Текст книги "Мастера русского стихотворного перевода. Том 1"

Автор книги: Александр Пушкин

176. Ад

Из песни IV

 
В главе моей, глубоко усыпленной,
Внезапный гром раздался: я вскочил,
Как человек, испугом пробужденный.
 
 
Кругом себя я пристально водил
Пытливый взор, покоем освеженный,
Желая знать то место, где я был.
 
 
Под нами вниз спускались бездны склоны;
И скорбью злой кипела бездна эта,
И в вечный гром ее сливались стоны,
 
 
И глубина ее была без цвета:
Мой острый взор, как ни пытался дна,
На что упасть, не обретал предмета.
 
 
«Под нами ад – слепая глубина!
Сойдем в нее; я первый – ты за мною», —
Вождь рек и стал бледнее полотна.
 
 
Заметив то, я с трепетной душою
К учителю: «Когда робеешь ты,
То чем же я свой трепет успокою?»
 
 
И он в ответ: «Напрасны суеты!
При виде бездны сей многострадальной
Мою тоску за трепет принял ты.
 
 
Идем, идем: нас путь торопит дальный!» —
Так говоря, мы вместе с ним вступали
Печальной бездны в круг первоначальный;
 
 
И здесь, когда прислушиваться стали,
Здесь не был плач, не вопли муки, но
Вздыханья вечный воздух волновали:
 
 
От скорби без мучений было то;
И скорбью той мужчины, жены, дети —
Все возрасты страдали заодно.
 
 
Учитель мне: «Ты не спросил, кто эти?
И почему вздыханьям их нет меры?
Греху они не попадали в сети:
 
 
Меж ними есть и доблести примеры.
Но мало то: они не крещены
И не прошли вратами вашей веры.
 
 
До христианства в мире рождены,
Пред светом истины смыкали вежды:
Я в их семье, участник их вины.
 
 
Мы здесь живем – несчастные невежды,
Погибшие незнаньем: наш удел
Томиться всё желаньем без надежды».
 

1839

В. Г. Тепляков

177.

 
Я твой, я твой, когда огонь Востока
     Моря златит;
Я твой, я твой, когда сафир потока
     Луна сребрит.
 
 
Я зрю тебя, когда в час утра бродит
     Туман седой;
В глухую ночь, когда пришлец находит
     Приют святой.
 
 
Ты мне слышна, когда в реке игривой
     Журчит струя;
Слышна, когда в дубраве молчаливой
     Блуждаю я.
 
 
Светило ль дня над морем умирает
     В стране чужой —
И в хоре звезд рубиновых мелькает
     Мне образ твой!
 

<1828>

178. Румилийская песня

 
Меж тем, как ты, мой соловей,
Поешь любовь в стране далекой —
Отрава страсти одинокой
Горит огнем в душе моей!
 
 
Я вяну; пены волн морских
Стал цвет ланит моих бледнее;
Ты помнишь – яркий пурпур их
Был русских выстрелов алее!
 
 
Приди ж, о милый, усладить
Тоску любви, души томленье;
Приди хоть искрой наслажденья
Больное сердце оживить!
 
 
Блестящий взор твоих очей
Острей и ярче стали бранной;
Свежей росы, огня живей
Твой поцелуй благоуханный!
 
 
О милый! пусть растает вновь
Моя душа в твоем лобзаньи;
Приди, допей мою любовь,
Допей ее в моем дыханьи!
 
 
Прилипну я к твоим устам,
И всё тебе земное счастье,
И всей природы сладострастье
В последнем вздохе передам!
 
 
Приди ж, о милый, усладить
Мою тоску, мое томленье;
Иль дай мне яд любви допить —
И не страшися преступленья!
 

<1832>

179. Татарская песня

 
О роза юная, зачем
   Весны твоей дыханье
Пьет хана старого гарем,
   Как гурии лобзанье?
 
 
Пусть ясен огнь твоих очей,
   Пускай их стрелы метки —
Ты в золотой тюрьме своей
   Как птичка в пышной клетке!
 
 
Однажды, утренней зарей,
   Прекрасная купалась;
Играла с резвою струей,
   За блеском волн гонялась.
Горела пена на власах,
   Подобно пышной сетке, —
Свободен ты, жемчужный прах,
   А дева – птичка в клетке!
 
 
Граната спелая бледней
   Ланит ее огнистых,
Ветвь кипарисная светлей
   Кудрей ее струистых;
Но что ж всегда, везде она —
   В саду, в густой беседке,
В златом гареме – всё грустна,
   Как птичка в пышной клетке?..
 
 
Иль грусть любви в душе таит
   Наш ангел черноокий,
Иль сердце бедное болит
   По родине далекой?..
Так наш байдарский соловей
   Пел на лавровой ветке:
Он счастлив вольностью своей,
   А дева – птичка в клетке!
 

<1832>

180. Вакхическая песня

 
Наполним бокалы; я жаждой такой
Досель никогда не томился;
О, выпьем же! – Кто не пивал под луной,
За чашей с людьми не мирился?
Всё в пестрой сей жизни коварный обман, —
Лишь ты без обмана, шипучий стакан!
 
 
Всего на пиру я у жизни вкусил;
Душой перед черными таял очами;
Любил я. – О! кто на земле не любил?
Но, милыми кто ж обаянный устами,
Всю цену блаженства изведал вполне,
Доколе он страсти томился в огне?
 
 
В те годы, когда наш младой идеал
Без крыльев нам дружество кажет,
Ласкал я друзей. – Кто своих не ласкал?
Но кто же теперь нам докажет,
Что так ему верны бывали друзья,
Как ты, винограда златая струя?
 
 
Любви изменяет нам часто звезда,
Для дружбы душа холодеет.
Лишь ты неизменен, наш нéктар, всегда!
Становишься стар ты. – И кто ж не стареет?
Но кто же, как ты, похвалиться бы мог,
Что годы сугубят в нем сил кипяток?
 
 
Девичьим ли сердцем кто в жизни счастлив —
Соперник уж нашего близок кумира:
И вот мы ревнивы. – Но кто ж не ревнив?
В тебе лишь гармония мира!
О чаша, чем больше счастливых тобой,
Тем каждый твой рыцарь довольней судьбой!
 
 
Когда, с летом жизни, для наших сердец
Разгул милых шалостей гибнет,
К бутылке мы рвемся душой наконец,
И вдруг постигаем, – но кто ж не постигнет,
Что истины яркой теперь, как всегда,
На дне лишь бутылки играет звезда?
 
 
Когда отворился Пандоры сундук
И радость исчезла прямая,
Осталась надежда, бальзамом от мук.
Да, да! лишь надежда златая!
Но что нам в ее обольстительном сне:
Рой благ досундучных у чаши на дне!
 
 
Да зреет же вечно в садах виноград!
Когда мы с своей распростимся весною,
Вино, постарев, наш утешит закат.
Умрем мы. – Но кто ж не умрет под луною?
Тогда на Олимпе нас примет Зевес,
И Геба наполнит фиалы небес!
 

<1836>

181. Моя старушка

 
Придет пора – твой май отзеленеет;
Придет пора – я мир покину сей;
Ореховый твой локон побелеет;
Угаснет блеск агатовых очей.
Смежи мой взор; но дней своих зимою
Моей любви ты лето вспоминай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
 
 
Когда, твои морщины вопрошая
О розах мне сиявшей красоты,
Захочет знать белянка молодая:
Чью так любовь оплакиваешь ты? —
Минувших дней блесни тогда весною,
Жар наших душ на лютне передай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
 
 
«Как, – спросят, – жил покойный твой любовник:
Лисицею, иль волком иногда;
У двери ль был торчавший он чиновник?»
Главу подъяв, ответствуй: никогда!
Мой дерзкий смех над бешеной судьбою,
Мой тайный плач ты внукам передай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
 
 
Поведай ты, как ураган жестокий
На всех морях крушил мою корму;
Как между тем под молниями рока
Лишь горю льстил твой путник одному.
О! расскажи, как сирой он душою
В твоей любви единый ведал рай;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
 
 
Когда, грустя, ты дряхлыми перстами
Коснешься струн поэта своего,
И каждый раз, как вешними цветами
Обвить портрет задумаешь его, —
Пари в тот мир ты набожной душою,
Где для любви настанет вечный май;
И, добрый друг, стихи мои порою
Пред камельком трескучим напевай.
 

<1836>

В. И. Туманский

182. Романс

 
Аслега, друг преступный, но прекрасный!
Увидеться с тобою я спешил;
Я бросил меч, и латы положил,
Но ах! забыт тобой Иснель несчастный.
Прощай – иду… в чужих странах терпеть,
Любить тебя, любить и умереть.
 
 
Вкушай иной любови наслажденья,
В веселии живи, забудь о мне;
Пусть буду я томиться в тишине —
Ты совести не чувствуй угрызенья!
Неверна ты – во мне измены нет,
И жребий мой любить и умереть!
 
 
Но счастие дано ли преступленью?..
Беспечная! страшись любви младой:
Она как лед неверный – под собой
Пучину бед скрывает и мученья.
Прощай… спешу… надежды боле нет —
Мне суждено: любить и умереть!
 

1819

183. К Сидевиллю

 
Ты мне велишь пылать душою;
Отдай же мне любови дни
И мой закат соедини
С моею утренней зарею!
 
 
Я бросил Вакховы края,
Эрота ветреное племя;
От них безжалостное время
Уводит за руку меня.
 
 
Кто удержать его посмеет?
Нет! Покоряюся ему, —
И жить нерадостно тому,
Кто жить по летам не умеет.
 
 
Оставим юношам вино,
Затеи, игры, заблужденья!
Мы только два живем мгновенья:
Пусть будет мудрости одно!
 
 
Иль навсегда вы убежали,
Беспечность, радость, от меня?
В вас находил отраду я
В моей доверчивой печали.
 
 
Ах! дважды ждет кончина нас:
Забыть любовь, не быть любимым, —
Вот смерть с мученьем нестерпимым!
Окончить дни – отрадный час!
 
 
Так я оплакивал измену
Мятежных, юношеских дней
И жизни невозвратной цену
Как будто чувствовал живей.
 
 
Тогда с небес своих нежданно
На глас мой дружба низошла:
Она душе непостоянной
Отрадна, как любовь, была.
 
 
Прельщенный гостьею моею
И светом озарен ея,
Пошел за ней; но плакал я,
Что мог идти я лишь за нею.
 

1822

184. Падение листьев

 
С дерев на поздний злак полей
Листы поблеклые опали,
Дубравы без теней стояли,
Молчал пустынный соловей.
Недугом и тоской томимый,
Тех мест страдалец молодой
В последний раз стране родимой
Вверял печальный голос свей.
 
 
«Простите, холмы и долины,
Прости, шумливая река,
Я слышу весть моей кончины
В паденьи каждого листка.
О роковое прорицанье!
Я не забыл твой страшный глас:
„Узришь ты рощей увяданье,
Но их узришь в последний раз.
Трепещет кипарис священный!
Уже над головой твоей,
Суровой смерти обреченной,
Склонил он сень своих ветвей.
Твой краткий век – был сон лукавый:
Увянешь ты во цвете дней,
Скорей, чем лист твоей дубравы,
Скорей, чем злак твоих полей“.
Сбылось! своим дыханьем хладным
Болезнь подула на меня,
И сном неясным, безотрадным
Промчалась молодость моя.
Шуми, валися, лист минутный,
Шуми, вались с родных ветвей,
Засыпь, сокрой мой холм приютный
От взоров матери моей.
Но если дева, мне драгая,
Под покрывалом, в тишине,
Как призрак из-за древ мелькая,
На грустный холм придет ко мне,
И плакать простодушно будет
И робко вымолвит: люблю! —
Пусть легкий шорох твой пробудит
Тень благодарную мою…»
 
 
Сказал – и тихо удалился,
Наутро юноша погас;
Но холм заветный в тихий час
От нежной матери не скрылся:
Напрасен был страдальца глас!
И часто зрелась там у древа
Мать безутешная в слезах;
А с милой лаской на устах
Туда не приходила дева.
 

1823

М. Д. Деларю

185.

 
Когда б я был царем всему земному миру,
Волшебница! тогда б поверг я пред тобой
Всё то, что власть дает народному кумиру:
Державу, скипетр, трон, корону и порфиру
   За взор, за взгляд единый твой!
 
 
И если б богом был – селеньями святыми
Клянусь, – я отдал бы прохладу райских струй,
И сонмы ангелов с их песнями живыми,
Гармонию миров и власть мою над ними
   За твой единый поцелуй!
 

<1834>

186. К музе

 
Чем бы я был без тебя, не знаю; но видеть ужасно,
Как миллионы людей здесь прозябают без муз!
187. Младенец в колыбели
Крошка! теперь для тебя колыбель как небо просторна;
Но возмужай – целый мир будет тесен тебе!
 

<1835>

188. Четыре века

 
Перворожденный был век золотой; не из страха к отмщенью,
Доброю волею он без законов блюл честность и правду.
Казни и страха в нем не было; знаков угрозных закона
Медь не носила еще, и просителей сонм не страшился
Уст судии: без охраны в тот век безопасны все были.
С горной своей высоты, к посещению чуждых пределов,
Сóсна еще не сходила тогда на кристальные волны:
Кроме своих берегов, иного не ведали люди.
Рвом крутым города опоясывать не было нужды;
Труб из меди прямой, и рогов из согнутой меди,
Ни шишаков, ни мечей не имелось. С войной незнакомы,
Мысли спокойные всюду рождали покой безмятежный.
Девственной груди земли не терзали ни грабли, ни рало:
Нужное всё сама по себе она приносила.
Пищей, без всяких усилий рожденной, довольные люди
То с деревьев плоды, то с гор землянику сбирали,
Также и корн, и прильнувшую к диким кустам шелковицу;
Брали и желудь, с ветвистого древа Зевеса спадавший.
Вечной весной наслаждалась земля, и зефир тиховейный
Теплым дыханьем ласкался к цветам, не из семени росшим.
Быстро земля, не распахана быв, плоды приносила,
И без возделки поля белели богатою жатвой.
Реки иные млеко, другие же нéктар струили,
И из зеленого ясеня капали желтые соты.
 
 
После, когда был Сатурн во мрачный Тартар низвержен,
Миром Юпитер владел; серебряный век наступил с ним,
Худший златого, но драгоценнейший медного века.
В оный Юпитером прежнее время весны сократилось:
На зиму, лето, неравные осени, краткие весны —
Так на четыре пространства разбил он течение года.
Тут впервые зноем сухим распалившийся воздух
Вспыхнул: впервые вода сгустилась от ветров холодных.
Люди в жилища вошли: жилищем же были пещеры,
Или густые кусты и лозы, скрепленные лыком.
В век тот впервые Церерино семя в браздах протяженных
Было зарыто, и под ярмом волы застонали.
 
 
Первым истекшим векам последовал третий – из меди,
Духом свирепый и более склонный ко браням ужасным,
Но не злодейский еще. Последний был твердый железный.
В век сей, из худшей руды сотворенный, ворвались незапно
Все беззакония; стыд же и правда и честность исчезли.
Место их заступили тогда и обман и коварство,
Разные козни, насильство и гнусная склонность к стяжанью.
Парус по ветрам простер хорошо их доселе не знавший
Кормчий; и сосны, стоявшие долго на горных вершинах,
С них низошли, и корабль полетел по волнам незнакомым.
Землю, всем общую прежде, как ныне свет солнца и воздух,
Долгою гранью означил тогда межевщик осторожный.
Уж не одних только жатв, не одной только пищи обильной
Требовал смертный в тот век от земли, но проник в ее недра:
То, что сокрыла она и к Стигийским приблизила теням,
Было отрыто людьми, и богатствами зло поощрилось.
Вдруг вредоносная сталь и ее вредоноснее – злато
Вышли: родилась война, губящая сталью и златом,
И в окровавленной длани ее зазвенело оружье.
Стали хищеньями жить; скиталец врага зрел в скитальце,
Тесть в своем зяте; и братьев любовь почиталась за редкость.
Смертью грозили жене своей муж, супруга супругу;
Бледные яды суровые мачехи смешивать стали;
Сын преждевременно начал считать родителя годы;
В прах благочестье легло, и от стран, дымящихся кровью,
Из небожителей дева Астрея последняя скрылась.
 

<1835>

А. И. Полежаев

189. Морни и тень Кормала

 
Морни
Владыка щитов,
Мечей сокрушитель
И сильных громов
И бурь повелитель!
Война и пожар
В Арвене пылают,
Арвену Дунскар
И смерть угрожают.
Реки мне, о тень
Обители хладной!
Падет ли в сей день
Дунскар кровожадный?
Твой сын тебя ждет,
Надеждою полный…
И море ревет,
И пенятся волны;
Испуганный вран
Летит из стремнины;
Простерся туман
На лес и долины;
Эфир задрожал
Спираются тучи…
Не ты ли, Кормал,
Несешься могучий?
 
 
Тень
Чей глас роковой
Тревожить дерзает
Мой хладный покой?
 
 
Морни
Твой сын вопрошает,
Царь молний, тебя!
Неистовый воин
Напал на меня —
Он казни достоин…
 
 
Тень
Ты просишь…
 
 
Морни
         Меча!
Меча твоей длани,
От молний луча!
Как бурю во брани
Узришь меня с ним;
Он страшно заблещет
На пагубу злым;
Сын гор затрепещет,
Сраженный падет —
И Морни воздвигнет
Трофеи побед…
 
 
Тень
Прими – да погибнет!..
 

<1825>

190. Мечта

 
Простерла ночь свои крыле
   На свод небес червленый;
Туманы вьются на земле…
   В сон легкий погруженный,
На камне диком я сижу
   В мечтаниях унылых
И в горькой думе привожу
   На память сердцу милых.
Вдруг из-за черно-сизых туч,
   Серебряной струею,
С луны отторгнувшийся луч
   Блеснул передо мною.
О милый луч, зачем рассек
   Ты горние туманы?
Иль исцелить мои притек
   Неисцелимы раны?
Или сокрытые судьбой
   Поведать тайны мира?
О луч божественный, открой,
   Открой, пришлец эфира:
Или к несчáстливым влечет
   Тебя волшебна сила,
И снова к счастью расцветет
   Душа моя уныла?
Так! Я восторгом упоен
   И мыслию священной:
Не ты ли в образ облечен
   Души, мне незабвенной?
Быть может, вьется надо мной
   Дух милый, в виде тени;
Быть может, ивы сей густой
   Он потрясает сени.
Ах, если это не мечта,
   В час полночи священный
Носися вкруг меня всегда,
   О призрак драгоценный!
Хотя твоим полетом слух
   Мой робкий насладится,
И изнемогший, скорбный дух
   Внезапно оживится…
Но месяц посреди небес
   Облекся пеленою.
Где милый луч мой? Он исчез —
   И я один с мечтою!
 

1826 (?)

191. Злобный гений

 
Когда задумчивый, унылый
Сижу с тобой наедине
И, непонятной движим силой,
Лью слезы в сладкой тишине;
Когда во мрак густого бора
Тебя влеку я за собой;
Когда в восторгах разговора
В тебя вселяюсь я душой;
Когда одно твое дыханье
Пленяет мой ревнивый слух;
Когда любви очарованье
Волнует грудь мою и дух;
Когда главою на колена
Ко мне ты страстно припадешь
И кудри пышные гебена
С небрежной негой разовьешь,
И я задумчиво покою
Мой взор в огне твоих очей, —
Тогда невольною тоскою
Мрачится рай души моей.
Ты окропляешь в умиленьи
Слезой горючею меня;
Но и в сердечном упоеньи,
В восторге чувств страдаю я.
«О мой любезный! ты ли муки
Мне неизвестные таишь? —
Вокруг меня обвивши руки,
Ты мне печально говоришь. —
Прошу за страсть мою награды!
Открой мне, милый, скорбь твою!
Бальзам любви, бальзам отрады
Тебе я в сердце излию!»
Не вопрошай меня напрасно,
Моя владычица, мой бог!
Люблю тебя сердечно, страстно —
Никто сильней любить не мог!
Люблю… но змий мне сердце гложет;
Везде ношу его с собой,
И в самом счастии тревожит
Меня какой-то гений злой.
Он, он мечтой непостижимой
Меня навек очаровал
И мой покой ненарушимый
И нить блаженства разорвал.
«Пройдет любовь, исчезнет радость, —
Он мне язвительно твердит, —
Как запах роз, как ветер, младость
С ланит цветущих отлетит!..»
 

1826

192. Прощание с жизнью

 
Итак, прощайте! Скоро, скоро
Переселюсь я наконец
В страну такую, из которой
Не возвратился мой отец!
Не жду от вас ни сожаленья,
Не жду ни слез, мои друзья!
Враги мои! уверен я,
Вы тоже с чувством умиленья
Во гроб уложите меня!
Удел весьма обыкновенный!..
Когда же в очередь свою
И вам придется непременно
Сойти в Харонову ладью,
Чтоб отыскать в реке забвенья
Свои несчастные творенья, —
То верьте, милые, и вас
Проводят с смехом, в добрый час!
Когда сыграл на сцене мира
Пустую роль свою актер,
Тогда с народного кумира
Долой мишурная порфира,
И свист – безумцу приговор!..
 
 
Болезнью тяжкой изнуренных,
Я видел много разных лиц:
Седых ханжей, седых девиц,
Мужей и мудрых и почтенных.
Увы! греховного плода
Они вкушали неизбежно,
И отходили безмятежно
Никто не ведает куда!
Холодный зритель улыбался;
Лукавый родственник смеялся;
Сатира колким языком
О них минуты две судила,
Потом холодная могила
Навек бесчувственным песком
Их трупы грешные прикрыла!..
 
 
Скажите ж мне в последний раз,
Непостижимые созданья:
Куда из круга мирозданья,
Куда вы кроетесь от нас?..
Кто этот мир без сожаленья
Покинуть может навсегда?
Не тот ли, кто без заблужденья,
Как неподвижная звезда
Среди воздушного волненья,
Привык умом своим владеть
И, сын бессмертия и праха,
Без суеверия и страха
Умеет жить и умереть?
 

1835

193. Лунный свет

 
В водах полусонных играла луна.
Гарем освежило дыханье свободы;
На ясное небо, на светлые воды
Султанша в раздумьи глядит из окна.
Внезапно гитара в руке замерла!
Как будто протяжный и жалобный ропот
Раздался над морем… Не конский ли топот,
Не шум ли глухой удалого весла?
Не птица ли ночи широким крылом
Рассéкла зыбучей волны половину?
Не дух ли лукавый морскую пучину
Тревожит, бессонный, в покое ночном?
Кто нагло смеется над робостью жен?
Кто море волнует?.. Не демон лукавый,
Не тяжкие весла ладьи величавой,
Не птица ночная!.. Откуда же он,
Откуда протяжный и жалобный стон?..
Вот грозный мешок!.. Голубая волна
В нем члены живые и топит, и носит,
И будто пощады у варваров просит…
В водах полусонных играла луна.
 

<1833>

М. Ю. Лермонтов

194. Встреча

 
Она одна меж дев своих стояла,
Еще я зрю ее перед собой;
Как солнце вешнее, она блистала
И радостной и гордой красотой.
Душа моя невольно замирала;
Я издали смотрел на милый рой;
Но вдруг, как бы летучие перуны,
Мои персты ударились о струны.
 
 
Что я почувствовал в сей миг чудесный
И что я пел, напрасно вновь пою.
Я звук нашел, дотоле неизвестный,
Я мыслей чистую излил струю.
Душе от чувств высоких стало тесно,
И вмиг она расторгла цепь свою,
В ней вспыхнули забытые виденья,
И страсти юные, и вдохновенья.
 

1829

195. К***

 
Делись со мною тем, что знаешь,
И благодарен буду я.
Но ты мне душу предлагаешь, —
На кой мне черт душа твоя!..
 

1829

196. Farewell[81]81
  Прощай (англ.). – Ред.


[Закрыть]

 
Прости! коль могут к небесам
Взлетать молитвы о других,
Моя молитва будет там
И даже улетит за них!
Что пользы плакать и вздыхать:
Слеза кровавая порой
Не может более сказать,
Чем звук прощанья роковой!..
 
 
Нет слез в очах, уста молчат,
От тайных дум томится грудь,
И эти думы вечный яд, —
Им не пройти, им не уснуть!
Не мне о счастьи бредить вновь, —
Лишь знаю я (и мог снести),
Что тщетно в нас жила любовь,
Лишь чувствую – прости! – прости!
 

1830

197. Баллада

 
Берегись! берегись! над Бургосским путем
   Сидит один черный монах;
Он бормочет молитву во мраке ночном,
   Панихиду о прошлых годах.
Когда мавр пришел в наш родимый дол,
   Оскверняючи церкви порог,
Он без дальних слов выгнал всех чернецов;
   Одного только выгнать не мог.
Для добра или зла (я слыхал не один,
   И не мне бы о том говорить),
Когда возвратился тех мест господин, —
   Он никак не хотел уходить.
Хоть никто не видал, как по замку блуждал
   Монах, но зачем возражать?
Ибо слышал не раз я старинный рассказ,
   Который страшусь повторять.
Рождался ли сын – он рыдал в тишине;
   Когда ж прекратился сей род,
Он по звучным полам при бледной луне
   Бродил и взад и вперед.
 

1830

198. Еврейская мелодия

 
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
   Вот арфа золотая;
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
   Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес,
   Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез —
   Они растают и прольются.
 
 
Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец,
   Мне тягостны веселья звуки!
Я говорю тебе: я слез хочу, певец,
   Иль разорвется грудь от муки.
Страданьями была упитала она,
   Томилась долго и безмолвно;
И грозный час настал – теперь она полна,
   Как кубок смерти, яда полный.
 

1836

199. В альбом

 
Как одинокая гробница
Вниманье путника зовет,
Так эта бледная страница
Пусть милый взор твой привлечет.
 
 
И если после многих лет
Прочтешь ты, как мечтал поэт,
И вспомнишь, как тебя любил он,
То думай, что его уж нет,
Что сердце здесь похоронил он.
 

1836