Текст книги "Мао Цзэдун"

Автор книги: Александр Панцов

На конференции в Питоу цзянсийцы остались в меньшинстве. Закон, как мы знаем, прошел, и Мао «огнем и мечом» начал проводить аграрную революцию в центральных и западных районах провинции. Вместе с Чжу Дэ, который, как мы помним, сам был хакка, он выдвинул лозунг «всеобщего физического уничтожения кулаков»²². Вот это-то и обострило конфликт.

Ситуация усугубилась тем, что как раз в то время в провинции развернул активную деятельность тайный антикоммунистический «союз АБ» («АБ туань»), созданный местными правыми гоминьдановцами еще в 1925–1926 годах. (Буквы «А» и «Б» означали разные уровни посвящения его членов – провинциальный и уездный.) Как и католический орден иезуитов времен Реформации в Европе, союз главную цель видел в разоблачении «ереси». Только не протестантской, а коммунистической. И, так же как последователи монаха Лойолы, члены союза не гнушались грязными методами. Особенно широко использовали они внедрение в организации КПК своих людей – провокаторов и шпионов, делавших все возможное для дезорганизации коммунистического движения²³. В октябре – декабре 1930 года их активность достигла апогея. Как раз в то время Чан Кайши, одержавший победу в длительной войне против маршала Фэн Юйсяна и хозяина провинции Шаньси Янь Сишаня, развернул мощное наступление на советские районы в Цзянси. Военная операция, осуществляемая силами 9-го корпуса НРА и приданных ему дополнительных формирований общей численностью в 100 тысяч штыков, получила название «первого антикоммунистического похода». Агенты союза играли в ней не последнюю роль.

Слов нет, провокаторов надо было разоблачать. Но как? Свои и враги перемешались. Кто есть кто, разобрать было почти невозможно. Выявление шпионов требовало времени, но смертельная опасность, нависшая над Красной армией, заставляла идти напролом. Атмосфера страха, вызванная наступлением Чан Кайши, сгущалась. А тут еще обострение отношений между «пришлыми» и местными коммунистами! Обе фракции под предлогом борьбы с «союзом АБ» яростно атаковали друг друга. В войсках и парторганизациях развернулась крупномасштабная чистка, в ходе которой, разумеется, хватали и правого, и виноватого. Главную роль в ней, понятно, играл Мао: никаких шансов против него и его хаккской армии коммунисты Цзянси не имели. В общем, все это напоминало наш «37-й год», с той лишь разницей, что происходило за семь лет до настоящего «большого террора» в СССР. К октябрю 1930 года более тысячи членов цзянсийской партийной организации пали жертвами террора. Уничтоженным оказался каждый тридцатый цзянсийский коммунист²⁴. А чистка продолжала набирать обороты. Мао не мог успокоиться. Ведь в данном случае, как он считал, ему приходилось иметь дело не с «заболевшими» товарищами по партии (их-то «болезни» он по-прежнему готов был «лечить»), а с глубоко законспирированными шпионами Гоминьдана. Они ему стали мерещиться буквально везде. «В последнее время вся [организация] партии в юго-западной Цзянси оказалась охвачена очень серьезным кризисом, – докладывал он в ЦК в середине октября. – Партийное руководство полностью оказалось в руках богатых крестьян, проводящих свою линию… Большинство руководящих [партийных, комсомольских и советских] органов заполнено членами союза АБ и богатыми крестьянами[54]54
  В написанном через несколько дней письме в особый комитет восточной Хунани Мао заявил, что «две трети сотрудников руководящих органов и технических работников советского правительства юго-западной Цзянси являются членами союза АБ». Откуда взялась такая более или менее точная цифра, неизвестно.


[Закрыть]… Без коренной перестройки партии в юго-западной Цзянси совершенно невозможно преодолеть нынешний кризис»²⁵. Руководители цзянсийской парторганизации сопротивлялись, как могли. «Мао хочет сосредоточить власть в своих руках», – жаловались они в тот же ЦК²⁶.

В этих условиях и вспыхнул «Футяньский инцидент». Произошло следующее. Рано утром в воскресенье 7 декабря 1930 года, когда 1-я АГ вела бои с превосходящими по численности гоминьдановскими войсками, в тыловой город Футянь, расположенный в нескольких ли от восточного берега реки Ганьцзян, вошла рота красноармейцев под командованием некоего Ли Шаоцзю, одного из доверенных лиц Мао Цзэдуна. Перед бойцами стояла задача: арестовать нескольких местных коммунистов, заподозренных в связях с «союзом АБ», в том числе начальника политотдела расквартированного в Футяне 20-го корпуса Красной армии. Приказ Мао был лаконичен: «Не слишком спешить с убийством ответственных работников, выжимать из них [максимум] информации… Используя ее, можно заставить признаться других руководителей»²⁷.

Вначале все развивалось гладко. Штаб 20-го корпуса был окружен, подозреваемых взяли под стражу и стали допрашивать. Конечно же все они отрицали вину. Тогда Ли Шаоцзю приказал пытать их.

Показания, полученные от арестованных, превзошли все ожидания. Выяснилось, что «членами „союза АБ“» являлись многие командиры 20-го корпуса, а также весь (!) партком провинции Цзянси, весь (!) провинциальный комитет комсомола и все (!) руководители органов советской власти провинции. Ли был поражен. Казалось, раскрыт грандиозный заговор. Он немедленно отдал приказ арестовать всех делегатов назначенной на 8 декабря экстренной партийной конференции Цзянси, которая должна была проходить как раз в Футяне. Всего в бамбуковых клетках оказалось 120 человек. Вакханалия вступила в свою финальную стадию. Очевидец рассказывает: «Ли Шаоцзю громко кричал: „Вы должны знать, что середняк всегда может восстать. Вам остается только признаться… Партия несомненно даст вам возможность исправиться“… Последовали пытки с помощью керосина, тлеющих фитилей и т. п. С одной стороны, производились пытки, с другой – допрос. Собственно говоря, допроса, как такового, не велось. Просто производились пытки. Кроме того, спрашивали: „Признаете ли вы, что вы вступили в 'АБ-союз', когда вы вступили, какова организация, какова ее тактика, кто ее ответственные работники? Говорите всю правду“. Если же во время допроса и пыток не добивались признания, то пытки усиливались… Ногти у товарищей оказались сломанными, все тело обожжено… Только и слышались непрерывные вопли истязаемых… Все арестованные, как допрошенные, так и недопрошенные, содержались порознь, связанные по рукам и ногам. Стража окружала их, примкнув к заряженным винтовкам штыки. Едва раздавался голос, солдаты пускали в дело штыки. Арестованных кормили объедками… Увели на казнь 50 человек»²⁸.

После этого Ли Шаоцзю отправился в соседний Дунгу, где продолжил чистку. Но тут ему не повезло. Среди арестованных в этом городе оказался один из политработников 20-го корпуса по имени Лю Ди. Каким-то образом ему удалось убедить садиста Ли Шаоцзю в том, что он невиновен, и тот, проявив гуманность, его отпустил. Вот уж действительно не делай того, что тебе несвойственно. Получив свободу, Лю Ди немедленно поднял восстание, арестовал Ли Шаоцзю и его людей, а 12 декабря во главе отряда из 400 человек атаковал Футянь. После боя, длившегося всю ночь и все утро, Лю Ди удалось захватить здание городской школы, где содержались арестованные, и освободить оставшихся в живых заключенных. На месте сражения остались тела более ста охранников.

Действия Лю Ди поддержали почти все солдаты и командиры 20-го корпуса – более трех тысяч человек. На экстренной конференции было принято решение уйти из Футяня в безопасный район – к западу от реки Ганьцзян. Тогда же были выдвинуты лозунги «Долой Мао Цзэдуна, убивающего, обманывающего и угнетающего рабочих и крестьян!», «Да здравствуют Чжу Дэ, Пэн Дэхуай и Хуан Гунлюэ!». (Последний был командиром 3-го корпуса Красной армии.) Поразительно, но кровопийцу Ли Шаоцзю и его подельников они отпустили – по-видимому, рассчитывая, что командование армии 1-го фронта расценит это как знак доброй воли.

А через несколько дней цзянсийские коммунисты проинформировали товарищей по партии о том, что случилось. Всю вину они, разумеется, возложили на Мао Цзэдуна, обвинив его в том, что он «разработал коварный план с тем, чтобы погубить товарищей по партии». Мао «становится стопроцентным правым[55]55
  В то время лучше было обвинять своего оппонента в «правом», нежели «левом» уклоне. Так было надежнее.


[Закрыть] оппортунистом и преступником в развернувшейся классовой борьбе, – уверяли они. – Мао Цзэдун стремится осуществить свои правооппортунистические цели, свои дезертирские идеи и другие грязные и бесстыдные цели… Мао Цзэдун издавна был против ЦК… Желая сохранить свое положение, [он] замышлял физически уничтожить руководящие кадры партии и союза молодежи провинции Цзянси и создать партию, носящую исключительно окраску маоцзэдуновской группировки с тем, чтобы использовать ее в качестве орудия для борьбы против ЦК»²⁹. О том же, по существу, написал в ЦК и Лю Ди: «Мао Цзэдун никогда для меня не был большим авторитетом… Я всегда считал, что он не может до конца руководить нами, а Ли [Шаоцзю] всегда являлся грязным и подлым человеком»³⁰.

Для Мао же все случившееся в Дунгу и Футяне означало одно: контрреволюционный мятеж. Точно так же расценили события и полностью поддержавшие своего партийного лидера Чжу Дэ, Пэн Дэхуай и Хуан Гунлюэ. Но последнее слово должны были сказать вожди ЦК и представители Коминтерна. И Мао конечно же не замедлил их проинформировать. В январе 1931 года он послал руководителям партии свое письмо-воззвание: «Их [мятежников] заговор имел своей целью прежде всего вовлечь Чжу [Дэ], Пэн [Дэхуая] и Хуан [Гунлюэ] в борьбу за свержение Мао Цзэдуна. Иными словами, они [повстанцы] хотели вначале свергнуть одного человека, а потом скинуть и остальных, одного за другим. Товарищи! В этот критический момент классовой борьбы Чан Кайши громко кричит: „Долой Мао Цзэдуна!“ Этот лозунг доносится до нас извне. Но тот же клич – „Долой Мао Цзэдуна!“ – слышим мы и от членов союза АБ и ликвидаторов, находящихся внутри революционных рядов. Как же искусно перекликаются их голоса!»³¹

Это послание привезла в Шанхай специальная делегация коммунистов юго-восточной Хунани, вставших в этом конфликте на сторону Мао. Возглавлял ее известный нам Лю Шици, глава армейского комитета 6-го корпуса. К письму была приложена копия некоей «записки Мао Цзэдуна от 10 декабря 1930 года к заведующему секретариатом фронтового комитета 4-го корпуса Гу Бо», очень близкому к Мао человеку. Эту записку передал делегации сам Мао в знак доказательства провокационной деятельности антикоммунистов. По его словам, она была сфабрикована «союзом АБ». В ней, в частности, говорилось: «Тов. Гу Бо!.. Ты в течение трех дней кончай свои дела на юго-западе Цзянси… При допросе Дуаня, Ли и Вана [арестованные цзянсийские коммунисты] и других работников среднего звена необходимо обратить особое внимание на то, чтобы заставить их заявить, что Чжу [Дэ], Пэн [Дэхуай], Хуан [Гунлюэ] и Тэн [Дайюань][56]56
  Тэн Дайюань в то время был заместителем генерального политкомиссара 1-го фронта, то есть Мао Цзэдуна.


[Закрыть] есть важнейшие преступники из [союза] АБ в Красной армии и что они уже вели переговоры с некими белыми армиями. Все показания о их преступлениях немедленно отправить мне для того, чтобы своевременно их арестовать и уничтожить и побыстрее выполнить наш план. Настоящее письмо надо сохранить в строгом секрете»³².

Действительно ли члены «союза АБ» состряпали эту записку или же сам Мао выдумал такой трюк для того, чтобы показать, в каких тяжелых условиях приходится ему работать, неизвестно. Но записка и прочие документы, привезенные в Шанхай хунаньскими коммунистами (письмо-воззвание Мао, манифест Чжу Дэ, Пэн Дэхуая и Хуан Гунлюэ в его поддержку и их же обращение к красноармейцам 20-го корпуса), а также – в немалой степени – ценности на 50–60 (а по другим данным, даже на 100) тысяч мексиканских долларов, посланные с делегацией в ЦК Мао Цзэдуном, сделали свое дело. Рассматривая «футяньский вопрос» в середине февраля 1931 года, Политбюро ЦК и Павел Миф однозначно встали на сторону Мао Цзэдуна³³. Через месяц по этому поводу были приняты постановления Дальбюро ИККИ и Политбюро ЦК КПК³⁴. «В Цзянси была АБ туань, она состряпала много фальшивок с целью обострить еще больше отношения между т. Мао Цзэдуном и Чжу Дэ, – вспоминал десять лет спустя Чжоу Эньлай, комментируя, в частности, „записку Мао“. – Этот документ прислал в ЦК в Шанхай сам т. Мао Цзэдун и сообщил, что АБ туань провоцирует. ЦК КПК передал представителю ИККИ целую пачку такого рода документов, и этот документ один из них. Миф был в курсе футяньских событий»³⁵.

Непосредственно расхлебывать «Футяньский инцидент» пришлось вначале Сян Ину, члену Политбюро ЦК, выехавшему в советский район еще до этих событий, в октябре 1930 года. Он был послан сменить Мао на посту исполняющего обязанности секретаря Бюро ЦК советских районов. (Глава Бюро Чжоу Эньлай по-прежнему оставался в Шанхае, так как Миф и другие работники Дальбюро считали, что он «просто незаменим для преобразования работы и партии»³⁶.) Сян Ин прибыл к Мао только 10 января 1931 года и наряду с постом и. о. секретаря занял и другую ключевую позицию: 15 января он вступил в должность председателя Центрального Реввоенсовета (Чжу и Мао стали его заместителями, а Мао вскоре получил и еще одну, очень важную, должность – возглавил вновь образованное Главное политическое управление ЦРВС).

Едва ознакомившись с делом, новый начальник объявил всем заинтересованным лицам, что имела место беспринципная склока, а потому наказание должны понести обе стороны. «Инцидент надо решить мирным путем»³⁷, – настаивал он.

Вывод Сян Ина, естественно, не мог удовлетворить Мао. Остались им недовольны и командиры армии 1-го фронта. Тридцатидвухлетнему рабочему-текстильщику Сян Ину (другое имя – Сян Дэлун) вообще было крайне трудно завоевать авторитет в войсках 1-го фронта. Всю жизнь, с 1920 года, этот уроженец Учана занимался профсоюзным и городским молодежным движением, связи с деревней и армией не имел, а потому в военном и крестьянском вопросах разбирался плохо. К счастью для Мао, в начале апреля 1931 года в Центральный советский район прибыли новые представители ЦК – член Политбюро Жэнь Биши и ученик Мифа Ван Цзясян (Коммунар), которых Чжоу Эньлай послал к Мао «для исправления положения»³⁸. Оба этих деятеля, являвшиеся наряду с Чжоу Эньлаем, Чжан Готао и Шэнь Цзэминем (Гудковым) членами специальной комиссии по «Футяньскому инциденту», вошли наряду с Сян Ином и Мао Цзэдуном во вновь образованный Постоянный комитет Бюро ЦК советских районов. Они решительно осудили «мятежников». А вскоре в советский район пришло решение Политбюро о футяньских событиях.

Мао вновь оказался победителем: 16 апреля расширенное совещание Бюро приняло полностью удовлетворявшее его решение³⁹. Спорам вокруг «Футяньского инцидента» был положен конец. После этого, в мае 1931 года, Сян Ин уступил Мао место исполняющего обязанности секретаря Бюро, а в конце июня передал ему и пост председателя ЦРВС⁴⁰.

Чистки были продолжены, но теперь уже целенаправленно выявляли и ликвидировали организаторов и участников «антисоветского мятежа». В результате к весне 1932 года «более 90 процентов партийных кадров юго-западной Цзянси были убиты, брошены в тюрьмы или сняты с работы»⁴¹. Не избежал страшной участи и Лю Ди. В апреле 1931 года суд военного трибунала под председательством Чжу Дэ приговорил его к смертной казни, после чего его обезглавили.

Что же касается Ли Шаоцзю, то он конечно же вышел сухим из воды. В январе 1932 года Бюро ЦК советских районов под руководством уже Чжоу Эньлая, обвинив его в «перегибах», сочло возможным ограничиться лишь партийным взысканием. Ли перевели на низовую работу, поставив его под контроль партии на шесть месяцев. В июне того же года он уже вновь был на командной должности в войсках 1-го фронта, а в октябре – переброшен на работу в один из советских районов западной Фуцзяни. Там, в стране хакка, он и погиб, «героически сложив голову» в борьбе против гоминьдановской армии⁴².

Вышестоящие инстанции не могли простить Лю Ди и другим мятежникам главного – того, что они раскололи силы Красной армии в момент смертельной опасности, нависшей над советским районом в Цзянси. Именно поэтому их и осудили. Между тем борьба армии 1-го фронта против карательного похода Чан Кайши увенчалась успехом. Тактика Мао и Чжу Дэ, апробированная еще в Цзингане и Цзянси-Фуцзяньском районе («враг наступает – мы отступаем; враг остановился – мы тревожим; враг утомился – мы бьем; враг отступает – мы преследуем»), доказала свою эффективность и в новых условиях. Победа была впечатляющей: армия 1-го фронта уничтожила более 15 тысяч солдат и офицеров противника, захватила большое количество пленных, свыше десятка тысяч винтовок и даже один радиопередатчик, с которым, правда, никто не умел обращаться. В плен попал даже один командир дивизии по имени Чжан Хуэйцзань. Ему отрубили голову, которую затем прикрепили к доске и пустили вниз по реке Хэнцзян, притоку Ганьцзяна. Расчет был на то, что голова в конце концов приплывет в Наньчан – прямо в руки находившемуся там Чан Кайши⁴³.

Празднуя победу, Мао не мог удержаться, чтобы не излить свою радость в новых стихах:

 
Деревья заиндевели, а небо горит пожаром,
Небесные воины гневом взрывают небесный свод.
Темнеют Лунганские горы[57]57
  Близ деревни Лунган 30 декабря произошла решающая битва, в ходе которой карательные гоминьдановские войска были разгромлены, а командир дивизии Чжан Хуэйцзань взят в плен.


[Закрыть], окутанные туманом,
И все мы кричим что есть мочи:
«В плен взят впереди Чжан Хуэйцзань!»⁴⁴
 

Вслед за первым карательным походом войскам армии 1-го фронта удалось также успешно отразить и два последующих, организованных Чан Кайши соответственно в апреле – мае и июле – сентябре 1931 года. Известия о победах «коммунистических бандитов» вселяли ужас в добропорядочных граждан, но нанкинское правительство ничего не могло поделать. Чан Кайши бросал против «террористов» лучшие силы. Второй поход возглавлял лично министр обороны, генерал Хэ Инцинь. А третий – сам Чан. И все безрезультатно. Жестокая затяжная война, за которую ратовал Мао, становилась реальностью.

В то же время среди враждебного населения юго-западной Цзянси социально-экономическая политика Мао Цзэдуна терпела поражение. Вслед за цзинганским его новый опыт общения с трудовым крестьянством в равной мере оборачивался катастрофой. Может быть, сбывалось дурное предзнаменование, на которое обратили внимание солдаты 1-го корпуса перед тем, как уйти из Цзингана? Не зря же, в самом деле, под Мао и Чжу Дэ за несколько дней до выхода из этого района проломилась трибуна?

Как бы то ни было, но еще в ходе борьбы против карательного похода, до событий в Футяни, Мао высказал предложение бросить цзянсийскую базу и уйти на юго-восток, в направлении Фуцзяни (то есть в «страну хакка»). Но в то время этот план не прошел: против него выступил ряд командиров 3-й армейской группы Пэн Дэхуая. Ситуация начала меняться в конце января. На этот раз сам ЦК порекомендовал Мао спуститься «несколько на юг»⁴⁵. Однако теперь уже Мао не мог принять этот план. До разрешения «Футяньского инцидента» его отступление означало бы капитуляцию перед «зарвавшимися» цзянсийцами. И только когда Мао узнал о том, что Политбюро ЦК решает конфликт в его пользу, он вздохнул с облегчением. Можно было перебазировать свою штаб-квартиру к границам Фуцзяни. Не тогда ли красноармейцы сложили про него веселую песню:

 
Комиссар нас ведет за зерном —
Будь уверен, все будет как надо.
Все равно мы врага разобьем
И прорвемся сквозь все преграды!⁴⁶
 

Инцидент с цзянсийскими бэньди и их коммунистами показал: Мао может рассчитывать на победу только в классово близкой среде, более того – в благожелательном этнонациональном окружении. «Страна хакка» в обоих отношениях была идеальным местом. В конце марта, как раз перед вторым карательным походом Чан Кайши, Мао, Чжу Дэ и Сян Ин переехали, наконец, на юго-восток Цзянси. Здесь они вначале обосновались в деревне с поэтическим названием Цинтан (Лазурный пруд). Расположенная в глубокой долине, деревня занимала выгодное стратегическое положение. Врагу подобраться к ней было трудно: со всех сторон ее окружали крутые горы, поросшие густым субтропическим лесом. Во время отражения второго похода Мао Цзэдуну и Чжу Дэ, правда, пришлось покинуть ее. Несколько раз они меняли места штаб-квартиры, руководя войсками, а после разгрома третьего похода, в самом конце сентября, остановились, наконец, в деревне Епин, в десяти ли к северу от города Жуйцзинь, одного из узловых торговых центров «страны хакка».

А в это время в Шанхае обстановка становилась все хуже. С такими испытаниями, как в 1931 году, центральный аппарат партии еще не сталкивался. После отъезда Мифа в Москву (он уехал в апреле) на Политбюро ЦК и Дальбюро Коминтерна обрушилась серия тяжелых ударов. Провокация следовала за провокацией, провал – за провалом. Особенно критическое положение сложилось в конце апреля в связи с арестом кандидата в члены Политбюро Гу Шуньчжана, заведовавшего секретным (он же специальный) сектором ЦК. В функции его департамента, созданного по решению VI съезда, входила организация красного террора в контролировавшихся гоминьдановским правительством городах. Гу Шуньчжан, воспитанник советских органов ОГПУ, непосредственно отвечал за ликвидацию провокаторов, предателей и прочих врагов КПК, приговариваемых ЦК к смерти. Занимался его сектор и шпионажем, а также охраной высшего партийного руководства. Арестовали Гу 24 апреля в Ханькоу, куда он приехал, чтобы подготовить покушение на находившегося там Чан Кайши. В одном из городских парков его опознал провокатор: Гу давал там представления под видом бродячего фокусника по имени Ли Мин (до вступления в КПК он занимался в Шанхае этим искусством). Испугавшись расстрела, этот профессиональный убийца с манерами шанхайского плейбоя⁴⁷ предпочел «потерять лицо». Более того, выдал полиции все адреса и явки Политбюро ЦК, цзянсуского и хубэйского комитетов партии. В результате в мае – июле были арестовано более трех тысяч китайских коммунистов, многие из которых – расстреляны. Жертвой его предательства стал даже Генеральный секретарь ЦК Сян Чжунфа, который, в свою очередь, не выдержав пыток, дал показания. Это, правда, не спасло ему жизнь: человека такой величины, даже сломленного, гоминьдановцы предпочли казнить.

Месть коммунистов Гу Шуньчжану была страшной. Не будучи в силах покарать самого предателя (после ареста его перевезли в Нанкин, где он находился под усиленной охраной), они вырезали почти всю его многочисленную семью, включая жену, тестя и тещу. По одним данным – семнадцать, по другим – более тридцати человек. Не пожалели даже жившую в семье Гу престарелую няню. Чудовищный по своей жестокости приказ отдал Чжоу Эньлай, который еще недавно обвинял Мао и его «бандитов» в «бесцельных и беспорядочных погромах и убийствах»⁴⁸. После ареста Гу Шуньчжана Чжоу на какое-то время встал во главе вновь образованного Комитета по спецработе при ЦК КПК, объединившего спецсектор и все прочие секретные службы. Посланная им на «дело» пятерка карателей пощадила только двенадцатилетнего сына изменника: убить ребенка у них не хватило духа[58]58
  Спустя много лет один из подручных Чжоу объяснит это злодеяние просто: до предательства Гу Шуньчжана в его доме часто проходили заседания высшего руководства партии, так что все домочадцы знали вождей КПК в лицо. Надеяться на то, что эти люди будут молчать, было нельзя.


[Закрыть]. Что же касается самого Гу Шуньчжана, то он нашел свой конец в декабре 1934 года. Заподозрив этого разложившегося человека в двойной игре, гоминьдановцы сами казнили его.

В связи с его предательством за решеткой в начале июня оказались и двое работников ИККИ – курьер Коминтерна Жозеф Дюкруа (он же Серж Лефранк и Дюпон) и вьетнамский коммунист Нгуен Ай Куок (Нгуен Патриот, он же Нгуен Тат Тхань, настоящее имя – Нгуен Шинь Сунг, позже станет известен под псевдонимом Хо Ши Мин). Первый из них был задержан в Сингапуре, второй – в Гонконге. Наконец, в середине июня шанхайская муниципальная полиция арестовала двоих ключевых работников Дальбюро – сотрудников Отдела международной связи (ОМС) ИККИ супругов Якова Матвеевича Рудника и Татьяну Николаевну Моисеенко-Великую. Вместе с трехгодовалым сыном Дмитрием (Джимми) они жили в Шанхае под видом супружеской четы Нуленсов. Именно через них Коминтерн снабжал ЦК КПК и Дальбюро деньгами, поступавшими на счета подставной компании «Метрополитэн трэйдинг К^о», зарегистрированной в Шанхае в апреле 1928 года агентом ОМС Александром Альбрехтом. Их арест, таким образом, подорвал финансовое обеспечение партии и комсомола, городские организации которых в основном по-прежнему опирались на коминтерновские дотации: с августа 1930-го по май 1931 года ИККИ ежемесячно выплачивал ЦК КПК более 25 тысяч золотых долларов США⁴⁹. (По сравнению с 1929 годом сумма ежемесячных выплат возросла на пять тысяч.)

Через какое-то время Коминтерн нашел, конечно, возможность возобновить поставки валюты: с сентября по декабрь 1931 года, то есть за четыре месяца, одна партийная организация Шанхая получила из Москвы 10 тысяч 300 американских долларов⁵⁰. В целом же до конца года только прямые выплаты ИККИ китайской компартии составили более миллиона юаней⁵¹. Но «белый» террор почти полностью парализовал работу Дальбюро, которое в середине лета 1931 года ограничило свою деятельность. После этого, где-то в середине сентября, ввиду опасности новых провалов главный представитель Москвы Игнатий Рыльский (Остин, Аустен, Аустин, Бигман, Пауль, Пол, Шоу, настоящая фамилия – Любенецкий) принял решение вновь реорганизовать руководство китайской компартии. К тому времени большинство членов Политбюро находились уже вне Шанхая: кто-то томился в тюрьме, кто-то вел подпольную работу на севере. Чжан Готао с начала апреля находился в советском районе, расположенном на стыке провинций Хубэй – Хэнань – Аньхой, к северу от Ухани. Он возглавлял в тех местах местное бюро ЦК, то есть фактически являлся там полновластным хозяином. Еще один член Политбюро, бывший моряк Чэнь Юй, с июня 1931 года под псевдонимом Полевой представлял КПК в ИККИ. Опасаясь ареста, всеми правдами и неправдами из Китая в Москву стремился уехать Чэнь Шаоюй. Чжоу Эньлай вспоминает: «Представитель ИККИ категорически предложил членам ЦК не показываться на улицу, не встречаться ни с кем, что означало прекратить работу. Для руководства работой по указанию представителя ИККИ было решено сформировать временный ЦК в Шанхае, в состав которого вошли: Лу Футань (член Политбюро), Чэнь Юнь (член ЦК) и Кон Син [он же Кан Шэн, настоящее имя – Чжан Цзункэ] (член Ревизионной комиссии), Бо Гу, Ло Фу [ученик Мифа, русский псевдоним – Иван Николаевич Измайлов, настоящее имя – Чжан Вэньтянь] и Ли Чжушэн [тоже студент Мифа, русский псевдоним – Славин], последние трое не были членами ЦК. Распределение работы среди них было следующее: Бо Гу– политическое руководство, Ли Чжушэн – оргбюро… Ло Фу – зав. Агитпропом, Лу Футань – руководство Всекитайской конфедерацией труда, Кон Син и Чэнь Юнь руководили работой Особого отдела ЦК [то есть Комитета по спецработе при ЦК КПК] и Кон Син по совместительству был председателем комиссии по работе среди рабочих»⁵².

После создания Временного ЦК (точнее Временного политбюро ЦК или Политбюро Временного ЦК[59]59
  В разных документах даются различные названия этого органа. Скорее всего, оно именовалось Временным политбюро ЦК, так как в сентябре 1931 г. реорганизации подверглось именно руководящее ядро партии, а не весь Центральный комитет.


[Закрыть]) в конце сентября 1931 года Чэнь Шаоюй с женой быстро выехал в Москву, где этот «птенец Мифа» возглавил новую делегацию КПК. На этот раз для работы в ИККИ он взял себе новый псевдоним, под которым останется известен в истории китайской компартии и Коминтерна, – Ван Мин. Через некоторое время, в начале декабря, Шанхай под видом священника покинул и Чжоу Эньлай, направившийся к Мао, на юг Цзянси, где, наконец, возглавил Бюро ЦК⁵³.

За исключением Лу Футаня и Ли Чжушэна, переметнувшихся на сторону Гоминьдана, все эти люди будут в дальнейшем тесно работать с Мао Цзэдуном. Непросто сложатся их отношения с Мао, многие будут бороться с ним, изо всех сил разжигая внутрипартийные склоки, но Мао в конце концов подчинит почти всех их своей воле. Непокоренными останутся только двое – Чжан Готао и Ван Мин.

Все это будет впереди, а пока, в 1931 году, Мао продолжал набирать силу. По-сталински разобравшись с «кулацкими недобитками» из особого комитета КПК юго-западной Цзянси и отразив три карательных похода Гоминьдана, он стремительно укреплял свои позиции в партии. Единственное, что нужно было ему теперь, так это благословение Сталина. Но тот пока не делал окончательный выбор в его пользу, хотя и продолжал поддерживать. С макиавеллиевской прозорливостью хозяин Кремля комбинировал руководство КПК на основе трех групп: доморощенных партизанских кадров (Мао Цзэдун и его сторонники), московских выпускников (Ван Мин, Бо Гу, Ло Фу) и старых коминтерновских кадров (Чжоу Эньлай, Чжан Готао, Сян Ин). При этом ни одной из группировок не давал расправиться с конкурентами.

Так что Мао оставалось только ждать. И он это делал терпеливо, как настоящий игрок. У него тоже был свой расчет, но в отличие от сталинского – более тонкий. Ему надо было не только сделаться «самым преданным учеником товарища Сталина», но и оттеснить с дороги всех конкурентов, только и ждавших удобного случая, чтобы свалить его. Но не зря он так долго занимался политикой. Искусством интриг он овладел досконально.

Стремление к неограниченному господству все более поглощало его. И в этой каждодневной кровавой борьбе за власть он все более превращался в жертву собственной страсти. Борьба с Чан Кайши и внутренней оппозицией, классовыми врагами и «заблуждавшимися» товарищами убивала в нем последние человеческие чувства. Любовь, доброта, преданность, вера исчезали куда-то, растворяясь в душивших его сильнейших эмоциях. А в результате душа Мао черствела, а его жизнь превращалась в погоню за призраком.

Его дети находились на попечении других людей. Как они жили? Что чувствовали? Ничего этого он не знал. А между тем на долю его сыновей выпали немалые испытания. Как мы помним, вскоре после гибели Кайхуэй местные коммунисты-подпольщики за взятку добились освобождения из-под стражи его старшего сына, восьмилетнего Аньина. Вместе с братьями, семилетним Аньцином и трехлетним Аньлуном, он стал жить у бабушки в деревне Баньцан. За домом, разумеется, была установлена слежка: полицейские надеялись, что через детей они каким-то образом выйдут на самого Мао. Ведь отец должен был, по их понятиям, позаботиться о своем потомстве.

Но дни проходили за днями, а ни Мао, ни его связные не объявлялись. Вместо них накануне Лунного нового года (16 февраля 1931 года), когда все, в том числе и жандармы, готовились к празднику, в дом бабушки Сян Чжэньси постучал неизвестный. Он принес письмо от Цзэминя жене старшего брата Кайхуэй, Ли Чундэ, жившей в том же доме. Брат Мао просил переправить своих племянников к нему в Шанхай – в целях безопасности. Его жена, бездетная Цянь Сицзюнь, очень беспокоилась о судьбе детей. Именно она и уговорила Цзэминя написать письмо. Ли Чундэ вспоминает: «Я раскрыла конверт с быстро бьющимся сердцем и при свете масляной лампы с удивлением узнала почерк Мао Цзэминя. Он… сообщал мне день и место [нашей будущей встречи] и объяснял, как установить контакт с [нужными] людьми». Посоветовавшись с родными, Ли решила принять предложение Цзэминя. По конспиративным соображениям старшим детям дали новые имена, которые те обязаны были запомнить. Аньина назвали Юнфу («Всегда счастливый»), а Аньцина – Юншоу («Всегда здоровый»). Изменили им и фамилию – с отцовской на материнскую – Ян. После этого через Чаншу и Ухань Ли Чундэ вместе с детьми отправилась в Шанхай. Она играла роль их мамы. В поездке их сопровождала бабушка Сян Чжэньси.