сразу смогли поверить в то, что произошло.

А дело обстояло следующим образом. В столице Синьцзяна городе Дихуа (Урумчи) Ван Мин встретился со своим старым знакомым по учебе в Университете трудящихся Китая им. Сунь Ятсена (позже – КУТК) Юй Сюсуном, известным в кругах Коминтерна под псевдонимом Рубен Нариманов. В 1925–1929 годах этот человек вместе со студентами Чжоу Давэнем, он же Владимир Васильевич Чугунов, и Дун Исяном (Лев Михайлович Орлинский) особенно ожесточенно сопротивлялся установлению в УТК «диктатуры Голубева» (псевдоним Ван Мина) и Павла Мифа. Был он не менее амбициозен, чем сам Ван Мин, да к тому же располагал солидным партийным стажем: еще в 1920 году принял участие в создании Шанхайского социалистического союза молодежи, который сам же и возглавил. В апреле 1921 года вместе с другим активистом союза, Хэ Мэнсюном, Юй впервые посетил Советский Союз, где принял участие во II конгрессе Коммунистического интернационала молодежи. В январе 1922 года вновь приехал в Москву, на этот раз для участия в Съезде народов Дальнего Востока. После этого вплоть до ноября 1925 года работал в Центральном исполнительном комитете китайского соцсомола, а также участвовал в организации первого единого фронта с Гоминьданом. В общем, был фигурой заметной.

Авторитетными членами партии являлись и Чжоу Давэнь, и Дун Исян. Первый вступил в КПК в 1923 году, двадцатилетним юношей, и в 1924–1925 годах, до приезда в Москву, уже возглавлял Всекитайский студенческий союз. В апреле 1927 года он попал в поле зрения Сталина после того, как написал ему письмо с вопросами относительно характера китайской революции. Из бесчисленного потока писем, поступавших на его имя, Сталин выбрал именно письмо Чугунова и 9 апреля ответил ему³⁹, а в мае, выступая перед студентами Университета трудящихся Китая им. Сунь Ятсена, упомянул о нем⁴⁰. Именно Чжоу Давэню Сталин поручил представлять китайскую компартию на 8-м пленуме Исполкома Коминтерна в мае 1927 года. Что же касается Дун Исяна, то он был самым старшим из этой тройки. Он родился в 1896 году и вступил в партию еще в 1921-м. В 1924 году он основал партийную организацию в крупном торговом центре Китая, городе Уси (провинция Цзянсу).

С помощью Мифа Ван Мин смог вытеснить своих врагов из Университета трудящихся Китая. «Чугунов, Нариманов, Орлинский не в состоянии были больше оставаться в КУТКе»⁴¹, – вспоминал Ван Мин. Они были переведены на учебу в находившуюся в Москве же Международную ленинскую школу (МЛШ), однако Ван Мин не прекращал своих нападок на них. В 1928 году ему удалось еще больше ослабить влияние Юй Сюсуна и поддерживавших его студентов. Серьезную помощь ему тогда оказал введенный Мифом в заблуждение новый, избранный на VI съезде КПК в июле 1928 года Генеральный секретарь ЦК китайской компартии Сян Чжунфа. Однако дальнейшие попытки Ван Мина очернить старых членов партии были пресечены Исполкомом Коминтерна.

В 1930 году, после окончания Международной ленинской школы, Юй Сюсун был оставлен в ней аспирантом и инструктором китайского сектора. Тогда же стал преподавать китайским студентам МЛШ историю ВКП(б) и ленинизм. В начале 1931 года вместе с Чжоу Давэнем публично осудил реорганизацию руководящих органов китайской компартии, проведенную Мифом, в результате которой, как мы знаем, к власти уже в самой КПК пришел не кто иной, как Ван Мин. Несмотря на столь смелый поступок, Юй продолжал преподавать в МЛШ. В этой школе к нему, похоже, все относились с уважением, о чем свидетельствует сохранившаяся в архиве характеристика, выданная ему бюро парткома МЛШ. В ней говорится: «Нариманов идеологически выдержан. Особо надо подчеркнуть большую добросовестность, с какой он относится ко всякой возложенной на него общественно-партийной работе. Дисциплинирован. По академической линии активен, способности хорошие… Рекомендуется использовать его на руководящей партийно-организационной работе». Осенью 1932 года, однако, в жизни Юй Сюсуна произошли изменения. 29 октября под давлением Ван Мина, к тому времени возглавившего делегацию КПК в Коминтерне, он был отстранен от работы в школе. В начале 1933 года по решению ЦК ВКП(б) его направили на работу в Хабаровск, в местную китайскую газету «Гунжэньчжи лу» («Рабочий путь»), в которой главным редактором с начала июня 1932 года работал его друг Чжоу Давэнь. Юй стал его заместителем. Но уже через три года его в составе группы из двадцати пяти китайских коммунистов, проживавших в СССР, откомандировали в Синьцзян. В то время дубань обратился к ЦК ВКП(б) с просьбой прислать ему ряд способных кадров для налаживания антиимпериалистической работы, и Юй Сюсун возглавил секретариат местной Демократической антиимпериалистической лиги, находившейся под влиянием коммунистов, а также стал главным редактором ее ежемесячника «Фаньди чжаньсянь» («Антиимпериалистический фронт»).

Именно на этом посту его и встретил в Синьцзяне Ван Мин, не оставлявший тайных надежд на сведение с ним окончательных счетов. Случай был исключительный. Дубань принял Ван Мина и Кан Шэна радушно, как посланцев дружественной страны. Во время приема, однако, Ван Мин неожиданно заметил дубаню, что на подконтрольной ему территории действуют враждебные СССР контрреволюционные троцкистские элементы, которых следовало бы вычистить самым решительным образом. Дубань был явно сконфужен: ни о каких контрреволюционных троцкистах в Синьцзяне он ничего не знал. Но показаться гостям неучтивым не захотел, тут же приказав адъютанту принести на опознание фотографии двадцати пяти кадровых работников КПК, прибывших в Синьцзян из СССР за два года до того. Ван Мин и Кан Шэн отобрали из них ни много ни мало двадцать четыре человека, которые тут же дубанем и были арестованы! Единственный, кого Ван Мин и Кан Шэн не осмелились обвинить в троцкизме, был Чэнь Юнь.

Вряд ли следует говорить, что среди двадцати четырех был и Юй Сюсун. В качестве жеста доброй воли дубань передал всех арестованных представителям советского НКВД. На суде Юй Сюсун был обвинен в причастности к так называемому правотроцкистскому контрреволюционному блоку и 23 февраля 1938 года расстрелян. Его останки погребли в братской могиле на кладбище Донского монастыря. В апреле 1938 года были расстреляны и арестованные несколько раньше его, летом 1937 года, Чжоу Давэнь и Дун Исян. 3 августа 1957 года решением Верховного суда СССР все они будут реабилитированы⁴².

Поистине Ван Мин был лучшим учеником товарища Сталина! И именно таковым себя и считал. Был он, как мы помним, горд, эгоистичен и властолюбив. Перед отъездом на родину, 11 ноября 1937 года, во время уже описанной выше встречи в Кремле, он получил прямое задание Сталина «принять меры» к тому, чтобы пресечь «проявления троцкизма в деятельности руководства КПК». Судя по дневниковым записям Димитрова, Сталин выразил недовольство деятельностью Секретариата Коминтерна, заявив, что призывов к усилению борьбы против троцкистов недостаточно. «Троцкистов надо преследовать, расстреливать и уничтожать, – внушал он Ван Мину. – Это международные провокаторы, самые злостные агенты фашизма!»⁴³ Именно Ван Мину Сталин поручил непосредственно информировать его по всем вопросам, касавшимся возможности «троцкистского» перерождения коммунистического движения в Китае. После такого приема в Кремле Ван Мин, облеченный доверием Сталина, конечно, не сомневался: ему и остальным «28 большевикам» удастся подчинить своему контролю всю партию. И в соответствующем направлении он начал действовать уже в Синьцзяне.

Как бы то ни было, но сразу же по прибытии в Яньань Ван Мин, разумеется, проинформировал Мао и других лидеров КПК о последних военных и политических указаниях Сталина. Он потребовал немедленного созыва специального совещания Политбюро ЦК, чтобы обсудить ситуацию. Мао, Ло Фу и другие вынуждены были подчиниться. Совещание длилось шесть дней, с 9 по 14 декабря, и прошло под фактическим руководством Ван Мина. А как же иначе: ведь он был посланцем Сталина!

Ван недвусмысленно осудил решения Лочуаньского совещания, выступив тем самым против политики Мао. Указания Сталина он воспринял достаточно просто: если для КПК сейчас главным является война с Японией и на повестке дня стоит «борьба за национальную независимость и свободу, объединение страны и народа», то надо, следовательно, подчинить всю работу единому фронту. Точно так же, кстати, понял слова вождя и Димитров, с которым Ван Мин, очевидно, обсудил услышанное в Кремле. В тот самый день, когда Ван Мин и Кан Шэн вылетали из Москвы, 14 ноября, Генеральный секретарь ИККИ провел заседание своего Секретариата, на котором во всеуслышание заявил, что КПК не следует чересчур подчеркивать свою самостоятельность, а нужно действовать по принципу: «Все подчинено единому фронту, все через единый фронт»⁴⁴.

Именно эту формулу озвучил на декабрьском совещании и Ван Мин, заявивший о необходимости теснейшего сотрудничества с Чан Кайши – «организующей силой китайского народа», избегая любых самостоятельных действий, могущих нанести вред единству Китая в борьбе против японских захватчиков⁴⁵.

Как же хотелось Ван Мину и Димитрову угодить Сталину! Их раболепство просто не знало границ! Они не думали о КПК, а исходили главным образом из того, что активное сопротивление японцам в Китае в конечном счете обезопасит Советский Союз – отечество мирового пролетариата. Именно поэтому они старались не замечать даже прямых указаний кремлевского вождя о необходимости войскам КПК вести чисто партизанские действия – «тревожить противника, заманивать его внутрь страны и бить ему в тыл». Нет, твердил Ван Мин, надо сделать гораздо больше и от партизанской войны перейти к маневренной, чтобы сковать силы японской военщины и не допустить ее нападения на СССР! Только так сможем мы выполнить свой святой интернациональный долг!

Мао Цзэдун возражал, пытаясь обосновать свою позицию философски. За два месяца до переезда в Яньань он стал проявлять большой интерес к этой науке и вплоть до начала июля 1937 года помимо любовной поэзии занимался еще и большевистской философией. Изучал он этот предмет по китайским переводам двух советских учебников и одной статьи, опубликованной в Большой советской энциклопедии. Речь идет о работах, подготовленных сотрудниками Коммунистической академии, ленинградскими философами Иваном Михайловичем Широковым[76]76
  Интересно, что в западной синологии редактором одной из философских работ, оказавших влияние на Мао, до сих пор ошибочно называют некоего М. Широкова, в то время как это был довольно известный философ и партийный работник Иван Михайлович Широков (1899–1984), впоследствии, в 1945–1946 гг., исполнявший обязанности секретаря Ленинградского горкома по пропаганде.


[Закрыть] и Арнольдом Самойловичем Айзенбергом, а также московскими «корифеями» Марком Борисовичем Митиным и Исааком Петровичем Разумовским⁴⁶. Эти ученые были убежденными сталинистами и, говоря словами наиболее авторитетного из них, Митина, при анализе проблем философии руководствовались «одной идеей: как лучше понять каждое слово и каждую мысль нашего любимого и мудрого учителя товарища Сталина и как их претворить и применить к решению философских вопросов»⁴⁷.

Не случайно поэтому философское чтение произвело на Мао сильное впечатление.

Особенный интерес вызвал закон единства и борьбы противоположностей, который советские философы определяли как основной в материалистической диалектике⁴⁸. Вывод, который он сделал из чтения, был совершенно в духе марксизма: «Цель изучения философии – не в том, чтобы удовлетворить собственную любознательность, а в том, чтобы изменить мир». Эту марксистскую формулу он применил к реальностям своей страны: «Национальный антияпонский фронт сможет лучше и конкретнее развить силы различных классов… Нам следует прежде всего проанализировать характерные особенности этой войны. То же самое надо сделать и с единым фронтом, отличительной чертой которого является наличие как противоречий между Китаем и Японией, так и противоречий внутри страны… Национальный характер и интернациональный характер коммунистической партии, демократическая революция и социалистическая революция, война и мир, мир и война, союз с буржуазией и преодоление колебаний и предательств буржуазии, компромисс с Гоминьданом со стороны компартии только ради укрепления независимости [самой] компартии… – все это является взаимопроникновением и взаимопреобразованием противоположностей… Наш единый фронт с китайской буржуазией относителен так же, как относительна дипломатия мира между Китаем и миролюбивыми странами. Относительна и политика сосуществования, которую проводит Советский Союз. Относительны и договоры СССР о союзах с другими государствами. Это же можно сказать и о единстве внутри партии и о единодушии вообще… Единство относительно, борьба абсолютна»⁴⁹.

Весной – летом 1937 года Мао даже выступил с серией лекций о диалектическом материализме перед студентами Антияпонского военно-политического университета, открытого в Яньани незадолго до того. Изложив близко к тексту, а то и вовсе заимствуя без указания на источник основные положения советских философов, он вновь связал их с задачами китайской революции. «Китайский пролетариат, ставя перед собой в настоящий момент историческую задачу осуществления буржуазно-демократической революции, должен использовать диалектический материализм как свое интеллектуальное оружие, – сказал он. – Если китайский пролетариат и китайская компартия, а также широкие революционные элементы, готовые принять точку зрения пролетариата как наиболее правильное и революционное мировоззрение и методологию, воспримут диалектический материализм, они смогут верно разобраться в тех изменениях, которые происходят в процессе революционного движения, смогут выдвинуть революционные задачи, объединить свои ряды и ряды своих союзников, сокрушить реакционные теории, выработать правильную линию, избежать ошибок в работе и достичь целей освобождения и строительства Китая»⁵⁰.

Его пространные выступления (каждая лекция длилась четыре часа, а весь курс занял более 110 часов) получили большой резонанс. Мао завоевал колоссальное уважение студентов как человек, постигший непостижимое, и вскоре часть лекций была опубликована в университетском журнале⁵¹.

Исходя из своих новых, диалектических, представлений Мао и на декабрьском совещании пытался доказывать: «В едином фронте „мир“ и „война“ представляют единство двух противоположностей… Вопрос о том, кто кого переманит, Гоминьдан или компартия, существует. Нам не нужно, чтобы Гоминьдан переманил компартию, нам надо, чтобы Гоминьдан воспринял политическое влияние со стороны компартии… Говоря в целом, [мы должны вести] независимую и самостоятельную партизанскую войну в горной местности при относительно централизованном командовании [со стороны Гоминьдана]»⁵².