Текст книги "Опасное задание. Конец атамана (Повести)"

Автор книги: Александр Сергеев

Соавторы: Залман Танхимович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)

Человек пришел

Человек пришел, когда лодка, ткнувшись в прибрежный песок на косе, еще покачивалась и гнала от себя волну.

Небольшого роста, медлительный, с рябым добродушным лицом, на котором заметнее всего детской чистоты глаза, он держал в руках обструганную доску и улыбался.

– Это кто же грамотей такой у вас? Всю лодку испакостил. Я природный маляр, Шаповалов Леонтий Тихонович. Меня тут каждый знает. Может, подправить цифирину? Сделаю разлюли-малина.

– Если разлюли-малина, тогда переделывай, подправляй, – вглядываясь в обветренное лицо человека, сказал Избасар.

– И банку кормовую заодно сменю вам, подгнила она у вас, – хитро подмигнул Шаповалов, примерил принесенную доску, обрезал ее с одного края вынутой из-за голенища пилкой, вложил в гнезда вместо вынутой доски, провел по банке рукой и сказал, перейдя почти на шепот:

– Ну, ребятушки, берегите досточку, как глаз, к примеру. Много, в случае чего, она жизней сохранит. Ох, много. Вот тут, – притянул к себе за рукав Избасара, – по табачному крайнему сучку, скажешь Миронычу, чтобы ее надвое развалили. Все у ней там внутри. Понял?

– Понял, Шапал. Не бойся.

– Все будет, как надо, – приподнялся на локтях Мазо и поманил пальцем Шаповалова. – Табачок какой куришь, братишка?

– Некурящий, – подошел к Яну Шаповалов.

– A-а, бывает, которые не курят.

Шагнул ближе и Избасар.

– Про нефть просили тебя узнать, – тихо сказал он и, отыскав в куче сетей берестяной поплавок, вынул из него сперва затычку, затем бумажку. – Тебе Киров велел показать.

Шаповалов стал читать, а когда прочел, с его лица долго не могло исчезнуть радостное волнение, и лицо как бы светилось каждой рябинкой.

– Что надо, согласно этой депеше узнать?

– Сколько добывают и сколько в запасе нефти в Доссоре, Макате, Гурьеве, как ее караулят.

– Ясно. А насчет Ракуши как?

Избасар на мгновение замялся.

– Про Ракуши не надо совсем, – пересилив себя, сказал он твердо.

– Сделаем. Через три дня об эту пору будьте здесь, – Шаповалов улыбнулся все той же преображающей лицо улыбкой. – Приду носовую банку сменять.

Он четвертями измерил длину скамьи на носу лодки, подал всем поочередно твердую большую руку и, не торопясь, пошел по косе.

Избасар смотрел ему вслед, повторяя мысленно: «Разлюли, разлюли-малина». От этих неожиданных своим непривычным сочетанием, очень сочных на слух слов и от тона, каким произнес их спокойный с виду, рябой коренастый человек, на сердце вдруг сделалось очень легко, будто прибавилось сил одолеть все самое страшное, что может встретиться впереди. А рябой человек, принесший с собой эту уверенность, уже шагал размашистой походкой по косе, слегка раскачивая плечи.

«Разлюли-малина!» – Избасар перевел взгляд на полоску воды чем дальше, тем шире растекавшуюся за береговым мысом, и увидел, как бегут в ее голубизне, опрокинувшись навзничь, светлые облачка. Полоска ширилась и переходила в море. В его голубизне тоже плыли облака. И море меняло цвет. Оно уже зеленое, очень похожее на безбрежную степь. Избасар родился в такой вот мягкой своей бархатистой зеленью степи. И стоило ему только подумать о ней, как сердце властно сжималось от воспоминаний. И уже некуда было уйти – и от сладких ввинчивающихся в синеву вечера затейливых дымков над юртами, и от запахов парного молока, от зовущей в неизведанные дали звонкой домбры. Уже щекотал горло освежающий кумыс.

А дали, куда настойчиво звала домбра, казались заполнены только степью, ржанием стригунков да побрехиванием псов, охранявших отары. Это уже после узнал, что не всюду одна только степь, что есть на земле и огромные города, в шуме которых смогут, как в глубоком колодце, потонуть и степное ржание табунов, и вой тысячи волков. И очень много людей живет в таких городах. В той же Астрахани… А среди них Киров. Сергей Миронович Киров, посланный охранять калмыцкие и казахские степи от атамана Деники самим Лениным. И мысли уже перекинулись на невысокого, коренастого человека с открытой шеей, прихваченной накрепко загаром. Вот он поднимается из-за стола и идет навстречу.

– Проходите, товарищи! Снимайте шинели, разговор у нас с вами будет длинный, как степная дорога…

Или это сейчас кажется, будто Киров упомянул про степную дорогу, или сказал на самом деле?

Плывут по небу над седым Каспием ажурные облака и по морю плывут точь-в-точь такие же, очень далекие и стремительные.

У лодки появился Байкуат.

– Амансызба. Сегодня как ловили? – спросил он.

– Хорошо ловили.

– Мы тоже хорошо. Чего делать будете?

– Сети надо сушить, уху варить будем.

– Ладно, варите, Байсеке сказал, чтобы ты не уходил, ждал его. Слышишь?

– Слышу.

После, когда сварили и съели уху, Избасар велел Кожгали сходить к ловцам.

– Узнай, может, скажут, куда «Ардаган» солдат повез? Тихо узнавай, невзначай будто.

– Чего Кожгали маленький или глупый, – даже обиделся над такой опекой Джаркимбаев. И он что-то долго и недовольно бормотал, вылезая из лодки.

Темнело. Избасар достал из-под настила наган, проверил и сунул под рубаху за ремень.

Только он это сделал, над бортом выросла фигура Акылбека.

– Пошли, Избаке, – объявил он, – кузнец ждет.

И они побрели через тальник по липкой, нагревшейся за день воде. Брели долго, пока на песчаном бугре не остановились.

– Здесь, – шепнул Акылбек. – Здесь жди, – пояснил он и ушел.

На пригорке, окруженном камышом, душно, воздух сырой, тяжелый. Где-то журчит вода и стонет цапля. Зашуршал песок, из-за камышовой прогалины вынырнул Акылбек.

– Идем, – бросил он односложно.

Миновали еще один бугор побольше и уткнулись в сарай. Акылбек отодвинул висевшую на одной петле дверь. Избасар шагнул через сваленные у входа сломанные весла внутрь помещения и увидел горевший фонарь. Возле, на деревянных обрубках, двое: небольшого роста, худой, наголо обритый казах в пиджаке и заправленных в сапоги пестрых брюках. Рядом круглолицый русский с рыжеватыми вислыми усами.

Он поднялся первым.

– Петр Дорохов, я и буду кузнец.

– Избасар меня зовут.

– Вот и познакомились. А это Гайнулла.

– Садись, Избаке, рассказывай. По-казахски говори, Петра по-казахски здорово понимает, – сказал Гайнулла и повернулся к Акылбеку. – Ты, Бейсеке, постой там, погляди хорошенько, сам знаешь!

Акылбек неохотно вышел из сарая.

Избасар молчал. Его вдруг охватило беспокойство. Кузнец, видимо, понял это и спросил:

– Бейсенгали доверяешь?

– Бейсенгали? «Э, да это же Акылбек». Конечно доверяю, побратим мой.

– А в нас сомневаешься?

– Почему на слово должен верить?

– Мы бы тоже не поверили, не Бейсенгали если бы. Вот только зачем ты старого ишака Омартая на спине таскаешь, а? – и кузнец засмеялся не осуждающе, а весело, с хитринкой.

«Неужели про Омартая знает?» – подумал Избасар, вспомнив, что Омартай уже два раза побывал зачем-то в Ракуши.

– Омартай свой, – сказал он.

Кузнец ждал. Ведь Избасар первым напросился на встречу с ним.

– Мы, когда шли сюда, за Джамбайской бухтой немного постреляли. Лодка с мотором за нами бежала. Гранату в нее бросили и удрали. Еще белого казака немного стукнул я. Наверно, он помер. Может, ищут нас, не слыхали?

Дорохов и Гайнулла переглянулись.

Слух, что произошло за Джамбаем, до них дошел.

– Нет, вас не ищут. Белые считают, будто вы на Астрахань ушли. Так это вы значит, ваша работа? – кузнец с явным уважением поглядел на Избасара.

– Еще муки нам надо. Омартай на косе сказал, будто Аблай ему велел муки купить. Мешков десять надо, а то незнакомая рыбница зачем пришла? Почему стоит? Вдруг проверка придет?

– А долго простоите?

– Три дня или больше.

– Деньги на муку есть?

– Есть, хватит, денег дали.

– Какие деньги?

– Вот такие, – Избасар вынул из кармана ассигнацию.

Осмотрев ее, кузнец сказал:

– Будет мука. Завтра к обеду доставим.

– Еще надо за рыбницей покараулить. Сами не сумеем, не знаем, какой народ мимо ходить будет. Вы знаете, пускай ваши люди караулят на косе, чтобы нас не застали врасплох. Как думаете?

Кузнец в знак одобрения прикрыл глаза.

– Сделаем.

– Люди найдутся, последят, – подтвердил и Гайнулла.

Потом рассказывал Дорохов, а Избасар Джанименов запоминал все, что они ему сообщали: и о том, как командование белой армии через Ракуши поддерживает связь с Баку, как охраняется побережье в сторону Астрахани мелкими постами, расположенными в рыбацких поселках, как пополняют белые свои поредевшие части, мобилизуя молодежь и даже стариков из местного населения, как ловцы и чабаны поголовно дезертируют из армии, о настроении народа рассказывали Избасару Гайнулла с Дороховым и о многом другом.

Все отчетливее вставала перед Джанименовым картина жизни в деникинском тылу. Цепкой, не знающей устали памятью человека степи он запоминал все мельчайшие факты, которые узнавал только что.

Было уже далеко за полночь, когда неведомо как угадывающий дорогу среди камышей Акылбек вывел Избасара к косе.

– Теперь дойдешь, Избаке?

– Теперь дойду.

И они расстались. Впереди виднелся силуэт лодки. Там было тихо.

Удар в спину

Когда Избасар и Кожгали ушли, Мазо попросил пить. Ахтан подал ему фляжку с водой и сказал:

– Давай, Ян, вставай. Омартай говорит, тебе давно пора на ногах ходить.

– Завтра подымусь, – ответил Мазо. – Надо, поди, в обратный путь собираться? – и бросил незаметный взгляд на кормовую банку, возле которой лежал теперь.

– Кто знает, – задумчиво произнес Ахтан.

Так переговариваясь, временами прислушиваясь к тому, что делается на косе, коротали они вдвоем этот вечер. Все тише становилось вокруг, все чернее ночь, гасли костры, потом взошла луна.

– Я посплю, Яна, толкнешь, когда надо.

– Спи, спи, толкну.

А через час Мазо поднялся. Он постоял, наклонился над Ахтаном и вытянул из-за пояса нож. Ахтан спал на левом боку, утонув в углублении между связками сетей.

«Не подохнет сразу… здоровенный бугай, закричит еще, – подумал Мазо, примериваясь и не решаясь ударить. – Не свалишь сразу, так может еще подмять».

Он все еще чувствовал слабость во всем теле. От долгого лежания у него слегка кружилась голова.

Постояв так, он осторожно перешагнул через Ахтана и, не спуская с него глаз, вынул из гнезда кормовую доску, зажал под мышкой, неслышно перебрался на нос лодки, сунул попутно в карман белеющий берестяной поплавок и мягко спрыгнул на песок. Лодка едва заметно качнулась, плеснув забортной водой. Мазо двинулся осторожно вдоль косы.

В это время Ахтан открыл глаза.

«Ветер, что ли? Море заговорило», – подумал он и позвал:

– Яна, спишь?

Ответа не было. Ахтан повернул голову. «Спит». И посмотрел на звезды. «Половина ночи прошла», – определил он и забеспокоился: «Избасар с Кожгали не вернулись». – Ахтан протянул руку за насыбаем – помнил хорошо, что положил шакшу на кормовую банку. Рука повисла в воздухе. Доски не было.

– Ян! Беда, Ян! – вскочил Ахтан и увидел, что Мазо нет.

«Куда он делся? Кто забрал доску? Может, он и взял?» И Ахтана будто ударили по голове обухом. Как-то совсем иначе встало перед ним многое в поведении Мазо. И мокрые губы, когда все умирали от жажды, и убегающий в сторону взгляд за припухлыми веками, и непонятный его бред. Чужим и зловещим показался вдруг латыш.

«Но что теперь делать? Куда бежать? Кого звать на помощь?» – Ноги у Ахтана похолодели, он бросился к корме и тут увидел смутно удаляющуюся по косе фигуру. Она была уже далеко.

«Да это же Ян! Доску тащит!»

И все прояснилось моментально. Враг, подлый враг Ян Мазо. Выждал, ударил в самое сердце… Только бы успеть теперь, только бы успеть!

Одним прыжком соскочил из лодки на песок Ахтан и подумал: «Хорошо, что с этой стороны соскочил, не увидит Мазо». Он пригнулся и, прикрываясь лодкой, забрел в воду и тихо без всплеска поплыл к началу косы. Встретил Мазо уже на берегу у обрыва, возле одинокой большой джиды, единственного уцелевшего дерева по всей бухте. Шагнул мокрый, отделившись от изломанного корявого ствола.

– Стой, собака!

Мазо отпрыгнул, сверкнул нож. В плечо Ахтану ударил огонь, обжег, отшвырнул руку, и она обвисла, как плеть, обессилевшая, чужая. Снова взмах.

– На тебе…

Но еще быстрее удар ногой в живот, под самый пах, и Мазо будто захлебнулся, ойкнул и, скорчившись, ткнулся боком в песок.

А по берегу уже цокают копыта, звякают стремена. Два всадника двигаются неторопливо к джиде. Поскрипывают портупеи. Это ночной дозор.

Из последних сил Ахтан вдавил голову Мазо в песок, зажал ему здоровой рукой рот и лег рядом.

Казачий разъезд прорысил дальше, пахнуло конским потом. Еще хватило сил порвать рукав, сделать из него кляп и сунуть в рот Мазо, перевернуть его самого и связать ему за спиной руки брючным ремнем. А перед глазами уже плавали оранжевые круги, двоился лунный диск, накатывалась вместе со звоном в ушах противная слабость. «Скорее надо, – торопил себя Ахтан. – Если Избасар с Кожгали не вернулись, надо искать на косе Байкуата, ему сказать».

Он с трудом оттащил Мазо под джиду, надломил нижние ее ветки, одну из них, самую гибкую, срезал, связал ею Мазо ноги и поплыл назад на косу, плыл напрямик. В воде стало легче. А вначале испугался, думал, что не сможет держаться, потонет. На косу Ахтан уже не вышел, а выполз и увидел невдалеке лодку. На ногах добежал бы до нее мигом. Только бежать он не мог, ползти тоже. Встал на колени и в нескольких шагах от себя увидел Избасара. Тот с кем-то прощался… «Это же Бейсенгали с ним… Уходит Бейсенгали».

– Избаке, беда, Избаке! – крикнул изо всей мочи Ахтан, но Избасар почему-то не услышал.

Только когда опять, еще сильнее позвал его, Избасар услышал, подбежал, подхватил на руки и, видимо, сразу все понял, стал торопливо ощупывать, осматривать.

– Кто тебя, Ахтан? Кто? Куда тебя?

– Сюда, – показал на руку Ахтан.

– А Ян где? Живой?

– Собака Ян, доску украл. Вот она, отнял. Его, змею, на берегу у джиды оставил. Скорее, развяжется, уйдет, беда будет!

– У джиды? – это спрашивает уже не Избасар, а Бейсенгали. Он тоже здесь, оказывается.

– Скорее, уйдет!

– Не уйдет, – это тоже голос не Избасара.

Бейсенгали, как и Ахтан перед этим, не побежал в обход по косе, а прыгнул в воду и поплыл к берегу через заливчик, отделяющий отмель от джиды.

Избасар поднял Ахтана на руки и понес к лодке, но передумал – мало ли! – и повернул в другую сторону, туда, где должны были находиться Акылбек и Байкуат. Доску он зарыл в песок, заприметив место по береговой излучинке.

Байкуат спал. Избасар разбудил его, и они вдвоем осторожно промыли и перевязали рану Ахтана.

– Ой-бой, в сердце хотел ударить! – воскликнул Байкуат.

– А может, попал? – испуганно посмотрел на него Избасар.

– Как попал, если живой?

– Омартая нет, он бы сразу увидел. Кожгали тоже, как даригер, все понимает в ранах, – схватился в отчаянии за голову Избасар. – Нет их никого.

– Ничего, может, еще все ладно будет, – потрогал Байкуат за плечо Избасара, прислушался и добавил уверенно: – Бейсеке белую сволочь тащит, слышишь?

Акылбек, ни с кем не сговариваясь, притащил Мазо не к лодке Избасара, а сюда. И бросив, как куль, на песок, сказал:

– Не ушел, собака. Ахтан его крепко спутал.

Расплата

Омартай вернулся утром, когда на косе было полно ловцов.

– Эй, Избасар, Ахтан, эй, Кожгали, – орал он на всю бухту. – Хозяин не спит давно, а вы в снах утонули. Вы что хотите, чтоб я ноги переломал на этой проклятой аллахом гальке?

Пришлось Избасару брести на берег и снова тащить на себе Омартай. И снова на их пути оказался Акылбек. Он почему-то обосновался на береговой отмели, напротив рыбницы (нашел тоже место) и чинил сети.

– Все ездит старый ишак на молодом ишаке, – громко сказал он, прищурив единственный свой глаз. Но вчерашней злобы в его голосе не было уже.

– Э, большая прореха всегда над малой смеется, – прищурил оба глаза Омартай.

– Откуда такой длинноязыкий взялся? – подступили к Акылбеку те из ловцов, которые в прошлый раз не видели Омартай.

– Из Забуруна. Компаньон Аблая, приказчик, купец богатый, сказывают, но жадный, хуже волка.

– Он, вроде, бывал здесь ране.

– Мукой, будто, промышляет.

– Видал я его тут.

А Омартай, восседая на спине Избасара, наговаривал ему тем временем:

– Вчера испугался. Мотор с солдатами в море пошел. Думал – за вами. Теперь про Ракуши слушай! Туда, Избаке, без пропуска нельзя. Староста и охранный есаул Василь Степаныч, холера чтоб ему, знает меня немного – он пропуска пишет, забрать в кутузку хотел. Я тогда давай кричать. В прошлый, кричу, раз муку покупал? Тогда пропуск дал, почему сейчас не пишешь? Кто за меня муку покупать будет? Аблаю муку надо. А есаул не отступает, документы требует. Почему, орет, шляешься без бумажки, когда военное время. Я ему тоже кричу: Аблай по-казахски писать не умеет, по-русски не умеет, какой документ даст? Поедем, кричу, в Забурун, там Аблая каждый пес знает, там скажут, как Аблай Денике хорошо служит: мясо, кожу продает. Ты, спрашиваю есаула, бесбармак, кушал? Есаул второпях, видно, говорит: «Вчера кушал, а че?» Аблая, кричу ему, был барашек! Тогда есаул обозвал меня старым ишаком, еще какое-то русское слово сказал, забыл я его и выгнал. Может, не выгнал, посадил бы в кутузку, да к нему пришел Жумагали. Староста он. Про муку узнал, у него мука есть, обрадовался. Продать хочет муку. Как без пропуска пойдешь, Избаке, в Ракуши?

– Пойду, ата, надо.

– Схватят. Может, поедешь муку грузить?

– Правильно! Спасибо, ата, хорошо придумал, – обрадовался Избасар.

– Омартай плохо не думает, – важно тронул бородку старик и добавил: – Я тут у верного человека водку достал, коньяк зовется, он у англичанки водку на волчьи шкуры сменял, – и показал на кошелку, которую держал в руках. – Шесть бутылок достал, – и вздохнул, – много денег отдал. Вернусь в Забурун, Иван меня ругать будет за деньги.

– А зачем водка?

– Староста Жумагали приедет магарыч пить, муку продавать.

– А если он на лодку заглянет?

– Э, – махнул рукой старик. – Если с оглядкой есть, баран останется целым. Мы скажем, Ян подрался немного из-за девки. А то уберем его сейчас в другое место. Как, хорошо будет!

– Ян? – Избасар опустил Омартай на косу и, делая вид, что расправляет ему халат, сказал: – Нету собаки Яна, – и коротко сообщил о случившемся.

– Ой-бой, – присел от неожиданности Омартай и даже глаза прикрыл. – Ой-бой, от какой беды нас избавил аллах, – зашептал он и схватил за рукав Избасара. – Я тебе о чем говорил, когда он за царя пел?

Избасар смущенно кашлянул.

– Ахтана, говоришь, ударил?

– Ахтана. На лодке лежит.

Омартай торопливой рысцой засеменил к краю косы.

Позже к нему явились перекупщики рыбы, и он долго торговался с ними за каждую копейку, вскидывал кверху руки, призывал в свидетели небо, что никто здесь никогда такой рыбы не ловил, даже в глаза не видел. Ее могли поймать только такие ловцы, как Избасар, и совал барышникам лещей.

К рыбнице стягивался народ. Люди с интересом слушали, как изощрялся изворотливый старик, и им даже хотелось, чтобы он одолел в споре перекупщиков.

– Уй, назад в море рыбу выброшу, не отдам такую добычу даром, – кричал на всю бухту Омартай.

– Бросай, себе же убыток сделаешь, – гудел в ответ заросший щетиной приземистый перекупщик, не то татарин, не то цыган.

– Хватай ножик, руби старика. У тебя дети есть? – не сдавался Омартай и вдруг объявил, что продавать рыбу раздумал, повезет ее в Гурьев. Дождется, когда вернутся с лова остальные рыбаки, спарится с ними и повезет.

Перекупщик почесал затылок, недовольно поглядел по сторонам и назвал новую цену.

– Давай руку, задаток давай, – потребовал Омартай.

В это время на берегу остановились две конных подводы.

– Эгей, который тут Муртак будет? – заорал на всю косу белобрысый возчик с передней подводы, сдернул с головы вылинявший мятый казачий с околышем картуз и стал крутить им в воздухе, чтобы привлечь к себе внимание. – Эй, кто Муртак?

– Сам Муртак, козел бесхвостый, – обиделся Омартай, – правильно кричи, Омартай надо кричать. Я буду Омартай.

– Муртай, так Муртай, муку я тебе привез, – и махнул кнутом на подводы. – Десять мешков сеянки. Получай!

Омартай от удивления не мог найти карман, чтобы положить взятый от перекупщика задаток за рыбу. Он шарил брючный карман поверх халата и таращил глаза. «Ведь от ракушинской пристани до этой косы не меньше сорока верст. Их порожняком проскакать ночи мало. А тут!.. О муке же разговор с Жумагали он вел вчера перед вечером». С каждой минутой Омартай все больше удивлялся. Сунув наконец в карман деньги, он принялся терзать бородку.

«Разве эти кони на тулпаров похожи, – разглядывал подводы старик. – Клячи, а не кони».

– Ты когда из Ракуш вышел?

– Чего?

– Это ата, другая мука, – спохватился Избасар.

– Откуда другая?

– Купил. Не знал, как у вас – выйдет или нет.

Омартай бросил щипать бородку и принялся ощупывать кадык.

– У Омартай не выйдет? Это ты решил так? – но сразу успокоился и, сложив рупором ладони, заорал:

– Ладно, сейчас!

– Ты посудину-то передвинь, передвинь подале. Вон туды! Там мелко, сподручнее будет, мешки таскать легче, – надрывался через весь залив возчик.

– Тут перетаскают, – небрежно ответил Омартай. Он опять вошел в роль богатея и важно сложил на тощем животе руки. С мукой повозились долго. Потом Омартай ушел по делам, вернулся он перед сумерками.

– Уха готова, ата, садитесь уху есть, – выставил Акбала чистое кисе отцу.

– Ахтан как?

– Говорит, хорошо.

– Я думаю, неправду он говорит. Далеко нож зашел.

Омартай прошел на лодку, осмотрел больного, сменил перевязку, смазав рану травяным отваром, и вернулся на косу задумчивый и даже встревоженный.

– Угощай, сынок, – вздохнул он, протягивая Акбале чашку.

Сумерки густели. Они плясали на рыжем песке по всей косе, у каждого ловецкого костра. За ними вставали черные стены, прятавшие лодки и море. Где эти стены кончались, было неизвестно, во всяком случае очень далеко. Они были полны людских голосов, плеска воды и еще полны, звездами. Звезды были даже дальше, чем стены.

Умаявшись за день, Омартай ушел поспать. У костра остались Избасар, Акбала и Кожгали. Потрескивало пламя, вились по котелку, в котором закипала очередная порция чайку, смоляные черные ручейки. Это сажа. Белый столбик горьковатого кизячного дыма торопливо бежал ввысь.

Избасар, обхватив колени, смотрел то в огонь, то на сидевшего напротив Кожгали. Ему казалось, будто перед ним совершенно другой Джаркимбаев, не тот, с которым неделю назад он шагал по Астрахани в кремль. У этого очень уж обветренное лицо с резко обозначившимися скулами. А главное, какое-то особое выражение глаз. Тот прежний Кожгали был мягче, улыбчивее.

Если бы вот так же Избасар мог окинуть взглядом самого себя.

Он сидел, уставившись в пламя костра, перебирал в мыслях день за днем, всю неделю, начиная с сумерек, когда за кормой реюшки растаяли астраханские причалы, и не догадывался, что уже совершенно иначе подходит ко всему, с чем сталкивается сейчас. Так бывает, если человек взберется на высокую гору и увидит оттуда, что до этого увидеть никак не мог.

И чем дальше разглядывал Избасар пламя костра, тем отчетливее представлял себе разговор, который у него состоится в Астрахани с политруком роты. Если, конечно, все кончится благополучно и он вернется туда невредимым из этой поездки. И если к тому времени уцелеет и политрук. Кто знает – очень уж горячий политрук. Ему обязательно надо быть первым в любой стычке с беляками.

А тогда уж, конечно, политрук оглядит его, Избасара, с головы до пят, утянет за рукав куда-нибудь в сторону и забросает вопросами. (Только один он, и никто другой, умеет задавать их пачками, сразу по несколько вопросов). А потом сожмет за плечи и скажет, зажмурясь, будто соберется в ледяную воду прыгнуть:

– Ух, Избасар, и здорово ты в смысле классового самосознания шагнул вперед. Просто удивительно даже, как шагнул, – и еще сильнее сожмет за плечи и наделит теплом близоруких глаз, упрятанных за стеклами щербатых очков.

Вот тогда-то и сообщит Избасар политруку о заветной своей мечте: про Дамеш, о том, что встретился с ней в Ракуши (не мог не встретиться) и договорился обо всем. Дамеш обещала пробраться в Астрахань и ждать. Когда война закончится, они уже не расстанутся больше. И у них обязательно родится сын. Будут и дочери, но первый только мальчик. Назовут они его с Дамеш сразу двумя именами – казахским по отцу и русским. Русское имя у сына будет Мирон – Мироныч, как у Кирова. Может, когда сын станет взрослым, то научится все понимать и делать, как делает сейчас Мироныч. И будет таким сердечным и умным большевиком, как он.

Мечты захватили Избасара врасплох, он забыл про костер, и тот начал гаснуть. Тогда Избасар скупыми движениями время от времени стал подбрасывать в него камыш и уже не мог без беспокойства думать о старосте из Ракуши Жумагали: «Вдруг не захочет продавать муку, не приедет». Мысли его прервал конский топот. Зашуршала галька.

Из темноты выдвинулся всадник. Он осадил коня и перевесился с седла, гибкий, затянутый ремнями. Позади еще один конник.

– Кто сидит тут?

– Мы тут сидим, – поднялся на ноги Избасар.

– Кто вы?

– Ловцы.

– Вот бестолочь! Вижу, что не купцы, чьи ловцы, дурья башка?!

– Бая Омартая из Забуруна.

– Точка в точку, значит, попали! Ну-ка, подержи коней.

– Ой-бой! Василь Степановыч, ой-бой! Жумаке? – закричал обрадованно с лодки Омартай. – Ой-бой, каких дорогих гостей к моему костру послал милостивый аллах, – он торопливо сбежал по доске на косу, пожал приехавшим руки, подержал стремена и повернулся к Избасару: – Кошму сюда, мешок мой тащите. Ты, Избаке, убирай свою похлебку вонючую. Другую будем варить. Рыбу тащите, сыр, баранину. Давай, Избаке, сюда конвяк. Не видишь, сам есаул приехал.

Гости насторожились. Они оба уже были под изрядным хмельком. Особенно тот, кого Омартай назвал есаулом, хотя на нем были погоны поручика.

Высокий, худой, с белесыми ресницами и ленивыми светлыми глазами, он удивительно напоминал собой поджарую аульную собаку. Это сходство дополняли тонкие, почти без икр ноги, обтянутые блестящими голенищами, сутулая тощая спина с острыми лопатками и непомерно длинное лицо, с криво посаженным носом.

Сын местного прасола Саидки Ильиных, выгнанный из приходского училища за неистребимую страсть к карточной игре, в которую вовлек даже псаломщика, он так и остался недоучкой. Но, благодаря изворотливому и честолюбивому отцу, все же выбился в офицеры.

Равнодушно наблюдал Ильиных, как легло на кошму широкое чистое полотенце, появилось большое деревянное блюдо с осетриной, ляжка холодной баранины, несколько банок консервов, головка сыру, баурсаки.

– Подушку, Избаке, тащи есаулу. Жумаке, подушку тащи, – распоряжался Омартай.

Жумагали следил внимательно за тем, что ставится на кошму, и не переставал облизывать губы. Когда появился коньяк, поручик даже крякнул, вынул платок, протер глаза и, схватив одну из бутылок, показал Жумагали.

– Шустовский коньяк, натуральный, высшей марки, с колоколом, господи боже мой! У таких варваров такой напиток, непостижимо, что делается на свете.

Омартай принялся раскупоривать коньяк.

– Не сметь! – прикрикнул на него Ильиных. – Ты представляешь, невежда, что это за вино и как положено его открывать?

– Пробку вытащить надо. Люди говорят, хороший конвяк. Я не знаю, не пью, не велит аллах, а вода, которая течет мимо порога, цены не имеет, – ответил Омартай, в глазах у него мелькнула затаенная усмешка.

– Ты только полюбуйся, Жумагали, на этого хвилозофа! – повел недовольно шеей Ильиных, но сразу помягчел, увидев еще три такие же бутылки. Их выставлял на кошму Кожгали.

После нескольких пиалушек поручик, прежде чем налить коньяк, стал поднимать над головой бутылку. Он, прищурясь, разглядывал каждый раз этикетку, вздыхал и целовал нарисованный на этикетке колокол. Постепенно он становился разговорчивее. Даже всплакнул почему-то, поманил к себе Омартай, облобызал его и заявил:

– Не люблю я вас чертей-азиатов. Ох, не люблю, а вот приветить вы человека умеете, м-молодцы.

Омартай слегка отстранился от поручика.

– В степи живем, может, не знаем, как надо?

– Ну-ну, не прибедняйся, – похлопал его по плечу Ильиных. – И, сильно качнувшись, спросил: – А ты знаешь, старый ишак, когда я в последний раз пил шустовский коньяк? При каких обстоятельствах? На что надеялся, когда пил?.. Ни ч-черта ты, образина некрещеная, не знаешь. Всю жизнь один айран или водку глотал, как мой родной папаша.

Омартай виновато разводил в стороны руки.

Поручик попытался встать, ничего из этого у него не получилось. Он секунду бессмысленно пялил глаза в темноту, потом все же разглядел Омартая и решительно предложил ему:

– Оружие надо? Купишь?

– Ой-бой! Зачем? – отшатнулся старик.

– Как зачем? – удивился в свою очередь поручик. – Сотню винтовок и пять новых «максимов» продадим.

– Аблай, компаньон мой, сказал, муку надо покупать, про винтовки не говорил.

– Значит, не возьмешь? – таращил на старика вконец осоловелые глаза офицер. – Ты представляешь, рожа немаканая, что такое пять «максимов», какую они могут мясорубку устроить?

– Не говорил Аблай, – тянул свое Омартай.

– Тогда ты не друг мне, вот что, – заявил Ильиных, потянулся за пиалушкой и помрачнел. – Это как называется?

– Конвяк зовется, – не понял Омартай.

– Из чего пью?

– Кисе.

– Сам кисе, чалма старая, обыкновенная чашка, лоханка по-русски. И ты меня шустовский коньяк из чашки заставляешь лакать? Да за такое оскорбление офицера тебя, торгаш грошовый, выпороть мало. Почему рюмок к столу не подал?

– Была рюмка, сломал, недавно сломал. На рыбницу шкап не возьмешь.

– А коньяк где взял?

– Гурьев ходил базар, купил на рыбу.

– Врешь!

Позади поручика, шарившего по карманам, выросли фигуры Избасара и Кожгали. За ними неизвестно откуда появились Байкуат с Акылбеком.

Но Ильиных, не найдя, что искал, осушил еще одну пиалку, огляделся, решительно выдернул из-под головы спящего рядом Жумагали подушку, пристроил себе ее и вскоре сладко со многими переливами похрапывал.

Омартай велел Ахтану расседлать коней, перегнать на берег, где росла трава, стреножить и пустить пастись.

– А как же, ата, с пропуском в Ракуши? – обеспокоенно спросил Омартая Избасар.

– Какой пропуск? Видишь! – показал старик на спящих. – Утром сделаем пропуск, а сейчас спать будем.

Но спать Избасару не пришлось. Его позвал Акылбек и опять повел через камыши к рыбацкому сараю. Там их ждали Дорохов, Гайнулла, еще двое пожилых незнакомых Джанименову казахов и русский паренек с таким веснущатым лицом, будто бросили в него с близкого расстояния ржаными золотистыми отрубями и они, не успев разлететься, осели у него на носу и щеках.

В сторонке, возле стены, стоял со связанными руками Мазо. Он, казалось, усох за сутки и стал ниже на полголовы. Губы у него мелко дрожали.

Кивнув Джанименову и Акылбеку, указав им на свободные чурбаки, Дорохов повернул голову к пареньку.