Текст книги "Мастера русского стихотворного перевода. Том 1"

Автор книги: Александр Пушкин

114. На погребение английского

генерала сира Джона Мура

 
Не бил барабан перед смутным полком,
   Когда мы вождя хоронили,
И труп не с ружейным прощальным огнем
   Мы в недра земли опустили.
 
 
И бедная почесть в ночú отдана;
   Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
   И факелы дымно сверкали.
 
 
На нем не усопших покров гробовой,
   Лежит не в дощатой неволе —
Обернут в широкий свой плащ боевой,
   Уснул он, как ратники в поле.
 
 
Недолго, но жарко молилась творцу
   Дружина его удалая
И молча смотрела в лицо мертвецу,
   О завтрашнем дне помышляя.
 
 
Быть может, наутро внезапно явясь,
   Враг дерзкий, надменности полный,
Тебя не уважит, товарищ, а нас
   Умчат невозвратные волны.
 
 
О нет, не коснется в таинственном сне
   До храброго дума печали!
Твой одр одинокий в чужой стороне
   Родимые руки постлали.
 
 
Еще не свершен был обряд роковой,
   И час наступил разлученья;
И с валу ударил перун вестовой,
   И нам он не вестник сраженья.
 
 
Прости же, товарищ! Здесь нет ничего
   На память могилы кровавой;
И мы оставляем тебя одного
   С твоею бессмертною славой.
 

<1825>

115. Вечерний звон

 
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!
 
 
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон,
Не слышен им вечерний звон.
 
 
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумьи петь вечерний звон.
 

<1827>

116. Ирландская мелодия

 
Когда пробьет печальный час
   Полночной тишины
И звезды трепетно горят,
   Туман кругом луны, —
 
 
Тогда, задумчив и один,
   Спешу я к роще той,
Где, милый друг, бывало, мы
   Бродили в тьме ночной.
 
 
О, если в тайной доле их
   Возможность есть душам
Слетать из-за далеких звезд
   К тоскующим друзьям, —
 
 
К знакомой роще ты слетишь
   В полночной тишине
И дашь мне весть, что в небесах
   Ты помнишь обо мне!
 
 
И, думой сердца увлечен,
   Ту песню я пою,
Которой, друг, пленяла ты
   Мечтательность мою.
 
 
Унылый голос ветерок
   Разносит в чуткой тьме,
В поляне веет, и назад
   Несет его ко мне.
 
 
А я… я верю… томный звук
   От родины святой —
На песнь любимую ответ
   Души твоей младой.
 

<1828>

117.

 
Над темным заливом, вдоль звучных зыбей
   Венеции, моря царицы,
Пловец полуночный в гондоле своей
   С вечерней зари до денницы
Рулем беззаботным небрежно сечет
   Ленивую влагу ночную;
Поет он Ринальда, Танкреда поет,
   Поет Эрминию младую;
Поет он по сердцу, сует удален,
   Чужого суда не страшится,
И, песней любимой невольно пленен,
   Над бездною весело мчится.
И я петь люблю про себя, в тишине,
   Безвестные песни мечтаю,
Пою, и как будто отраднее мне,
   Я горе мое забываю,
Как ветер ни гонит мой бедный челнок
   Пучиною жизни мятежной,
Где я так уныло и так одинок
   Скитаюсь во тьме безнадежной…
 

<1827>

118. Элегия

 
О ты, звезда любви, еще на небесах,
Диана, не блестишь в пленительных лучах!
В долины под холмом, где ток шумит игривый,
Сияние пролей на путь мой торопливый.
Нейду я похищать чужое в тьме ночной
Иль путника губить преступною рукой,
Но я люблю, любим, мое одно желанье —
С прелестной нимфою в тиши найти свиданье;
Она прекрасных всех прекраснее, милей,
Как ты полночных звезд красою всех светлей.
 

<1835>

119. Идиллия

 
Стремятся не ко мне с любовью и хвалами,
И много от сестры отстала я годами.
Душистый ли цветок мне юноша дарит,
Он мне его дает, а на сестру глядит;
Любуется ль моей младенческой красою,
Всегда примолвит он: как сходна я с сестрою.
Увы! двенадцать раз лишь мне весна цвела;
Мне в песнях не поют, что я сердцам мила,
Что я плененных мной изменой убиваю.
Но что же, подождем, – мою красу я знаю;
Я знаю, у меня, во блеске молодом,
Есть алые уста с их ровным жемчугом,
И розы на щеках, и кудри золотые,
Ресницы черные, и очи голубые…
 

<1838>

Аккерманские степи

 
В пространстве я плыву сухого океана;
Ныряя в зелени, тону в се волнах;
Среди шумящих нив я зыблюся в цветах,
Минуя бережно багровый куст бурьяна.
 
 
Уж сумрак. Нет нигде тропинки, ни кургана;
Ищу моей ладье вожатую в звездах;
Вот облако блестит; заря на небесах…
О нет! – То светлый Днестр, – то лампа Аккермана.
 
 
Как тихо! постоим; далёко слышу я,
Как вьются журавли, в них сокол не вглядится;
Мне слышно – мотылек на травке шевелится,
 
 
И грудью скользкою в цветах ползет змея.
Жду голоса с Литвы – туда мой слух проникнет…
Но едем, – тихо всё – никто меня не кликнет.
 

Алушта днем

 
Гора отрясает мрак ночи ленивый;
И ранним намазом волнуются нивы;
И злато струями везде разлилось;
Лес темный склоняет густые вершины, —
Как с четок калифов, гранаты, рубины
Он сыплет с кудрявых зеленых волос.
 
 
В цветах вся поляна; над ней мотыльками
Летучими воздух пестреет цветками;
Так радуги ясной сияет коса,
Алмазным наметом одев небеса;
Лишь взор опечален вдали саранчою,
Крылатый свой саван влекущей с собою.
 
 
Под диким утесом шумя в берегах,
Сердитое море кипит, напирает,
И в пене, как будто у тигра в очах,
Дневное светило пред бурей играет,
А в лоне лазурном далеких зыбей
Купаются флоты и рать лебедей.
 

Аю-Даг

 
Люблю я, опершись на скáлу Аю-Дага,
Смотреть, как черных волн несется зыбкий строй,
Как пенится, кипит бунтующая влага,
То в радуги дробясь, то пылью снеговой;
 
 
И сушу рать китов, воюя, облегает,
Опять стремится в бег от влажных берегов,
И дань богатую в побеге оставляет:
Сребристых раковин, кораллов, жемчугов.
 
 
Так страсти пылкие, подъемляся грозою,
На сердце у тебя кипят, младой певец;
Но лютню ты берешь, – и вдруг всему конец.
Мятежные бегут, сменяясь тишиною,
И песни дивные роняют за собою:
Из них века плетут бессмертный твой венец.
 

<1828>

Н. Д. Иванчин – Писарев

128. Расинова молитва богу

 
Меня величие и блеск не обольщают,
Тщеславьем, гордостью души не возмущают;
Я сын твой – сим горжусь, а прочее – всё сон;
Мое блаженство – ты, богатство – твой закон.
Незнаем смертными, их славу презираю,
Всю славу и себя в тебе я заключаю.
Свидетель дел моих – мой бог! наставник мой!
Не ты ль даруешь мне отраду и покой,
И мрачный жизни путь пред нами озаряешь?
Не ты ль души моей пустыню наполняешь?
Пусть люди предо мной все блага расточат —
Меня от благ твоих они не отвратят.
Отвергнувшим тебя гласит закон священный,
Что дни безбожного страданью обреченны;
Но казни ли одни должны меня страшить?
Мучительно тебя, о боже! не любить!
Услышь раба, услышь его к тебе взыванье:
Да возмогу, мой бог! – вот всё мое желанье:
В последний жизни час свой взор к тебе простерть
И, крест объемля твой, спокойно встретить смерть!
 

<1818>

124. Смерть христианина

 
Истлевай, состав виновный,
Слабый, немощный, греховный,
Жертва смерти, истлевай!
Да падет во прах сын праха:
Смерть для злобных вестник страха.
Смерть, злодеям угрожай!
 
 
Тем страшна ты несомненно,
Коих сердце умерщвленно
Мрак ничтожества зовет
В помощь… помощи не знает,
Ничего не ожидает:
Он исчезнет, пропадет.
 
 
Вера мужество прямое.
В смерти, в сем души покое,
Тот лишь мирну пристань зрит,
Для кого земля край чуждый;
Гибнет всё, ему нет нужды:
«Не мое», – он говорит.
 
 
Здесь страданье смертных доля, —
Что ж? Твоя да будет воля,
Отче неба и земли.
Но сыны твои, средь муки,
Ждут часá земной разлуки:
Наступить ему вели.
 
 
И отсрочен вожделенный:
Жить велишь, – и я, смиренный,
Снова скорбь на рамена;
Отверзаю снова вежды:
Смерть, исполненна надежды,
Лишь была бы послана.
 
 
За преступных умирая,
Со креста благословляя,
Ты к ним руки простирал.
Устранюся ли я смерти?
Удостой лишь их простерта,
Дабы в них я прямо пал.
 

<1819>

П. А. Катенин

125. Уголин

 
Подъял уста сей грешник исступленный
От страшных яств, утер их по власам
Главы, им в тыл зубами уязвленной,
И начал так: «Ты хочешь, чтоб я сам
Скорбь растравил, несноснейшее бремя
Душе моей, и сердцу, и уму;
Но коль слова мои должны быть семя,
И плод их – срам злодею моему,
И речь и плач услышишь в то же время.
Не знаю я, кто ты, ни почему
Достиг сюда; звук слов внимая стройный,
Флоренции, я мню, ты гражданин;
Так знай: мой враг епископ недостойный
Рогер, а я несчастный Уголин.
И вот за что сосед я здесь злодею:
Изменою пристав к моим врагам,
Он предал им меня с семьей моею,
И смертию казнен я после там;
Но смерть ничто, когда правдивой вести
Ты не слыхал о том, как умер я;
Узнав о всем, суди – я прав ли в мести.
Сквозь тесных окн темницы моея
(Ее по мне зовут темницей глада,
В ней многих был несчастных слышен стон)
Уж зрелся мне, затворников отрада,
Свет дня, как вдруг мне злой приснился сон:
Судьба моя в нем вся открылась взору.
Приснилось мне, что он расставил сеть
И волка гнал с волчатами на гору,
Претящую от Пизы Лукку зреть.
Псы тощие, сообщники злодея,
Служа ему, гналися за зверьми,
И вскоре, сил для бега не имея,
Им пойманы в сетях отец с детьми;
Набегли псы и, гладом свирепея,
Терзали их зубами и ногтьми.
Испуганный предвестьем страшным неба,
Я слышу, встав, детей моих сквозь сна:
Все плачут, все на пищу просят хлеба…
Жесток же ты, когда и мысль одна
Про скорбь мою тебя не вводит в слезы!
О чем же ввек заплакать можешь ты?
Меж тем приспел обычный час трапезы;
И все, боясь мной виденной мечты,
Мы ждали яств – и слышим стук: железы
Звучат внизу, темничной башни дверь
Вдруг заперлась; я на детей невольно
Взглянул, без слов, недвижим, как теперь;
Не плакал я, но сердцу было больно.
Меньшой из них заплакал и вскричал:
„Что страшно так глядишь на нас, родитель?“
Ни слова я ему не отвечал,
Молчал весь день, всю ночь, доколь обитель
Наутро нам луч солнца осветил.
При свете том, взглянув на дверь темницы
И на детей, моих не стало сил:
Глад исказил прекрасные их лицы,
И руки я, отчаян, укусил.
Сыны же, мня, что глад я свой руками
Хочу питать, все встали, подошли:
„Родитель наш! – сказали, – лучше нами
Насыться; ты сей плотью от земли
Одел нас, ты и снимешь: мы согласны“.
Я смолк опять, и дети-сироты
Два дни, как я, сидели все безгласны:
Сыра земля! не расступилась ты!
Четвертый день мы наконец встречаем;
Мой старший сын упал к моим ногам,
Вскричав: „Отец! дай помощь, умираем…“
И умер с тем. Как зришь меня, так сам
По одному, я зрел, и все другие
Попадали; ослепнув, я блуждал
Три дни по ним, будил тела драгие
И мертвых их три ночи призывал.
Потом и сам я слег между сынами».
Так кончил он, и в бешенстве корысть,
Главу врага, вновь ухватив зубами,
Как алчный пес, стал крепкий череп грызть.
 

1817

126. Ад

Из песни I

 
Путь жизненный пройдя до половины,
Опомнился я вдруг в лесу густом,
Уже с прямой в нем сбившися тропины.
 
 
Есть что сказать о диком лесе том:
Как в нем трудна дорога и опасна,
Робеет дух при помысле одном,
 
 
И малым чем смерть более ужасна.
Что к благу мне снискал я в нем, что зрел —
Всё расскажу, и повесть не напрасна.
 
 
Не знаю сам, как я войти успел, —
Так сильно сон клонил меня глубокой,
Что истого пути не усмотрел.
 
 
Но у горы подножия высокой,
Где бедственной юдоли сей конец,
Томившей дух боязнию жестокой, —
 
 
Взглянул я вверх: и на холме венец
Сиял лучей бессмертного светила,
Вожатая заблудшихся сердец.
 
 
Тут начала слабеть испуга сила,
Залегшего души во глубине,
Доколе ночь ее глухая тьмила;
 
 
И как пловец, чуть дышащий, но вне
Опасности, взор с брега обращает
К ярящейся пожрать его волне, —
 
 
Так дух мой (он еще изнемогает)
Озрелся вспять на поприще взглянуть,
Которым жив никто не протекает.
 
 
Усталому дав телу отдохнуть,
Пошел я вновь, одной ноге другою
Творя подпор и облегчая путь.
 

1828

127. Сонет

 
Италия! Италия! Зачем
Тебя судьба ущедрила красою?
Сей вредный дар неразлучим с тобою,
И корень он твоим несчастьям всем.
 
 
Будь менее прекрасна ты собою
Иль более сильна владеть мечем,
Чтоб не пылал к тебе любви огнем,
Чтоб не губил пришлец тебя войною.
 
 
Не зрел бы я с Альпийских гор тогда
Сходящих войск и хищного соседа
В кровавом По пиющие стада;
 
 
Врагов твоих я не нашел бы слéда,
И налагать не смели бы всегда
Нам равных уз разбитье и победа.
 

1822

Из песни I

 
Красавица – как роза молодая,
Доколь она, родимых честь садов,
В них кроется, беспечно почивая,
Сбережена от стад и пастухов;
Лелеет ветр, заря поит росою,
Любима всем, и небом и землею,
И спор у дев: кому ее сорвать,
Чьи волосы, чью грудь ей украшать.
 
 
Но чуть ее сорвут с куста родного
И сломят стебль, иная ей чреда:
Любви людей, благих небес покрова
И всех даров лишилась навсегда.
Так девице назначен труд прилежный:
Как свет очей, как жизнь беречь свой нежный
Цветок; не то при всей красе она
Влюбленным всем постыла и скучна.
 

Из песни XXIII

 
Цветущий лес, луга, ручей прохладный,
Пещера, где, роскошствуя в тени
С прекрасною Ангéликой, в отрадной
Златой любви так быстро мчались дни!
(По ней толпа влюбленных воздыхала;
Она в моих объятьях почивала.)
Чем, бедный я Медор, какой ценой
Вас награжу, как не души хвалой?
 
 
Всех вас молю: и юных дев пригожих,
И рыцарей, кому любовь мила,
Живущих здесь, проезжих и прохожих,
Хоть воля вас, хоть нýжда привела, —
Лугам, древам, цветам, водам скажите:
«Счастливые, под солнцем век живите».
Вы ж, нимфы, их блюдите от вреда;
Гоните прочь и бури и стада.
 

1822

Из песни I

 
Святую брань и подвиг воеводы
Пою, кем гроб освобожден Христа.
Вотще, столпясь, противились народы
И адовы метали огнь врата.
Велик в делах он был умом и дланью;
Великий труд претил завоеванью;
Но помощь бог послал ему, и сам
Вновь сóбрал рать к священным знаменам.
 

Из песни III

 
Так на море пловцы отваги полны,
В безвестный им заброшенные свет:
Их носит ветр, играют ими волны,
И на небе звезды знакомой нет;
Завидя брег, в веселии великом
Его вдали честят приветным кликом:
«Брег, брег», – твердят друг другу, и тогда
Забыт и труд, и горе, и беда.
 

Из песни IV

 
Всех жителей недр Тартара подземных
Сзывает рев трубы жилища мук.
Дрожат чрева пещер пространных, темных,
И сводов гул во мгле сугубит звук.
Не так глушит гром горние пределы,
Когда с небес бьют в землю молний стрелы;
Не так дрожит, колеблясь, твердь горы,
Коль рвутся вон в ней спертые пары.
 

Из песни XII

 
Лицо ее смерть бледностью покрыла,
Померкнула в нем белизна лилей;
Взор гаснущий на небо устремила,
И жалостью подвиглось небо к ней.
И рыцарю на вечную разлуку
Красавица хладеющую руку,
Безмолвствуя, в знак мира подала
И тихо в смерть, как в сладкий сон, прешла.
 

Из песни XIII

 
Чудесный звук износится из рощи,
Как гул, когда земли дрожит испод,
Как бури свист среди осенней нощи,
Как шум со скал свергающихся вод.
Медвежий рев в нем слышен, льва рыканье,
Шипенье змей, и волчье завыванье,
И ржанье труб, и частых громов стук,
И звуки все в единый слиты звук.
 

1822

130. Ольга

 
Ольгу сон встревожил слезный,
Смутный ряд мечтаний злых:
«Изменил ли, друг любезный?
Или нет тебя в живых?»
Войск деля Петровых славу,
С ним ушел он под Полтаву;
И не пишет ни двух слов:
Всё ли жив он и здоров.
 
 
На сраженьи пали шведы,
Турк без брани побежден,
И, желанный плод победы,
Мир России возвращен;
И на родину с венками,
С песньми, с бубнами, с трубáми
Рать, под звон колоколов,
Шла почить от всех трудов.
 
 
И везде толпа народа;
Старый, малый – все бегут
Посмотреть, как из похода
Победители идут;
Все навстречу, на дорогу;
Кличут: «Здравствуй! слава богу!»
Ах! на Ольгин лишь привет
Ниотколь ответа нет.
 
 
Ищет, спрашивает, худо:
Слух пропал о нем давно;
Жив ли, нет – не знают; чудо!
Словно канул он на дно.
Тут, залившися слезами,
В перси бьет себя руками;
Рвет, припав к сырой земле,
Черны кудри на челе.
 
 
Мать к ней кинулась поспешно:
«Что ты? что с тобой, мой свет?
Разве горе неутешно?
С нами бога разве нет?»
– «Ах! родима, всё пропало,
Свету-радости не стало.
Бог меня обидел сам:
Горе, горе бедным нам!»
 
 
«Воля божия! Создатель —
Нам помощник ко всему;
Он утех и благ податель:
Помолись, мой свет, ему».
– «Ах! родима, всё пустое;
Бог послал мне горе злое,
Бог без жалости к мольбам:
Горе, горе бедным нам!»
 
 
«Слушай, дочь! в Украйне дальной,
Может быть, жених уж твой
Обошел налой венчальный
С красной девицей иной.
Что изменника утрата?
Рано ль, поздно ль – будет плата,
И от божьего суда
Не уйдет он никогда».
 
 
«Ах! родима, всё пропало,
Нет надежды, нет как нет;
Свету-радости не стало;
Что одной мне белый свет?
Хуже гроба, хуже ада.
Смерть – одна, одна отрада;
Бог без жалости к слезам:
Горе, горе бедным нам!»
 
 
«Господи! прости несчастной,
В суд с безумной не входи;
Разум, слову непричастный,
К покаянью приведи.
Не крушися, дочь, чрез меру;
Бойся муки, вспомни веру:
Сыщет чуждая греха
Неземного жениха».
 
 
«Где ж, родима, злее мука?
Или где мученью край?
Ад мне – с суженым разлука,
Вместе с ним – мне всюду рай.
Не боюсь смертей, ни ада.
Смерть – одна, одна отрада:
С милым врозь несносен свет,
Здесь, ни там блаженства нет».
 
 
Так весь день она рыдала,
Божий промысел кляла,
Руки белые ломала,
Черны волосы рвала;
И стемнело небо ясно,
Закатилось солнце красно,
Все к покою улеглись,
Звезды яркие зажглись.
 
 
И девица горько плачет,
Слезы градом по лицу;
И вдруг полем кто-то скачет,
Кто-то, всадник, слез к крыльцу;
Чу! за дверью зашумело,
Чу! кольцо в ней зазвенела;
И знакомый голос вдруг
Кличет Ольгу: «Встань, мой друг!
 
 
Отвори скорей без шуму.
Спишь ли, милая, во тьме?
Слезну думаешь ли думу?
Смех иль горе на уме?»
– «Милый! ты! так поздно к ночи!
Я все выплакала очи
По тебе от горьких слез.
Как тебя к нам бог принес?»
 
 
«Мы лишь ночью скачем в поле.
Я с Украйны за тобой;
Поздно выехал оттоле,
Чтобы взять тебя с собой».
– «Ах! войди, мой ненаглядный!
В поле свищет ветер хладный;
Здесь в объятиях моих
Обогрейся, мой жених!»
 
 
«Пусть он свищет, пусть колышет, —
Ветру воля, нам пора.
Ворон конь мой к бегу пышет,
Мне нельзя здесь ждать утра.
Встань, ступай, садись за мною,
Ворон конь домчит стрелою;
Нам сто верст еще: пора
В путь до брачного одра».
 
 
«Ах! какая в ночь дорога!
И сто верст езды для нас!
Бьют часы… побойся бога:
До полночи только час».
– «Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду скоро:
Довезу и до утра
Вплоть до брачного одра».
 
 
«Как живешь? скажи нелестно;
Чтó твой дом? велик? высок?»
– «Дом – землянка».
– «Как в ней?»
– «Тесно».
– «А кровать нам?» – «Шесть досок».
– «В ней уляжется ль невеста?»
– «Нам двоим довольно места.
Встань, ступай, садись за мной:
Гости ждут меня с женой».
 
 
Ольга встала, вышла, села
На коня за женихом;
Обвила ему вкруг тела
Руки белые кольцом.
Мчатся всадник и девица,
Как стрела, как пращ, как птица;
Конь бежит, земля дрожит,
Искры бьют из-под копыт.
 
 
Справа, слева, сторонами,
Мимо глаз их взад летят
Сушь и воды; под ногами
Конскими мосты гремят.
«Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду скоро.
Страшно ль, светик, с мертвым спать?»
– «Нет… что мертвых поминать?»
 
 
Что за звуки? что за пенье?
Что за вранов крик во мгле?
Звон печальный! погребенье!
«Тело предаем земле».
Ближе, видят: поп с собором,
Гроб неся, поют всем хором;
Поступь медленна, тяжка,
Песнь нескладна и дика.
 
 
«Что вы воете не к месту?
Хоронить придет чреда;
Я к венцу везу невесту,
Вслед за мною все туда!
У моей кровати спальной,
Клир! пропой мне стих венчальный;
Службу, поп! и ты яви,
Нас ко сну благослови».
 
 
Смолкли, гроба как не стало,
Всё послушно вдруг словам,
И поспешно побежало
Всё за ними по следам.
Мчатся всадник и девица,
Как стрела, как пращ, как птица;
Конь бежит, земля дрожит,
Искры бьют из-под копыт.
 
 
Справа, слева, сторонами,
Горы, долы и поля —
Взад летит всё; под ногами
Конскими бежит земля.
«Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду скоро.
Страшно ль, светик, с мертвым спать?»
– «Полно мертвых поминать».
 
 
Казни столп; над ним за тучей
Брезжит трепетно луна;
Чьей-то сволочи летучей
Пляска вкруг его видна.
«Кто там! сволочь! вся за мною!
Вслед бегите все толпою,
Чтоб под пляску вашу мне
Веселей прилечь к жене».
 
 
Сволочь с песнью заунывной
Понеслась за седоком,
Словно вихорь бы порывный
Зашумел в бору сыром.
Мчатся всадник и девица,
Как стрела, как пращ, как птица;
Конь бежит, земля дрожит,
Искры бьют из-под копыт.
 
 
Справа, слева, сторонами,
Взад летят луга, леса;
Всё мелькает пред глазами:
Звезды, тучи, небеса.
«Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду скоро.
Страшно ль, светик, с мертвым спать?»
– «Ах! что мертвых поминать!»
 
 
«Конь мой! петухи пропели;
Чур! заря чтоб не взошла;
Гор вершины забелели:
Мчись как из лука стрела.
Кончен, кончен путь наш дальный,
Уготовлен одр венчальный;
Скоро съездил как мертвец,
И доехал наконец».
 
 
Наскакал в стремленьи яром
Конь на каменный забор;
С двери вдруг хлыста ударом
Спали петли и запор.
Конь в ограду: там – кладбище,
Мертвых вечное жилище;
Светят камни на гробах
В бледных месяца лучах.
 
 
Что же мигом пред собою
Видит Ольга? чудо! страх!
Латы всадника золою
Все рассыпались на прах;
Голова, взгляд, руки, тело —
Всё на милом помертвело,
И стоит уж он с косой,
Страшный остов костяной.
 
 
На дыбы конь ворон взвился,
Диким голосом заржал,
Стукнул в землю, провалился
И невесть куда пропал.
Вой на воздухе высоко;
Скрежет под землей глубоко;
Ольга в страхе без ума,
Неподвижна и нема.
 
 
Тут над мертвой заплясали
Адски духи при луне
И протяжно припевали
Ей в воздушной вышине:
«С богом в суд нейди крамольно;
Скорбь терпи, хоть сердцу больно.
Казнена ты во плоти;
Грешну душу бог прости!»
 

1816