Текст книги "Поднебесный гром"

Автор книги: Александр Демченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

19

Аргунов прохаживался босиком по ковровой дорожке, устилавшей пол. На душе было покойно и раздольно – так чувствовал он себя, когда отдыхал у тестя на пасеке. Но мощный хор турбин, проникавший сюда даже сквозь толстые стены, звал в полет.

– Андрей Николаевич, агрегат к полету готов, – с улыбкой доложил, войдя в гардеробную, механик.

– Я тоже.

С помощью Игнатьича он быстро облачился в высотный костюм, надел на голову гермошлем и, прихватив наколенный планшет, направился к выходу.

Взлет нового самолета – всегда волнующее событие, особенно для тех, кто корпел над чертежами, кто вытачивал каждый винтик и собственными руками собирал сложнейшие приборы. Они провожают машину с чувством гордости за себя, и мало кому в эти минуты приходит мысль о том человеке, кто, находясь в кабине, венчает их труд и чья судьба напрочь спаяна, неразделима с судьбой самолета. Оба они, человек и машина, зависимы друг от друга, и в испытательном полете поддерживают друг друга, как солдаты, идущие в атаку.

Смотрел в окно и Валерий Волчок. Его распирало от гордости, что он тоже участвует в головных испытаниях, что ему поверили и доверили, как Аргунову и Волобуеву, Струеву и Суматохину.

Валерий уже знал эту машину, он в первом же полете привязался к ней, влюбился в нее и все дни ходил под впечатлением той же мощи и легкости, какую почувствовал в новом истребителе.

За первым полетом пошли второй, третий… пятый… седьмой… И все пока без сучка, без задоринки. Поэтому Волчка и удивляла настороженность Аргунова, вызывала в душе глухое раздражение. А на днях Аргунов так прямо и заявил ему:

– Запомни, Валера, ты хоть и лихой, но пока еще сыроватый летчик.

Волчок взорвался:

– Сыроватый?! Я? Да если хотите, я уже весь пилотаж на новой машине делал!

– Знаю, – спокойно ответил Аргунов.

Волчок даже опешил на мгновение, но в следующую секунду догадался: а почему бы и не знать, если вся машина напичкана контрольно-записывающей аппаратурой, которая, как шпион, фиксирует любую скорость и высоту, любую перегрузку, любой маневр самолета, – и расшифровать весь полет не представляет трудности.

Его поразило другое: знал, но молчал.

Что ж, тем лучше! Но почему «сыроватый»?

И, уже не помня себя от незаслуженной обиды, вскипел:

– А вы… вы все на одном месте топчетесь!..

Андрей покачал головой.

– Птицу видно по полету, а добра молодца – по соплям! – насмешливо резанул он и ушел, предоставив Волчку самому разобраться в себе.

Теперь Волчок наблюдал за взлетом машины Аргунова. Ничего особенного, можно бы и поэффектней. Короткий разбег, плавный отход от земли и не очень крутой набор высоты.

– Тоже мне взлет! – проворчал Волчок.

– Осторожничает, – раздалось за спиной.

– А, это ты? – узнав Струева, обрадовался Волчок.

– Аргунов, кажется, отлетал свое, – будто сожалеючи, добавил Струев.

«А может, и правда! – подумал Валерий. – Как тормоз. То нельзя, это нельзя…. Может быть, потерял интерес? Тогда уходил бы, не мешал другим…»

– Трудно с ним работать, – продолжал Струев. – И я тебе советую не терять своего лица. У каждого должен быть свой почерк. Не люблю обезлички.

Его слова задели Волчка, но он промолчал.

– А вы тянетесь перед ним, как солдафоны!

– Слушай, Лев, подбирай выражения! – Волчок резко развернулся и пошел прочь.

«А ведь Струев, пожалуй, прав. Ну уж дудки! Я себя покажу: на мне где сядешь, там и слезешь».

Злой и рассерженный, вбежал Волчок в диспетчерскую.

– Ну, заяц, погоди! – прыснула в кулак Наташа, увидев его задиристо взлохмаченный чуб.

– Самолет готов? – оборвал ее Волчок.

– Минут через десять. Полетный лист я вам уже выписала. Задание прежнее: простой пилотаж! – скороговоркой доложила девушка, поняв, что Волчок не в духе.

Валерий едва не выпалил: «Ну уж черта с два – простой пилотаж!», но вовремя прикусил язык.

Теперь он знал, что будет делать. Петли! Восходящие бочки! Боевые развороты! И не где-нибудь тишком, в зоне, а над аэродромом. На глазах у всех! Надо утверждать себя! Пускай Струев удостоверится, что он не солдафон и ни перед кем на полусогнутых ходить не собирается. Ни перед кем! Даже перед Аргуновым!

Он нервно расписался в полетном листе и выскочил из диспетчерской.

Аргунов разогнал скорость до тысячи километров в час и перевел машину в набор высоты. Самолет понесся вверх, оставляя за собой темноватый след размытого дымка.

Достигнув заданной высоты, Андрей уменьшил скорость и тут заметил, что авиагоризонт все время уходит от центра. Вначале на полдиаметра, затем на диаметр, наконец, на целых два диаметра. Почему-то наступало скольжение и приходилось давать правую ногу, чтобы загнать шарик обратно в центр, выравнивая самолет.

Наверное, какая-то недоработка в управлении. Надо будет предупредить пилотов, особенно бесшабашного Волчка, чтобы был всегда начеку.

Вернувшись из полета, Аргунов сразу поднялся в летный зал, где его с нетерпением ждали, взял дефектную ведомость и стал записывать все, что ему не понравилось в машине и что должно быть выправлено, чтобы военный летчик строевой части – не сильный и не слабый, средний летчик – мог без особого усилия выполнить в боевой обстановке любое задание.

Это было его твердое убеждение, к которому он пришел за восемнадцать лет летной работы. Ведь прежде чем стать испытателем, он изрядно послужил в строевой части, где много летал на перехваты и воздушные бои, на стрельбы по летящим целям и наземным, на разведку. Он часто ввязывался в спор, подмечая, что́ в самолете для повышения боевой эффективности следует изменить.

Когда его отправляли на испытательную работу, командир полка, немолодой, опытный авиатор, дружески напутствовал на прощание:

– Будь всегда осторожен. И помни: нам плохие машины не нужны…

Исписав дефектную ведомость, Андрей встал.

– Волчок давно улетел? – спросил он по селектору.

– Давно, скоро будет садиться.

– Передай, Наташенька, пусть потом в летный зал поднимется.

– Хорошо, Андрей Николаевич, но у него еще одна машина.

Аргунов взглянул на часы. Ровно три.

Лариса, наверное, волнуется. Надо позвонить, может, она захочет вечерком куда-нибудь сходить. Не мешает развеяться…

Горячка на ЛИС, неполадки в новой машине сильно утомляли его.

– Ох и работка у тебя! – вздыхала Лариса, а когда он начинал рассказывать, какое это чудо – самолет, который он сейчас испытывает, она нервно обрывала: – Перестань, посмотри лучше, на кого ты стал похож со своими самолетами!

«Светлана бы так не сказала», – думал он и замолкал.

«Она бы так не поступила… Так бы не сделала…» – все чаще и чаще лезли в голову непрошеные сравнения.

Странное дело, чем дальше в прошлое уходили дни, тем чаще вспоминалась ему Светлана. А в последнее время все снилась ему по ночам. Но сейчас не надо об этом.

Мысли его снова вернулись к машине.

«Производственный дефект? Исключено. Видимо, просчет кроется в самой конструкции планера самолета: центровка более задняя плюс к тому скольжение на пилотаже. Как только Волчок сядет, надо собрать испытателей и поговорить на эту тему: пусть повнимательнее будут».

Навстречу Аргунову попался Струев, уже в высотном костюме и в гермошлеме.

– Раздевайся, не полетишь, – сказал Аргунов.

Тот неприязненно посмотрел на Аргунова.

– Почему?

– Надо кое в чем разобраться.

Струев недовольно скривился, но смолчал и вернулся в гардеробную.

Андрей вышел на улицу и зябко поежился.

Холодновато. Бетонированная полоса блестела от недавнего дождя. Торопливо пролетел косяк уток и скрылся за полукруглой крышей высокого ангара. В сыром воздухе трепетно вздрагивали голые сучья тополей.

Андрей прошелся по мокрым листьям, устилавшим землю, хотел присесть на скамью, но она тоже была мокрая.

Скоро зима. Будет первая пороша, когда так и тянет, перекинув через плечо ружье, уйти в лес, поискать зайчишку. А как хорошо зимним деньком податься на лыжную базу «Снежинка» и покататься на лыжах! Ядреный, родниково-чистый воздух, звонкие голоса, сияющее солнце, гулкий лес – все это освежает и заряжает бодростью на всю неделю.

Ревущий звук взрывной силы оглушил его.

От неожиданности Андрей вздрогнул.

В небо уносился самолет.

«Волчок!» – понял Аргунов, погрозил ему вслед огромным кулаком и невольно залюбовался: ничего не поделаешь, чисто пилотирует! Впился глазами в тающую точку, – не оторвать! – а самолет скрылся за облаком и снова вынырнул оттуда, круто пикируя и ввинчиваясь, точно собираясь пробуравить земной шар насквозь.

Нисходящие бочки! И опять – вверх!

– Ну, погоди! Только сядешь, я задам тебе жару! – вскипел Аргунов. – И Денисюку перепадет, что не запретил пилотаж над аэродромом.

Вдруг в верхней точке петли самолет неожиданно сделал резкую полубочку и, уже не подчиняясь никаким законам аэродинамики, стал падать, быстро кружась, как лист, слетевший с дерева.

«Штопор!»

– Выводи! – в ужасе закричал Аргунов и тут же понял, что Волчок ничего не успеет сделать со взбунтовавшейся машиной: высота была катастрофически мала. Понял он и то, что ему не успеть добежать до диспетчерской, чтобы хоть что-нибудь предпринять, да и вряд ли он сможет чем-то помочь.

Теперь все зависело только от самого летчика. Решит и успеет ли он катапультироваться?

– Валера, прыгай! – закричал Аргунов.

«Почему он медлит, почему?» И тут стало предельно ясно почему. Самолет падал прямо на гигантский сборочный цех, где трудились, ничего не подозревая об опасности, сотни людей. Рядом со сборочным был механический цех, а еще чуть поодаль лаборатория – и везде люди, люди…

Оцепенев, Андрей ждал исхода.

Все-таки летчику удалось отвернуть от завода.

Когда до земли оставалось совсем немного, от падающего самолета отделилась маленькая точка. Распалась на две части – человек и кресло, – вспыхнул и тут же погас парашют. Белый купол его застрял в ветках деревьев. А самолет ударился плашмя о землю совсем неподалеку от серого здания цеха.

К месту падения устремились автомобили, бежали люди.

Ревущие сирены пожарных машин будоражили нервы.

Все, кто был на летно-испытательной станции, битком набились в автобус и мчались туда же.

– Где летчик? – крикнул, задыхаясь, Аргунов, как только выскочил из автобуса.

– Увезли.

– Жив?

– Живой.

У Аргунова отлегло от сердца: «Обошлось… А самолет? Да черт с ним, с этим самолетом!..»

Главное, Волчок жив! Хоть и зол он был на него, но сейчас было не до этого. Жив-то жив, а здоров ли? Парашют почти не наполнился воздухом, и удар, наверное, был такой, что косточки затрещали. Только бы не совались к нему сразу с расспросами: что да как? Ведь человек, побывав на краю гибели, обычно впадает в состояние шока, в такие минуты его лучше не трогать.

Аргунов еще раз окинул взглядом место падения машины и поразился внезапному открытию. Даже если специально рассчитывать, вряд ли можно угодить так, чтобы не врезаться ни в одно из зданий. И хотя Волчок боролся до конца, Андрей понимал: машина не подчинилась ему полностью. Случилось чудо, и это чудо спасло жизнь сотням людей.

Машина упала метрах в двадцати от сборочного цеха. Она не взорвалась (на удивление), хотя и загорелась, обдав угол цеха керосиновой гарью, но подоспевшие пожарники быстро потушили огонь.

На черной «Волге» подъехал директор завода. Вылез, огляделся. Заметив Аргунова, быстро подошел к нему.

– Вы видели, как это произошло? – спросил Копытин.

– Видел.

– Как?

– Самолет попал в штопор.

– Что, летчик не справился с управлением?

«Вот оно… начались кривотолки!» – возмутился про себя Аргунов и сказал, как отрезал:

– А этого я не знаю!

Копытин разом сунул руки в карманы и отвернулся от испытателя. Лицо его потемнело от промозглого сырого ветра, сделалось отчужденным и злым.

«Не хотел бы я сейчас попасть ему под горячую руку», – зная крутой характер директора, подумал Аргунов.

– Поедем! – сказал Копытин и, не вынимая рук из карманов, двинулся к автомобилю. – В больницу! – приказал он шоферу и обернулся к Аргунову: – Волк без сознания. Перелом обеих ног, что-то с позвоночником.

В приемном покое они встретили врача летно-испытательной станции Колесову. Вид у нее был встревоженный. На немой вопрос директора она торопливо ответила:

– Вызвали профессора.

– Надежда есть? – властно спросил Копытин, глядя врачу прямо в глаза.

– Почти никакой. Очень маленькая… – поправилась Колесова. – Простите, я сейчас. – И она поспешно скрылась в дверях.

Копытин ходил из угла в угол, шумно пыхтел. Внезапно остановился у стола, на котором лежали разрезанная куртка и окровавленные ботинки.

– Это его?

– Его.

– Хоть бы прикрыли чем.

Колесова появилась на пороге бледная, сделав шаг, покачнулась.

Андрей поддержал ее.

– Что с ним? – выдохнул, он, почуяв недоброе.

– Кажется, все… Наступила клиническая смерть. – И, уже не сдерживаясь, зарыдала.

– Перестаньте! Вы же врач! – прогремел директор. И потише добавил: – Возьмите себя в руки.

Окрик Копытина неожиданно подействовал. Махнув вялой рукой на плотно прикрытую дверь, Тамара Ивановна сказала:

– Я пойду туда…

Копытин шагнул к выходу:

– Поедем, Андрей Николаевич, к себе на завод.

На летно-испытательной станции собралось много народу. По коридорам слонялись как потерянные механики и контрольные мастера.

Волобуева и Суматохина Аргунов разыскал в штурманской комнате. Они хмуро и сосредоточенно дымили сигаретами.

– Что там?

– Нет больше Валеры, – еле слышно произнес Аргунов. – Клиническая смерть уже наступила.

В комнате стало очень тихо.

– Так я и знал! – в сердцах рубанул рукой Суматохин.

– Секундой бы раньше прыгнул – остался бы жив.

– Что теперь об этом, – опустил голову Аргунов. – А где Струев?

– В кабинете у Вострикова. Сви-де-тель! – мрачно процедил сквозь зубы Суматохин.

– Свидетель? Я ведь тоже все видел, – сказал Андрей.

– Да ну? Неужто действительно штопор?

Аргунов долго молчал, словно свыкаясь с горькой правдой.

– Это был плоский штопор. Сначала Валера сотворил несколько восходящих бочек, затем петельку, а в верхней точке фигуры вдруг свернулся… Самолет падал, кружась, ну точно как в замедленной съемке! Высота была что-то около трех тысяч метров. Мне сразу стало ясно: выводить бесполезно. Он, по-видимому, еще пытался отвернуть как-то в сторону… Не знаю, может, это ему и удалось, а скорее счастливая случайность. Катапультировался метрах в сорока от земли. Купол, мне показалось, наполнился…

– Обвинят пилота, – убежденно сказал Волобуев. – Как пить дать обвинят.

– Ему теперь уже все равно.

– Узрят ошибку на петле.

– Вполне возможно, – устало согласился Андрей. – Вдобавок Волчок дисциплину полета нарушил, теперь всплывет. Что ему, зоны мало было – над точкой резвиться вздумал!

– От Струева нахватался.

– А где я был? Пресечь надо было такую партизанщину. Вот до чего моя беззубость довела!

– Брось, Андрей. А мы где были? Если уж на то пошло, все мы виноваты. На наших глазах безобразия творились, а мы… А, да что там говорить!

– Кто ж знал, что Волчок сложный пилотаж вытворять вздумает? – сказал Суматохин.

– Я знал! – жестко отрубил Аргунов. – Мне бы, старому дюриту, отстранить его от полетов да взгреть как следует за самовольство, а я все с ним нянчился. Как же, думал, поймет! Понял…

– Да, рановато Валера с машиной на «ты» разговаривать стал. Вот и поплатился.

В комнату заглянул Володя Денисюк.

– Нашли самописец, – сообщил он.

– Цел? – в один голос спросили испытатели.

– А что ему – он ведь в бронеколпаке! Арестован до приезда аварийной комиссии. Нашли и летную книжку Волчка. – Денисюк повернулся к Аргунову: – Его документация в порядке?

– Конечно.

Появился Востриков – волосы, как всегда, взъерошены, галстук набок.

– Андрей Николаевич, а я тебя по всему ЛИС разыскиваю, с ног сбился! – рявкнул он прямо с порога. – Там тебя жена по телефону настойчиво добивается. Она в курсе?

– Не знаю. – Аргунов вышел.

Секретарша протянула ему трубку.

– Я слушаю…

– Наконец-то! – раздался облегченный вздох на другом конце провода. – Я чуть с ума не сошла. Услышала, что катастрофа, а с кем – не знаю.

Аргунов стиснул в руке трубку:

– Волчок…

– Тогда я побегу к Оксане…

– Не надо, – сказал Андрей. – Мы сами…

Он вернулся в штурманскую.

Товарищи сидели молчаливые, подавленные и выжидательно смотрели на него.

– Надо идти к Оксане, – сказал Аргунов.

– А что мы скажем? – вскочил Суматохин.

– Скажем все как есть.

– Ты что? Она ведь ждет ребенка.

– Ее подготовить надо, – заметил Волобуев.

– Тогда скажем, что ничего опасного. Дескать, легкая травма…

– Может, женщины это сделают лучше? – осторожно предложил Волобуев.

Суматохин презрительно фыркнул:

– Раскудахтаются, как куры!

– Мы сами поедем! – решительно подытожил разговор Аргунов. – Вы тоже с нами, Семен Иванович?

– Нет, нет, вы, пожалуйста, одни. У меня дел по горло. – Востриков поспешно вышел.

– Сходи, Жора, позови Струева.

– Струева?!

– А как же!

– Воля твоя, Андрей, но я с ним не поеду.

– И вообще, пусть он катится к чертям собачьим! – махнул рукой Сумахотин. – Это из-за него Валерка…

– Суматошный ты, Суматохин. – Андрей устало закрыл глаза.

– А ты как толстовец. Все прощаешь. Нет, я скажу! Все выложу этому чистоплюю! Я долго копил в себе! С меня хватит!

Вмешался Волобуев:

– Федя, я прошу… Сейчас не до этого.

Трое мужчин тяжело и медленно поднимались по лестнице.

– Кто там? – отозвался на звонок за дверями веселый голос.

Оксана стояла в шлепанцах, в домашнем платье и сияющими, чуть удивленными глазами смотрела на Аргунова.

– Это вы? А Валера еще не пришел.

За Аргуновым молча переступили порог Волобуев и Суматохин.

Еще совсем недавно они были в этом доме, и Валера с азартом пел:

– А я лечу, лечу, лечу…

Отлетался…

– Вы что, опять сговорились? – Оксана заглядывала за спины входивших в надежде увидеть мужа. – Вы пришли меня поздравить с днем рождения? Ну, Валерка! Ведь договорились – не раньше семи.

– Какой… день рождения? – У Аргунова пересохло в горле.

– А разве Валера не сказал? – Глаза Оксаны обиженно заморгали.

– Давай, Оксана, присядем, – тихо произнес Андрей.

Огромные испуганные глаза ее недоуменно остановились на нем.

– А где Валера?

Волобуев окаменело уставился в пол. Суматохин торопливо полез в карман за сигаретами. Страшно захотелось курить и Аргунову.

– Можно… мы покурим?

– Конечно. Но что случилось? Вы от меня что-то скрываете!

– Понимаешь, Оксана… – Андрей глубоко затянулся и закашлялся. – Проклятый дым… глаза ест. Дело в том, что Валера сейчас в больнице. У него нога…

– Какая нога? Да говорите же яснее, что с ним? – Глаза Оксаны наливались ужасом.

– Вывихнул, а машина упала… – Андрей почувствовал нелепость своих слов.

Оксана уже начинала понимать страшный смысл их прихода. Уцепившись за рукав Аргунова, она закричала:

– Нет, нет, это неправда! Это неправда! Неправда!!!

20

В больнице между тем делали все для спасения жизни летчика-испытателя.

Профессор Иван Петрович Зайцев, срочно вызванный в операционную, узловатыми, костлявыми руками без устали массировал грудную клетку распростертого на операционном столе летчика. Проходили одна за другой секунды.

На завод позвонили: нужна кровь первой группы. Вскоре в лаборатории выстроилась целая очередь – летчики, мотористы, механики, рабочие цехов.

Иван Петрович обливался потом: сестра не успевала менять тампоны. Когда капли пота заплывали в глаза, он недовольно фыркал и продолжал работать. Взмахом руки показал: «Дайте стул». К нему пододвинули больничную каталку. Он устало опустился в неудобную, с подлокотниками, каталку, седой, бледный, бледнее, пожалуй, лежащего перед ним больного. Опустился и тут же вскочил: некогда отдыхать! Он массировал остановившееся сердце. Верил: не может оно не откликнуться. Ему только нужно помочь.

– Но и ты помоги нам, – говорил он сердцу, – видишь, я слабею. Как-никак мне уже семьдесят, а ты здоровое, сильное. Только ленивое. Почему бы тебе не поработать еще хотя бы годов тридцать – сорок? А?

Он уговаривал сердце, как внука, с которым только что был на прогулке.

Дежурный врач участливо склонился над профессором:

– Иван Петрович, вы устали. К тому же все это… бесполезно.

– А ты… Чтоб духу твоего тут не было! – Профессор продолжал массировать сердце.

Пожилая тучная женщина, реаниматор, не поверила собственным глазам: неужели ожило? Неужели молчавшее сердце вдруг клюнуло, как цыпленок, пробивающий яичную скорлупу. Цыпленок просился на свет: пустите!

– Давай, милый, давай, – неизвестно к кому обращаясь, проговорил профессор и засмеялся. А руки делали свое дело: они мяли, давили, сжимали ребра, заставляли сердце еще раз клюнуть. Ну хоть один только раз, разочек!..

И сердце послушалось. Оно стукнуло раз, другой и третий… Снова остановилось.

– Шприц! Быстро! – это приказал уже дежурный врач, потому что профессору было некогда. Он забыл обо всем на свете, руками, кожей, нервами пальцев ощущая, как трепещет где-то внутри маленький комочек – сердце. Трепещет, бьется, хочет и никак не может наполниться кровью, чтоб вытолкнуть ее разом, с силой.

– А еще молодое, – упрекнул профессор, – куда уж тебе!..

Сердце как будто не вынесло такого упрека. Оно забилось слабо, с перерывами, но с каждым ударом все уверенней и уверенней, словно радуясь, что может еще биться.

Операционная сестра не выдержала, всхлипнула.

– Замолчите! – резко кинул профессор и уже мягче добавил: – Что вам, в первый раз, что ли? Пора бы привыкнуть.

Он приказал сделать еще два укола. Затем его руки опустились, тело устало сползло в глубь каталки. Успел подумать: «Ну ничего, остальное сделают автоматы».

– Камфару, – прошептал он.

Сестра быстрым, едва уловимым движением сняла с его лица маску.

– Но ведь ему только что…

– Не ему – мне!

Врачи, сестры, все, кто был в операционной, метнулись к профессору.

– Назад, – собрав силы, приказал он, – у вас есть кем заниматься! – И шепнул замешкавшейся возле него операционной сестре: – Не надо камфару… Лучше рюмку коньяку…

– А где взять? – так же шепотом ответила сестра.

– Вот я у вас и спрашиваю: где? На то вы и старшая сестра…

Коньяк в конце концов раздобыли, но он мало помог профессору, и из операционной его увезли, как больного, на каталке.

А следом за ним везли забинтованного с головы до ног, покалеченного, но живого летчика-испытателя Валерия Волка.

…Волчок открыл глаза лишь на пятые сутки. Увидел над собой белый, треснувший в нескольких местах потолок, подумал: «А почему оно не голубое? Опять нет погоды?»

Потом увидел белые стены, белые кровати, белые бинты на руках и ногах, белую косынку на голове сестры. Удивился: «Что это со мной?» И тут только вспомнил: рука судорожно впилась в штурвал, пытаясь вывести машину из штопора. Но машина, всегда такая чуткая и послушная, на этот раз окончательно взбунтовалась и никак не хотела подчиняться. Только в бешеной круговерти мелькали и пестрели, смазываясь и сливаясь в единый клубок, дома, море, аэродром.

Виток, еще виток, еще!

Мертвой хваткой держал Волчок рули на вывод. С каждым новым витком машина будто бы начинала слушаться, поднимала нос почти до самого горизонта, а потом вдруг предательски делала резкий клевок. Так продолжалось долго, бесконечно долго. Волчка то вжимало в сиденье, то кидало на борт, то подбрасывало вверх, точно какие-то могучие силы задались целью измотать, лишить сил, выбросить его из кабины.

«А что, если в самом деле сигануть?» Лишь на один короткий миг представились безмятежность и покой под куполом парашюта. «А самолет?»

Машина, будто услышав пилота, дернулась носом вверх, к горизонту: «Не бросай меня!» Волчку даже почудилось, что вращение замедлилось, и маленькая, чуть вспыхнувшая искра надежды толкнулась ему в сердце, но уже в следующую секунду самолет снова клюнул носом. Волчка кинуло вверх, и, если бы не тугие привязные ремни, он расшиб бы себе голову о фонарь кабины.

Нет, он был бессилен что-либо сделать. Неотвратимо надвигалась земля.

«Прыгай!» – кричало в нем все.

«Прыгай!» – кричали красные рычаги катапульты.

«Нельзя – внизу люди».

Машина тряслась – вот-вот разлетится на куски.

«Нель-зя-а-а-а-а!»

…В палату вошел профессор:

– Сестра, как больной?

– Мне показалось, что он приходит в себя… И вот опять… Все шепчет: «Нельзя».

– Ничего, ничего, теперь выкарабкается. Можно пустить на минутку жену, когда он придет в себя. А сейчас положите ему на голову лед.

– Хорошо, Иван Петрович. Я сейчас.

– Нет, попросите другую сестру. А сами не отходите…

– Так уж пятые сутки не отходим.

– Надо будет, и десять не отойдем!

Иван Петрович недовольно засопел: «Ну и кадры… Когда-то, в войну, не считали суток… Падали от усталости, а дежурили».

Он открыл Волчку глаза, заглянул в их светлую пустоту с чуть теплеющим где-то в глубине темным живым зрачком, вздохнул и вышел.

Потянулись минуты, часы, дни. Волчок то приходил в себя на мгновение, то снова надолго впадал в забытье. И тогда он, здоровый и невредимый, шел по залитому цветами лугу, срывал ромашки, дрему, колокольцы, бросал их в подол Оксане.

Оксана сидела на цветущем лугу в ярком ситцевом платье и сама была похожа на диковинный цветок. Она ловила в подол цветы и смеялась – влажно и зовуще блестели зубы. А над ней так же властно и зовуще блестело небо, и ему казалось, что они чем-то неразрывно связаны между собой. Оксана и небо. Недаром же он в первый раз увидел ее, спустившись на парашюте с неба. Значит, судьба. И он сыпал и сыпал на нее цветы. Кидал их, пока Оксана не взмолилась:

– Пожалей меня.

– Нет, это ты меня пожалей. Сколько еще времени ты будешь меня мучить?

– Мучить?

– Да, мучить. Ведь ты знаешь, что я люблю тебя, а молчишь…

– А ты разве спрашивал меня?

Оксана высвободилась из-под цветов и пустилась наутек, а он бежал за ней и кричал:

– Вернись! Я люблю тебя!

– Любишь? Вот и хорошо. Вот и ладненько, – сказала сестра и заглянула в лицо Волчку. – Очнулся, милый? Ну и люби себе на здоровье. А я сейчас Ивана Петровича позову. Профессора. Который тебя от смерти спас. Он давно уже хочет с тобой потолковать…

Волчок долго, пристально вглядывался в ласковое лицо профессора с большим – картошкой – носом, с большими добрыми губами, вглядывался, словно хотел что-то припомнить и не мог. Иван Петрович помог ему.

– Вот мы и живем, – сказал он и улыбнулся своей тихой, усталой улыбкой. – Здравствуй, орел!

– Здравствуйте, – разжал пересохшие губы Волчок.

– Как самочувствие?

– Да вот, никак из штопора не выйду.

– А ты не думай об этом. Постарайся не думать.

– Я не думаю. А как глаза закрою – так и пошел…

– Не сметь закрывать! – приказал профессор. – Слышите, я вам запрещаю! – И вдруг по-отечески добавил: – У вас, кажется, скоро будет ребенок?.. Вот и думайте о нем. О сыне, о жене. А может, ждете дочку?.. – Своей корявой старческой рукой Иван Петрович дотронулся до круглой, как мячик, забинтованной головы Волчка: – А славно все-таки мы поработали. Можно сказать, собрали тебя из деталей. И мотор завели. Так уж ты не подводи нас – живи. Ладно?

– Ладно, – сказал Волчок и вздохнул радостно, – теперь уж смерть пусть меня подождет! Так запросто я ей не дамся.