Текст книги "Книга Предтеч"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

Тут Мушка меня перебила, подсказав самым что ни на есть любезным и проникновенным тоном, певуче:

– Дерьмо. В таких случаях тоже почему-то непременно получается дерьмо.

Все-таки, что ни говори, – а мы уже пара сплоченная. Одна сатана. Я развел руками:

– После того, что произошло, не могу спорить со своей подругой. Могу только соглашаться, – и, повернувшись к нему спиной, я поцеловал ее в губы, так, словно его тут и не было, – у-у... С-счастье мое! И что бы я без тебя делал?

Он скривил губы:

– Ты еще увидишь, если захочешь, как она в тысячах разных обликов тысячи раз изменит тебе с тысячами мужчин, женщин и животных, я вижу это так же ясно, как вас сейчас, и поэтому я смеюсь, глядя, как вы нежничаете. Но отчасти ты прав: вряд ли конечно, но все-таки, может быть, без ее решительного и остроумного вмешательства ты, умник, так и застрял бы в этом самом седалище...

– Я не склонен ее переоценивать. Я склонен ее недооценивать. И знаете – почему? Потому что она бесценна и неоценима. Вот ежели бы вы – да были бы честным человеком, то непременно со мной согласились бы... Но это к слову. Как вы, безусловно, понимаете, больше ваш номер, равно как и все, ему подобные, не пройдет, – он, облизав сухие губы, мимолетно кивнул, – так скажите просто так, – почему? Я не слышал предшествующего разговора, догадываюсь конечно, но все-таки?

– А дело в том, мой любезный, что ты чуть ли не целиком собрался в считанных альтернативах, все твои ноуны были наперечет и во всяком случае хорошо достижимы... Говорю же – соблазн был велик, никогда не видел, чтобы так компактно держались. Только Вениамин, но он особая статья... Дикая, никогда больше не повторявшаяся комбинация зверя, беспощадного дикаря и человека, цивилизованного отнюдь не поверхностно. До него только к старости дошло, ЧТО он, по сути, делает...

По тому, как Мушка, которую я обнимал за плечи, стала, играючи, откидываться на мою руку, я понял, что сей мудрец ей надоел, и она сейчас что-нибудь отмочит, поэтому предупредил ее:

– А вам, значит, с самого начала все было ясно? Кажется мне, по вашему неподражаемому презрению к "блинам" судя, что вам кто-то другой показал доступ к Обходимым Дверям и открыл первые из них. Ей-богу это заметно...

Как говорится: "В глазах его что-то мигнуло." – и он заткнулся. Кажется, что было ему все-таки как-то неловко. И впрямь, наверное, с непривычки тяжело говорить с человеком, которого только что пытался загнать в слизистый, жгучий, зловонный, безмозглый ад без всякой надежды из него хоть когда-нибудь выбраться. И стало мне интересно, чего может стесняться такой вот тип, попытки совершить подлость, или же того, что подлость эта не удалась? Тут он повернулся к Мушке:

– Учтите, милочка, приятель ваш – страшный человек. Такие возможности – и в таком дурацком возрасте. Любая злонамеренность покажется ерундой по сравнению с развесистой глупостью такого вот юноши...

– Простите, дяденька, – перебила его она, подпустив к голосу эдакой страстной хрипотцы, – мы вам, наверное, надоели. Кроме того мы тоже спешим, потому что я т-так соскучилась... Аж между ног мокро. Так что, ей-богу, – он мне больше нужен.

Глаза у нее опять были лютыми и желтыми, как у какой-то обобщенной хищной кошки, чего-то половчее, поковарнее, поопаснее любого леопарда. С известных пор она вообще изменилась разительно, но не исказившись, а словно бы именно что обретя свой истинный облик, как бабочка, наконец, вышедшая из куколки. Он некоторое время молча глядел в эти глаза, а потом буркнул:

– Тебе будет легче. Стихийная натура, не ведающая греха, поскольку не ведает и сомнений.

– Тем не менее, как человек справедливый, вынужден вас поблагодарить за науку. Экскурсия получилась оч-чень познавательной, а кроме того вы навели нас на ряд интересных идей парного, так сказать, разряда... Некоторые из них я рассчитываю воплотить прямо в ближайшее время. Раскланяемся, но обниматься на прощание не будемЕ Удивительно однако же, – искал кого-то, способного разрешить мои сомнения, а встретил мелкого, но безжалостного пакостника, причем совершенно бескорыстного. Своего рода альтруизм навыворот. Печально однако, сударь, что своровать можно даже Доступ, а вы все-таки вор. Очень на то похоже.

– Вот как? Не буду ничего доказывать, было бы кому... Но на прощание все-таки скажу про другую сторону... Про прекраснодушных мудрецов, вытаскивающих на свет божий страшные сокровища, и забывающих положить их ХОРОШО, и они остаются лежащими ПЛОХО, про основоположничков, в неизреченной своей мудрости забывающих, что люди бывают разными, и не ко всем следует поворачиваться спиной. Он всю жизнь добывал, пробирался-карабкался, а некто другой увидел, сообразил, и воспользовался, – кто из них умнее? А сам ты? Пришел, нарисовался, слюни пустил... Хоть бы подумал, – кому ты нужен, просвещать тебя? Но это ладно, это полбеды... Куда страшнее, разумеется, с твоих же собственных позиций, – те, которые преподносят всесокрушающие дары каким-нибудь несчастным за то только, что они несчастные... Или притворяются несчастными. Вот уж глупее и опаснее этого вообще ничего нет. Глупость есть грех, страшный грех, и грех смертный тем более, чем с более серьезными вещами приходится иметь дело.

– А-а-а... Следуя вашему совету, делаю вывод: помимо чисто-научного интереса, стремления к рекордам и естественного недовольства тем, что вашу милость побеспокоили, имело место, так сказать, нечто вроде личной просьбы: мол, ежели встретите такого-то, и представится случай, и ежели вам не будет слишком трудно, то устройте ему веселую жизнь. А того лучше – отсутствие таковой. Чтобы, значит, на себе убедился, что ни одно доброе дело безнаказанным все-таки не остается. Считайте, что просьбу выполнили. Вот только, – прошу покорно простить, – выводы будут несколько отличные от тех, на которые вы рассчитывали. Все верно?

Он смотрел на меня и молчал.

– То, что вы сейчас делаете, имеет свое название: "Мы не подтверждаем и не отрицаем. Тоже тактика. Ну и на здоровье. Saрienti, как говорится, satis. Продолжайте вербовать добровольцев и всех вам благ.

Когда мы выгнали его на хрен и проветрили помещение, Мушка спросила:

– Ты что, правда его разыскивал? То-то я гляжу...

– Правда.

– И зачем тебе понадобился этот болван?

– Думал услыхать от него что-нибудь умное, полезное и душеспасительное.

– Меня бы спросил. Я бы тебе сказала, что ты самый умный, и всегда сообразишь, как поступить. Что ты самый добрый, и никогда не сделаешь ничего особенно плохого. Что не нужно выдумывать себе каких-то проблем, пока они не возникли, а жить нужно, как хочется.

– Ты понимаешь, что он в чем-то прав? Что-то очень скверное можно вытворить без злого умысла, просто по глупости или даже по элементарной безалаберности. Даже из жалости и желания сделать человеку хорошоЕ Кажется, со мной как раз так и получилось.

– Нет. Я в это просто не верю, значит, этого и нет. Ты подумай, и сам увидишь, что ошибаешься. Ты поживи, и увидишь, убедишься сам. Если уж ты решил, что поступаешь правильно, если не мог по-другому, если у тебя именно этого просило сердце, то дело это в конце концов обернется к добру. Не спорь со мной, ничего не хочу слушать, я все равно права. Ну не хмурься, а то у тебя морщинки будут...

А вот попробуй тут поспорь, если тебя после каждой формулировочки целуют и потихоньку, в самой что ни на есть коварной манере тормошат, и прижимаются к организму всякими местами. Лично я пас. И, что характерно, философию всяческую тоже отбивает напрочь. А потом, в перерыве, когда мы улеглись рядом, глядя в потолок, и переплелись хвостами, она неожиданно сказала:

–Ты только обещай не психовать и вообще... Понимаешь, сегодня пробовали не только с тобой...

"Нового знакомого ее звали Тимофей, и был он истинным, чистокровным представителем рода Птиц. И еще, в свои шестнадцать лет, завзятым любителем Крылатых, как даже и в середине двадцатого века среди европейской аристократии (равно как и среди богатейших бизнесменов, скажем, Техаса) существовали и существуют завзятые лошадники, а среди неформальной молодежи – фанатичные любители и знатоки мотоциклов. Внешность незнакомки поразила его в самое сердце; вообще со времен достопамятного посещения Гнезда она вдруг заметила, что на нее как-то вдруг, сразу стали обращать внимание мужчины самого разного возраста. И на улице оборачивались, и по-всякому знакомиться пробовали, и поголовно выглядели при этом страшно глупо. Тут случай был куда более серьезный: помимо внешности, она оказалась для него идеальным слушателем. То есть таким, о котором можно только мечтать: она не меньше, чем он, интересовалась Крылатыми и была при этом новообращенной, внимавшей его словам (весьма, надо сказать, компетентным), как некоему откровению. Да будь она при этом хоть крокодилом в юбке! Таким образом, она из его бесконечного монолога почерпнула массу полезных сведений, и в их числе аксиому, согласно которой Настоящего Летуна можно было усадить в стандартную машину только, разве что, в бессознательном состоянии. Настоящий – сам запрограммирует матрикатор, да, и сам место подберет для посадки, и никаких ростовых бассейнов, а главное, дождавшись, положив массу трудов, иметь силу и мужество уничтожить Крылатого, если он не будет удовлетворять всем твоим требованиям, да, и все начать снова. Тогда это будет вещь, а все остальное – кон-няги, в самом лучшем случае, лыжи нетесаные и не от той ноги. Да на, попробуй, сама убедишься... Кто его знает, что думал по этому поводу Тимофеев папаша, но недовольства, во всяком случае, не высказал. Он, поглаживая роскошную, густую, желтовато-белую бороду, глянул на Мушку, на отпрыска, снова на девушку, явно прикидывая мно-ого самых разнообразных обстоятельств, и... не высказал. Невзирая на рекламу, Мушке не показалось, что Тимофеев "Фотбит" так уж разительно превосходил ее Гешу, зато там была масса всяческих наворотов, штучек и атрибутиков, которые, ничего не по существу не меняя, были, как она поняла, жутко модными, вроде цепочек на клешах. Среди всего прочего в этом роде тут присутствовал в том числе и метатель: чин по чину, спаренный, на том же принципе работающий, что и ружьецо, которое она держала в руках тогда, в Перстне. Разница состояла в том, что здесь восьмиграммовые пули сигарообразной формы в активной оболочке типа "суперслик" обретали относительную скорость порядка сотни километров в секунду, даже и при этом оставляли за собой огненный след и, разумеется, не нуждались в заряде. Тут не важны были уже такие привходящие обстоятельства, как относительная прочность вечно спорящих между собой Брони и Снаряда, и, аки Голая Правда, обнажалась суть процесса: просто-напросто сорок мегаджоулей, выделяющихся на площади менее половины квадратного сантиметра поверхности мишени у дульного среза. И – не настолько уж меньшую энергию на довольно значительном удалении от него. Этого не выдерживали никакие материалы, включая бездефектные. Короткий, страшный взрыв, и труднопредсказуемое перераспределение энергии по линиям наименьшего сопротивления. Официально установка таких вот штук на геминерах не одобрялась, но оружие на Земле Лагеря настолько никому не было нужно, настолько никогда и ни при каких обстоятельствах, никакое! – в последние полтора века не применялось, что мода эта и не запрещалась. Пусть молодежь развлекается. Посмотрев, КАК она пилотирует, тонкие ценители только развели руками: в стиле ее проглядывало что-то жутковато-неукоснительное, но придраться к нему не смог бы даже самый придирчивый инструктор. А, поскольку в последнее время ей стало недостаточно одного неба, "Фотбит" очень скоро оказался над каким-то зеленым побережьем теплой страны неизвестно где.

Похоже только, что тут ее ждали и буквально спустя пять минут набросились на геминер, не пытаясь вступить в переговоры и предложить сдаться. Вряд ли дело состояло в том, что связаться с ней просто не смогли, потому что само знакомство началось с пуска ракет "воздух-воздух", и потом только, когда Интегральный Детектор Пространственной Обстановки как на тарелочке выдал ей приближающиеся снаряды, а она попросту, без изысков прыгнула на шесть километров вверх по вертикали, три реактивных истребителя сами вползли в детект-зону, снова отыскали ее и продолжили атаку. Геминер мог бы уйти от них, как от стоячих, в любую сторону. Она, кроме того, запросто могла бы выбрать какую-нибудь из Альтернатив, где атаки нет. Но новобращенному пилоту геминеров стало интересно, и она решила вступить в игру. От того, что она творила в ходе пилотажа, неизвестным воякам впору было завыть, пустить из пасти пену и взбеситься: молниеносные, короткие рывки в любую сторону, чередуемые с неподвижным зависанием в небе на манер Фата-Морганы срывали любые попытки атаки и вообще делали их безнадежными, а сами по себе напоминали ночной кошмар летчика-истребителя. Но неизвестные были исполнены решимости все-таки непременно ее убить и с достойным лучшего применения упорством продолжали атаку. И тогда она взбесилась неожиданно для себя самой. Компьютер "Фотбита", как и всех аналогичных машин собственной разработки Земли Лагеря, состоял из дисплея с переменным объемом изображения, и немудрященького с виду "якоря", который и удерживал Расширение, пребывавшее в высокостабильном мире. Такой машине ничего не стоило обеспечить обыкновенную неподвижность относительно любого из крутящих фигуры высшего пилотажа истребителей. Вы так уж хотите войны? Нет, вы ув-верены, что настаиваете? Ладно, будь по-вашему. Фиксация залп, маленькая пулька, попав в цель, превращается в ослепительно сверкающий плазменный шар, крыло истребителя исчезает, как срезанное бритвой. Подбитая машина начинает вертеться, как веретено, кувыркается в самом стремительном движении, а потом вдруг разлетается в клочья. Залп – и второй истребитель вдруг вспыхивает весь сразу и превращается в огненный шар. Залп, – и в кабине последней машины, зависшей в немыслимом маневре, вспыхивает ослепительное пламя, а сама она неуклюже валится вниз. Как и следовало ожидать, – избиение, другой сценарий был совершенно невозможен, но кто-то все-таки попытался. Кто-то просто так, на всякий случай, ни на что особенно не рассчитывая, отследил ее и постарался, насколько можно, ее убить. Ничего не вышло, ничего и не могло выйти. Это была попытка с заведомо-негодными средствами, и несчастных пилотов отправили попросту на убой, но кто-то попробовал, и имел для этого достаточно возможностей. Следовало во всяком случае проявить осторожность, потому что кто его знает, что там может быть припасено у неизвестного доброжелателя с такими широкими возможностями? И нет нужды, что она подстраховалась, распределив ноунов по значительному числу альтернатив, все равно неприятно, не привыкла она даже к частной и обратимой смерти, не жаждет пока что такого опыта ее сущность. Таким образом она рванула обратно и быстрее поросячьего визга оказалась в районе Горы на Земле Лагеря, и, между прочим, вовремя оказалась, потому что тут же решила выяснить, где находится его милость, и выяснила, и запаниковала, и вытащила его, горюшко непутевое. Тимофей, увидав запись происшедшего, аж взвыл от злобы и зависти, и если она понимает что-нибудь в людях, то готовит карательную экспедицию, и скоро где-то бог знает – где какой-нибудь ночью вспыхнет адским пламенем некая непоименованная авиабаза, а чем люди виноваты..."

Я сам не заметил, как оказался на ногах, а она потом рассказывала, что у меня было страшное, как у припадочного, стянутое судорогой лицо, и я секунд десять порывался куда-то такое, чтобы кого-нибудь убить. Уже потом, когда я опомнился, она между прочим сказала:

– Ты уж пожалуйста никого не убивай, "блины" там или не "блины... Тебе самому дороже обойдется, ты это, если что, мне оставь.

Это она права была. К сожалению то, что я натворил, необратимо, – по крайней мере, – на пути войны и неукоснительного искоренения. Будем жить, как живется, и пусть по крайней мере в нашем присутствии все цветет, и пусть этого присутствия будет как можно больше.

ДЕМОНОЛОГИЧЕСКОЕ ЛИЦО ЛИНГВИСТИКИ

(Предисловие к монографии "Место так называемого "безусловного

программирования" в структуре проблемы искусственного интеллекта".

Тезисы)

Нам некуда деться от собственного тела со всеми присущими ему достоинствами и недостатками, с данными всем здоровым людям возможностями его. Точно так же никуда не денешься от того, что буквально ВСЕ эти возможности можно считать познавательными возможностями: некогда, и было это совсем не так уж давно, и расстояния и вес предметов определялся способностью человека преодолевать то и другое. Одному – близко, а другому – недоступная даль, и это в самом деле, по-настоящему. Расстояние, как функция физической силы человека. Положение это, разумеется, нельзя назвать трагическим, но оно, безусловно, драматично: человек в процессе познания НЕ МОЖЕТ обойтись без посредничества собственного тела, как инструмента познания, и, как всякому инструменту, ему присуща своя мера аберрации. Часть этих аберраций присуща отдельным людям, часть тем или иным группам людей, вроде отдельных наций или цивилизаций, часть – присуща человечеству, как виду, и коррекция в данном случае возможна, увы, только при взгляде извне. Мало этого, существуют особенности поведения, которым дети обучаются от родителей, но при этом такие, что родители НЕ МОГУТ НЕ ОБУЧИТЬ им свое потомство, задавая, таким образом, новые рамки человеческой способности к познанию, и только немногие, ценой колоссальных усилий способны выйти за эти жесткие границы, в той или иной мере раздвинуть их. Здесь мы сталкиваемся с извечным противоречием: уже имеющиеся возможности, навыки, знания, позволяют выжить и в той или иной мере процветать в существующих условиях, но тяжким грузом, как пушечное ядро на ногах каторжника, виснут на нас при любых попытках из этих условий выйти.

У всех вещей, сколько ни есть их на свете, имя является неотъемлемым атрибутом в той мере, в которой вещи эти соприкасаются с человечеством, потому что вне имен нет общения и любое людское сообщество рассыпается, как куча песку. Замкнутость мышления на именах и системах имен есть неизбежная дань, которую человечество платит самой возможности вербального общения, потому что однажды дав имя вещи, однажды условившись, что ЭТО – называется именно так, люди помещают это имя среди имен, создают отношение нового имени со всеми прежними, и через короткое время отношение между именами неизбежно начинает восприниматься, как отношение между предметами. И если вещи по заблуждению или же по злому умыслу дано ложное имя, у всех, кто слыхал его, сложится то представление, которое будет в той или иной мере ложным. Человек может на собственном опыте выяснить, как обстоят дела на самом деле, но для того, чтобы быть понятым, в жертву понятности будет пользоваться ложным именем и тем распространять ложь, и это будет продолжаться до тех пор, пока имя не сотрется, потеряв изначальный смысл и слившись с тем, что оно действительно обозначает. Процесс не быстр и не легок даже для отдельных имен, но положение многократно усугубляется, когда речь заходит о целых системах подпирающих, обуславливающих друг друга, замкнутых друг на друга имен. Когда на те или иные темы в пределах данной системы имен НЕВОЗМОЖНО сказать иную правду, нежели та, для которой предназначали ее именитые или же вовсе безымянные составители. Примеры у всех на виду, но не осознаются таковыми, и это парадоксальным образом только подтверждает справедливость сказанного. Попробуйте на любом европейском языке описать такую прекрасную, необходимую и ценную вещь, как физическая любовь: у вас получится либо похабщина, у иных литераторов включающая в том числе то, что называется площадной руганью, либо лишенное какого-либо эмоционального содержание описание физиологического процесса в терминах этакого медико-околонаучно-прилатиненного плана, либо манерная жвачка, невнятная и запутанная от слащавых иносказаний, – возьмите любой дамский любовный роман, убедитесь сами. На протяжении веков патроната христианской церкви, и, опосредовано, христианской морали, из всех этих языков способность такого рода описания была СТИХИЙНО но и вполне ЦЕЛЕНАПРАВЛЕННО вынута, демонтирована, а какой-либо возврат к корням совершенно невозможен, потому что некогда бывшее – осталось в прошлом, и стало либо совершенно непонятным, либо приобрело значение вульгаризмов, и заслуженно, поскольку оставалось неизменным, когда остальные группы имен развивались и приобретали новые оттенки. Другой широко распространенный пример – это всякого рода "канцеляриты" всех народов и эпох, относя сюда же близкие по назначению эпистолярные жанры сословных обществ и "газетный" стиль в странах с тоталитарным режимом. В рамках ПРЕДНАЗНАЧЕННОГО для этого набора имен и формул (а это именно формулы, закосневшие и вовсе не обозначающие слов, из которых состоят: чего стоит хотя бы пресловутое "милостивый государь" – по отношению к человеку, которому предполагается дать пощечину) НЕВОЗМОЖНО сказать ничего иного, потому что это будет либо не понято, либо не принято. В этом случае в системе слов совершенно отчетливо отражена иерархическая конструкция всех и всяческих канцелярий, вовсе не нуждающихся в какой-либо правде кроме той, что "для служебного использования". В качестве примера предельного развития таких тенденций можно привести описанный Оруэллом "новояз", на котором супротив режима сказать что-либо попросту невозможно. Тенденция эта, таким образом, была замечена достаточно давно, но в данном случае речь идет не о тенденции, а о том только, что явление "лингвистической аберрации" носит универсальный характер: если и не все, то большинство наших представлений носит отпечаток особенностей мышления тех, кто во времена оны создавал систему имен для описания того, что в реальности проявило себя, может быть, только сегодня. Слова громоздятся на слова, соединяются со словами, слова цепляются за слова и то, что какой-то камень был уложен неправильно, становится видно потом, когда заметной становится кривизна всей стенки, и безнадежно опаздывают попытки что-либо исправить. А ведь мы, став "животными общественными", мыслим в значительной мере тоже словами! В наших умах, в наших душах так или иначе нагроможденные постройки из ЧЬИХ-ТО слов становятся НАШИМИ мыслями, заставляя нас понимать – так, чувствовать – так, действовать так, а не иначе. В нашем собственном мозгу помимо нашей души под видом систем имен обитают, по сути, осколки душ всех безымянных составителей общепонятного языка. Так вирусы из числа не самых одиозных живут себе в клетке и особо не хамят.

Вы можете спросить: причем тут демонология? Вопрос этот требует развернутого ответа. Разумеется, он в первую очередь зависит от того, что мы понимаем под словом "демон". Согласитесь, что понимание этого термина в эмоциональном плане отличимо от понимания термина "дьявол". Любой дьявол – это заведомое зло, агрессивное, одушевленное, нередко яростное и, как правило, заключенное в уродливую оболочку. Демон это, конечно, тоже дух, но имя это традиционно используют для обозначения не зависящего от нашей воли сложного явления, обладающего значительным своеобразием. Таков был демон Сократа, который помимо его воли подсказывал ему те или иные поступки (правильные!), таков был демон Максвелла, что выполнял определенную работу против термодинамических процессов. Демон – не обязательно зло, это просто более или менее сложная сущность со своим характером, и если можно сказать: "Демон Максвелла" – то в ответ на слова: "Дьявол Максвелла" поневоле задумаешься: а чего такого плохого он сделал? Из одних и тех же букв можно составить похабное ругательство и "Потерянный Рай", донос на соседа и инструкцию по оспопрививанию. Из тех же нуклеотидов, из которых состоит наш геном, состоят вирусные кодоны, ТЕ ЖЕ знаки переставлены в другом порядке, – всего лишь. Точно так же обстоит дело с деструктивными компьютерными программами, заполняющими информационные сети своими последовательностями, и разрушающими все прочие, и не даром их по аналогии назвали "компьютерными вирусами". Мы можем сказать в самом общем плане: демон это какое-то соотношение, возникшее вполне случайно, но, возникнув, способное поддерживать себя само, быть важным исходным условием дальнейшего собственного существования. Характерным примером демонов могут служить всякого рода "фирменные" ветры: есть некая местность со своими особенностями, и при возникновении определенных условий возникает какой-нибудь "тайфун" или "бора" каждый со своим особым, отличным от всех других характером. Только в одном месте возникает пресловутый "Мальстрем", и в этом месте он присутствует не все время, зато повторяется в деталях. Все сущее дано нам только и исключительно только в соотношениях, ряд характерных соотношений непрерывен и, начинаясь Мировыми Константами, продолжаясь какое-то время "простыми формами" заканчивается (из известного нам) человеческой душой. Не пытаясь ввести какие-то строгие границы, скажем, что место всякого рода демонов в этом ряду лежит между простыми формами и истинными духами, обладающими самосознанием. Обыденное, будь оно трижды необъяснимо, не задерживает на себе нашего внимания, не кажется сколько-нибудь таинственным и, соответственно, не вызывает вопросов, поэтому редкие и сравнительно маловажные примеры "демоничности" кажутся нам единственными в своем роде, тогда как на самом деле демоничность, носящая в среднем нейтральный (не добро и не зло) характер, является и почти ВСЕОБЪЕМЛЮЩЕЙ. Сравнительно-сложными примерами могут служить ВСЕ биохимические циклы, замыкающиеся в одном или же многих организмах, но слова, привычные нам всем слова тоже носят "заряд" демоничности, пусть и более простой. ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТЬ звуков или знаков, которой УСЛОВИЛИСЬ придать определенный СМЫСЛ и которая благодаря этому постоянно ВОСПРОИЗВОДИТСЯ. Постоянная воспроизводимость в определенных условиях можно считать практически определяющим признаком и свойством "демона", "демоничностью" В ЧИСТОМ ВИДЕ. Слова, одинаковые для всех, понимающих язык неизбежно содержат элемент чуждости для каждой самостоятельной человеческой души, как до определенной степени чуждой для организма женщины является плацента, соединяющая его с совершенно чуждым организмом родного ее ребенка. Они существуют на том же субстрате человеческого мозга, что и сознание, но не совпадают с ним, не могут совпадать, поскольку структура их задана извне, и задана достаточно жестко, а в ходе реального или же планируемого общения должны находиться "вне" сознания, чтобы контролироваться им. Душе любого человек навязано общество гораздо более простых сущностей, характер которых зачастую носит следы произвола других людей, обычно – давно умерших, живших в совсем других условиях, давно, может быть, исчезнувших. Независимость нашего духа НЕИЗБЕЖНО носит относительный и кажущийся характер, мы – рабы абсолютной, жизненной необходимости общения, и уже поэтому – рабы давно ушедших поколений, навязавших нам кривую линзу стихийного языка, языка – исказителя передаваемой мысли, языка – ограничителя смысла, языка – зашоривателя. Тут, в основном, не было злого умысла. Еще реже случается осознанный злой умысел. ПРОСТО демоны, без негативной или позитивной окраски этого термина. Вот только, – если не все демоны есть дьяволы, то все дьяволы (кроме, может быть, самого Отца Зла, существования которого мы не будем ни подтверждать, ни оспаривать: скажем, – по описанию он – истинный Дух, обладающий самосознанием и целями) есть демоны. Свои дьяволы могут быть и часто бывают среди сущностей, "присоседившихся" к сознанию в "собственном" ее мозгу; безусловно не все они имеют единственной причиной слова, но можно утверждать, что без слов при их возникновении тоже почти никогда не обходится, слова почти всегда – важные части собственной конструкции дьявола, овладевающего человеком и заставляющего его совершать бессмысленные, вредные, чудовищные порой поступки, начиная от привычного всем алкоголизма, через сложные эквиваленты эпилептических припадков, когда человек, вдруг выпав из течения индивидуального времени, творит порой бог знает что, а потом ничего не помнит, и кончая случаями истинной одержимости, когда в том же теле, том же мозгу по той или иной причине возникала вторая душа, со своими целями, как правило – более примитивная, и очень часто – злобная. Более того в последнее время возникли технологии, образующие такого рода дьяволов в человеческом мозгу: то, что называется "кодированием", когда при определенных условиях человек вдруг совершает действия, совершенно чуждые его натуре. Это может быть что-то простое, вроде случаев неконтролируемого стремления к самоубийству при произнесении определенного пароля, и кончая "подселением" практически второй натуры, по ночам творящей всякого рода чудеса, о которых ничего не ведает "дневная" личность. У людей, у целых групп людей, у народов и наций структура языка и условия жизни не так уж редко формируют "демонов", являющихся "недо-дьяволами" или "спящими дьяволами", и рано или поздно найдется, придет, явится в этот мир человек, который любовно дьявола достроит и разбудит. Это может быть любящая жена, твердо знающая, как невинными как будто словами довести мужа до невменяемости. Проповедник-сектант, оплетающий и заставляющий совершать поступки столь же нелепые, сколь и чудовищные умных вроде бы и образованных людей. Рок-музыкант, способный своими текстами вызвать эпидемию самоубийств у своих слушателей. Гадина-революционер, побуждающий людей собственными руками превратить свое обычное прозябание в чистой воды ад. Гитлер, умудрившийся вызвать приступ кровожадного безумия у культурнейшего и ДОБРЕЙШЕГО в мире народа. Таким людям дан дар доделывать, выращивать и будить дьяволов в согражданах, и по крайней мере до сих пор это было сродни скорее искусству, нежели науке, как вот бывает у людей дар воспринимать форму с цветами или же мелодии с ритмом и удачная стратегия обучения на собственном опыте. Поприще межчеловеческого общения есть поприще демонов, и благо еще, когда демоны эти не относятся к разновидности настоящих дьяволов, когда мразь определенным тоном произносит содержащую ключевые слова околесицу, и нормальные как будто люди сходят с ума, и творят вещи поистине дьявольские, непостижимые для нормального человеческого ума, превращаясь в истинных негодяев, гордящихся своей подлостью и душегубством.