Текст книги "Поднебесный гром"
Автор книги: Александр Демченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)
21
Собрание было назначено на десять. Аргунов пришел раньше и теперь без дела слонялся по аэродрому, каждый раз обходя то место, где упал Волчок. Но как ни старался он, взгляд его то и дело натыкался на свежезабетонированное огромное пятно чуть в стороне от сборочного цеха.
Да, работа испытателей – это постоянный риск, невесело думал он, каждую минуту, каждую секунду надо быть готовым к схватке со смертью. Правда, многие испытатели выходили с честью из этих схваток, но опасность вновь и вновь подстерегала их…
Чкалов, Бахчиванджи, Гарнаев, Аметхан Султан, Шкурат, Гудков. Сколько их, этих бесстрашных рыцарей неба, которые ради дела отдали свои жизни! Один сгорел, другой взорвался, третий, спасая опытную машину, предпочел выбрать оптимальный вариант…
Волчок, очевидно, тоже выбрал оптимальный вариант.
Но тут было и другое. Другое? А что – другое?
Да, самолет падал, падал неуправляемый, в самой страшной для сверхзвуковой машины фигуре – в перевернутом штопоре. А чтобы вывести из штопора такой самолет, нужна при очень хладнокровных и грамотных действиях летчика значительная высота… Только летчику-испытателю, наверное, понятна та дьявольская борьба нервов и мыслей, которая овладевает человеком в критический момент.
На глазах Аргунова свершалось непоправимое: самолет штопорил.
И тогда он закричал:
– Валера, прыгай!
До сих пор собственный крик стоит в ушах. Закричал, осознав неотвратимость случившегося. Но уже в следующий миг понял и другое: Волчок не сделает этого, как не сделал бы и сам Аргунов, – внизу были цехи завода.
В отличие от обычных аэродромов с полосами подхода в стороне от населенных пунктов, заводские аэродромы чаще всего располагаются в черте города, и летчик в аварийной ситуации вынужден думать не только о том, как спасти машину, но и о жизни тех, кто находится внизу.
Так случилось, например, с прославленным испытателем Виктором Шкуратом.
За свою короткую летную жизнь он дважды садился вынужденно на лед, спасая людей и машину. А спасти машину – значит дать возможность разобраться в причинах, приведших к отказу…
И снова рвался в небо!
Аргунов близко знал этого бойкого чернявого человека, некоторое время ему посчастливилось даже летать вместе с Виктором. Знал Андрей и Гарнаева, и Гудкова. И вот их уже нет…
Но, теряя друзей по крылу, Аргунов никогда не раскаивался в том, что он избрал своим ремеслом испытание самолетов, лишь становился более собранным и внимательным в полете. А Волчка этому не научил…
И вот началось собрание.
Пришли все: и члены аварийной комиссии, и администрация завода, и представители заказчика, и, конечно, испытатели. Не было только Волчка.
Прозевал, прозевал я его, запоздало сокрушался Аргунов. А ведь в нем был заложен талант исследователя. Талант? Да, именно талант, только еще не раскрывшийся, мечущийся. Каждый испытательный полет – поиск. И Валеру отличала именно эта черта поиска, хотя иной раз он и срывался, за что в конце концов и поплатился. Его надо было вовремя одернуть, поставить на место…
Правда, тут было и другое. Индустрия производства порой настолько безжалостна…
План, план, план. Надо, надо, надо.
Струев тоже откалывал номера, да такие, за которые его следовало бы отстранить от полетов и взгреть как следует. Его и отстраняли, но, когда план прижимал, снова допускали к полетам. Ограничивались словами, полумерами.
Волчок, понятно, все видел и, как старательный ученик, быстро усваивал: раз Струеву все сходило с рук, почему ему не сойдет? Зато весь на виду. Ахтунг, ахтунг, в воздухе – Волчок!
Не чересчур ли рано он попытался взять быка за рога?
Аргунов понимал, что дело не в ошибке. Волчок был слишком пилотажным летчиком, чтобы допустить на петле грубую ошибку. Тут таилась какая-то другая причина. Но какая?
На пилотаже машина вела себя не совсем понятно: скольжение, более задняя центровка – все это и создало предпосылку для срыва машины в штопор. Возможно, так оно и случилось. Но даже если Волчок и допустил ошибку на пилотаже, то грош цена боевому самолету, если он такой «строгий». В строевой части ведь на нем придется летать не испытателям, а рядовым летчикам.
Теперь что скажет комиссия!
Все затаенно ждали, а пожилой, с аккуратной бородкой человек неторопливо раскладывал на столе бумаги.
Это был председатель комиссии Климов. Перед ним лежал протокол комиссии, но читать он не стал, а заговорил ровным, чуть глуховатым, бесстрастным голосом:
– Расследование обстоятельств аварии мы провели довольно быстро и, я бы сказал, успешно. Сохранились остатки самолета и, что самое главное, самописец. Ценные показания дали и очевидцы. Самолет прошел на высоте пятьдесят метров со скоростью девятьсот тридцать километров в час и пошел на петлю. В верхней точке фигуры у него была зафиксирована скорость четыреста двадцать пять километров в час. Затем самолет сделал левую полубочку и вошел в плоский штопор. В верхней точке петли зафиксирован повышенный коэффициент подъемной силы, значит, испытатель перетянул ручку управления, и это явилось причиной попадания на закритический режим. За две с половиной секунды до столкновения с землей двигателю были даны полные обороты, и на высоте сорок метров летчик катапультировался. Комиссией установлено, что отказа в работе материальной части не было. Причина аварии – ошибка летчика в технике пилотирования.
«Вон оно что, перетянул ручку», – пронеслось в голове Аргунова.
А Климов продолжал:
– Сопутствующие причины: организация летной работы на ЛИС поставлена недостаточно четко, а дисциплина полета оставляет желать лучшего. Самолет совсем новый, мало знакомый даже испытателям конструкторского бюро, а летчики завода выделывают на нем выкрутасы. Отмечаю полную несостоятельность руководителя полетов Денисюка. Кроме того, летно-испытательный комплекс не отвечает требованиям документов, летная служба захирела, авария, таким образом, уже назревала.
Потом один за другим выступали представители служб, высказывая наболевшее.
– Мне кажется, нас должен насторожить сам самолет, – сказал главный инженер завода. – Где-то недоработочка чисто конструкторского порядка. В этом еще разобраться надо…
– В случившемся есть доля вины и моей группы, – признался начальник летно-эксплуатационной группы. – Я, как начальник, не вошел в контакт с испытателями. Также бездействовал и методический совет.
Несколько раз поднимал руку Суматохин, пока ему не дали слова.
– Руководитель полетов? – с места в карьер начал он. – Нашли-таки стрелочника! Но ведь не он делает погоду на ЛИС! Ему, как ни странно, у нас отвели роль диспетчера: он дает только взлет-посадку. Всем же остальным напропалую командует Востриков. «На старт!» – и поехали. Нет ли, есть ли погода… И еще: раз самолет сорвался в штопор при скорости четыреста двадцать пять километров в час, то возникает вопрос: почему? На прежнем самолете я в верхней точке петли видел скорость двести – и ничего, самолет прощал. Я лично считаю, что первопричиной срыва все-таки является более задняя центровка, не гарантирующая безопасности пилотажа вообще…
«Да, вероятно, машина запущена в серию поспешно, а возможно, и преждевременно. И вот она, первая горькая ягода», – думал Андрей.
– Кто еще хочет высказаться? – обратился к присутствующим Климов.
– Я скажу.
Откровенно говоря, Андрей не хотел выступать. Он еще не совсем разобрался в случившемся, но знал и другое: как старший летчик-испытатель, он больше всех ответствен за своих товарищей, и эти товарищи ждали теперь его слова.
– Во-первых, я хочу быть правильно понятым. В том, что случилось, больше всего виноват я. Но… – он помолчал и долгим взглядом обвел всех присутствующих, как бы привлекая особое внимание к тому, что он сейчас скажет, – мы, испытатели, уже не раз заявляли: машина сырая. К кому, как не к летчикам, надо в первую очередь прислушиваться? Так нет же – давай, давай… Конечно, мы все понимаем: план. Но и план надо выполнять разумно. Я не оправдываю Валеру, простите, Волка. Валера молод. Его бы предостеречь от бесшабашности, что, впрочем, я и пытался сделать. Да, видимо, плохо пытался. – Он выразительно посмотрел на Вострикова, и тот съежился под его колючим взглядом. – Впрочем, – добавил Аргунов, – я не оправдываю и себя. В общем, моя вина. – Он сел.
Слово взял директор завода Георгий Афанасьевич Копытин. Грузно поднявшись, ои заговорил властно, с нескрываемым раздражением:
– Поймите и меня правильно. Разговор идет не об экономических делах, хотя машина стоит немало. Расследованием установлен ряд кричащих безобразий в летной службе. В частности, беззубость руководителя полетов. И не только руководителя полетов! – Копытин бросил взгляд на Аргунова. – Нам, товарищи начальники, следует занять по отношению к конструкторскому бюро более твердую позицию. Но вместе с тем мы не должны впадать в панику, мы всегда связаны с риском, такая наша работа.
Он передохнул и поочередно поглядел на всех, будто оценивая, правильно ли поняли его.
– Вот тут выступал Суматохин, – продолжал он. – Возможно, он прав – центровка на самолете действительно несколько смещена назад. Но об этом знают в конструкторском бюро, они, естественно, уже предпринимают кое-какие меры. Искусственно утяжеляют носовую часть самолета. Но это не выход из положения, нельзя возить на самолете бесполезный груз. Во многом прав и шеф испытателей Аргунов, но теперь это уже звучит запоздалым эхом. В общем, выводы. Приказом по заводу за проявленную бездеятельность руководителя полетов Денисюка с занимаемой должности снять и впредь на ответственные посты не назначать. Заместителем начальника ЛИС по летной части вместо Андрея Николаевича Аргунова назначить… – он наклонился к Вострикову.
– Струева, – подсказал тот.
– Струева, – закончил директор.
– Парадокс! – во всеуслышание бросил Суматохин.
Директор еще строже сдвинул брови и с нажимом в голосе продолжал:
– А вам, начальник ЛИС товарищ Востриков, за попустительство воздушному хулиганству объявляю выговор. Что же касается Волка… Он сам расплатился за свою недисциплинированность и, понятно, к летной работе больше не вернется. Все. Я кончил.
Удрученно слушал директора завода Аргунов. То, что его понизили в должности, – не беда. И поделом: уж очень мягок был по отношению к своим подчиненным. Но почему вместо него назначили Струева? Не Волобуева, не Суматохина, а этого выскочку! Нет, здесь вопрос не в самолюбии – от этого будет страдать общее дело. Но ничего, время покажет, со временем разберутся, а вот Володю Денисюка жаль…
Аргунов вдруг порывисто поднялся:
– Я против!
– Против чего? – повернулся к нему Копытин.
– Меня вы можете наказать, а руководитель полетов здесь ни при чем.
Директор завода пристально поглядел на Аргунова.
– Все! Прения окончены. Все по местам!
Собрание закончилось, но люди не расходились, курили, высказывали друг другу наболевшее.
Гокадзе перехватил двинувшегося к дверям Аргунова:
– Не панимаю, Андрей, ты что, блаженный? Ударили по левой щеке, подставляешь правую! Почему не защищаешься?
Аргунов ничего не ответил.
– Извини, дорогой, – вступился за него Суматохин. – Ты человек горный, гордый. Он – равнинный, русский. Душа у него открытая, и попробуй разбудить в нем зверя. Доверчив уж больно…
В стороне от всех молча и сосредоточенно курил руководитель полетов Володя Денисюк.
«Уже чужой», – взглянув на него, подумал Аргунов. Было нестерпимо обидно за Володю. Для него уход с ЛИС – тяжелый удар. Это была, можно сказать, последняя ниточка, связывающая его с небом. Андрею не раз случалось наблюдать, как преображался Денисюк, когда над стартом проносилась сверхзвуковая машина и, круто изменив траекторию полета, устремлялась прямо в зенит. В такие минуты Володя прямо-таки расцветал. Счастливыми глазами провожал он машину и, не выдержав, кричал в микрофон:
– Пять с плюсом!
Денисюка всегда тянуло к летчикам. Он с удовольствием носил кожаную куртку, подаренную ему когда-то Аргуновым, берег ее, как дорогую реликвию. Он жил той атмосферой, теми мыслями, что и испытатели. И вдруг такой удар – увольнение с летно-испытательной станции. Надо было знать Володю Денисюка, чтоб понять, что это для него значило.
Андрею хотелось подойти к нему, сказать что-нибудь утешительное, но что? Денисюк докурил сигарету, медленно обвел взглядом лица друзей, как бы прощаясь с ними, и направился к выходу. За ним потянулись и Волобуев с Суматохиным.
Аргунов догнал их у проходной.
– Ну, что головы повесили? – бодрясь, спросил он.
– А чему радоваться? – отмахнулся от него Волобуев. – Нестыковка получилась, вот что.
– Галиматья какая-то, – начал закипать Федя Суматохин. – Кого действительно нужно наказать – на белого коня водрузили.
– Не надо… И вообще, давайте помолчим, – сказал Андрей, но сам же и не выдержал: – Проморгали мы человека!
– Это Струев-то человек?
– Я о Валерке говорю.
– Согласен, – ответил Федя. – Но согласись и ты, что Волчок, кроме всего прочего, жертва поспешности! Классическая схема: испытания на фирме – и уже серийные, на заводе. Эта схема нарушена? Нарушена. А ты говоришь! – махнул он рукой.
– Федя, ты ломишься в открытую дверь, – остановил его Аргунов. – Или ты не понимаешь? Сам темп жизни подстегивает нас. Пока боевой самолет будет проходить через эту классическую схему – он устареет морально. Я, конечно, не оправдываю недоработки в конструкции, но и мы обязаны быть более требовательными к себе, а Волчок этого, к сожалению, не хотел понимать. Летчик он сильный, а вот для испытателя не совсем созрел. К званию «летчик» приставка «испытатель» не сразу прикладывается.
– Да знаем мы это! И что теперь толковать… Можно по домам?
– Я теперь не командую, – сухо ответил Аргунов. – Может быть, новое начальство нас собрать надумает.
Суматохин рассвирепел:
– Пошел он к дьяволу, этот Струев! Я с ним теперь даже здороваться не стану! И вообще… летать с ним вместе отказываюсь!
– Летать, допустим, не откажешься, не надо пылить. Полеты здесь ни при чем. – Аргунов плечом подтолкнул Суматохина: – Не вешай нос, Федя, жизнь ведь не остановилась.
– В самом деле, – оживился Волобуев. – А ты чего раскис, Володька? Да бог с ней, с этой работой, другую подыщем!
Денисюк, оглядывающий аэродром, самолеты, ангар, обернулся:
– Разве в этом дело? Без работы, разумеется, не останусь… – Не договорив, пошел быстрыми шагами.
Суматохин хотел догнать его, но Аргунов остановил:
– Не надо. У него и без того муторно на душе. Пусть побудет один.
22
Простившись с друзьями, Андрей пешком отправился домой через городской парк. Шел, ничего не замечая вокруг себя. Перед его глазами, как в кошмарном сне, стояло видение: осенним листом падающий самолет… Он мог поклясться, что истребитель и в самом деле падал, как лист, медленно и плавно, хотя на самом деле скорость была сумасшедшая…
«Не думать об этом, не думать!» Он старался как-то отвлечься от навязчивых, тягостных мыслей и не мог.
Под ногами что-то заскрипело. Снег! А он, оказывается, и не заметил, что пришла зима. Деревья стояли, отягченные инеем, над ними ярко и густо горели в морозном воздухе звезды. А на душе было пусто и темно. Странное безразличие овладело им и горечь, горечь… Куда податься? Сходить бы в больницу к Валере, но к нему никого не пускают. И лежит он там один и, может быть, смотрит в окно на те же самые звезды…
Страшно хотелось курить, но сигареты, как назло, кончились. «А не бросить ли к черту вообще это курево? Ведь давно собирался… Нет, только не сегодня…»
Домой идти не хотелось: начнутся расспросы, что да как… Вспомнился вчерашний разговор. Если его, конечно, можно назвать разговором…
Андрей пришел домой поздно, когда уже все спали. Есть не стал, лишь выпил стакан холодного чая. Потом на цыпочках подошел к дверям комнаты дочери, заглянул в нее. За окном плыла луна и, наверное, тревожила своим светом Ольгу: она неспокойно металась на кровати.
Андрей прошел к окну и наглухо задернул штору. В комнате сразу стало темно, и Ольга успокоилась. Он постоял над ней, смутно различая белеющее на подушке лицо, подобрал свесившуюся с кровати руку: «Спи, и пусть тебе привидится сегодня хороший сон…» Лишь после этого отправился к себе в спальню. Лариса не спала.
– Где ты был? – встретила она его упреком.
– Как – где? – расстегивая рубашку, переспросил он.
– Вот именно, где! Другие мужья как мужья, вовремя уходят, вовремя приходят, а у меня не муж, а государственный деятель. Министр без портфеля!
– Угомонись, что на тебя сегодня нашло?
– А то! Посадил в четырех стенах – сиди! В домработницу превратил. А меня такая жизнь не устраивает. Не устраивает, понял?
Андрей медленно стягивал через голову майку. К подобным вспышкам Ларисы он уже привык и всегда старался отмолчаться. Но на этот раз будто кто подтолкнул его.
– Какая жизнь тебя устраивает? – вполголоса спросил он.
– Не хочу сидеть дома!
– Так не сиди. Ходи в кино, в театр – я тебе, по-моему, не запрещаю.
– Работать хочу!
– Но ведь ты сама ушла с работы.
– Мне надоело быть на побегушках!
– Пошла бы в другое место.
– Куда? Куда я пойду? Тебе, конечно, легко так говорить, а что я умею? Что?
– Почему же ты меня в этом упрекаешь?
– Я не упрекаю… Об институте мечтала… А теперь кто я? Кто?
– Жена, – сказал Аргунов.
– Он еще шутит! Не мог собственную жену на приличное место устроить…
– Слушай, Лариса, – он старался унять раздражение и не мог, – я не отдел кадров и устраивать никого никуда не собираюсь. Но можешь ты наконец понять и мое состояние! Можешь понять, что и мне не сладко! На работе нервотрепка, домой придешь – то же самое.
Лариса нервно рассмеялась:
– А все потому, что ты тряпка… Да-да! Ты распустил своих летчиков, вот они и хулиганят в воздухе. Ты никогда не делишься со мной, а я все равно все знаю. Другие все рассказывают своим женам! А ты как бирюк! И вот попомни мое слово: выгонят тебя с работы! Как пить дать выгонят!
Стиснув зубы, Андрей молча плюхнулся в кровать. Лечь, заснуть, забыться!
Сон долго не приходил. Андрей ворочался, укрывался подушкой, пробовал считать, сбивался, опять считал, мысли путались, перескакивали с одного на другое. Сказалось напряжение последних дней, а тут еще и Лариса со своими причудами… «Брошу все к чертовой матери! Уеду!.. Куда? Куда ты уедешь? К отцу на пасеку. Будем рыбу ловить да уху варить. Но нет, от себя не убежишь, ни на какой пасеке не отсидишься…»
После того страшного случая, разыгравшегося прямо на его глазах, и до сегодняшнего дня он еще крепился, но вот минуло это сумбурное собрание, на котором позиция аварийной комиссии ему показалась какой-то странной, а выводы совсем уж непонятными – и Андрея будто выбило из седла.
Нет, оправданий себе Аргунов не искал: кто-то ведь должен же понести наказание! Но горько было другое: до истины так и не добрались. Комиссию интересовали факты, и только факты. А моральная сторона дела? Что, в конце концов, предшествовало нарушению задания испытателем. Разве не знал тот же Востриков, кто всячески потворствует Волчку на его скользкой дорожке? Разве не отстранял Струева от полетов директор?
А комиссии что? Ей бы фактов побольше.
«А, хватит об этом! – махнул рукой Андрей. – Спать. Спать. Завтра трудный день. Надо во всем разобраться, со всеми поговорить. Аварию будут разбирать на собрании…»
Андрей возвращался со службы поздно.
У подъезда своего дома он заметил худенькую фигурку – Ольга. Она нервно прохаживалась перед дверью, кутаясь в большой пуховый платок.
– Ты почему здесь? – удивился он.
– Тебя жду.
– А что случилось?
– Папа, ты только не пугайся, – сказала Ольга и прижалась головой к его груди, – тетю Ларису в больницу увезли.
– А что с ней?
– Как что? Ты вроде маленький… Не понимаешь.
– Но ведь еще рано! – воскликнул Андрей.
– Врач сказала: преждевременные.
– Но почему, почему?
– Она так нервничала… Звонила на ЛИС. Собрание давно кончилось, а тебя все нет и нет…
– Тьфу, черт бы меня побрал!
Ему стало стыдно, нестерпимо стыдно за свое поведение. Он готов был сквозь землю провалиться.
– А куда ее увезли?
– Как – куда? В роддом…
Андрей резко повернулся и побежал обратно к остановке автобуса.
– Папа, ты куда? Туда ж не пускают! Я уже ходила… Сказали: справляйтесь по телефону…
По телефону ответили, что пока ничего определенного сказать не могут. Ждите.
Ольга помогла отцу снять куртку, расшнуровала ботинки.
– Ложись отдохни, папа.
– Какое тут – отдохни?
– А что у тебя, на работе неприятности?
– Да ну их! – Андрей махнул рукой. – Там каждый день то одно, то другое…
– А как Волчок?
– Понемножку поправляется.
Ольга подошла к отцу, погладила его по волосам:
– Вот и прекрасно, а все остальное…
Андрей покраснел: собственная дочь его утешает.
– Ну ладно, ты иди спать, ведь завтра рано в школу.
– Могу же я пропустить хоть один денечек?..
– Зачем?
– А к тете Ларисе? Ты ж опять уйдешь на целый день…
– Не волнуйся, не уйду. Спи спокойно.
Всю ночь через полчаса Андрей звонил в роддом, но выслушивал каждый раз неизменное:
– Ждите.
Заснул только под утро. И тогда Лариса сама к нему пришла, улыбающаяся, счастливая. С ее загорелого тела стекали капельки воды, будто она только что вышла из моря. Андрей тянул к ней руки и просил:
– Подойди, подойди ко мне, не бойся.
– А вот это? – смеялась Лариса и протягивала ему портрет в черной рамке. А с портрета, как живая, смотрела Светлана и тоже смеялась…
Разбудил его настойчивый, долгий телефонный звонок.
– Ты еще дома? – раздался в трубке голос Феди Суматохина.
– Угу! – Андрей взглянул на часы, которые так и не снял с руки. Было без четверти десять.
– Тут новое начальство собирается совещание проводить, – с иронией в голосе сообщил Федя, – организационное…
– Сейчас приду… Хотя… А без меня нельзя?
– Ты что? – воскликнул Суматохин. – Как это – без тебя? Хочешь, я за тобой подскочу?
– Давай.
Андрей взял с туалетного столика бритву, подошел к зеркалу. Оглядев свое заросшее лицо, грустно усмехнулся; «Сдал ты, батенька, сдал».
Выглядел он действительно плохо. От серых, с прожелтью, глаз разбегались к седоватым, точно присыпанным пеплом вискам частые морщины, а от прямого носа к краешкам твердо сжатых губ тянулись две глубокие, как рытвины, складки, придавая его лицу угрюмое выражение.
«А еще хочешь, чтоб тебя любили…» Внезапно он вспомнил о Ларисе: «Батюшки, совсем замотался… Забыл, что жена рожает…»
Он позвонил в роддом, ему тотчас же ответили:
– Ждите.
– Но сколько же можно ждать? – возмутился он.
– А как фамилия вашей жены?
– Аргунова. Лариса.
В трубке долго молчали: видно, сестра ходила за справкой.
– Аргунова? Я же сказала, что еще не родила. А может, и совсем не родит.
– Как это? – испугался Андрей.
– Но у нее же преждевременные. А теперь схватки прекратились.
– Почему? – допытывался Андрей.
– Папаша, – засмеялась сестра, – это же хорошо! И что вы так, ей-богу?.. Значит, родит вовремя. А вы волнуетесь…
– Мне можно навестить жену? – спросил Аргунов.
– Ни в коем случае! – Сестра снова тихонько рассмеялась: – Как вы не можете понять, что ей сейчас не до вас! Мужья называются…
Андрей положил трубку и выглянул в окно: у подъезда уже стояла темно-вишневая «Волга» Феди Суматохина.
