Текст книги "Опасное задание. Конец атамана (Повести)"

Автор книги: Александр Сергеев

Соавторы: Залман Танхимович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

В гуще моря продолжает плавиться солнце. И море искрится, бьет лучами, слепит. И в нем тысячи солнц, одно горячее другого. Реюшка опять плачет тугими смолистыми слезами, они стекают по раскаленным, как печные заслонки, доскам.

Кожгали не выдержал. На дне рыбницы, под настилом была вода. Он сдвинул решетку и лег, не раздеваясь, в воду, как в ванну.

Задремавший Избасар открыл глаза.

– Снимай, Кожеке, рубаху, штаны снимай, сгоришь.

Но Кожгали лишь блаженно улыбался в ответ. Ему было хорошо, прохладно. Однако вскоре тело у него начало от рапы зудить. Он заполз подальше под настил, провонявший рыбой, и, вконец обессиленный, лег позади закутка, выбранного для отдыха Мазо. Когда подползал, задел его слегка.

Тот быстро повернул к нему лицо и вытер ладонью мокрые губы.

– Зачем так делаешь? – схватил его за плечо Кожгали. – Зачем рапу пьешь? Нельзя.

– Не удержался, попробовал. Бр-р, противущая какая, – Мазо поморщился, выбрался из закутка и сел рядом с Ахтаном.

Мухамбедиев лежал в полузабытьи и видел воду, смотрел прямо перед собой лихорадочно блестевшими глазами. Лицо у него съежилось, на нем четче проступили морщины.

Не лучше был вид у Кожгали с Избасаром. Оба осунулись, у обоих потрескались губы, вместо глаз темные впадины, между ними торчали заострившиеся носы, особенно у Избасара.

А вода рядом, в нескольких вершках. Избасар отворачивается от нее. Если эту воду нельзя пить, то перевалиться через борт и погрузиться в нее можно было бы. Но на берегу казаки. Их мог привлечь любой всплеск, любое движение. И хотя рыбницу загораживают ловецкие суденышки, кто знает: бухта изогнулась и, возможно, где-то на одном из бугров шарит по лагуне биноклем укрытый за барханом часовой. Нет, даже головы над бортами поднять нельзя. Избасар подтянулся к отверстию в корме и стал наблюдать. Казаки купались и гоготали. К Избасару подполз Мазо.

– Посторонись, Базар, тоже посмотрю.

Палило солнце. Избасар намечал путь к колодцу.

Он проделает его ночью чего бы это ни стоило.

Цена воды

И ночь пришла. На море будто опрокинули гору черной шерсти.

Осторожно перелез через борт Кожгали и окунулся в теплую, как парное молоко, воду. За ним Мазо, Избасар и Ахтан. Долго, будто немые рыбы, копошились они у реюшки без всплесков и звуков, отдыхали, держась за чалки, и никак не могли насытиться морем.

Кожгали, приблизив голову к Избасару, шепнул:

– Воду доставать, Избаке, буду я. Тебе нельзя. Поймают, кто лодку поведет?

– Ахтан поведет, Мазо поведет, – так же шепотом ответил Избасар. Он полдня обдумывал, как лучше добраться, до колодца, разглядывал рыбацкие лачуги, бугор, сарай за ним, прикидывал расстояние и был уверен, что лучше других сможет достать воду.

Забрались на рыбницу.

– Вот дурак я, – сокрушенно вздохнул Ахтан, усаживаясь рядом с Мазо, – из-за этого ишака, – ткнул он в Кожгали, – много чаю не допил в тот раз.

– Ну! – Мазо скрутил цигарку и собрался лезть в закуток, чтобы покурить там.

– Да ты послушай, – удержал его за рукав Ахтан, – он тогда побежал бая Абулхаира стрелять, ну, я бросил пить чай. Сейчас допил бы, – сожалеюще чмокнув, Ахтан лег на сети.

Избасар стал прилаживать на спину плоский, оплетенный веревочной сеткой жестяной банчок.

Потянулся за вторым банчком Мазо.

– Э, Яна, – остановил его Избасар, – казахи говорят: «Где копыту ступить тесно, там арбе делать нечего». Один пойду.

– Договорились же?

– Передумал. Мало ли!

Все же Мазо коснулся рукой пояса, где висел рыбацкий нож, и решительно забросил за спину банчок. Лицо у него белело продолговатой заплатой, глаз не было видно.

– Ты же, Базар, совсем ослаб. Не справишься…

Избасар рассердился:

– Приказ понимаешь? Какой большевик ты, если приказ не слушаешь? – он положил на плечо Мазо медвежью лапу, давнул, чтобы показать – осталось еще силенки, хватит. И шагнул к борту.

Ахтан и Кожгали взяли его подмышки и бережно, без всплеска спустили в воду.

– Пошел, Избаке? – тихо спросил его Ахтан.

– Пошел, – так же тихо ответил Избасар.

Через мгновение он затерялся в чернильной темноте моря. А за косой, на берегу, в это время вспыхнул костер.

– Эх, шакалы, не спят, – сжал кулаки Ахтан.

Иногда костер заслоняла чья-нибудь фигура.

– Не спят, собаки, – вздохнул Кожгали.

Избасара же костер не тревожил. Он знал: как бы ни пялили в темноту глаза, сидящие у костра, они ничего не разглядят. Зато сами будут как на ладони. Беспокоило лишь, что разожжен костер где-то невдалеке от колодца.

Чем ближе к берегу, тем осторожнее брел Избасар. Постоял немного, послушал, выбрался на песок и пополз к сереющему впереди кустарнику. От него, вжимаясь в каждую ямку, замирая даже от собственного шороха, дальше. На пути неожиданно наткнулся на что-то: «Ага, дувал», – его хорошо было видно с реюшки. Нащупав в дувале выбоину, втиснулся в нее и очутился у длинного рыбацкого сарая с дверями по торцам. Обогнув угол, проскользнул в глубь сарая и прижался к стене.

Впереди вторая дверь, на нее падает свет костра. Кажется, что он горит вплотную с дверью. В нос Избасару ударяет густой терпкий запах вяленого мяса и судорогой сводит высушенный жаждой желудок.

«Откуда у ловцов мясо? Целая баранья туша свисает с потолка… Это для казаков мясо», – догадывается Джанименов, протягивает руку, взмах – и в карман засунут фунта на два кусок. Нож снова за поясом. Еще осторожнее продвигается ко второй двери Избасар. Недалеко от нее, прямо на полу, чадит коптилка, валяются лохмотья. «Кто забыл здесь коптилку, зачем ее зажгли?». На полу спит белобрысый русский парнишка в разодранной на плече рубахе. А коптилка уже лижет край лоскутного одеяла, и оно тлеет.

«Сгорит», – обжигает Избасара мысль. Он хватает коптилку, отодвигает подальше, наступает ногой на тлеющее пятно. Откуда-то сверху падает с грохотом ведро. Он его задел плечом. Парнишка приподнимает голову, что-то шепчет спросонки и пытается расклеить глаза. Затоптать коптилку уже не успеть: напугается мальчишка и закричит. Значит… надо быстро стиснуть ему рот, а другой рукой…

Парнишка открывает глаза:

– Это ты, братень, – бормочет он. – Ложись туто-ка. На кошме блох помене, – роняет голову на подушку и поджимает к животу коленки. Глаза у него опять закрыты.

Избасар какое-то мгновение стоит обмякший и радостный, затем крадется к двери и, прячась за косяк, выглядывает в проем.

Костер совсем близко, шагах в двадцати. Возле него четверо: один квадратный, большой, как глыба, с широкой бородой.

– Я те, Митька, – говорит он пропойным голосом, – сверну за такие слова на бок сопатку, хучь ты и с лычками.

– А че? – вскидывает голову сидевший с краю казак, – а че, бабы оне бабы и есть. Никотора не устоит, ежели с подходом к ней.

– Про которых не знаю, про Глашку тебе толкую.

– А хучь и Глашка!

– Ну, ты, кобель облаянный, Глашку, сказываю, не трожь.

– Гляди, напужал. Да нужна она мне. Я к тому – поторчим в етом пекле ешшо, тады любой ее… Узнаешь тады.

– Ох, поторчим, – подает голос еще один высокий казачина, сидящий с краю, и разводит руки. – На кой нашему начальству коса тутошняя? Сколь постов понаставляли. Видать, поприжала голытьба красноштанная.

– Видать, прижала.

– А ваш-то ахфицеришко зачем приперси сюды?

– С проверкой вроде. Велел собираться утрось назад.

– В Ракуши?

– Туды.

– Он знатца к своей которой-либо, а наш Быков к Глафире под бочок, – хихикает тот, кого назвали Митькой.

Избасар разглядывает казаков, прикидывает расстояние до костра, от него – до колодца. Ползти придется по бугру. Доходит ли туда отсвет?

– Вы хучь в Ракушах, – продолжает жаловаться высокий казачина. – Там народ, то да се, насчет выпивки опять же больше шанцев. А нам в етой дыре торчать, – и уже другим тоном спрашивает: – Толкуют, зверюга Исаев-то сотник ваш?

– Така скотина рыжая, не приведи господь, – отвечает Митька, подбрасывает в костер охапку сухого камыша и, подперев ладонями щеки, вдруг по-бабьи тонким голосом заводит:

 
Скакал казак через долину,
Через маньчжурские края…
 

Отсветы костра пляшут на казачьих лицах и как бы лепят их по частям. То выхватят вдруг чьи-нибудь глаза и зажгут, кинув в них искорки, то вытянут или сломают чей-нибудь нос, то черненной медью обольют казацкую красу – завитой чуб.

 
…Скакал он вса-а-адник одино-о-окий,
Кольцо бле-е-естело на руке-е-е.
 

Избасар приладил удобнее банчок и пополз, хоронясь за барханом. Казаки пели. Вот и бугор. Избасару кажется, будто он ползет уже вечность целую, и все по этому проклятому, выставившему напоказ свой гладкий горб бугру, где его видно, как муху на белой стене. А тут еще сердце стучит так, что за версту можно услышать. Если бы казаки не пели, услышали бы… Вон глыбастый перестал петь, повернулся, глядит на бугор… Он же в нескольких шагах всего, неужели не видит?

«Сам на свету, а здесь темно, поэтому и не видит…» – догадывается Избасар и все равно не выдерживает, бросается вперед и сползает в тень сруба. Будто по железному листу грохочет осыпающийся вслед песок. «Сейчас обязательно услышат и кинутся сюда, сейчас!».

 
…Скака-ал через доли-и-ину…
Кольцо-о-о…
 

Рядом доски сруба. Забыв обо всем, Избасар припал к ним губами. Доски были холодные и влажные. Трясущимися от нетерпения руками Джанименов размотал с пояса бечеву, зацепил банчок и тихо опустил в колодец. Опускал до тех пор, пока внизу не послышался слабый всплеск.

Теперь надо ждать, пока банчок не наполнится, не станет тяжелее бечева. А ждать нет сил больше. Рядом бочка, Избасар сунул туда руку: «Вода!» Он стал кидать ее пригоршнями в рот, пьянея от каждого глотка. Вода казалась необычно вкусной. После дошел ее тухлым, застойный запах.

А бечева не становится тяжелей… Пробка!.. Забыл вывернуть пробку, банчок не погружается. Надо его вытащить наверх и…

– Ты, Прокоп, слазил ба за водицей в колодец, принес манерку холодненькой, – донесся от костра сиплый голос и, будто кипятком, обдал Избасара.

– Где манерка-то? – высокий казачина встал, потянулся с хрустом.

В распоряжении всего несколько минут. А Джанименов не может решить, что делать.

Огромным усилием заставил он себя успокоиться, и сразу четче стали мысли.

… Банчок вытянуть уже не успеть… Значит…

Избасар быстро просунул бечеву в щель между бревнами сруба, закидал ее конец песком и отполз за бочку. А казак уже рядом. Он еще не освоился с темнотой, шарит руками, нащупывает бадью, опускает в колодец и крутит ворот. Он скрипит долго, тягуче. Вскоре, щедро роняя капли, бадья стоит на закраине сруба. Казак сует в нее манерку, слышится глухой стук.

– Что за оказия? – бормочет удивленно казак, лезет в бадью рукой и вытаскивает банчок. Какое-то время он разглядывает его, затем тянет за бечеву, перебирает по ней, отступая от сруба, почти касаясь спиной Избасара. Сейчас он повернется…

Ждать больше нельзя. Джанименов вскакивает, бьет казака ножом под лопатку, одновременно другой рукой прихлопывает ему рот и держит обвисшее тело. Затем осторожно опускает его на песок, засовывает, не вытирая, за пояс нож, подскакивает к колодцу, хватает банчок, выдергивает затычку и топит банчок в бадье. А сам окунает в воду голову и пьет, захлебывается и глотает, не в силах остановиться.

Захлебывается и банчок. Он полон. Избасар забрасывает его за спину и идет к дувалу.

– Споначалу бы воду принес, а уже опосля до ветру надумывал, язве те душу, – кричит ему вслед, судя по голосу, бородач.

– То ж Прошка, он завсегда учудит. За смертью его спосылать будет в аккурат, – рассыпается чей-то смешок. Кто-то шевелит костер, он вспыхивает, за ним тяжелее тьма.

Избасар уже у сарая… Но кто это там? Впереди качается тень… Опять!.. Человек в распущенной рубахе, длинный, как жердь, исчезает в проеме. Растет уверенность, что все кончится хорошо. Море где-то совсем близко. И тут дорогу преграждает большая лохматая собака. Кровавыми каплями горят ее глаза. Собака учуяла чужого, она грозно рычит.

Избасар вспоминает про мясо, выхватывает его из кармана и швыряет в сторону.

Собака прыгает, но одновременно к мясу кидаются из тьмы еще несколько голодных и свирепых псов. Начинается свалка. Избасар бежит к морю. Сидящие у костра вскакивают.

– То ж не Прошка! Братва! Вон глядите – побёг.

Кто-то кинулся к колодцу.

– Прохора побили! Эй, Прохора кончили! Мертвый, кажись!

Грохает выстрел. Избасар уже в воде.

Казаки тоже торопятся к берегу, хлопают двери избушек.

– Весла! Растак вашу мать! Куды подели весла?

– Тут были.

– Ищи, говорю, не то!

Раз за разом прошивают ночь выстрелы. Пули обжигают море левее Избасара. Он бредет на силуэты рыбацких суденышек, заслонивших часть звезд у края неба, стараясь не булькать.

– На моторку! – доносится сзади.

Несколько человек шлепают через заливчик на косу.

«Теперь догонят», – Избасар колеблется. Он хочет повернуть к берегу, пусть Мазо и Кожгали уводят лодку. Но эту мысль опережает другая. «У них же нет воды, куда они без воды, весла не поднимут».

На косе не заводится моторка, слышится ругань, несколько вразнобой выхлопов и лязг.

Избасар продвигается дальше, возникает надежда, что его потеряют из вида. Когда вода доходит до груди, он плывет.

А ночь уже редеет, как-то заметнее сразу стала видна вода.

– Избаке! Это ты, Избаке? – напряженный голос Кожгали почти рядом.

– Отвязывайтесь, на весла скорее, – кричит Избасар, не замечая, что реюшка уже вышла из-за прикрытия суденышек и идет навстречу.

– Руку давай, руку, – Ахтан подхватывает Избасара.

На бухту наползают предутренние клочья тумана; еще очень редкие, просвечивающие, они словно шуршат, задевая за мачту.

А на косе, поднимая голоса, ожила моторка.

– Та-та-та, – застучал движок.

– Гранаты, Кожеке, доставай, винтовки, – потребовал Избасар. И кинулся помогать Мазо. Тот никак не мог справиться с веслом – не попадал в гнездо уключиной. Реюшка кружилась на месте.

– Ничего, Яна, не пугайся, – вставил на место Джанименов весло.

– Воды, Избаке, воды, – выдохнул Ахтан.

Но Избасар уже на корме, он выметывал на связки сетей гранаты, патроны.

Рокот моторки нарастал. Ахтан подполз к банчку, схватил его и что-то закричал испуганно, даже как-будто всхлипнул.

«Сколько дней не пил»… – мелькнуло в голове Избасара, услышавшего всхлип.

А моторка уже вынырнула в десятке саженей.

– Стой, гады! Стой! – орал на ее носу офицер, размахивая наганом. – Стой!

– Эх, шайтан, – выругался Избасар.

Офицер без фуражки, у него огненно-рыжие волосы, будто на голове разожжен костер. Позади два казака с винтовками, моторист, один из казаков, тот самый, глыбастый, с бородой. У офицера расстегнут китель, болтается погон.

Избасар бьет из карабина в бледное лицо офицера, в его разодранный криком рот. Но некстати вскочивший Мазо оступился. Реюшку качнуло, посланная Избасаром пуля лишь ущипнула моторку. Тогда Избасар хватает гранату. Стреляют и казаки. Мазо ойкает и, цепляясь за мачту, сползает на настил. Уже падая, он все же пытается сбить из нагана офицера и чуть не всаживает пулю в затылок Избасару. Она жикает около самого его уха.

У кормы моторки вспыхивает и рассыпается столб воды и пламени.

Моторка, черпнув воду, круто отваливает в сторону и глохнет. Вторая граната, брошенная Кожгали, падает чуть дальше.

– Пробоина, – испуганно кричит один из казаков. А глыбастый стреляет и стреляет, щелкая затвором, по реюшке, но все мимо.

– На весла! Живо, гребите! – командует офицер, не оставивший надежду перехватить лодку. Избасар приподнимается, по его щеке пробегает еле заметная струя ветра.

– Парус, Ахтан, парус! – обрадованно кричит он. – Наконец взлетает парус. Реюшка вздрагивает и бежит быстрее. А моторка черпает бортом воду. Казаки и офицер выплескивают ее чем попало. Им уже не до погони. Между тем ветер все крепчает. Он уже успел раскидать туман и собрал в гармошку гладь моря… Реюшка, ускоряя ход, уходит от косы.

– Яна, друг, – позвал Джанименов. Мазо не отвечал.

На носу реюшки, уткнув голову в ладони, лежал Ахтан.

– Эй, вставайте, больше стрелять не будут, – радостно воскликнул Избасар, оглянувшись назад. Там, вдалеке над водой, торчали лишь кромки бортов моторки. За них держались казаки и офицер. Отвалившая от косы еще одна лодка шла на помощь им.

– Ахтан, давай каждому по кружке воды, – еще радостнее добавил Избасар. – Яна, вставай, – а сам закреплял парус и уже знал, что Мазо не встанет.

– Тебе куда ударило, Яна?

Тот лишь промычал что-то в ответ.

– Сейчас я, сейчас. Кожеке, помогай!

Но тот снова скис. Его уже укачало, и он держался за борт лодки.

Избасар наклонился над Мазо и увидел, что одна штанина у него намокла от крови. Когда располосовал ее ножом, обнаружил запекшуюся рану на бедре. Из нее все еще, хотя и слабо, сочилась кровь. Тогда он стал торопливо ощупывать всю ногу, проверять, цела ли кость, и наткнулся на вздувшуюся багровую шишку повыше колена, потрогал ее пальцем и убедился – это пуля. Стало совершенно ясным, что если эту пулю не вытащить теперь же, – Яну конец. И Избасар, подскочив к Кожгали, стал трясти его.

– Помогай, Кожеке, быстрее помогай. Пулю у Яна надо скорее вытащить.

Избасар был убежден, что сделать это может только Кожгали. Он же два месяца учился на курсах санитаров. Но Джаркимбаев, привалившись к связке сетей, не в силах был поднять головы. Лицо у него вытянулось, стало серым, глаза запали. Невдалеке от Кожгали лежал пластом Ахтан.

Избасар даже растерялся: ведь от такой беды они ушли только что, воду достали, радоваться надо, а радоваться некому.

И Джанименов, решив напоить всех троих, позвал теперь уже не Кожгали, а Ахтана.

– Ты целый, Ахтан?

– Целый.

– Почему воду не пьешь? Кожгали почему не нальешь?

Ахтан продолжал лежать, уткнув лицо в ладони. Избасар схватил банчок, он был пуст, воды в нем не осталось. Избасар поднял его и принялся трясти. В веревочной оплетке темнели два пулевых отверстия.

И стало сразу понятно, отчего, будто мертвый, лежит Ахтан. Какой-нибудь час назад Избасар сам готов был вот так же сжать руками виски и не двигаться. Если бы не напился там, у колодца, когда доставал воду, возможно лежать бы сейчас рядом с Ахтаном не в силах пошевелить даже пальцем.

Но что же делать? Куда теперь без воды? Опять поворачивать к берегу? Отчаяние захлестнуло, словно аркан. К горлу подступил комок.

Все зря… И тот казак, которого звали Прошка… И рана Мазо… И… Никто из троих не выдержит: ни Ахтан, ни Кожгали, ни Ян, если не дать им хоть по глотку воды. Все погибнут.

Солнце начинает снова палить. Это потому, что дует ветер, кажется не особенно жарко. А если он стихнет? Да и ветром не напьешься.

Зажав в руках банчок, Избасар смотрел прямо перед собой.

Застонал Мазо.

– Пи-и-ть, – потребовал он.

Избасар очнулся.

– Совсем нету, Яна, воды. Ушла вода, гляди, – и показал на отверстия. – Пуля ударила.

– Куда меня?

– Ногу шибко задело. Пуля в тебе сидит, вытаскивать Кожеке будет.

– Пить дай.

– Нету, сказал. Вот, – и протянул банчок.

– Там за обшивкой фляга. Берег на всякий случай. Сам не пил, вам не говорил. Достань флягу.

Избасар кинулся в закуток, нашарил флягу.

Вода!

Он дал из нее глоток Мазо, налил по половине кружки Ахтану и Кожгали.

Ахтан цедил воду по капельке, чтобы продлить наслаждение. Выпив ее, он сразу ожил.

– Откуда взял воду?

– Яна дал, про запас держал. Там вон фляжку прятал, на плохой случай. Никому не говорил. Сейчас сказал, – впопыхах Избасар махнул рукой не на корму, а на нос рыбницы. – Там прятал.

– Ой-бой, – удивился Ахтан. – Какой крепкий Яна, рапу пил, воду берег, ой-бой, – и с нескрываемым уважением поглядел на лежавшего в полузабытьи Мазо.

Тем временем Избасар заставил Кожгали подняться, подвел к раненому.

– Видишь? – показал он ему шишку.

– Вижу. Пуля. Резать надо.

– Режь. Ты лучше знаешь.

Кожгали, пересиливая дурноту, морщась и еле слышно подстанывая, вынул из-за пояса нож, провел пальцем по лезвию и стал полоскать нож в морской воде, оттягивая этим операцию, собираясь с духом. На курсах ему показали, как надо перевязывать раненых. Это все, что он умел.

– Тяни, Избаке, кожу, – приказал он, – не бойся!

– Как не бойся, – отшатнулся Джанименов, – живого человека будешь резать, страшно, – и он с уважением посмотрел на Кожгали, подумав: «Как настоящий дарегер. Пулю будет вынимать! Вот какой человек Кожгали!»

А Кожгали стиснул зубы, примерился и полоснул по шишке. Брызнула струей черная кровь. Мазо дико закричал.

Избасар испуганно отскочил.

– Бинт давай, Избаке, живо.

– На, бери, пожалуйста!

– Кто велел? Ой, что делаете со мной, – скрипел Мазо зубами.

– Вот гляди, пуля, – показывал ему сплющенный кусок меди Кожгали.

– Ой-бой! Вытащил? Ты настоящий дарегер, – восхитился Избасар и спросил: – Теперь как, Яна будет живой?

Кожгали подумал и ответил:

– Теперь живой будет.

Реюшку уже изрядно покачивало на крутой волне. Однако Кожгали с удивлением отметил, что его перестало тошнить. Совсем перестало. Он стоял и обрадованно смотрел то на Избасара, то на море. Оно открылось перед ним впервые, распахнуло свою красу и поразило в самое сердце. «Так вот какой, оказывается, Каспий».

Кожгали жадно всматривался в раскинувшийся перед ним седоватый простор, и ему хотелось петь. Оттого, что вокруг волны, а он не лежит беспомощным грузом на настиле рыбницы и, кроме ухающего вниз сердца, ничего не слышит.

– Шторм будет, – окинув тревожным взглядом горизонт, сказал Избасар.

– Пускай, – расхрабрился Кожгали.

За кормой все дальше, все меньше три рыбацкие лачуги. Они уже со спичечные коробки. Воды на рыбнице четверть фляжки.

– Сами пить больше не будем. Яна надо поить, – пряча фляжку, объявил Избасар.

Кожгали с Ахтаном молча кивнули головами.