Текст книги "Найти и вспомнить"
Автор книги: Александр Уралов
Соавторы: Светлана Рыжкова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Андрей присел за соседний столик. Он ничего не пил, только прихлебнул немного минеральной воды. Глаза его внимательно следили за окружающими.
– Вот теперь я от тебя не отцеплюсь, пока не расскажешь, где ты был все эти годы, – сказала Марина своему кавалеру, поднимая бокал с шампанским. – Ты меня искал?
– Слишком долго рассказывать. Нет, не искал. Но запомнил и часто вспоминал. Мне ведь надо было в училище возвращаться на следующий день. Некогда разыскивать взбалмошную девчонку, тем более явно увлеченную другим, – Игорь налил Марине в бокал шампанского.
– Так все-таки ты был военным.
– Нет, не был. Вернее хотел быть, но не стал. Мне еще отец говорил: "Армия – не твое, сын. Ты одиночка, а в армии одиночкам не место". Куда там! Ты часто слушала своих родителей?
– В юности – нет, совсем не слушала, – Марина задумчиво пригубила напиток. – Мне кажется, что Ирина была даже более послушной, чем я. Какой-то чертик противоречия вселился лет этак после шестнадцати.
– Вот-вот. Я тоже вбил себе в голову героические бредни, потому и пошел после школы в военное училище. А на третьем курсе… В общем, противоречия между писанными уставными правилами и жесткой армейской реальностью развеяли за три года всю романтику в дым. Но последней каплей была стенка.
– Стенка? – удивленно переспросила Марина. – Какая стенка?
– Мебельная стенка. Чехословацкая. Новым преподавателем в наше училище был переведен армейский в прошлом офицер – подполковник. Нас – двух курсантов – послали разобрать его вещи из контейнера, помочь собрать и расставить мебель, ну и так далее. Рабсила… в общем, все как всегда.
Мы пришли, как было приказано, начали работать. А у него мебельная стенка разобрана до винтика, и все детали аккуратно завернуты, каждая отдельно. Он нам говорит: стенка импортная. В начале карьеры лейтенантом служил в Чехословакии, купил там и очень ею дорожил. Этот офицер переезжал шестнадцать раз. И шестнадцать раз разбирал и собирал эту стенку. Говорят: два переезда равносильны одному пожару. Он еще смеялся, что очень удачно вынес вещи из восьми пожаров…
Игорь рассказывал, а Марина как будто своими глазами смотрела сквозь время и видела эту казенную квартиру, где топтались двое курсантов в тяжелых кирзовых сапогах.
И была некрасивая болезненная дочь, белая как мрамор. Поцарапанное пианино, которое она заботливо поддерживала на лестничном марше, когда его тащили из контейнера в квартиру. Эта дочь все время куталась в синюю шаль и сухо покашливала.
И был упавший на пол чемодан, рассыпавший свое содержимое. Множество свидетельств об изобретении новых тканей и технологий. И женщина, молча подававшая на стол: "Чем богаты". И ее тоскливый взгляд на захламленный пустырь за окном их новой обшарпанной квартиры.
Подполковник, который погладил собранную с трудом в конце концов стенку и сказал: "Ну что, старушка, мы еще послужим?"
– Со мной в паре работал Василий, – голос Игоря вывел Марину из видений. – Он был… немного туповатый. Таких ребят у нас, среди курсантов, хватало. Васька над всем этим хихикал, пока мы с ним собирали стенку, и я совал ему подзатыльники. А он насупится, и вроде перестанет. Потом опять, будто бес в него вселился. Над печалью жены, над суетливостью хозяина, над дочкой, комкающей шаль на груди и как-то угловато передвигающейся по квартире и постоянно все роняющей. Вот тогда я решил, что это не по мне и уже не сомневался в том, что служить в армии я не буду.
Игорь замолчал. Марина уже пожалела, что завела этот разговор. Ни к чему такие воспоминания сейчас. Здесь, когда играет музыка, а люди вокруг веселятся в каком-то странном, раскручивающемся, как сжатая пружина, напряжении. Но Игорь продолжил:
– Он нам что-то предлагал в подарок, этот подполковник, и Василий даже уже протянул руку, но я его ударил по руке и отказался от подарка. Как вроде бы с этим подарком на нас могло перейти все то, что так их мертвило. Васька потом всю дорогу ныл, что я дурак и все такое. И успокоился и развеселился он только тогда, когда я ему купил мороженое…
Через год я отчислился – и все. Перевелся в юридический. Закончил, помотался по стране, практиковался в юриспруденции в разных фирмах, одно время в частной сыскной конторе. В общем, опыта набрался прилично. Потом сюда… а пока осматривался, что к чему, Ирине понадобился в "Гамму" юрист – как раз она с Рудольфом бизнес разделяла… а тот все на скандалы нарывался, "стрелки" забивал. Вот так и получилось все.
Стало тихо. Музыканты ушли на перерыв и слышны были только говор людей, звон бокалов, смех, кашель. Где-то внизу нестройно затянули "Бухгалтер, милый мой бухгалтер!.." – но все потонуло во взрыве хохота. "Гамма" возвращалась по своим столикам. У Марины вдруг проснулась какая-то щемящая жалость к собеседнику. Захотелось обхватить руками его голову и прижать к груди. Опасное желание, Марина Петровна! Не надумывай лишнего! Кто тебе сказал, что Охотник… Игорь… нуждается в жалости и женском покровительстве?
– Ну что ж, моя Королева, можно вас покинуть ненадолго? – Игорь разговаривал, как ни в чем не бывало. Казалось, что он напрочь забыл то, что только что рассказывал. – Перекурю по-быстрому, а то потом опять танцы начнутся…
– Ей-богу, ты, как Ванечка, разрешения спрашиваешь… – ответила Марина, ощущая укол странного чувства. Игорь… Охотник… Игорь… в кого же она все больше и больше влюбляется? И откуда постоянно растущее чувство тревоги… именно сегодня, именно сейчас, когда все так чудесно и два мира то и дело сливаются зыбкими причудливыми слоями?
Игорь улыбнулся, кивнул и что-то тихо сказал, наклонившись к Андрею. Тот коротко ответил, – видимо, спросил о чем-то, – и получив утвердительный ответ, встал. Отойдя к мраморным перилам, оба окинули взглядом толпу, веселящуюся внизу, на первом этаже, и Игорь ушел, сделав Марине успокаивающий жест рукой. Андрей встал у одной из колонн – вежливо отказался пойти потанцевать какой-то пригласившей его дамочке – и невозмутимо осматривал фойе второго этажа. "Молодец, грамотно занял наблюдательную позицию, – одобрительно произнес в Марининой голове неугомонный Кот. – Лестницу видит, фойе второго этажа видит, а сам прикрыт с тыла колонной и простенком".
Марина потрясла головой – вот, ведь, нашел время приставать! Но в глубине души она сама, как и Кот, одобрила действия Рыцаря Маренго. Боле того, пришло время признаться самой себе, что и она неосознанно выбрала такое же безупречное с точки безопасности место. И случись ей быть при оружии – в этом мире или в королевстве – она могла быть спокойной в том, что ее не застанут врасплох. Королева и Рыцарь несут охрану своего народа… а с тыла их поддержит Охотник. "Выучка! Воинская выучка, – мысленно горько усмехнулась она. – Даже на балу".
Нет, ну что за мысли в голову лезут! Марина подвинула к себе бокал и произнесла тост за своего секретаря, который сегодня совершенно бескорыстно, движимый рыцарскими чувствами, опекает Алину – новичка "Гаммы". Тост вогнал Ванечку чуть ли не в полуобморочное состояние, но, кажется, он был доволен. Алина только посмеивалась, но судя по сияющим глазам, Ванечка ей действительно очень нравился.
Марина уже хотела опуститься на стул, как неожиданно стены содрогнулись от мягкого, но тяжелого удара, швырнувшего ее спиной на что-то колючее…
…на пышные еловые ветви, связанные в тяжелые, вкусно пахнущие праздничные гирлянды, свисающие откуда-то с потолка.
Часть 5
Глава 25. О рыжем мальчишке Рудике и о том, что скрывает Карла
Во времена, о которых нынешний старый Рудольф Карлович уже практически ничего не помнил, жизнь Рудика – рыжего и тихого мальчишки – была несладкой.
Вот, полюбуйтесь! Ранец превратился в безобразный короб без дна; учебники втоптаны в грязь, а сам Рудик скулит в глубоком колодце теплотрассы, прижавшись к толстой трубе. Ушибленная спина болит, тошнота наплывает на него отвратительными волнами… а это признак того, что у второклассника Рудика сотрясение мозга. Во всяком случае, так говорит его отец – строгий и вечно занятой доктор, книги которого маленький Рудольф тайком листает, сидя по вечерам один. Как правило, к тому времени домработница Аграфена – полная и хлопотливая – уже перемывала всю посуду, готовила ужин и, оставив его на плите, уходила. Иногда Рудику хотелось, чтобы она была его мамой… во всяком случае, она была добродушной и приветливой. Ладила со всеми соседями и, кажется, очень гордилась тем, что работает не где-нибудь на стройке, а у приличного человека, доктора.
Вот бы сейчас очутиться дома… отмыться в старой огромной ванне, спрятать измызганную одежду, залезть в кресло с ногами, закутавшись в старенький махровый халат папы, и читать, читать, читать…
Наверху звучно гыгыкали. Вся ненавистная компания и не собиралась уходить. Наверное, опять топчут его книжки и пинают ранец. Огромный и страшный Кривой лыбится, а мелкий заводила и пакостник Графин подзуживает его. Странно… гигант Кривой может прибить Графина одним щелчком, но слушается его, как верный раб. Рудик смутно понимает, что сила вовсе не в мышцах и росте… но раздумывать об этом в гнусном колодце ему совсем не хочется. А хочется ему одного – чтобы пьяная компания семиклассников побыстрее забыла о нем и ушла. В конце концов, камни они уже в колодец кидали, сломанную ветку березы забросили, да и помочились заодно. "Что теперь? – горько думал Рудик. – Присядут на корточки и нагадят мне на голову?" В принципе, вонючая моча почти не попала на него – внизу колодец был похож на маленькую комнату, через которую проходили лохматые от ободранной изоляции трубы и торчали стержни огромных кранов без вентилей. Вентили, наверное, убрали, чтобы Граф и прочие не крутили их как попало. В общем, затаиться было можно, все-таки "комната" была шире, чем сам колодец.
Сверху спланировал горящий обрывок газеты. Он застрял в ветке березы и почти сразу потух.
– Бензину бы! – возбужденно заорали наверху.
– Там экскаватор стоит, может, есть соляра, а?
– Там сторож…
– Расческу бы… или линейку… дымовуху бы сделали…
– Покрышку надо? Она здорово коптит!
– Не пролезет…
– Доски кидать надо, доски! Там еще пакля есть – в масле вся! Она дымно горит!
"Ну вот, – думает Рудик. – Теперь они меня отсюда выкурят". Он понимает, что почти угомонившаяся компания загорелась новой идеей. А если на пустыре они найдут что-нибудь горючее, то гореть придется ему. По-настоящему. Проклятая разлапистая ветка со стволом в ногу толщиной застряла на полпути. Вверх ее не потянешь – раскорячится еще больше. Вниз еще можно, если тянуть за основной ствол…
Слезы давно промыли светлые дорожки на измазанном грязью лице. Рудик чувствует, что уже не может плакать. Надо бы, наверное, кричать и умолять не трогать его, но в глубине души он понимает, что дело зашло слишком далеко. Эти проклятые переростки убегут только тогда, когда он задохнется в дыму… или начнет заживо гореть. Инстинкт заставит их убраться и помалкивать.
И зачем только он побежал в эту сторону? Опять же, куда еще было бежать? Обложили со всех сторон.
Внезапно Рудик понимает, что больше никогда ничего не увидит, кроме грязных бетонных стен и кучек дерьма на заваленном хламом полу. От этой мысли он должен сломаться и закричать, карабкаясь по ржавым скобам наверх, беспорядочно хватаясь руками за корявые ветки и пытаясь протиснуться между ними.
Вместо этого в нем поднимается жгучая ненависть. Почему они не отвяжутся от него? Им мало того, что он не убился, скинутый сюда, им мало было изгадить и запачкать его? Им мало того, что его спина болит? Жаркий кровавый туман окутывает его… и он с радостью отдается этому чувству.
Он смутно видит свои похороны. Его нашли через две недели, раздувшимся до неузнаваемости. Чисто умытый Графин стоит у подъезда морга, откуда выносят закрытый гроб. "Там мы в войну все играли, а потом домой пошли, – говорит он стоящим рядом сослуживцам отца. – Мы его даже не видели, он с нами никогда в войну не играл. Наверное, просто следил за нами, хотел попроситься и провалился". "Сколько раз этот колодец люком закрывали, а хулиганы люк укатывают…" "Уж скорее бы там стройку начали. На стройке хоть сторож есть!" "Котлован есть, можно фундамент заливать…" "Слабенький был… расшибся и растерялся… вот и не кричал, а то бы дети его вытащили…"
К счастью, он не видит отца – весь мир тонет в горячем красном тумане, в самом центре которого сгусток ненависти и отчаянья – он, Рудольф, в школьном обиходе Карла. Это похоже на чирей – боль и чувство набухшей воспаленной плоти, внутри которой гнусная сердцевина гнойного стержня готова прорвать утончившуюся кожу. И в страшной вспышке боли этот стержень выползает наружу, омываемый розовыми потоками гнойного мессива.
Рудик лежит на трубе изогнувшись дугой. Спина его хрустит, в вонючих потемках страшно светлеют белки глаз. Наверху компания возится вокруг пустой металлической бочки, споря о том, осталось ли хоть немного солярки на ее дне, или же там просто скопилась дождевая вода. У колодца дежурит вечно сопливый одиннадцатилетний Карамель, мучительно размышляющий о том, как бы незаметно смыться – дело заходит чересчур далеко. От нескольких глотков водки его мутит, от папиросы во рту воняет, как в пепельнице. Он беспрестанно сплевывает, смутно понимая, что вечером папаня может запросто унюхать эту вонь и выдрать его так, как никогда еще не драл. Тем более что пачку "Дуката", стыренную у отца, Граф сунул к себе в карман, а не отдал хотя бы половину. Теперь Карамель горько сожалеет, что после школы вообще пошел с компанией, а не со старшей сестрой… и пусть бы потом Граф говорил обидное. "Да и хрен бы с ним, подразнил бы, в первый раз, что ли?" – тоскливо думает Карамель, нервно теребя козырек кепки.
Он опасливо заглядывает в колодец, из которого торчит верхушка ветки с жухлой бурой листвой, и тихонько зовет:
– Карла? Слышь, Карла?
Он сам не знает, зачем он зовет Рудика. Выпускать его все равно никак нельзя. Иначе внизу будет валяться уже он.
Карла стоял под проливным дождем. Дрожь била его так, что невозможно было удержаться на ногах и он сел прямо на раскисшую землю. Из земли вымыло несколько крупных костей и странно блестящий совсем не заржавленный трехгранный штык. Впереди ворочалось что-то огромное. Блестящие каменные глыбы наползали одна на другую, перетирая более мелкие камни. Вот мелькнула искореженная чугунная оградка очередной могилы, рассыпав под натиском гранита белые искры, мгновенно убитые потоками воды. С едва слышным хрустом ломались в щепу темные кладбищенские кресты.
– Карла, – утвердительный голос был огромен и заполнил все вокруг. – Карла.
Это было, как приговор, как залог будущих долгих лет, как огромная печать на чистом листе его будущего, как могильная плита с надписью, вобравшей в себя прожитую долгую жизнь.
Рудик пришел домой вовремя. Спина болела… но одежда была чистой, отцовский старый, еще гимназический ранец в порядке и все книжки в нем были все теми же – аккуратными, завернутыми в обложки из газет.
– Не заболел ли? – спросила его заботливая Аграфена.
– Нет, тетя Груша, – послушно ответил Рудик. – Устал просто.
– Ну, так и ложись, полежи. Чего сгорбился, как старый дед?
– Упал, спину ушиб.
– Тем более, ложись! Карл Иосифович приедет – посмотрит твою спину. А ты – ложись. Я тебе чай прямо в кровать принесу. Ты бы поосторожнее со спиной-то. У нас в Макеевке один так вот с лошади упал – и ходил всю жизнь горбатый. Веселый такой, кудри вьются, на гармони играл – а горбатый…
– Спасибо, тетя Груша.
Рудик лежал в кровати, охваченный полудремой. Реальность ворочалась вокруг, перемешиваясь огромными дымящимися слоями. На пустыре остывали три разодранных трупа. Ослепший, истекающий кровью Граф охрип, умоляя о помощи. Задохнувшийся от бега Карамель барабанил в окно сторожки обходчика, в панике не догадавшись бежать к котельной, а рванув в противоположную сторону. Обходчик найдет его, обессилевшего от рыданий, через полчаса.
В маленьком рабочем городке еще долго будут пугать ребятишек историей о том, как компания пацанов нашла снаряд, поджидающий в земле еще с гражданской войны, и решившей положить его в костер, "чтобы бабахнуло". Карамель – Карамнов Ваня – единственный уцелевший, сгинет в сорок втором. До самой смерти он будет иногда видеть один и тот же страшный сон – будто в колодце плачет восьмилетний мальчик, а он – Карамель – не выпускает его наружу. И в конце сна он понимает, почему. К нему, оскальзываясь и падая, тащится слепой Граф с выбитыми глазами и лопнувшими барабанными перепонками. А за ним ковыляет Кривой с кое-как сшитым туловищем, из которого вываливается какая-то мокрая жуть… и две смутных корявых фигуры за ними… но они скрыты струями холодного осеннего ливня. Проснувшись, он всегда будет мучительно хотеть выпить, а умирая в болотах под Минском, вдруг, в предсмертном бреду, все-таки решится и поможет мальчику выбраться из колодца до того, как покойники подойдут совсем близко. И это будет рыжий Рудик, сын известного врача, и Рудик отведет его домой, где так много странных докторских книг, а тетя Груша угощает такими сдобными шанюшками с картошкой.
Карамель умирает счастливым, не чувствуя боли.
Рудик лежит в кровати и думает о том, как все сложно и непросто.
А далеко-далеко, совсем в других где и когда, рыжий сирота Карла проскользнул в библиотеку замка с бьющимся сердцем. Отведя глаза грозному стражу, он на цыпочках пробрался к дальней стене, у которой вот уже полгода пытается найти способ открыть дверь, невидимую для непосвященных. В библиотеке пахнет горьковатой пылью старины. Корешки томов поблескивают в отсветах камина. Мимо пробегает суетливый домовой, на ходу обмахивая метелочкой нижние полки.
Карла осторожно ставит на пол свечу с вырезанными на ней заветными символами и шепчет что-то. Дверь проявляется томительно медленно и в какой-то момент, отчаявшийся Карла думает, что его сил хватило только на то, чтобы обозначить вход, но не сделать его абсолютно реальным, действующим. Но все же мальчик терпеливо ждет почти час… пока замок не щелкает и дверь не распахивается перед ним бесшумно и неотвратимо.
Несколько мгновений Карла колеблется. Вот он, момент истины. Он вырастет и будет магом. Старый придворный чародей доверяет ему и с течением времени научит всему, что знает. Он надеется, что Карла продолжит изучение магии, открыв еще много тайн и секретов… но не тайком, почти по-воровски, а открыто, как и полагается ученику мага. Но ведь двойник Карлы… нет, больше, чем двойник!.. остался жив, прикоснувшись к чему-то намного более могущественному, чем магия королевства! Это не Карла спас его – нет! Он пытался, зная, что если с этим далеким мальчиком что-то случится, то и с самим Карлой произойдет нечто непоправимое, видят боги – Карла пытался! К тому же, произошедшие перемены в жизни Рудика так прекрасны… его любят взрослые, уважают другие дети…
Конечно, Рудик стоял перед Грызмагом и тот разговаривал с ним. Но это и так, и не так. Это он – Карла – стоял под хлещущими струями. Рудик – не двойник его, и не брат-близнец! Это он сам. Он, имеющий дар или проклятье существовать в обоих мирах… и не быть единым.
Решившись, Карла входит под огромные своды, под которыми пылают многочисленные тяжелые люстры. Его тень протягивается через порог дверного проема обратно, в библиотеку… и дверь закрывается. Здесь есть и книги, и магические приборы, и пыль, покрывающая все. Домовым сюда хода нет, да и старый чародей давным-давно не заглядывал сюда, убоявшись знаний, которые счел категорически неприемлемыми. Но юный ученик Карла не боится этих знаний – нет! Ведь ему не нужны они для возвышения себя или для того, чтобы принести кому-нибудь вред. Он не собирается проникнуть в Город Напрасно Умерших и не хочет молить Грызмага о каких-то магических дарованиях и привилегиях. Его гложет жгучее любопытство… "Точнее – научная любознательность", – думает он.
Как смог Рудик настолько сильно изменить мир вокруг себя? И какова в этом была помощь Карлы, а он старался, видит бог! Какие последствия для него, молодого мага, это будет иметь? И – совсем уж тайное из тайных – а каков "вклад" Грызмага, отпустившего свою жертву? Требовал ли он что-либо взамен? И существуют ли такие понятия, как "договор", "требования", "условия" в отношениях маленького земного человечка с великим и непреклонным хранителем судеб? Вот какие вопросы задает себе Карла, снова и снова убеждая себя в том, что поступает правильно. Все-таки он – а это давно предсказано учителем – будущий маг двух королев и обязан проникать мыслью в самые сокровенные загадки мира и людских судеб!
Так и началось тайное постижение Карлой самых заветных уголков непознанного. Научился он и глаза противнику отводить, и невидимые людям барьеры ставить, и порчу насылать, и снимать ее. Казалось бы – зачем? Во дворце живет, у самой вдовствующей Императрицы на хорошем счету! Она, хоть и видит людей насквозь, мальчишку Карла любила. Ну, если и подозревала чего, то значения не придавала. Мало ли кто по молодости в запретные места любопытный нос не совал! Все через это проходят, вот и Карла перерастет это желание.
Да и сам Карла предельно осторожен был. Понимал, что здесь что-то не так и не раз гасил в себе желание повернуть свои силы самому себе на пользу. Тем более что начинал он тогда, пусть и робко, неумело, в будущее заглядывать. О, наука это непростая! Хитренькая наука, прямо скажем. Можно всю жизнь грызть ее гранит… а дальше простеньких предчувствий не продвинуться, хоть тресни. Ну, годится, конечно, старушек да девиц изумлять, да и то – раз на раз не приходится. Да только у Карлы природный талант оказался, как учитель сказал. Он же и предостерег – не увлекайся, молодой человек, очень ненадежное это дело. Здесь вся трудность в том, чтобы не подгонять свое настоящее под увиденное будущее – наверняка проиграешь. Да и не придумал еще ни один маг такой циферблат, на котором бы точное время предсказания определялось. Видишь, к примеру, что дом горит… но – когда? Никто не ведает. То ли это сегодня вечером случится, то ли через сотню лет… а то и вовсе – несбывшееся пророчество. Это же, черт возьми, не хрустальный шар!
Больше всего это похоже на сновидение. Что-то совсем скрыто, а что-то, – чаще всего одна-единственная деталь, – в память врезается. Узришь, как тебя прекрасная девушка целует, но совсем не увидишь, где и когда все это происходит. Вот и узрел Карла, что совсем уже взрослая королева, которая родится через несколько лет, держит его за руку, гуляя по прекрасному саду. Вначале только глаза запомнились – чудные, волшебные глаза! Потом смех ее чистый…
И совсем Карла голову потерял. Целыми днями только тем и занимался, что в тайной лаборатории пытался время и пространство так исказить, чтобы как можно яснее будущее видеть. Похудел, сгорбился еще больше, на балах бывать перестал… только изыскивал все новые заклинания, да новые приборы конструировал. Не реальной жизнью жил, а от картинки до картинки. Полюбил наш Карла, на веки вечные полюбил старшую из сестер… которая и не родилась-то еще.
Каково же было ему долгие годы быть рядом с принцессами, оберегать их, пылинки стараться сдувать, и ждать-ждать-ждать… чтобы увидеть, как юная Ирина совсем о другом рыцаре мечтает. О таком, какого еще не видела никогда, какого, может быть, еще и на свете нет и не будет никогда! О, эти муки ревности к девушке, по сути своей еще совсем ребенку! И врагу не пожелаешь такого…
Но ведь не врали видения, не могли совсем уж врать – годами! Годами! Не одно, не два, не три!
Совсем извелся Карла. Все реже видели его в замке – считали, что в неустанных трудах своих постигает он науки тайные, козни врагов разрушает, преумножает магические способности, оборону замка укрепляет – ведь и враги не дремлют, и среди них те еще маги есть. Нет, не ровня нашему Карле, но тоже сильные. Об этом и шептались при дворе и в народе. И даже Кот с его фантастическим чутьем, видел в Карле лишь грубоватую, слегка стесняющуюся самой себя отчаянную отцовскую любовь к прекрасным принцессам. А Карла теперь все дни напролет блуждал между пластами времени и пространства, ища способ заставить Ирину искренне полюбить себя. В приворотные зелья не верьте – враки это все. Любовь – она или есть, или ее нет. Ах, какие фантастические планы роились в голове обезумевшего Карлы! Один нелепее другого…
И однажды, в полубреду горячки, скорчившись в кресле своего тайного укрытия, глядя в глаза Ирины на портрете, навеки нашедшем свое место над камином, Карла вдруг нашел – нашел! – ответ.
Как одержимый он лепил из ничего огромные пространства, заполняя ими земную твердь под королевским замком. В его видениях огромная армия вурдалаков тайными переходами врывалась в замок и стража отчаянно отбивалась от них. Барон с алмасты спешил на помощь, но был еще слишком далеко от замка. И только Карла, великий и могучий маг мог защитить двух испуганных беззащитных девушек, в отчаянье заламывающих руки в главной башне! Вот он, в развевающемся белом с серебром плаще одним мановением руки сметает целые орды и рассыпает их в прах! Он, Карла, могучий воин и повелитель!
Где-то на краю затуманенного сознания билась мысль о том, что все это не более, чем яркий сон, – дым, морок, видение, которое рассеется во мгновение ока, как только Карла очнется… но это был сладостный морок. Это был бурлящий счастливыми картинами омут, в глубину которого опускался теряющий сознание маг. И последним видением была Ирина, гладящая непослушные рыжие волосы Карлы маленькой теплой ладошкой.
Там, далеко, в другом времени и пространстве, проснулся в ужасе Рудольф Карлович. Ему снова снился проклятый колодец, в который летели куски чадящей пакли. Дым становился все гуще… дышать им было все равно, что забивать глотку песком. Рудольф Карлович отчаянно захрипел и…
– Тише, тише, – успокаивающе сказала присевшая на край кровати женщина. Голос ее звучал глухо, будто доносился из-за слоя густого тумана. – Она смотрела куда-то в сторону отсутствующим взглядом… но она была прекрасна!
Никто никогда не спрашивал Рудольфа Карловича, кто такая Елизавета и откуда она вдруг появилась в его жизни. Рудольф побаивался этой магии, но рядом с Лизонькой он все чаще и чаще становился цельным – два мятежных духа сливались в одного умиротворенного Карлу, который все больше и больше влюблялся в свое творение. Однажды он с удивлением обнаружил, что может совершенно спокойно думать об Ирине. Его не терзала ревность, лишь спокойная грусть мягко сжала сердце. Он беспокойно забегал по залу… что это с ним? Он думал, что вызванный им непонятно как двойник Ирины вряд ли заменит ему любовь всей его жизни… но, черт возьми, что-то же происходило! Лизонька постепенно занимала все его думы – ведь сбывались самые сладостные его видения! Рудольф по-мальчишески радовался, когда приходил домой и она встречала его спокойным и ласковым взглядом. Он покупал ей разные безделушки и украшения и она слабо улыбалась. Он водил ее гулять по прекрасным осенним лесам, и рассказывал разные смешные истории, и иногда она смеялась – о, это была лучшая награда! Он искренне жалел о том, что поддался уговорам Фредди Крюгера и стал работать в его фирме… и даже дал несколько полезных советов о том, как подточить могущество "Гаммы".
И вот – смерть Ирины. Это потрясло его. Услышав о случившемся он, забыв о телефоне, рванулся домой. Лизонька лежала в комнате на ковре ничком, и Карла-Рудольф-Карла задохнувшись от ужаса, упал рядом на колени.
Но она была жива!
– Не могу ходить, – прошептала она и улыбнулась, пытаясь подбодрить его. Она, созданная им девушка, его творение, его овеществленная мысль – существо, по всем законам магии являющаяся лишь отражением его представлений – пыталась смягчить его боль!
Карла приподнял Лизоньку, обнял и зарыдал. Он плакал об Ирине, о Лизоньке, о долгих и мрачных годах ревности и тайных пылающих желаниях, постепенно, крупинка за крупинкой, сжигающих в своем мучительном огне все лучшее в его душе.
С этого момента призрак Ирины, неслышно пребывавший в его сердце, ушел навсегда. Он любил и был любим… и никакая магия не могла бы изменить этого!
Вот только вылечить Лизоньку не смог ни Карла, ни доктора.
Созданные им в полубреду лабиринты ходов и переходов оставались незримыми людям и магам. Они пребывали в зыбком равновесии, застыв на грани яви и небытия. И воплотиться всему этому мог помочь только один точный и правильный посыл. И спустя долгое время именно этот недобрый посыл изошел откуда-то из тьмы… и именно этим путем проникло во дворец древнее зло. В обоих мирах.
Глава 26. О великой битве по ту и по эту сторонам и о том, как сестрам не спалось
Марина уже хотела опуститься на стул, как неожиданно стены содрогнулись от мягкого, но тяжелого удара, швырнувшего ее спиной на что-то колючее…
…на пышные еловые ветви, связанные в массивные, вкусно пахнущие праздничные гирлянды, свисающие откуда-то с потолка. На секунду в глазах у нее помутилось, но в уши ударил ужасающий рев и она машинально схватилась за рукоять меча… которого не было. Она все еще была в узеньком стильном платье, вот только браслет, как ей показалось, на мгновение налился холодом. Внизу, на первом этаже звенело железо и взревывали жуткими голосами. Знакомый голос выкрикивал команды. Она подбежала к перилам и увидела внизу клубок дерущихся лохматых и закованных в сталь тел, над которыми густо висел мерцающий недобрыми зелеными искрами туман. Рыцарь Маренго, защищавший лестницу, снес голову одному из прыгнувших на него вурдалаков. Голова, крутясь и разбрызгивая темные струи, полетела в сторону Марины. Вверх по широкой лестнице ринулось еще несколько чудовищ, и Марина беспомощно оглянулась вокруг, ища хоть что-нибудь, чем можно вооружиться…
Грохнувшие внизу выстрелы заставили забиться ее сердце, – Охотник расчищал себе проход к ней, на второй этаж. Вместе с ним бежал Кот, скинувший парадный плащ и сапоги. Глаза его разбрызгивали злые искры. Он отбивался кинжалом и шпагой, раскалившейся, казалось, добела. Марина с усилием стряхнула с себя морок… заставлявший ее неподвижно смотреть, как бьются другие. Не отдавая себе отчета, практически рефлекторно, одним движением она подняла со всех столов рой ножей и вилок, – на секунду они повисли поблескивающим облаком над блюдами, – и направила его вниз сверкающим дождем. Убить вурдалака, упыря или порченного алмасты простой вилкой, конечно, невозможно, но впившаяся в глаз отточенная сталь остановит на время любого. Внизу заорали и завыли. Клубок распался. Тяжело дыша, стражники привычно группировались в боевой порядок. Из дальних покоев к ним на помощь прибывали все новые и новые солдаты. Но и нечисти прибывало… пожалуй, даже чересчур быстро. Вурдалаки, рыча и выдергивая из мертвых глазниц вилки и ножи, скалились, подняв голову. Марина чувствовала, как чужая ненависть окутывает ее черным облаком, обжигая кожу. Несколько тел на мраморных плитах пола истлевало удушающим дымом. Перед входными парадными дверями, сорванными с петель, темнело широкое отверстие, ведущее в тьму, из которой торопливо выкарабкивались порченные алмасты. "И это не один проход, королева, – донеслась до нее мысль Кота. – По всему первому этажу центральной части замка раскрылись эти чертовы лазы, доселе никому неизвестные!"
