Текст книги "Поднебесный гром"
Автор книги: Александр Демченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
15
Над широкой луговиной аэродромного поля, от которой серой холстиной под самый горизонт убегала бетонированная полоса, сияло васильково-синее, совсем не осеннее небо. Сегодня оно было такое чистое, неповторимо свежее, такое приветливое и манящее, что поневоле отрешишься от всего суетного, обыденного.
Андрей глядел в яркое небо и чуть улыбался краешками губ. В последнее время редко наплывала на него беспричинная радость. Собственно, не беспричинная. Полеты всегда доставляли ему удовольствие.
От самолета отъехал топливозаправщик, длинный, неуклюжий. Подошел тягач.
Пора собираться и Аргунову. Он спустился в гардеробную и густым басом прогремел с порога:
– Игнатьич, давай-ка мои доспехи!
– По какому профилю пойдешь, Андрей Николаевич?
– На потолок [8]8
Потолок – наибольшая высота, которую может набрать самолет.
[Закрыть].
– Сей момент! – Игнатьич появился с высотным снаряжением в руках.
Андрей с трудом натягивал на себя тесный высотнокомпенсирующий костюм. Когда с этим делом было покончено, он присел на круглый вертящийся стульчик.
– Тяжко? – посочувствовал Игнатьич.
– Легче три полета сделать.
– Тоже мне скажешь… Полет – не прогулка.
– Это верно. Но с моей комплекцией – и в такой смирительной рубашке… Из-за одного только высотного костюма скоро на пенсию попросишься.
– Ну да, на пенсию! А кому же тогда работать?
Андрей надел на голову гермошлем, надвинул на глаза «забрало». К ноге он пристроил наколенный планшет, куда будет записывать показания приборов и свои замечания. На руки натянул черные компенсирующие перчатки – вот теперь готов. Перед выходом на поле он зашел к диспетчеру и расписался в полетном листе.
Задание обыденное, знакомое до мельчайших подробностей. Вруби форсаж – и за каких-нибудь десять минут машина доставит тебя на ту наибольшую высоту, которая называется потолком. Обычная работа заводских испытателей…
Еще издали, приближаясь неспешными шагами к ожидавшему его самолету, Андрей по привычке цепким, придирчивым взглядом окидывал машину, отмечая, что на ней нет ничего лишнего: матерчатый трап снят с крыла, красная заглушка тоже снята со входного сопла, все лючки закрыты.
Люди, завидев его, оживились и подобрались, как солдаты при подходе командира.
– Самолет к полету готов, – доложил механик.
– Спасибо, – поблагодарил Андрей и пожал механику руку.
Тысячи взлетов за плечами у Андрея, но – странное дело – каждый раз он чувствовал себя новичком.
Машина рванулась вперед, дрожа от избытка мощи. Секунда, другая, третья. Сейчас ее подхватят окрепшие крылья и понесут ввысь. Но что это? Истребитель вдруг словно споткнулся на одну ногу, и стремительно мчавшаяся навстречу бетонированная полоса заелозила из стороны в сторону, заскребла под днищем.
Андрей молниеносно убрал обороты турбины. Машина резко припала набок и, чертя крылом по бетону, стала быстро заворачиваться влево. Он до отказа дал правую педаль и изо всех сил зажал тормоз. И тут почувствовал, что самолет отрывается от земли, но не так, как обычно, а поднимая хвост и зарываясь носом. Догадка обожгла, заставила невольно вжаться в кресло. «Капотирую…»
Еще мгновение – и многотонная махина прихлопнет его, как маленькую букашку. И ничто уже не поможет ему – ни опыт, ни мастерство, ни сверхтитанические усилия…
В последний момент он подумал об Ольге…
Спустя минуту, оглушенный непривычной тишиной, расслабленный и отрешенный от всего, он сидел недвижимо, откинувшись к спинке сиденья, медленно приходя в себя. С ужасом он подумал о том, что могло произойти. Спасла его счастливая случайность: той доли секунды, когда он успел выключить двигатель, оказалось достаточно, чтобы предотвратить беду. Нет, самолет не перевернулся, он как бы завис в воздухе и, пропахав по земле носовым колесом и левой консолью, остановился.
Андрей сидел так несколько минут. Затем открыл фонарь и вылез из кабины. Машина лежала, припав на крыло, точно подбитая птица, и в ее неестественной позе, казалось, читался упрек: «Бросил меня, бросил…»
Сконфузившись, Андрей вернулся, обошел вокруг самолета, увидел оставшуюся на пропаханной земле изжеванную покрышку. Лицо его исказилось от ярости: «Бр-ракоделы!..» Он снова подошел к самолету и, как бы успокаивая его, погладил по горячему фюзеляжу:
– Ах ты бедолага.
Внутри фюзеляжа медленно остывал двигатель.
Странную слабость почувствовал Андрей. Хотелось одного – лечь и заснуть. Он опустился на землю рядом с самолетом. Хорошо было лежать, ощущая спиной твердую упругость земли, вдыхать горьковатый запах нагретой солнцем поблекшей травы, чувствовать, как сухая былинка щекочет щеку. Даже с закрытыми глазами он видел над собой синее небо. То небо, свидание с которым так внезапно оборвалось… Добро еще, что не навечно… Не навечно… Не навечно…
Разбудило его рычание подъехавшего аварийного тягача.
Андрей приподнялся.
Светило солнце, ослепляло своей яркостью, колыхалось под ветром травянистое поле аэродрома, и на нем сверкал обшивкой самолет с задранным хвостом.
Аргунова обступили летчики, механики, мотористы.
– Ну и взлетец ты нам показал!
– Высший класс!
– Заглядение!
Андрей попробовал отшутиться:
– Я бы и лучше взлетел, да стойка оказалась нестойкой.
– Это она твоего веса не выдержала!
Прикатил на «Волге» и сам директор завода. К тому времени мелкие обломки, оставшиеся от колеса, стащили к самолету, и все это хозяйство разложили на брезенте.
Копытин долго ощупывал стальную болванку, напоминавшую корпус от длинного снаряда, потом велел ее погрузить на тягач и отправить на исследование в лабораторию. Андрея похлопал по крутому плечу, сказал:
– Виновника отыщем и привлечем к ответственности. А ты отдыхай.
Легко сказать: «Отдыхай». А причина аварии? Кто виноват? В чем дело?
Ни о каких полетах, разумеется, не могло быть и речи, пока на остальных самолетах не проверят «ноги». Кропотливая, трудоемкая работа…
Андрей видел, как люди в белых халатах, с наушниками на головах копошились под самолетами со своими приборами, походившими на миноискатели. Тут же находились и главный инженер завода, и главный технолог, и главный контролер – все заводское начальство.
Кто-то тронул испытателя за локоть. Он обернулся – рядом стоял директор завода Копытин.
– Заварил ты нам кашу, Андрей Николаевич, – сказал он. От его обычно жестких глаз веером разбегались веселые лучики.
Андрей удивился: «Шутит? Значит, чем-то доволен».
– Я уж думал, всю партию стоек забраковать придется, – продолжал директор. – Оказалось, единичный случай.
– Хорошо, что единичный!
Копытин, прищурившись, глядел на Аргунова:
– А чему ты радуешься? Тебе хватило бы и единичного.
– Значит, не судьба…
– Идем со мной. Послушаем, что скажут эти бракоделы на собрании.
Андрей осторожно пробирался вслед за директором по длинному залу, пригибаясь под проводами, переступая через черные гибкие шланги, змеившиеся под ногами, и тщетно пытался разобраться в этом сложном хозяйстве. К своему стыду, он не особенно четко знал производство, хотя уж столько лет проработал на авиационном заводе. Правда, основные цеха, такие, как, например, агрегатный, сборочный, он знал, а вот вспомогательные – литейный, механический, заготовительно-штамповочный – знал хуже, забредал туда лишь иногда. Где-то что-то стучит, гремит, стреляет, где-то что-то ухает подобно канонаде на поле боя – попробуй разобраться во всей этой кутерьме! На летно-испытательной станции у Андрея и своих забот хоть отбавляй, и никто не спросит, никто не осудит его за то, что он не знает, как из болванок и всевозможных заготовок – из тысячи мелочей – постепенно рождается самолет: округляется фюзеляж, поднимается киль, вырастают крылья. И вот уже он важно выплывает на волю из распахнувшейся громады ворот сборочного…
Потом этот новехонький истребитель, поджарый, остроносый, узкокрылый, попадает на испытательную станцию. Там к нему приладят двигатель, снова все тщательно проверят, прозвонят электрические цепи, укомплектуют приборами, заправят топливом, кислородом, поставят в кабину катапультное кресло, опробуют все самолетные системы, еще и еще раз перепроверят. К тому же надо оформить документацию. Ведь на каждый новый самолет заводится свидетельство о «рождении», как и на человека, с той лишь разницей, что человеку выдается одна бумажка, а самолету – целое дело: формуляры, паспорта, описания, карты обмера, служебные записки… И только уж потом его отбуксируют на линию старта.
И оживет именинник, оглушающе, торжествующе загрохочет, поднимаясь в небо. И каждый раз, уходя в первый испытательный рейс, невольно чувствует себя немножко именинником и пилот. Как жаль, что последние именины так неожиданно сорвались…
Они шли по цеху. Тут и там ярким, обжигающим глаза синюшным пламенем полыхала электросварка. Сердито шипел на стыках шлангов сжатый воздух, остро чувствовался запах раскаленного горелого металла. И непонятно было, что сваривали эти маги – повелители электрической дуги, люди в грубых брезентовых робах, прячущие лица за черными щитками.
Словно из дыма и пламени вырос высокий, медвежьего вида, человек.
– Здравствуйте, Георгий Афанасьевич!
– А-а, Брылев! – Копытин подал ему руку. – Знакомься, это тот самый летчик-испытатель, которого вы хотели убить.
– Ну зачем вы так говорите? – Незнакомец повернулся к Аргунову и представился: – Начальник цеха Брылев.
Стараясь не глядеть на раскаленные брызги металла, Андрей поднимался по гулкой железной лестнице. Вскоре все трое очутились в красном уголке.
Андрей огляделся. Во всю стену красовалась Доска почета. В блестящих никелированных рамках – фотографии лучших рабочих. Одна рамка пустовала.
– Оперативно, – насмешливо заметил директор.
– А как же! – тотчас отозвался Брылев и обернулся к Аргунову: – Понимаете, Петрович очень квалифицированный специалист. По высшему классу работает!
– Как же тогда мог проскочить такой грубый дефект? – резко спросил Копытин.
– Ума не приложу. И человек-то он – каких поискать!
– Испытателю от этого не веселей!
– Это понятно, – подхватил Брылев, – но я к тому, что мы ни на что не посмотрели: ни на заслуги, ни вообще… Провинился, значит, по всей строгости…
В красном уголке уже собирались рабочие. Поглядывали на хмурого директора, на неестественно оживленного начальника цеха, на испытателя со спокойным, непроницаемым лицом и тихо рассаживались.
– Кажется, все собрались. Разрешите начинать? – спросил Копытина Брылев.
Директор наклонил голову.
– Товарищи, вы все прекрасно знаете, по какому поводу мы собрались здесь сейчас! – громко заговорил Брылев. – Произошло ЧП. И сегодня мы с полной ответственностью должны признать, что еще не все сделано для выполнения высоких социалистических обязательств…
– Конкретней, – тихо попросил Копытин.
– Конкретней мы уже поговорили! – Брылев кивнул на пустующую рамку. Потом снова перевел взгляд в зал: – Кто хочет выступить?
В зале стояла мертвая тишина.
– Давайте-давайте, товарищи! – подбадривал Брылев. – Не будем же мы в молчанку играть.
В зале по-прежнему было тихо, никто даже не пошевелился.
– Я понимаю, трудно признавать свои ошибки, – сказал Копытин, – а надо. Когда от недогляда зависит человеческая жизнь, тут уж особо надо быть самокритичными.
Но люди и к словам директора оставались глухи.
– Ну что ж, тогда попросим сказать летчика-испытателя Аргунова, – предложил Копытин. – Андрей Николаевич, ты заварил всю эту кашу с несчастной стойкой – ты и расхлебывай.
По залу прошелестел смешок.
– Пожалуйста, просим! – Брылев простер руку в сторону трибуны.
Андрей растерянно посмотрел на директора: он вовсе не собирался выступать.
– Давай-давай, – кивнул ему Копытин, – у тебя есть что сказать.
Андрей неуверенно прошел к трибуне и встал рядом. На него выжидательно глядели сосредоточенные глаза рабочих. Все ждали его слова. Что им сказать? Может, то, что летчик лишь тогда спокоен в воздухе, когда твердо уверен, что все, сделанное их руками, сделано надежно, добротно? Но ведь они об этом знают и сами. Потому он стоял, широко расставив ноги, как для упора, и молча смотрел в зал.
Пауза затягивалась. И тогда, будто на помощь ему, из первого ряда поднялся худощавый пожилой человек с серым шарфом на шее.
– Я варил эту стойку, – сиплым голосом произнес он, – меня и наказывайте. Зачем зря отнимать у людей время.
И вдруг зал взорвался как по команде. Заговорили все разом, перебивая и не слушая друг друга.
– У сварщика глаз не ватерпас!
– Стрелочника нашли! А где ОТК был? В тенечке?
– Козла отпущения нашли!
– Петрович не виноват!
Брылев постучал карандашом по графину, призывая к порядку.
Медленно восстанавливалась тишина. Андрей переступил с ноги на ногу и только было собрался говорить, как из дальнего угла кто-то выкрикнул:
– А у вас, у летчиков, разве промахов не бывает?
– Промахов? – переспросил Андрей. – Бывают. Только за промахи расплачиваемся мы сами. Как минеры.
Он снова помолчал, собираясь с мыслями, и начал медленно говорить. Слова давались трудно.
– Испытателю чаще приходится расплачиваться, к сожалению, за чужие промахи. Что ж поделаешь, такая у нас работа. Мы все, здесь присутствующие, трудимся на переднем фронте. И от нас зависит, какое оружие получат наши военные летчики. А их интересует, чтобы истребители отвечали таким требованиям, как надежность, качество и боевая эффективность. Подсовывать в войска брак – это… – Андрей обвел глазами до отказа набитый зал и со вздохом выдавил: – Преступление.
Краем глаза он видел, как при этих словах лысоватая голова Петровича вжалась в плечи, и подбородок утонул в сером шарфе.
– Вот здесь сегодня я услышал, что виновником брака является конкретно всего лишь один сварщик. Казалось бы, что тут воду в ступе толочь, если виновник найден. А так ли это? Как-то у нас на ЛИС произошел такой случай: самолет улетел с незакрытым крыльевым топливным отсеком. Естественно, порядок выработки горючего нарушился и задание было сорвано. За срыв полета начальник ЛИС наказал механика, а я – летчика.
– А при чем здесь летчик? – спросил Копытин.
– При том, что в авиации контроль должен быть двойной. Перекрестный! Это касается как эксплуатационников, так и самолетостроителей. Насколько я понимаю, в цехе есть рентген, и каждый шов на узлах должен просвечиваться. А если в лаборатории не заметили трещину – то грош цена такому контролю!
– Верно! – подхватил Копытин. – Вы будете еще продолжать?
– Я все сказал.
– Тогда позвольте мне.
– Слово имеет директор завода Георгий Афанасьевич, – объявил Брылев и первым захлопал в ладоши.
Копытин протестующе поднял руку.
– У нас не митинг. В общем, так, товарищи! Обстановка у вас в цехе надо хуже, да нельзя.
При этих словах мясистое лицо Брылева стало медленно наливаться краской, на лбу выступила испарина.
– Вы здесь все шишки на одного сварщика свалили, – продолжал директор, – но ведь технологическим процессом, насколько мне известно, занимается слесарно-сварочная бригада, не так ли?
– Так, – глухо отозвался Брылев.
– Почему ж тогда за брак отвечает один?
– Индивидуальная ответственность…
– Лепет! – резко оборвал Копытин. – Кто возглавляет бригаду?
Со скамьи поднялся широкоскулый коренастый крепыш и с вызовом бросил:
– Я!
– Что вы на это скажете, товарищ Смотров?
– А что я скажу, Георгий Афанасьевич? Весь процесс сварки выдержан согласно технологии, как и обычно. Стойку пескоструили, зачистили все наплывы и выплески сварки…
– А перед сваркой узлы обработали? – перебил его Копытин.
– А как же! Ни масла, ни окалины, ни ржавчины не было. Потом сварочные швы осмотрели визуально и стойку, как положено, направили в лабораторию. Оттуда пришло положительное заключение.
– Садитесь, – сказал Копытин и недобро посмотрел на Брылева. – А вы что скажете, начальник цеха? – с нажимом на последние слова спросил директор.
– Промашка вышла. С лабораторией разберемся, виновника накажем.
– Ага, разберетесь, – неожиданно мягким, елейным голосом сказал Копытин. – Сначала разберитесь, а уж потом созывайте собрание. Нечего зря отрывать людей от работы. – Он посмотрел на часы, тихо сказал: – Сегодня в шестнадцать тридцать, товарищ Брылев, совещание у главного. Будем ставить вопрос о вашем пребывании на посту начальника цеха.
Возвращались пешком: директор – впереди, Аргунов – чуть отстав.
Копытин быстро шагал, заложив глубоко в карманы длинные руки. Андрею было видно, как ветерок шевелил на затылке его седеющие волосы. Худую шею избороздили глубокие морщины. Обычно прямые, негнущиеся плечи устало опали, и из-под пиджака остро выпирали костлявые лопатки.
Андрей недоумевающе поглядывал на Копытина. Он никак не мог понять, почему директор так сурово обошелся с начальником цеха. Ну, наказал бы тех, кто осуществляет рентгеновский контроль за сваркой, самого электросварщика, наконец! Если уж на то пошло, ведь непосредственные виновники, в конце концов, выявлены. Спросить, что ли? Неудобно. Копытин сегодня выглядел очень уж утомленным, измученным.
«Еще бы, – думал про него Аргунов, – вон какое хозяйство у него на плечах! Не позавидуешь… Говорят, у испытателей работа трудна и сложна. А труд директора? Да еще такого гигантского завода! Какой меркой можно измерить этот труд?»
Копытин будто угадал, о чем он думает.
– Знал бы ты, Андрей Николаевич, как иногда тяжело принимать решение, особенно когда это касается людей. Ведь их у меня тысячи. Ты-ся-чи! Вот и задумаешься подчас: вправе ли генерал думать о каждом солдате, когда идет бой? Не вправе, наверное… У нас ведь тоже бой. Ежедневный, ежечасный. Администрация требует: план, план! Армия требует: качество, качество! Разве за всем уследишь? Вот и полагаешься на помощников – командиров производства. А этот Брылев вздумал меня вокруг пальца обвести. Пыль в глаза пустить… Не выйдет!
– Георгий Афанасьевич, а не слишком ли круто? – осторожно поинтересовался Андрей. – Раз конкретный виновник найден…
– «Конкретный»! – передразнил Копытин. – Когда меня в Москву вызывают, то не спрашивают, кто стойку сваривал или крыло делал. Не обеспечил руководство – вот и весь сказ. Спрашивают именно как с конкретного. А для меня начальник цеха и есть конкретный… А он, видишь ли, самоустранился, Петровичем решил откупиться. Ты что, не слышал, что говорили рабочие? То-то же! Да если смотреть в корень, Петрович не очень-то виноват. Варил он по технологии. А диагностики к своему делу отнеслись спустя рукава. Кто за это должен ответить? Начальник цеха! Вот тебе и конкретный виновник…
Копытин вдруг остановился, будто вспомнив о чем-то.
– А ведь этот самый Петрович еще в ремесленке меня обучал. Честнейший человек. А уж мастер своего дела!.. Многим я ему обязан, очень многим. Чуть было не взгрел его; хорошо, что вовремя разобрались. Вот так и бывает… Зажмешь сердце в кулак и… пишешь приказ. Иначе нельзя. Иначе не завод будет, а балаган.
16
Аргунов вошел в летный зал и объявил:
– Сегодня полетов не будет.
Испытатели и работники аэродромной службы повернули к нему настороженные лица, ожидая разъяснений. Погода по всему району полетов была благоприятная – летать бы да летать! У Волчка даже кончик носа побелел от волнения, он нетерпеливо выпалил:
– В чем дело?
– Все в той же шляпе – тянуть билеты надо. – Аргунов улыбнулся. – Мы, голубки, и так запоздали с зачетами, а ведь не сегодня-завтра нам предстоит летать на новом самолете. Теперь ясно?
– Ясно.
– Итак, через час соберется комиссия. Учтите, никаких поблажек! Все готовы?
– Что за вопрос, Андрей Николаевич! – за всех ответил Волобуев.
К полудню с зачетами было покончено, и Аргунов, довольный, что ни за кого не пришлось краснеть, повел испытателей в ангар, где в дальнем углу стоял новый самолет.
Внешне он почти не изменился, но летчики знали, как выгодно улучшилась его «начинка», и поэтому поглядывали на новый истребитель с почтительным уважением. Хотя и чуточку побаивались: «А как он покажет себя в воздухе? Не доставит ли огорчений?»
Андрей словно прочитал их мысли. Он похлопал самолет по обшивке блестящего крыла и обратился к Волобуеву:
– Ну как, обуздаем конька?
– А разве кто сомневается? – Волобуев с удивлением огляделся вокруг себя и задержал взгляд на Волчке: – Как ты, Валера?
– Сомневался – завалил бы на зачетах.
– Вот это ответ! – похвалил Андрей. – Но позвольте, братцы, вам посоветовать: не спешите с машиной фамильярничать. Особенно тебя касается, Валера, ты – парень-ухарь, а это в нашей работе не годится. Да и вас, Лев Сергеевич, нелишне предупредить. Осторожней с нею будьте, особенно на первых порах. Центровочка чуть назад смещена. Так что на посадке можно машину уронить на хвост. Валера, лезь в кабину, погоняю тебя по особым случаям.
Волчок молниеносно взлетел по стремянке и юркнул в кабину. По обе стороны от нее навалились на борт его товарищи. На серо-голубоватом фоне приборной доски объемно и отчетливо бросались в глаза приборы, кнопки, выключатели, лампочки контроля.
– Валера, твои действия перед посадкой в кабину? – спросил Андрей.
– Убедиться, что в ней никого нет! – бойко отчеканил Волчок.
– Ну ладно, я вижу, ты настроен на шутливую волну. Тогда еще вопрос: какая главная деталь у самолета?
– Летчик! – не моргнув глазом, ответил Валерий.
– Верно. Закрывай глаза… Где указатель высоты?
Рука Волчка безошибочно ткнулась в высотомер.
– Указатель скорости?.. Авиагоризонт?.. Гирокомпас?.. Ты смотри! – удивился Аргунов и добавил: – Молоток.
Он перевел взгляд на Струева.
– Кого еще погонять?
Струев сделал вид, что внимательно рассматривает щиток радиооборудования. Шея его покрылась багровыми пятнами.
«Не бойся, не стану щекотать твое самолюбие», – подумал Аргунов и подмигнул Суматохину:
– Федя, а ну давай в кабину!
Но в это время снизу позвали:
– Андрей Николаевич, вас к телефону.
Вернулся Аргунов через несколько минут сияющий и заметно взволнованный.
– Братцы, Русаков летит! – объявил он.
– Возвращение блудного сына?
– Он что же, нас выпускать будет? – оживились летчики.
– Выпускать он будет меня. А вас – я, – пояснил Аргунов.
– А кто он такой, Русаков? – спросил Волчок.
– О, это человек! Сейчас он на фирме генерального. А когда-то был заводской.
– Между прочим, твой тезка и такой же маленький, как ты, – добавил Волобуев. – Поглядите, начальник жалует. Да не один.
Окруженный неизвестными людьми, Востриков торопливо подходил к самолету.
– В принципе машина хоть сейчас готова к подъему, – объяснял он им на ходу. – И мои летчики – тоже. Андрей Николаевич, вы закончили тренаж?
– Почти, – отозвался Аргунов, спускаясь вниз по стремянке.
– Наш шеф-пилот, – представил его Востриков.
К Андрею потянулись с рукопожатиями.
– Через полчаса сядет Русаков, слышал? – спросил Востриков.
– Слышал, Семен Иванович.
– Значит, завтра начнем. Как моральный дух?
– На высоте.
– Отлично! – И, улучив момент, шепнул: – Представители из министерства.
Андрей понимающе кивнул.
– Встретишь Русакова сам.
– С удовольствием.
Через полчаса на стоянку зарулил Як-40, и по трапу легко сбежал маленький светловолосый человек в кожанке; не замечая встречающих, он бросился к стоявшему чуть поодаль Аргунову:
– Андрей!
Они обнялись, и к ним разом кинулись Волобуев и Суматохин.
– Жорка! Федя! Черти вы полосатые! – Русаков радовался, как ребенок.
– Спасибо, не забываешь нашу провинцию, – сказал Суматохин, когда схлынули первые восторги. – Как там на фирме?
– Идут дела. А у вас, гляжу, – заметил он среди летчиков Струева и Волчка, – новенькие?
– Это наши испытатели, – представил их Аргунов.
– Рад, очень рад, – пожимая поочередно руки, повторял Русаков. На Волчке задержал мимолетный взгляд: – Кто такой?
– О, это наша восходящая звезда Валерий Волк!
– Тезка, значит?
Ветер откинул полу кожаной куртки, и на груди у Русакова сверкнула Золотая Звезда.
«Герой? – удивился Волчок. – А такой простак».
– Ну что, прилетел сливки снимать? – обратился к нему по-дружески Аргунов.
Волобуев с Суматохиным понимающе переглянулись.
– И на вашу долю достанется, – отшутился Русаков.
На следующее утро на летно-испытательной станции собралось почти все руководство завода, чуть ли не в полном составе конструкторское бюро, представители из министерства. Аргунов заметил среди присутствующих и первого секретаря горкома партии.
На самом видном и почетном месте стоянки сверкал серебром обшивки новехонький истребитель, десятки раз проверенный и перепроверенный специалистами всех служб: самолетчиками, двигателистами, радистами. Все ждали испытателя. Пустынно серела гладкая, как зеркало, бетонированная полоса аэродрома – тоже ждала своего часа, чтобы принять на свои ладони нового громогласного первенца авиационного завода.
Лисовский «рафик» подвез к самолету Русакова. С балкона кабинета Вострикова, куда набилось все начальство, было видно, как испытатель, приняв доклад механика, осматривал самолет, и, когда наконец низким басом заговорила турбина, все оживились, задвигались. Из заводских корпусов высыпали люди.
– Безобразие, рабочее время, а они… – возмутился кто-то на балконе.
– Кто «они»? – не оборачиваясь, переспросил директор завода Копытин. – Они делали самолет, пусть теперь полюбуются на свою работу.
А самолет, мягко покачиваясь на стыках бетонных плит, уже выруливал на старт.
Тысячи взлетов наблюдал Аргунов за свою летную жизнь, но каждый раз, видя, как машина устремляется в небо, он как бы сам переносился в кабину. Да и какого же летчика оставит равнодушным взлетающий самолет! Словно сверяя свои мысли, Андрей искоса посмотрел на Волчка – тот жадными глазами, ничего не замечая вокруг себя, впился в крохотный, прижавшийся к земле, как для прыжка, истребитель. Вот словно раздался взрыв – это включился форсаж, и самолет плавно тронулся с места.
– Пошел! Пошел! – зашумели люди.
Скорость нарастала почти вдвое быстрее, чем на обычном самолете, – это видел наметанным взглядом Андрей, – и машина, оторвавшись, с крутым углом набора, умчалась в небо, растворилась в синеве.
Все облегченно вздохнули, но ведь еще предстояла посадка, и никто не уходил, внимательно вслушиваясь в динамик.
Показался самолет. Он шел примерно на высоте круга, пятьсот – семьсот метров. За хвостом тянулся темный шлейф дыма – это всех насторожило.
– У вас в кабине все нормально? – спросил летчика руководитель полетов.
– Вроде нормально.
– Сзади небольшой черный дымок, – как можно мягче предупредил Денисюк, но в голосе его прозвучала плохо скрываемая тревога.
– Тогда я заберусь повыше на всякий случай.
Копытин быстро наклонился к представителю моторостроительного завода.
– Ничего страшного, эти движки всегда коптят, – успокоил его тот, – такая у них особенность.
– Надо предупредить летчиков.
Самолет походил, походил по большому кругу и сел. Машину стали готовить на потолок.
Балкон скоро опустел, начальники разъехались по своим рабочим местам, и на ЛИС от былой торжественности не осталось и следа, теперь здесь властвовала обычная рабочая деловитость.
Русаков вернулся из второго, высотного, полета заметно возбужденный и, как был в скафандре, в гермошлеме, с шумом ворвался в кабинет Вострикова.
– Вы с ума посходили! – закричал он прямо с порога. – Как вы отрегулировали конус воздухозаборника? Хотели движок в помпаж [9]9
Помпаж– неустойчивая работа двигателя.
[Закрыть]вогнать? – Двигателисты принялись было что-то объяснять, но он нетерпеливо потребовал: – Карандаш!
Он набросал формулу, рядом нарисовал график, отодвинул от себя исписанный листок.
– Полюбуйтесь, если не верите! Дайте кто поперханочку!
Несколько рук потянулись к нему с сигаретами. Русаков затянулся, поймал на себе встревоженный взгляд Аргунова.
– Мне ведь на разгон не идти, – тихо произнес Андрей.
– Я понимаю тебя, но пойми и ты меня…
Инженеры возвратились с кислыми физиономиями.
– Валерий Константинович, вы правы, мы не учли…
– Ладно, – перебил их Русаков, – регулируйте.
Назавтра первым вылетел Аргунов. Вторым выпустили Струева. Следом Суматохина и Волобуева. Русаков ни во что не вмешивался, но цепко присматривался, не упустил ли чего старший летчик-испытатель, и готов был в любой момент прийти на помощь.
Почти все подопечные Аргунова в этот день побывали в небе.
Не повезло лишь Волчку. Он должен был вылететь последним, но двигатель неожиданно дал резкий заброс температуры, и Аргунов, следивший за процессом запуска, категорически скомандовал:
– Выключай!
Самолет отбускировали на газовочную площадку, и им занялись двигателисты, а Волчок, чуть не плача от досады, хмуро раздевался в гардеробной.
– Не унывай, что за беда, завтра вылетишь, – утешал как мог Аргунов.
Волчок едва дождался следующего дня – настолько острым было его нетерпение. Товарищи снисходительно посмеивались над ним, а когда, сияющий и счастливый, возвратился он из полета, поздравили с успехом. Особенно долго жал ему руку Русаков и, отозвав в сторонку, сказал:
– Узнаю, тезка, в тебе свою молодость.
– Вы, по-моему, и теперь не стары, Валерий Константинович, – ответил Волчок.
– Не говори, раньше я был, как живчик. Вчера мне просто было жаль на тебя смотреть: ты весь испереживался. Это хорошо, что так свое дело любишь.
– А кто летать не любит?! – возразил Волчок. – Вот и Аргунов, и Струев!
– Струев? – думая о чем-то своем, переспросил Русаков и неожиданно спросил: – А он разве от вас не уходит?
Волчок удивился:
– Куда уходит?
– Не знаю. Может, мне так показалось, – сказал Русаков. – Вчера заваливается ко мне в гостиницу и спрашивает: как, дескать, у вас на фирме со штатами? Нельзя ли?.. «Да испытателей, – говорю, – хватает… Особенно тех, кто испытывает нужду в городской прописке…»
– Ну нет, Струев не такой! – вскинулся Волчок.
– А какой?
– Пилот экстра-класс!
– О, да ты, вижу, влюблен в него?
Они сидели в летном зале одни, и никто не мешал им вести неторопливую беседу.
– Валерий Константинович, разрешите спросить?
– Разрешаю, – улыбнулся Русаков.
– За что вы получили звание Героя Советского Союза?
– За лихость.
– Ну уж, не говорите! За лихость обычно наказывают. Меня, например, от полетов уже отстраняли. Вам же – звезда.
– Эх ты, – сказал Русаков, – у меня ведь много разного бывало, всего и не упомнишь! Трижды на вынужденную садился, два раза катапультировался. Вел тему «Инерционное самовращение на сверхзвуковом истребителе». В курсе, что это такое?
– Только теоретически. Интенсивное вращение машины вокруг трех осей на больших числах «м».
– Можно и так сформулировать, – согласился Русаков, – а сущность одна. У меня тогда от перегрузок в глазах сосудики полопались. Думал, ослепну. Там, понимаешь, перегрузки знакопеременные: то положительные, то резко отрицательные. Садился, как вслепую. Э, да что там! Ты бы лучше у Аргунова расспросил: у него столько бывало разного!
– Все мы летчики.
– Все? Ну, не скажи… Иная курочка яичко снесет, а раскудахтается на весь белый свет. Андрей же молчун, у него лишнего слова за рубль не выпросишь, но испытатель – каких мало. Ты приглядись к нему получше. Верный человек. Настоящий товарищ. Так что тебе, я считаю, повезло с шеф-пилотом… А это очень важно, особенно в молодости.
