Текст книги "Мастера русского стихотворного перевода. Том 1"

Автор книги: Александр Пушкин

А. Х. Востоков

45. К Мельпомене

 
Крепче меди себе создал я памятник;
Взял над царскими верх он пирамидами,
Дождь не смоет его, вихрем не сломится,
Цельный выдержит он годы бесчисленны,
Не почует следов быстрого времени.
Так; я весь не умру – большая часть меня
Избежит похорóн: между потомками
Буду славой расти, ввек обновляяся,
Зрят безмолвный пока ход в Капитолию
Дев Весталей, вослед Первосвященнику.
Там, где Авфид крутит волны шумящие,
В весях, скудных водой, Давнус где царствовал,
Будет слышно, что я – рода беззнатного
Отрасль – первый дерзнул в Римском диáлекте
Эолийской сложить меры поэзию.
Сим гордиться позволь мне по достоинству,
Муза! сим увенчай лавром главу мою.
 

1802

46. К Меценату, о спокойствии духа

 
Премудро скрыли боги грядущее
От наших взоров темною нощию,
   Смеясь, что мы свои заботы
   Вдаль простираем. Что днесь пред нами,
 
 
О том помыслим! прочее, столько же
Как Тибр, измене всякой подвержено:
   Река, впадающая в море
   Тихо в иной день, брегам покорно;
 
 
В иной день волны пенисты, мутные
Стремяща; камни, корни срывающа;
   Под стоном гор, дубрав окрестных,
   Домы, стада уносяща в море.
 
 
Тот прямо счастлив, царь над судьбой своей,
Кто с днем протекшим может сказать себе:
   «Сегодня жил я! пусть заутра
   Юпитер черные тучи кажет,
 
 
Или чистейшу ясность лазурную, —
Но не изгладит то, что свершилося;
   Ниже отымет те минуты,
   Кои провел я теперь толь сладко».
 
 
Фортуна любит мены жестокие,
Играет нами злобно и, почести
   Неверны раздая, ласкает
   Ныне меня, а потом другого.
 
 
А я бесскорбен: хочет ли инуда
Лететь, охотно всё возвращаю ей;
   Своею доблестью оденусь,
   Правду свою обыму и бедность.
 
 
Когда от бурных вихрей шатаются
Со скрыпом мачты – мне не вымаливать
   Себе драгих стяжаний целость;
   Мне малодушно не класть обеты,
 
 
Чтоб алчным морем не были пожраны
Мои товары дальнопривозные.
   За то проеду безопасно
   В самые бури на утлом струге!
 

1805

47. Надежда

 
   Молюсь споспешнице Надежде:
   Присутствуй при трудах моих!
   Не дай мне утомиться прежде,
   Пока я не окончу их!
 
 
   Так! верю я, что оправдится
   Твой утешительный глагол:
   Терпенье лишь – труд наградится;
   Безветвенный отсадок гол
Даст некогда плоды и листьем осенится.
 

1812

48. Жалобы девушки

 
Небо пасмурно, дубровушка шумит,
Красна девица на бережку сидит,
Раздробляется у ног ее волна,
Но сидит и, слезно глядя в мрак, она
   Жалобнешенько возговорит:
 
 
«Сердце вещее, ты замерло! весь свет
Опустел – уже мне лестного в нем нет.
Мать пречистая! к себе меня возьми,
Я отведала блаженства на земли,
   Я любила на веку своем».
 
 
Тут провещится ей голос от небес:
«Полно сетовать и плакать. Током слез
Друга милого тебе не оживить;
Но что может твое сердце усладить
   После радостей потерянных,
 
 
Попроси, я ниспошлю тебе с небес!»
– «Ах! оставь мне гореванье. Током слез
Друга милого хотя не оживить,
Только жалобой мне сердце усладить
   После радостей потерянных!»
 

1811

49. Изречения Конфуция

 
1.
Пространству мера троякая:
В долготу бесконечно простирается,
В ширину беспредельно разливается,
В глубину оно бездонно опускается.
 
 
Подражай сей мере в делах твоих.
Достигнуть ли хочешь исполнения,
Беспрестанно вперед, вперед стремись;
Хочешь видеть все мира явления,
Расширяй над ними ум свой, – и обымешь их;
Хочешь постигнуть существо вещей,
Проницай в глубину, – и исследуешь.
Постоянством только цель достигается,
Полнота лишь доводит до ясности,
И в кладезе глубоком живет истина.
2.
Трояко течение времени:
Наступает медлительно грядущее,
Как стрела пролетает настоящее
И стоит неподвижно прошедшее.
 
 
Не ускоришь никаким нетерпением
Ленивый шаг грядущего;
Не остановишь ни страхом, ни сомнением
Быстрый полет настоящего;
Когда же станет прошедшее,
Ни раскаяньем уже, ни заклятием
Его с места не подвигнешь, не прогонишь ты.
 
 
Если хочешь счастливым и мудрым быть,
Соглашай, о смертный! дела свои
С трояким течением времени:
С медлительногрядущим советуйся,
Но ему не вверяй исполнения;
Ни быстропроходящему другом будь,
Ни вечноостающемуся недругом.
 

1812

50. Чехиня

 
Родила меня
Моя матушка,
Родила меня
В красный вешний день,
В красный вешний день
В зеленóм саду,
В зеленóм саду
Между розами,
Между розами
Полноцветными.
И сама она
Говорила так:
«Если б знала я,
Мое дитятко,
Что ты будешь чех
Верный, доблестный, —
Обвила бы я
Тебя розами,
Тебя розами
Благовонными».
(Грянул гром тогда!)
«Если б знала я,
Мало дитятко,
Что ты будешь чех
Малодушный, злой, —
Обвила б тебя
Жестким тростием
И в колючий терн
Тебя бросила б!»
 

1821

51. Смерть любовников

 
Девушка с юношей крепко любились.
Одной водой они умывались,
Одним полотенцем утирались,
И никто не знал о том всё лето.
На другое лето все узнали;
Отец, мать им знаться запретили,
Девушку с юношей разлучили.
Добрый молодец звезде поручает
Сказать от него душе-девице:
«Умри, драгая, поздно в субботу,
А я за тобою рано в воскресенье».
Что сказали, оба исполняют:
Умерла девица поздно в субботу,
Умер добрый молодец рано в воскресенье.
Друг подле друга их схоронили,
Руки в земле им соединили,
В руки им дали по яблоку зелену.
Протекло за тем малое время —
Выросла над молодцом зеленая сосна,
Вырос над девушкой куст алой розы.
Вьется куст розовый около сосны,
Как вокруг пучка цветов ниточка шелку.
 

<1825>

52. Свадебный поезд

 
Сестра звала на солнышко брата:
«Выйдем, братец, на солнышко ярко;
Солнца яркого теплом насладимся
И дивной красоты наглядимся,
Как едут разубраны сваты!
Счастлив дом, к которому пристанут!
В чьем-то доме их ожидают?
Чья-то мать их будет дарити?
Чей-то брат им вина подносити?
Чьей сестре-то меж ими быти?»
Брат сестре отвечал с улыбкой:
«Будь же, сестрица, веселенька!
В нашем доме их ожидают,
Наша мать их будет дарити,
Я им буду вина подносити,
Тебе невестой меж ими быти».
 

<1825>

53. Яня Мизиница

 
Послушайте повести чудной!
Дочерей у матери девять,
Десятою беременна ходит;
Бога молит, чтоб мальчик родился.
А когда ее время приспело,
Родила мать десятую дочку.
Спрашивал кум на крестинах,
Какое дать крестнице имя?
С досадою мать отвечала:
«Яня имя ей, побери ее дьявол!»
 
 
Растет Яня тонка и высока,
Лицом бела и румяна,
И была уже на выданьи девица.
 
 
Пошла с ведрами по воду однажды;
Ей идти сквозь зеленую дубраву.
Из дубравы вдруг кликнула Вила:
«Ой, слышишь ли, прекрасная Яня!
Брось в траву-мураву свои ведра,
Ступай ко мне в зеленую дубраву;
Твоя мать нам тебя подарила
У кума на руках еще малéньку».
 
 
То услышала мизиница Яня,
В мураву свои бросила ведра
И сама ушла в лес дремучий.
Бежит за нею мать престарела:
«Воротись домой, мизиница Яня!»
Но от Яни грозный ответ был:
«Удалися, мать, отпадшая от бога,
Когда ты меня сюда отдала в дар
У кума на руках еще малéньку!»
 

<1827>

54. Жалобная песня благородной Асан-Агиницы

 
Что белеется у рощи у зеленыя?
Снег ли то или белые лебеди?
Кабы снег, он скоро растаял бы;
Кабы лебеди были, улетели бы прочь.
Не снег то, не белые лебеди,
А белеется шатер Асан-Аги,
Где он лежит тяжко раненный.
Его мать и сестра посещали там;
Молода жена прийти постыдилася.
Когда легче ему стало от тяжких ран,
Он послал сказать молодой жене:
«Не жди меня больше в дому моем,
Ни в дому, ни во всем роду-племени!»
Вняла жена таковы слова;
Стоит, цепенея от горести;
Вдруг конский топот заслышала:
Взметалась жена Асан-Аги,
Чтоб с башни из окна ей низринуться.
Бегут к ней две милые дочери:
«Постой, не мечися, матушка,
То едет не отец Асан-Ага,
Едет дядя Пинторович Бег».
Успокоилась тогда Агиница,
Обнимает брата с горькой жалобой:
«Ах, братец, какое посрамление мне!
Выгоняют меня от пятерых детей!»
Промолчал, ничего не промолвил Бег,
Только, вынув из сумы из шелковыя,
Подает ей грамоту разводную,
Чтоб в материн дом возвратилася,
За другого замуж выходила бы.
 
 
Когда прочла жена грамоту,
С детьми она распрощалася,
Целует в чело сыновей двоих,
Дочерей в ланиты румяные,
А с маленьким сынком в колыбели, с тем
Не могла расстаться. Брат отвел ее
Насильно. Посадил на коня с собой,
И отвез сестру в дом родительский.
 
 
Мало время пробыла она на родине,
Мало время, всего и недели нет.
Жена добрая она, рода доброго,
Посватались к ней со всех сторон,
И сам Кадий великий Имошский.
Только стала она брата упрашивать:
«Коли любишь меня, братец, прошу тебя,
Не моги меня ни за кого отдать,
Чтоб сердце не расторглося злой тоской,
Когда увижу сирот своих».
Но брат не уважил мольбы ее,
За Имошского отдал ее Кадия.
 
 
Тут просила она брата пред свадьбою
К жениху послать письмо в таковых словах:
«Молодая желает тебе здравствовать
И умильно просит тебя грамотой,
Как приедешь за нею с поезжанами,
Ты привез бы покрывало ей – завеситься
На дороге, мимо двора Аги,
Чтоб не видела она сирот своих».
 
 
Получивши Кадий ту грамоту,
Собирает сватов и поезд свадебный,
К двору едет с ними к невестину.
Счастливо туда они прибыли
И отправились с невестой в обратный путь.
 
 
Когда ехали мимо двора Аги,
Из окна ее увидели две дочери,
Два сына вышли навстречу к ней:
«Зайди к нам, милая матушка, —
Говорили ей, – сядь с нами поужинать!»
Слыша речи те, Асан-Агиница
Старейшине сватов взмолилася:
«Будь по богу мне братом, старейшина!
Вели остановиться здесь поезду —
Мне подарочки раздать сиротам моим».
Коней остановили супротив двора,
Раздала детям подарки хорошие:
Сыновьям двоим сапожки, шиты золотом,
Дочерям по куску сукна некроена,
А маленькому сыну колыбельному
Посылает одеяльце шелковое.
 
 
Глядел удалый Асан-Ага,
Отозвал детей назад к себе:
«Подите ко мне, сироты мои,
Мать безжалостна к вам, с сердцем каменным!»
Когда то услышала Агиница,
Лицом белым о сыру землю ударилась,
И тогда же, от безмерный жалости,
На детей взирая, предала свой дух.
 

<1827>

М. В. Милонов

55. Мать-убийца

 
Слышишь? бьет ужасный час!
   Укрепитесь, силы!
Вместе к смерти! ищут нас
   Бросить в ров могилы!
Всё исчезло: божий свет
   И небес отрада,
Для меня вас боле нет —
   Я добыча ада!
 
 
Ах, прости и светлый день,
   Взоров услажденье,
Сладострастна ночи тень —
   Чувств обвороженье!
Блеск отрадный ваш погас,
   О мечты златые!
Быстро скрылись вы от глаз,
   Радости земные!
 
 
Я, в убранстве юных лет,
   Веселясь красою,
Улыбалась здесь, как цвет
   На заре весною!
Днесь во гроб осуждена —
   И покров кончины
Бледный лик, где смерть видна,
   Скрыл до половины!
 
 
Лейте слезы надо мной,
   О подруги милы,
Вы, кому даны с красой
   И душевны силы!
У жестокого в руках,
   В радости беспечной,
В милых яд пила устах —
   И погибла вечно!
 
 
Может быть, теперь с другой,
   О, изменник лютый,
Как встречаю я с тоской
   Смертные минуты,
Пьет он радость и любовь,
   Скорбь забыв и страхи…
А моя здесь брызнет кровь
   Высоко от плахи!..
 
 
Эдвин, Эдвин, за тобой
   Пусть сей глас печальный
Всюду следует, сей вой,
   Страшный, погребальный!..
Пусть всегда в твоем уме
   Смерть Луизы бедной
И призрáк ее во тьме
   Пред тобою бледный!
 
 
Вероломный! страсти жар —
   Ни цветуща младость,
И залог любви – сей дар,
   Львов и тигров радость…
Всё отвергнул! – на земли
   Скорбь со мной оставив,
Ты летишь один вдали,
   Паруса расправив!
 
 
А младенец? горький плод!
Ах, почто явился?
В полном образе красот
Лик твой обновился;
Сердце матери мечтой
   Сладкой оживилось;
Вдруг отчаянье с тоской
   В нем соединилось.
 
 
«Где отец мой? – вопросил
   Он ужасным взором,—
Где супруг твой?» – он грозил
   Мне немым укором.
О невинность! горе нам!
   Он навек с другою,
Глух к стенаньям и мольбам,
   Вечный стыд с тобою!
 
 
Ах, и матерь!.. грозный ад —
   Там ее обитель!
Страшен милый твой мне взгляд,
   Муки возвеститель!
Каждый смех твой на устах —
   Есть мое страданье,
Каждый вопль твой – сердца страх
   И души терзанье!
 
 
Ад навек уже со мной!
   Прочь твои лобзанья!
Вопли фурий – голос твой —
   Слышу их воззванье;
Здесь, спешите, – вот оне!
   Адский сонм явился!
Их огонь вспылал во мне…
   И кинжал вонзился!
 
 
Эдвин, Эдвин! за тобой
   Тень сия летает;
Хладной пусть своей рукой
   Грудь твою ласкает!
Пусть ее последний взгляд
   Ты повсюду встретишь;
Взоры страшны; с ними в ряд
   Тень мою приметишь!
 
 
Здесь, смотри, у ног упал,
   Весь облитый кровью,
Будто к матери припал
   С детскою любовью!
Слышу грозный глас судей:
   В сердце глас боязни;
Здесь, готова! смерть, скорей!
   Муки лютой казни!
 
 
Эдвин! милостив творец —
   И небесна сила
Казнь смягчает злых сердец:
   Я тебя простила.
Всё исчезнет! клятв обет,
   Поцелуев сладость —
Лютый пламень всё пожрет;
   Уж горит – о радость!
 
 
Ах, не льститесь красотой,
   Девы непорочны!
Красота – губитель мой
   И удел непрочный!
Путь ко плахе мне скорей!
   Час ударил, мститель!
Мать – убийца: не бледней,
   Казни исполнитель!
 

<1813>

56. Падение листьев. Элегия

 
Рассыпан осени рукою,
Лежал поблекший лист кустов;
Зимы предтеча, страх с тоскою
Умолкших прогонял певцов;
Места сии опустошенны
Страдалец юный проходил;
Их вид во дни его блаженны
Очам его приятен был.
«Твое, о роща, опустенье
Мне предвещает жребий мой,
И каждого листа в паденье
Я вижу смерть перед собой!
О Эпидавра прорицатель!
Ужасный твой мне внятен глас:
„Долин отцветших созерцатель,
Ты здесь уже в последний раз!
Твоя весна скорей промчится,
Чем пожелтеет лист в полях
И с стебля сельный цвет свалится“ —
И гроб отверст в моих очах!
Осенни ветры восшумели
И дышат хладом средь полей,
Как призрак легкий улетели
Златые дни весны моей!
Вались, валися, лист мгновенный,
И скорбной матери моей
Мой завтра гроб уединенный
Сокрой от слезных ты очей!
Когда ж к нему, с тоской, с слезами
И с распущенными придет
Вокруг лилейных плеч власами
Моих подруга юных лет,
В безмолвьи осени угрюмом,
Как станет помрачаться день,
Тогда буди ты с легким шумом
Мою утешенную тень!»
Сказал – и в путь свой устремился,
Назад уже не приходил;
Последний с древа лист сронился,
Последний час его пробил.
Близ дуба юноши могила;
Но, с скорбию в душе своей,
Подруга к ней не приходила,
Лишь пастырь, гость нагих полей,
Порой вечерния зарницы,
Гоня стада свои с лугов,
Глубокий мир его гробницы
Тревожит шорохом шагов.
 

<1819>

Н. И. Гнедич

57. Кузнечик

 
О счастливец, о кузнечик,
На деревьях на высоких
Каплею росы напьешься
И как царь ты распеваешь.
Всё твое, на что ни взглянешь,
Что в полях цветет широких,
Что в лесах растет зеленых.
Друг смиренный земледельцев,
Ты ничем их не обидишь;
Ты приятен человекам,
Лета сладостный предвестник;
Музам чистым ты любезен,
Ты любезен Аполлону:
Дар его – твой звонкий голос.
Ты и старости не знаешь,
О мудрец, всегда поющий,
Сын, жилец земли невинный,
Безболезненный, бескровный,
Ты почти богам подобен!
 

1822

58. К провидению

 
Пред богом милости я сердце обнажил:
   Он призрел на мое крушенье;
Уврачевал мой дух и сердце укрепил;
   Несчастных любит провиденье.
 
 
Уже я слышал крик враждебных мне сердец:
   Погибни он во мраке гроба!
Но милосердый бог воззвал мне как отец:
   «Хвала тебе презренных злоба!
 
 
Друзья твои – льстецы, коварство – их язык,
   Обман невинности смиренной;
Тот, с кем ты хлеб делил, бежит продать твой лик,
   Его коварством очерненный.
 
 
Но за тебя на них восстановлю я суд
   Необольстимого потомства;
И на челе своем злодеи не сотрут
   Печати черной вероломства».
 
 
Я сердце чистое, как жертву для небес,
   Хранил любви в груди суровой;
И за годы тоски, страдания и слез
   Я ждал любви, как жизни новой;
 
 
И что ж? произнося обет ее святой,
   Коварно в грудь мне нож вонзали;
И, оттолкнув меня, убитого тоской,
   На гроб с улыбкой указали.
 
 
Увы, минутный гость я на земном пиру,
   Испивши горькую отраву,
Уже главу склонял ко смертному одру,
   Возненавидя жизнь и славу.
 
 
Уже в последний раз приветствовать я мнил
   Великолепную природу.
Хвала тебе, мой бог! ты жизнь мне возвратил,
   И сердцу гордость и свободу!
 
 
Спасительная длань, почий еще на мне!
   Страх тайный всё еще со мною:
От бури спасшийся пловец и по земле
   Ступает робкою стопою;
 
 
А я еще плыву, и бездны подо мной!
   Быть может, вновь гроза их взроет;
Синеющийся брег вновь затуманит мглой
   И свет звезды моей сокроет.
 
 
О провидение! ты, ты мой зыбкий челн
   Спасало, бурями гонимый;
Не брось еще его, средь новых жизни волн,
   До пристани – уже мне зримой.
 

1819

59. Терентинская дева

 
      Стенайте, алкионы!
О птицы нежные, любимицы наяд,
      Стенайте! ваши стоны
Окрестные брега и волны повторят.
 
 
Не стало, нет ее, прекрасной Эвфрозины!
Младую нес корабль на берег Камарины;
Туда ее Гимен с любовью призывал:
Невесту там жених на праге дома ждал.
При ней, на брачный день, хранил ковчег кедровый
 
 
Одежды светлые и девы пояс новый,
И перлы для груди, и злато для перстов,
И благовонные мастики для власов.
Но, как Ниобы дочь, невинная душою,
На путь покрытая одеждою простою,
Фиалковым венком и ризою льняной,
На палубе, одна, стояла и мольбой
Звала попутный ветр и мирные светила.
Но вихорь налетел и, грянувши в ветрила,
Невесту обхватил, корабль качнул: о страх!
Она уже в волнах!..
 
 
Она уже в волнах, младая Эвфрозина!
Помчала мертвую глубокая пучина.
Фетида, сжаляся, ее из бездн морских
Выносит бледную в объятиях своих.
На крик сестры, толпой, сквозь влажные громады,
Всплывают юные поверх зыбей наяды;
Несут бездушную, кладут под кипарис;
Там – принял девы прах зефиров тихий мыс;
Там – нимфы, воплями собрав подруг далеких,
И нимф густых лесов, и нимф полей широких,
И распустив власы, над холмом гробовым
Весь огласили брег стенанием своим.
 
 
Увы! напрасно ждал тебя жених печальный;
Ты не украсилась одеждою венчальной;
Твой перстень с женихом тебя не сочетал,
И кудрей девственных венец не увенчал!
 

1822

60. Мелодия

 
Душе моей грустно! Спой песню, певец!
Любезен глас арфы душе и унылой.
Мой слух очаруй ты волшебством сердец,
Гармонии сладкой всемощною силой.
 
 
Коль искра надежды есть в сердце моем,
Ее вдохновенная арфа пробудит;
Когда хоть слеза сохранилася в нем,
Прольется, и сердце сжигать мне не будет.
 
 
Но песни печали, певец, мне воспой:
Для радости сердце мое уж не бьется;
Заставь меня плакать, иль долгой тоской
Гнетомое сердце мое разорвется!
 
 
Довольно страдал я, довольно терпел;
Устал я! – Пусть сердце или сокрушится
И кончит земной мой несносный удел,
Иль с жизнию арфой златой примирится.
 

1824

61. Олимп

Содержание и примечания

Это одна из древнейших и лучшая из клефтических песен, в собрании г. Фориеля напечатанных. В сочинении и подробностях ее видно, более нежели в других, дикой смелости воображения и тех дерзких порывов гения, той сильной простоты, которые составляют свойство сих произведений. Фориель предполагает, что она сочинена в Фессалии, но известна в целой Греции. Французский издатель из трех разных копий составлял текст; но в его издании опущены стих 2-й и 9-й, которые, по совету отца Экономоса, я внес как принадлежащие сей песни и дающие оной больше ясности. 2-й из них: И первый за сабли, за ружья другой означает спор за сражающихся саблями и ружьями. Киссав – нынешнее название горы Пелиона; коньяры – племя магометан, самое презренное у греков; Ксеромер и Луру – арматолики в Акарнании.

Олимп

 
Заспорили горы, Олимп и Киссав,
И первый за сабли, за ружья другой.
Олимп обернулся, к Киссаву шумит:
Молчи, пресмыкайся во прахе, Киссав,
Не раз оскверненный коньяра ногой!
Я славен в подлунной, Олимп я седой!
Высок я, на мне сорок две головы;
Я шумен, струю шестьдесят два ключа;
Где ключ лишь – тут знамя, где дерево – клефт.
 
 
Сидит у меня на вершине орел,
В когтях у орла – голова храбреца.
Клюет он ее и расспрашивает:
«Что сделала ты, удалая глава?
За что, как у грешного, срублена с плеч?»
– «Съедай мою молодость, птица орел,
Съедай мою храбрость; твой подрастут
И крылья на локоть и когти на пядь!
 
 
В Ксерóмере, в Лýру я был арматол
И клефт на Олимпе двенадцать годов;
Сто аг истребил я, сто сел их сожег,
А турок, албанцев, положенных мной…
Их множество, птица, и счета им нет.
Но жребий пришел мой – лег в битве и я!»
 

62 – 63. Буковалл и Иван Стафа

Содержание и примечания

Буковалл – один из славнейших капитанов клефтских; он был из Акарнании, сражался с турками в горах Аграфских и прославился своею победою над Вели, дедом известного Али-паши. Керассово и Кенурио – деревни, между которыми сражается Буковалл. Первые три стиха сей песни сделались общими в поэзии клефтической, тем образцом приступов для однородных песен, о которых говорено во введении. Пукевиль также напечатал сию песню в своем «Путешествии в Грецию» (т. 3, ст. 16), но со списка, как видно, дурного, искаженную, лишенную всякого смысла, и удивляется, отчего она так славна в Греции, любима шипетарами и производит, как говорит сам, магическое действие над албанцами-христианами. Песня «Иван Стафа» занимательна, сколько по родству героя с Буковаллом, столько и по содержанию: другой о морских клефтах в собрании не находится.

Буковалл

 
Что за шум, что за гром раздается кругом?
Не быков ли то бьют, не зверей ли травят?
Нет, то бьют не быков, не зверей то травят:
То сражается с турками клефт Буковалл,
И сражается он против тысячи их;
От Керассово дым до Кенурио лег,
Белокурая дева кричит из окна:
«Перестань, Буковалл, воевать и стрелять;
Пусть уляжется пыль, пусть поднимется дым,
Сосчитаем, узнаем, скольких у нас нет».
Сосчиталися турки – их нет пятисот;
Сосчиталися клефты – троих не дочлись.
Отлучились с побоища два храбреца:
За водою один, за едою другой;
А третий, храбрейший, стоит под ружьем.
 

Стафа

 
Черный корабль у Кассандры брегов разъезжал:
Черные парусы, флаг голубой развевал;
Встречу корвета под флагом багровым летит:
«Сдайся! спусти паруса!» – налетая, кричит.
«Я не сдаюсь, не спускаю моих парусов!
К вам не жена, не невеста пришла на поклон:
Зять Буковалла пред вами, Иван я Стафа.
Бросить канаты, товарищи, нос наперед!
Бейте неверных! пролейте турецкую кровь!»
Турки навстречу, и сшибся с корветой корабль.
Первый Стафа устремляется, с саблей в руках.
Кровь через палубу хлещет, багровеет зыбь;
«Алла!» – неверные взвыли и храбрым сдались.