Текст книги "Книга Предтеч"

Автор книги: Александр Шуваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

– У васЕ там кофе н пьют?

– Да, конечноЕ Спасибо. У мамаши хранился определенный запас коричневых горьких зерен, к которым имела право прикасаться только она сама, мотивируя это пониженным давлением и частыми мигренями, причиной которых, разумеется, было исключительно только общение "с ними, свиньями". Но заваривать его он, тем не менее, умел.

– Слушай, – сказала ему она, потрясая в воздухе той самой злополучной тетрадкой, когда он спустя пятнадцать минут вернулся в "столовую", – это ты, что ли, писал?

Подойдя, он молча отобрал у нее послание, унес, и только после этого счел нужным ответить:

– Между прочим, – последнее это дело, – читать чужие письма. Особенно если они вовсе не тебе предназначены!

– Да откуда я знала! Нет, – но ты это – всерьез?!!

– А вот это уж, извини, совершенно не твое дело!

– Нет, разумеется, размолвки с родителями н дело нередкое, ноЕ

– Слушай-ка, – довольно бесцеремонно перебил он ее, задыхаясь, ты моих родителей знаешь? Нет!? Тогда заткнись, ради бога!

– А тут не может быть, – осторожно спросила она, – что это все под влиянием минуты? Знаешь, как бывает, – с вечера одно, а утром, глядишь, и другое. Как говорил один мой знакомый, – спьяну и с похмелья н два разных мненья?

– Вот тут ты, знаешь, ошиблась. Тут не импульс. Тут исход до-олгой агонии. Эта душонка как раз долго и изобретательно боролась против этого простого, ясного, единственно верного решения. Я очень боюсь, что она и сейчас хитрым образом извернулась, когда вдруг, ни с того, ни с сего я решил привести сюда тебя.

– Единственное? н В голосе ее слышалось явственное сомнение. н Но так, прости меня, не бывает. Когда человек перестает бояться смерти, решив, что жить или умереть н не так уж важно, он обретает громадную силу. Невиданную неуязвимость. Не достойнее ли был бы путь какого-нибудь отчаянного поступка, прямо ведущего к цели? Потому что как можно победить отрешившегося от попытки выжить?

–Э-э-э, – он мимолетно улыбнулся хитрой улыбкой придурка, поймавшего, по его, придурошному, мнению, собеседника на явной нелепости, – тут то-онкость есть... Не дорожить жизнью и не бояться смерти – вещи очень даже разные. Я не дорожу жизнью, совсем ее не люблю, но смерти боюсь. И того гаже, – больше смерти боюсь людей, их ярости и любой ярости вообще. Меня и сейчас, когда я решился, и, если б не ты, уже был быЕ по ту сторону, можно заставить пойти на любые унижения самым элементарным хамствомЕ Да я же писал все этоЕ Так что я тут подумал-подумал, да и понял совершенно ясно, что живу по чистому недоразумению. Этого просто не должно было быть. Понимаешь? Э-э-э, он безнадежно махнул рукой, – ку-уда тебе! Из тебя радость бытия и уверенность в себе прямо-таки прут, это видно невооруженным глазом. А у нас говорят, что сытый голодного не разумеет. Очень правильно говорят.

– О, я, кажется, нашла! Скажем так: ведь возможны же разные способы и несколько попыток. Так кому же будет хуже, если первая попытка окажется неудачной? Разумеется, если избранный сценарий будет достойным предприятием?

– Я сказал тебе, по какой причине это совершенно не подходит для меня, но ты все-таки выскажись. Потому что сдается мне, что ты имеешь ввиду что-то, что хорошо знаешь. То, как, наверное, поступают в подобных случаях где-то там у вас.

– Там, у нас, в подобных случаях отправляются в Брод. Не только в подобных, конечно: в некоторых компаниях того, кто не был в Броде, и за человека-то не считаютЕ Но когда бывает вот так (хотя есть у меня доля сомнения), – то почти без исключений.

– Я сейчас опять начну про разговоры во сне. Ты не видишь, что я вовсе тебя не понимаю, и понятия никакого не имею, что такое этот самый Брод? У нас н это мелкое место, в котором можно перейти, к примеру, речкуЕ

– НуЕ Это когда уходишь один в неизвестное, пустое, неизвестно чем чреватое место. Куда угодно – только от всех своих. Основоположником считается Прародитель Тартесс. Он был зрелым мужем, но потом, как-то само собой, это стало делом самых молодых. Когда что-то начинает теснить тебя, ты просто уходишь в Брод. Туда, где ты никому ничего не должен ни за какие благодеяния. По традиции принято считать, что уходящему в Брод ВСЕ РАВНО – жить или сдохнуть. Так или нет, но такая позиция помогает... Не знаю, как объяснить... Жить полностью, всеми клетками и нервами, в полную меру. Твердых правил нет, но все-таки не слишком похвальным считается брать себе вещи из дому... У друзей, у чужих – да. Так что помех нет.

–С ум-ма сойти! До чего же забавно выходит-то. А у нас, знаешь ли, – не поймут. Заберут в милицию и, по выяснении обстоятельств, вернут домой. И ничего, кроме ободранной КПЗ, в нашем варианте Брода не увидишь. Только один вариант. Так что, – увы! Ты это, – пей кофеЕ Вроде бы получился.

– Ага, – она рассеянно кивнула, и задумчивость эта в ее исполнении, в сочетании со всем ее обликом выглядела отчасти даже устрашающе, – у меня бренди есть, довольно приличное. Давай за компанию?

Он пожал плечами, – мол, почему бы и нет? Гостья достала из своей диковинной сумки довольно причудливую кубическую бутылку радужного стекла, плеснула в дымящиеся чашки толику бледно-желтого содержимого, и вкус у кофе стал н как огонь, и огненный аромат этот воспринимался не носом, не небом даже, а как-то всей головой, рождая буйство мыслей.

– Ты рассказал мне достаточное количество достаточно-страшных вещей, но есть и то, о чем ты не подумал: представь себе чувства того, кто по своей воле попал в необратимую ситуацию. Не тесная, залитая темной водой труба под землей, о которой ты говорил, а водоворот, черная воронка, которая засасывает тебя, и поздно становится: сожалеть, и тщетно: говорить, что пошутил и не хотел ничего такого. Только те, кто совсем уж ничего не понимают в смерти, могут думать, что это один только миг. Это только со стороны, а для любителя простых решений миг может растянуться в тысячелетия. И ты тысячелетия будешь кружиться в этом черном вихре, и будешь вопить снова и снова, что ничего такого не хотел, что ты не думалЕ Нет, это и впрямь будет самое правильное определение: не думал.

– Слушай, тебе сколько лет, а? Тысячи три? Или, правильнее сказать, миллионов двадцать? Больше? Вопрос не имеет смысла? А?

– Гораздо меньше. Примерно шестнадцать. Хотя, конечно, в каком-то смыслеЕ Пожалуй, ты снова прав: вопрос не имеет того смысла, который ты, наверное, в него вкладывал.

– Ага, – чутье, окрыленное гремучей смесью крепкого кофе с дьявольским напитком, устремилось напропалую, – это, наверное, значит, что у тебя есть еще и другие рецепты?

– Вряд ли это можно назвать рецептом. Везде, во всех обществах, есть те, кто по слабости или в силу убеждений отказались от насилия и любой борьбы вообще. Кое-где их считают находящимися под защитой волшебных сил, кое-где, как, к примеру, монахов, н под особым покровительством Бога, кое-где, – ничего такого явно не думают, даже презирают слегка, но все-таки не трогают. Нигде.

В таком случае н поздравляю. Ты, наконец, отыскала исключение. Тут трогают всех, и никто не может считать себя в безопасности, не имея зубов, когтей и наглости. Тут не скажешь, как в детстве, чур меня, не спрячешься в понарошечном "домике", не укроешься под призрачной броней. Нету никаких таких границ, понятно? Разом угодишь в придурки, и все сразу же станет еще хуже. В десять, в сто раз.

– Но ведь был тот же Христос! Он проповедовал ненасилие, но как можно назвать слабым того, к кому шли за помощьюЕ нет, не так: за Спасением?

– Ты это про того, кто обладал куда большим, чем любое мужество, пусть даже самое большое, – божественной сутью? Это было бы смешно, если бы не было ересью. Впрочем, – я, на самом деле, не верю и говорю только про то, что написано. И я знаю, что говорю. Потому что есть смысл в хороших людях и в злодеях, в серых личностях и в уродах. Даже в безмозглых идиотах есть очень большой смысл, а вот я – недопустимое по определению противоречие. Не в смысле сложной, противоречивой натуры, как говорят у нас, желая оправдать выходки какой-нибудь заслуженной и высокопоставленной сволочи, а в смысле холодильника-кипятильника или корня квадратного из минус единицы. Такого просто не должно быть, а уж наделять такую вещь душойЕ Это уж такое недоразумение, что любая вера в Бога сама по себе становится кощунством, потому что нельзя приписывать такое Всевышнему. Так что Бога все-таки нет, а потому пусть и невозможное – не существует.

Во власти какого-то мрачного вдохновения, охватившего его в эту ночь, хотя, вообще говоря, ему не было присуще испытывать какое бы то ни было вдохновение, он машинально, как воду, выпил содержимое неизвестно откуда взявшегося широкого бокала изысканно-криволинейных форм, словно у причудливого цветка орхидеи, и решительно поставил его на стол. Вот так! Не истечение в слезы и жидкую слизь, а н Воля К Смерти. Сейчас, вместо исполнения Плана, он предпочел бы шагнуть в пропасть: пусть последний, но все-таки Шаг. Потому что впервые в жизни к словам его и намерениям отнеслись всерьез и дали себе труд выслушать. Потому что музыка грома, воды и ветра, вся это окончательно взбесившаяся к этому времени стихия за окном вызывают душевный подъем, пусть даже подъем этот н перед падением. Потому чтоЕ Потому.

– Мы с тобой что-то заболтались, а, между тем, на улице такая Погода, которую не так уж часто можно встретить в наше упадочное время. Упустить такое, – вовсе непростительный грехЕ У тебя тут есть какая-нибудь терраса?

– Ага. Как раз между бассейном из черного мрамора и зимним садом. Висячим, как у Семирамиды, только в полтора раза больше.

– Понятно. А что есть?

– Балкон и сколько угодно крыши. Только туда люк забили еще прошлым летом. А балкон, н вот она, дверь.

Елена Тэшик, обладательница множества глупых кличек, снова распахнула свою сумку, и ему тут же захотелось протереть глаза, потому что в руках ее он увидал очень на вид добротную, солидно выглядящую флейту. Он всего пару раз видел похожие, а в руках не держал никогда. Следом гостья вдруг потянулась, как тяжелая, бесшумная кошка, и ее диковинное платье вдруг словно само собой соскользнуло с ее тела. На этоЕ Стоило глянуть. При всем изяществе пропорций, это тело не назвал бы хрупким даже записной льстец. Еще можно было бы сказать, что ее нагота н ослепляет, если бы от нее не веяло в этот момент какой-то сосредоточенной, тяжелой, почти пугающей мощью.

– Пойдем, проводишь меня. В таких случаях без хозяина н никакЕ

Балкон был, как балкон, два с половиной метра на полтора, заваленных всяким хламом, который якобы мог когда-то в будущем пригодиться. Сейчас вода с неба шла таким потоком, что не было видно даже перил. Не было видно ничего, кроме сплошной водяной завесы, в которой, дробясь радужными искрами, почти вязли даже сполохи молний. Кроме молний, подсвечивая непроглядный ливень, пробивался неизвестно откуда все тот же слабый, но, однако, вполне заметный мутно-розовый свет. Она, как положено вежливому гостю, сделала вид, что без него н никак, а он, как гостеприимный хозяин, сделал вид, что этому верит. Вода валила с неба таким потоком, что чудом казалась даже сама возможность дышать, а длинные сатиновые трусы мгновенно прилипли к коже настолько мерзким, холодным пластырем, что он вдруг решил поверить в собственную невидимость, содрал их и швырнул в светлый проем двери, пока еще тот был виден.

Уже давным-давно перила должны были преградить им путь, но они, отфыркиваясь от заливающей лицо воды, все шли вперед по теплой пузырящейся воде, покрывающей теплый, ровный камень. И уже несколько раз ему казалось, что босая нога его нащупывает вроде бы стыки между плит. Он оглянулся н и не увидел светлого прямоугольника двери, глаза не могли видеть дальше, чем на несколько метров, но какое-то чувство подсказывало ему, что вокруг н бесконечный, ничем не ограниченный простор, непостижимо вымощенный плитами, озаряемый непрерывно сменяющими друг друга молниями и накрытый сплошной завесой гигантского, теплого, почти безветренного ливня. И казалось, что ливень этот так же заливает весь мир, все миры, всю вселенную, так же вымощенную теплыми каменными плитами, соединенную в единую равнину, которой поистине нет границ и пределов.

Разумеется, он никогда не смог бы поверить, что звук флейты будет слышен средь непрерывного рокота громов и рева падающей воды, но холодный, как льдинка, чистый, негромкий вроде бы свист древнейшего из инструментов рассекал царящую вокруг какофонию без видимой натуги, как безупречное, бесстрастно сверкающее лезвие в руках молодого, а от молодости н очень серьезного и беспощадного бога рассекает непроворотную толщу косной материи. И непонятно, как она вообще умудрялась играть, но, тем не менее, очень скоро начало казаться, что поступь громов и движение водных потоков подчиняется этому отрешенному свисту, следует за ним, и уже в чередовании вспышек на небе обозначился некий ритм, закономерность. Точно она пасла стихию, как пастух пасет вольно кормящийся на лугу скот. В десяти шагах, вся в пелене струящейся воды, ее фигура то застывала на миг грозным черным силуэтом, окруженным огненной каймой очередной вспышки молнии, то обращалась в смутную тень, едва видимую все в том же всепроникающем, непонятно откуда исходящем мутно-розовом сиянии. Потом он не мог бы сказать, сколько прошло времени, прошло ли хоть сколько-нибудь, и имело ли смысл само время, прежде чем фантастическая тема для одинокой флейты в бесконечности с небесным оркестром начала приходить к завершению. Последний звук замер, потерявшись в ровном шуме дождя, Елена Тэшик медленно подняла склоненную голову и отбросила назад, за спину темные водоросли длинных мокрых волос. Стоять под этим дождем, глядя на свою непостижимую гостью можно было бесконечно, и это снова было оцепенением, только другим, совсем не тем, что в сумрачной комнате и в ожидании неизбежного конца, с темным зеркалом, подстерегающим в темной передней. И, занятый этими мыслями, он не сразу заметил, что идет с ней бок о бок, полуобняв ее мокрое, голое, твердое тело и сам обвитый ее гибкой рукой и чувствует скользкие, тяжелые струи ее мокрых волос. И опять, так можно было бы идти бесконечно, бездумно ступая босыми ногами по теплой воде и чувствовать рукой и плечом ее тело, и если рай отличен от этого, то он, конечно же, хуже, потому что ничего лучше попросту не может быть, это немыслимо н быть лучшеЕ

Неплотно притворенная балконная дверь со светом, видимым через стекло, возникла перед ними вдруг, будто вынырнув откуда-то, и оказалась в двух шагах, и сразу же мир, словно прорвавшись сквозь непроницаемую завесу, обрел свою обыденную реальность и вещественную ощутимость.

5.

Завернувшись в какую-то полосатую накидку тонкого полотна, бывшую наподобие бурнуса, и извлеченную из таинственных, неисчерпаемых недр все той же сумки, она расчесывала мокрые волосы и это тоже неожиданно оказалось тем еще зрелищем, глаз не оторвать. Он и смотрел, да что там н смотрел, пялился непрерывно и совершенно неприлично, и понимал это, но ничего не мог поделать с собой. И все-таки она снова удалилась от него, и вообще все стремительно и неудержимо возвращалось на круги своя, а вместе с этим возвращалось давешнее отчаяние. И тут ничего, совсем ничего нельзя было поделать. Нет никаких путей и возможностей.

– Послушайте, – задумчиво проговорила гостья, впрочем, не оборачиваясь и продолжая изучать себя в зеркале, – вот я стою к вам спиной и все равно чувствую обращенный на себя непрерывный взглядЕ С моей спиной что-нибудь не так, или есть еще какая-то другая причина?

– АЕ Да, извините. – Угрюмо пробормотал он и тяжело потупился, но от этого отчаяние, наполнявшее его, как полая вода, прорвало все запруды и хлынуло через край:

– ДаЕ – Он замолк, изо всех сил пытаясь проглотить шершавый сухой комок, застрявший в горле, а потом его вдруг прорвало. – Да ты вообще имеешь хоть какое-нибудь представление о силе своей красоты? Понимаешь, как она может подействовать на какого-нибудь обычного человека, особенно н здесь? Все знаменитые красавицы, все эти призовые кобылы с бесчисленных, как морской песок, конкурсов, перед тобой н как серый пепел, как стылый уголь, как старая ветошь. При взгляде на твое тело любой честный скульптор разбил бы все свои статуи, отрубил бы себе руки, выколол глазаЕ Или пошел бы в отшельники от отчаянияЕ Потому что нестерпимо, когда то, что находится на расстоянии протянутой руки, на самом деле оказывается дальше самых дальних звезд и куда недоступнее, чем звезды, и не взять, и не достатьЕ Ты за пределом, далеко за пределом, и любому мужчине н мука глядеть на тебя, а для меня н это и вообще нестерпимо, убийственно. Если бы бог был, если бы я верил в бога, я попросил бы Его, чтобы Он позволил мне умереть именно от этогоЕ Гос-споди!

Прикрыв лицо руками, он отвернулся, и забормотал монотонно, как читают молитву, отчаявшись, как убеждают самого себя, что это н не смерть, как зовут умершего ребенка.

– Но тебя же нет, правда? Тебя нет, потому что не может быть. Подъезд этот есть, вонючий двор н тоже. Есть Карлуша Гинтер с приятелем, даже тот пьяный милиционер, наверное, есть где-нибудь, хотя и непонятно н зачемЕ Скука есть, страх, убожество, а тебя н нетЕ Нет!

– Для того, чтобы убедиться в обратном, достаточно всего-навсего обернуться и посмотретьЕ

– Не хочу даже смотреть!

Но, разумеется, обернулся все-таки, и после этого он замолчал, внезапная немота овладела им, он уже не слышал и не смог разговаривать, и только беззвучно шевелил губами, силы и выдержка изменили ему, он двигался к ней какими-то дергающимися шагами, словно через силу, кривя лицо натужной гримасе, а, подойдя, судорожно, с неистовой силой вцепился в ее одежду, пытаясь что-то сказать, но не смог. Колени его подогнулись, и он, закатив глаза, повалился на пол у ее ног. От растерянности красавица подхватила его на руки и без заметных усилий уложила на диван. Когда, спустя несколько минут, он открыл глаза, они смотрели неподвижно, а лицо его было залито слезами. Гостья пыталась хоть как-то расшевелить его, но он молчал, по-прежнему уставившись в одну точку. И это длилось довольно долго, пока она не поинтересовалась:

– Интересно, а почему тебе непременно нужно было, чтобы я ушла до прихода твоих родителей? Они что, вообще против того, чтобы ты водил женщин домой?

И этот наивный вопрос неожиданно подействовал там, где не действовало ничего. Лицо его исказила злобная гримаса:

– Ха! Каких н женщин? Нет, ты что, – не поняла? Не читала разве или решила, что я это просто так? В шутку?

– Нет. Не знаю.

– А если нет, то какие, к хрену, у меня могут быть женщины?!!

И получил достойный ответ.

Например, – сказала она, приблизив свои глаза к его и легко целуя в губы, – вот такие. Если уж под рукой нет ничего более подходящего.

– Ты, наверное, не поверишь, но никто, никогда не говорил мне ничего подобного. Странно, правда? н Голос ее звучал несколько растерянно. – ЭтоЕ приятнее слушать, чем я думала.

– Гос-споди! н Пораженный ее словами, он резко откинулся на подушку. н Да о чем ты говоришь-то?

– Нет, на самом делеЕ

– Никогда в жизни не слыхал таких глупостей!

– Нет, правдаЕ

Дискуссия это происходила в краткий миг равновесия, когда он еще мог сдерживаться и не начать целовать ее снова. Дикое признание ее, нарушило хрупкое равновесие. Приподнявшись на локте, он смотрел на тело лежащей на спине Елены, воображая, что смотрит на него просто так, как на прекрасную вещь. Что вообще способен на нее просто так глядеть.

– Я до сих пор не верю вЕ Ну, во все этоЕ А ты! Всего того, что я наговорил тебе, – этого еще слишком мало, и слов таких по-настоящему нет. Ты н совершенство, но только не застывшее какое-нибудь, а живое, мягкое, те-о-оплоеЕ

– Ну постой, ну погоди хоть немного, яЕ

Но он уже и снова ничего не слышал, погрузившись в восхитительную, теплую влажность, лучше которой на свете ничего нет и не может быть. Это был уже не первый раз за недолгое последнее время, и потому он смог оценить, что миг проникновения н прекрасен и сам по себе, а не только тем, что за ним следует. Потому что самый первый раз не оставил в его памяти никаких подробностей. Любовное искусство, это, все-таки, когда не очень надо. Или даже очень, но все-таки не совсем. Потому что когда совсем, это не назовешь искусством. Как не назовешь искусством грозовой разряд вроде тех, что давеча полыхали за окнами и над головой: просто-напросто в какой-то миг напряжение становится слишком большим, и тогда просто-напросто вспыхивает слепящий нестерпимым, запредельным светом зигзаг, оставляющий после себя черный, выжженный след в глазу, без деталей и промежутков. И то, что испытываешь, когда сквозь твое хрупкое тело проходит такой вот разряд, язык как-то не поворачивается назвать ощущением, хотя бы даже и сильным. Удар молнии, черный след, выжженный в памяти, то, что нельзя вспомнить и описать, когда не остается в памяти даже чувства неотвратимости до, – а только потрясенное смятение, неудержимо дрожащее тело после. Это не хорошо и не плохо, это вне оценок лукавого рассудка, по ту сторону и зла и добра. Это вот сейчас, хоть и судорожно стиснуты объятья, так что не разожмешь, хоть и темнеет в глазах, которые и без того изо всех сил зажмурены, – все равно хорошо-оЕ оЕ о-о-о!

А еще он тогда, в незапамятные времена, аж час сорок восемь тому назад, схлопотал от гости оглушительную, искросыпительную, огнепальную затрещину. И происшествие это находилось в определенной связи с тем, что ослепительная Елена Тэшик оказалась некоторым образом девицей. Когда, после всего того, что произошло, он, при всей своей неопытности, осознал этот факт, и у него хватило глупости показать свое изумление.

– Почему, – пораженно спросил он, – почему ты сделала это?

– А что мне еще было делать? н Угрюмым тоном спросила она. н У тебя был такой вид, будто ты без этого вот-вот помрешьЕ Очень похоже было. Ты хоть помнишь, что говорил до этого? И как? Есть народ, не из самых опасных, но все-таки его считают довольно воинственным. Когда они, на войне, решают, что им все равно, остаться в живых или умереть, то повязывают головы зеленой такой повязкой, и у них при этом бывают такие лицаЕ Так вот, – у тебя вчера было еще хужеЕ Так что делать, если человеку очень, прямо-таки н позарез, нужно?

– Да нет! Тебе-то зачем было нужноЕ – Он перевел дыхание, безуспешно пытаясь подыскать нужные слова, но язык н словно бы окостенел у него во рту. – Ведь говорят, что для девушки очень важно, нуЕ когда в самый разЕ Так за что же вдруг такая жертва?

И вот тогда-то, после этого вопроса, как раз и треснуло оглушительно, и зазвенело в левом ухе, как раз и посыпались искры из глаз, а щеку словно бы ошпарило крутым кипятком.

– За что!??

– З-за упорство в глупости!!! н Медовые глаза ее сейчас пылали лютым желтым огнем, и было как-то уж очень хорошо понятно, на что она, в случае чего, способна в ярости. н Сколько бы тебе ни твердили, сколько бы ни объясняли, – а я сегодня только этим и занимаюсь! н ты так и не понял, что не свете единственно важно! Потому что все остальное не стоит ничего! И уж тем более так называемый Цветок Моей Невинности!

– Извини. Но я все равно ничего не понимаю.

– А я про это и говорю! И добавила уже куда более спокойным голосом. н Дурак. Все испортил, разбираться началЕ А душа бывает сыта именно тогда, когда отдаешь просто так, ни за что, просто потому что другому очень нужно, и даже мыслей нет о том, что кого-то там облагодетельствовал. Просто так, понятно? Произвол. Единственное, что ставит нас на одну ступень с любым Богом.

Но на лице его уже блуждала умильно-подхалимская улыбка, в глазах таяли, как тают комки масла перед жарко натопленной печкой, последние остатки соображения, а сам он неудержимо, с вкрадчивым упорством вьющегося растения тянулся к ее телу, потому что больше не мог быть отдельно.

– Ладно, – спросил он спустя некоторое время, когда они оба отлично обходились без слов, – спрошу по-другому: почему тогда только сейчас, почему не раньше? Если уж это так мало значит?

Сказав это, он отодвинулся, демонстративно закрывая голову скрещенными руками, но на этот раз никакой агрессии не последовало. Вообще все реакции ее были настолько непредсказуемы, что сразу же становилась ясна безмерная пропасть в их привычках, воспитании, представлениях о должном и недолжном. Та пропасть, о которой так славно забывалось в иные минуты.

– А! н Елена беспечно махнула рукой. н Не знаю. По глупости. По тупому упрямству. По дурному характеру, который от воздержания становился и еще хужеЕ Нет, со мной и впрямь непросто. Недостаточно просто. То, что ты начал со мной, поэтому вполне может превратить твою жизнь в безумную скачку по бездорожью. н И задумчиво добавила. н Тебе бы кого-нибудь другого.

– Не думаю, – сказал он с легкой, только самую малость иронии содержащей, улыбкой, как ему хотелось улыбаться всегда, да вот только не получалось, – что мне удалось бы встретить кого-нибудь такого же щедрого.

– Вот видишь, у тебя уже возникло представление о какой-то там щедрости. Именно это-то и есть возможный корень будущих сложностей, именно об этом-то я и говорю. И никакой мистики. Потому что попади ты, к примеру, в Рыбий Замок, тебе бы потом и в голову не пришли бы все эти глупости о Жертве, Щедрости и Даре. И это, конечно, было бы правильно. Но что сделано, то сделано, и переделывать что-нибудь ужеЕ Невозможно просто.

– А что за замок такой? Рассказала бы пока чтоЕ

– Ах ты, мерзавец! Пока что? Что это ты имеешь ввиду под "пока"?

– Ну-у, – он неопределенно повел руками в воздухе, – вообще "пока"Е Но ты все-таки расскажи.

– А-а, это и впрямь интересно. Понимаешь, я во многихЕ местах бывала, много всяких видела зданий и дворцов. Но нет ничего причудливее и непонятнее Рыбьего Замка у меня дома. Да, именно что дома, потому что Сулан с самого начала н на самом деле город моего рода, рода Птиц. Это, – сравнительно молодой город, и, может быть, как раз поэтому у нас так принято вроде бы как забывать, откуда взялись некоторые вещи в нем. Понимаешь? Не помнить, не выяснять, чтобы казались они н извечными, стоящими с незапамятных времен и возникшими как бы чудом. И это в первую очередь относится к Рыбьему Замку. Иной раз миф и на самом деле бывает нужен куда больше, чем любое точное знание. Представь себе что-то среднее между куполом и морской звездой с очень-очень короткими лучами. Знаешь таких? Вот-вот, очень похоже, но только очень выпуклое. Он накрывает вершину холма на берегу, над океаном, и между концами пяти коротких отростков, которые как будто распластаны по склонам и погружаются в них, – метров триста пятьдесят, не меньше. Высота н метров сто восемьдесят. Снаружи здание покрыто сплошным слоем какого-то розовато-желтого вещества, усеянного короткими тупыми шипами на широком основании, от двух миллиметров и до пяти сантиметров длинной. Все входы н как косой срез спирального коридора внутри раковины улитки. Снаружи н стены кажутся глухими, без окон, но изнутри видно, что они есть и их н много. Замок диковинно смотрится снаружи, но это н ничто по сравнению с его внутренним устройством. Оно вызывает странное чувство какого-то увлекательного безумия, фантасмагории, так что глаз отказывается верить всему увиденному. Там н многоцветье, больше цветов и оттенков, чем можно себе представить, но царствуют, конечно, всего три цвета: белое, синее и золотое. К одному и тому же залу могут вести несколько наклонных галерей-коридоров, и некоторые из них настолько круты, что тяжело подниматься, а угодив в него, – рискуешь скатиться до самого низа ни разу не зацепившись. Бывает так, что галерея из зала, расположенного выше, опускается ниже уровня более низко размещенных покоев, никак с ними не соединяясь, огибая своды поверху, бывает и по-другому. В некоторых залах и перекрестьях коридоров собраны диковинные фигуры из несокрушимого, вечного материала, похожего на фарфор, пестро расписанные синим и золотым, с тяжелым основанием, в рост человека или чуть выше, но, поднатужившись, сдвинуть все-таки можно. Если вдвоем-втроем. Так что статуями их тоже не назовешьЕ Некоторые из галерей и лестниц на разной высоте выходят наружу, а некоторые н ведут вниз, глубоко под землю. Среди них есть и такие, что доверху залиты водой, совсем-совсем прозрачной, чистейшей. Представляешь себе? Так и уходят под воду, извиваясь, стены гладкие, белые, и ярко освещены синими и золотыми светильниками, горящими прямо в воде, под потолкомЕ Это то же самое божественное "просто так", о котором я тебе говорила, только сказанное по-другому, на ином языке.

– А причем тут тогда я? Что дало бы мне посещение этого самого Рыбьего Замка?

– Это как раз очень понятно. Там, чтобы провести время в темноте, сумраке или свете, собирается молодежь и еще те, кто устал от однообразия впечатлений, ищущие новых знакомств и впечатлений. Блуждание по лабиринтам Замка, – опьяняет, дарит ту крупицу безумия, без которой пресной кажется любая жизнь. Кто-то сидит, к примеру, в непонятно как замкнутом бублике Вольной Библиотеки, – это часа в три ночи, – рядом идет мрачная и сосредоточенная пирушка какого-нибудь землячества, а еще через зал идет анонимный фестиваль Звериных Танцев. И в багровой полутьме дико мечутся, кружатся, прыгают фигуры в самых настоящих тотемных масках, в шкурах, с подвязанными хвостами, и не угадаешь, где н местные уроженцы, где н из переселившихся в иныеЕ места, а где н сарпразанты. Бывают и совершеннейшие чужаки, не людского корня. Понятно, что очень-очень слабо действуют всякие там табу на плотскую любовь, отказывать н мало принято, и царит любопытство, – а каков будет этот индивидуум в сексе? Силен или слаб, трогательно нежен или возбуждающе-груб? Умелец, каких поискать, или робкий новичок? Говорят, что интерес вызывают буквально все. Так что и на тебя нашлась бы стайка ряженых девчонок, помоложе меня, из тех, кто вовремя начал, правильно, – когда появилось желание. Налетели бы, затормошили, зацеловалиЕ Потом начали бы отсасывать по очереди, – есть такое модное развлечение, сосать н пока не попросишь пощады, а в разгар развлечения кто-нибудь, войдя в азарт, непременно изъявил бы желание съездить на тебе верхом. Ты верный месяц даже и не вспоминал бы о бабахЕ

– Помоложе? Почему непременно помоложе?

– Потому что в моем почтенном возрасте люди уже находят себе более-менее постоянного человекаЕ или компанию, а не буйствуют, как полая вода, в поискеЕ случайных приключений.