Текст книги "Разум Вселенной"

Автор книги: Александр Студитский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 25 страниц)

– Да, вот об этом, пожалуй, стоит подумать... Вы знаете, – Панфилов опять обратился к Тенишеву, – впечатление какой-то озабоченности, какой-то печали у этих совершенных существ осталось и у меня.

– Озабоченности, печали? Но чем, дорогой Павел Александрович? – удивился Тенишев. – Чего им может не хватать? Что их может тревожить?

– А вот тем, о чем они информируют другие планеты. И чем-то весьма серьезным... Может быть, угрожающим их беспечальному житию...

– Так что же, посылаемые ими снаряды – сигналы бедствия?

Панфилов не ответил сразу. В зале напряженно ждали, что он скажет.

– Или предупреждения другим обитаемым мирам о какой-то беде, которая может им угрожать и которую они сами переживают, – сказал Панфилов.

– Какая же беда возможна в этом мире изобилия и радости? – Тенишев в недоумении пожал плечами.

– Об этом надо подумать, – ответил Панфилов. И тихо добавил: – Потому что это предупреждение может относиться и к нашей планете.

Юрий слушал разговор Панфилова с Тенишевым с чувством нарастающего волнения. Какой ясной, светлой, разумной представала теперь перед ним жизнь этого далекого мира, посылающего вести о себе через межзвездные пространства. И какой смутной, трудной, тревожной казалась ему жизнь на Земле.

Ему уже чудилось, что озабоченность обитателей планеты Ао вызвана бедствием Земли и все, что они предпринимают сейчас, направлено к тому, чтобы помочь людям в постигшем их несчастье. Несуразность этой мысли возвратила его к действительности. Демонстрация, по-видимому, кончилась. Все расходились. Тенишев и Панфилов о чем-то говорили вполголоса. Юрий поднялся со своего места, вышел из зала, взял плащ и очутился на улице. Ему хотелось немедленно, сейчас же, не теряя ни минуты, предпринять что-то необычайно важное, серьезное и этим начать новую, настоящую жизнь, совсем не похожую на ту, что была раньше. Ему уже казалось, что он понял, наконец, цель своей жизни, хотя, когда он пытался ее себе представить, перед ним возникало только какое-то блестящее видение, вроде спиральной туманности из созвездия Гончих Псов.

Глава третья
Решение

Юрий написал отчет за один день и, решив разговаривать с Брандтом, заранее написал заявление о переводе в другую лабораторию. Он долго думал над тем, как мотивировать уход из лаборатории космической биологии, да еще в такой ответственный для нее момент, когда она преобразовывалась в институт. Но ничего дельного в голову не приходило, кроме действительной причины, которая заключалась в том, что Юрий утратил всякий интерес к направлению работ профессора Брандта. К сожалению, так написать было нельзя.

В конце концов Юрий остановился на формулировке, которая сводилась к тому, что его привлекают новые методы исследования в связи с вопросами противолучевой и противоопухолевой защиты, не имеющими прямого отношения к космической биологии, в силу чего он считает для себя целесообразным перевод в лабораторию радиобиологии или другую лабораторию близкого профиля. Долго думать над заявлением было некогда. Оно для Юрия уже относилось к прошлому, так же как и отчет, над которым он яростно работал весь день.

Цель постепенно начинала проясняться – перевод в лабораторию Панфилова. И ради нее он был готов на любые неприятные и тягостные разговоры и любые испытания.

Даже если задуманный план будет отвергнут Павлом Александровичем, Юрий согласен на все, чтобы только работать с ним вместе. Панфилов видел перед собой ту же цель, которую смутно угадывал для себя Юрий. Но в отличие от него Панфилов не только видел эту цель, но и владел средствами для ее достижения. Эти средства заключались в опыте, в знаниях, в ясности мировоззрения, позволяющих ему находить самые надежные пути, ведущие к намеченной цели.

Все было готово, теперь оставалось ждать и готовиться к встрече с Брандтом. Юрий пошел к себе, но по дороге он решил заглянуть на кафедру. Ему хотелось проверить себя, как он встретится с Зоей.

Первый человек, кого он увидел на кафедре, была Зоя. Она быстро шла по коридору ему навстречу. Юрий почувствовал, что с трудом может сдержать чувство отчаяния и боли.

– Здравствуй, – произнес он невнятно, выдавливая на лице подобие улыбки.

– Здравствуй, Юра, – ответила невыразительным голосом Зоя, сразу остановившись.

И прежде чем он успел подумать о том, как холодна и безжизненна поданная ему рука, она сказала:

– Андрея отправили в больницу, ты знаешь?

– Нет, еще не слышал, – машинально ответил Юрий.

– Сегодня утром. У него лейкоз. Я сейчас звонила в больницу.

– Он ожидал этого, – сказал Юрий.

Зоя взглянула ему в глаза странным, неприязненным взглядом.

– Ну, и что же ты намерен предпринять?

– Буду искать места, где можно разрабатывать этот вопрос.

– Что же, значит, лаборатория космической биологии для этого неподходящее место?

– Я постараюсь сегодня поговорить с Всеволодом Александровичем и выясню, как он отнесется к моему плану.

– Боже мой, к твоему плану! – Зоя враждебно смотрела на него. – А ты знаешь, что план Всеволода Александровича утвержден Комитетом по противолучевой защите?

– Да, знаю. И желаю ему всяческого успеха в реализации этого плана... Только без моего участия.

Зоя опять взглянула Юрию в глаза.

– Чего же стоит твоя дружба, если ты ради нее не хочешь оторваться от своих фантазий?

– Ты же вчера сказала, что это только игра в дружбу...

– Ну, зачем ты так, Юра? Такое горе, а ты...

Она покачала головой и быстро ушла.

Юрий пошел искать Ярослава. Тот, как всегда, был в лаборатории.

«Все продолжает колдовать», – с раздражением подумал Юрий, увидев за стеклянной стеной бокса белый халат, шапочку, марлевую маску на лице и очки Ярослава. Юрий постучал в стекло. Ярослав помахал рукой, растопырив пальцы. Юрий понял, что это означает подождать пять минут.

Он ждал в нетерпеливой ярости минут пятнадцать, пока, наконец, Ярослав, срывая на ходу маску и протирая очки, красный, потный, не вылез сквозь узкую щель двери из бокса.

– Слышал? – спросил Юрий угрюмо.

– Да, – ответил Ярослав, отводя глаза.

– И что ты думаешь делать?

– Понимаешь... – начал нерешительно Ярослав и вдруг разозлился. – Ну, чего ты от меня хочешь?

– Не кричи. Я ничего от тебя не хочу. Мне нужно только выяснить, чего ты сам от себя хочешь.

– Ну, не могу же я бросить дело, на которое потрачено столько сил и времени...

– Неужели ты до сих пор не понял, что все дела, которыми мы здесь занимаемся, не стоят выеденного яйца и их нужно бросать независимо от каких-либо чрезвычайных событий? Я не понимаю, как можешь ты, наткнувшись на новый подход к лечению опухолевого перерождения, вместо того чтобы добиться разрешения его разрабатывать, продолжаешь копаться в своих культурах!

– Ты же понимаешь, что наш профессор будет категорически возражать против этой темы и разрабатывать ее не позволит...

– Тогда нужно переходить в другую лабораторию, где можно рассчитывать на понимание...

Ярослав исподлобья посмотрел на Юрия.

– А где еще на биофаке есть такие условия для культуры тканей?

– А на черта тебе эти культуры, если ты будешь заниматься выделением противораковых антител?

Ярослав в замешательстве снял очки и стал протирать их платком.

– Словом, ты как хочешь, а я вынес твердое решение, – сказал Юрий. – На, читай!

Он вынул из кармана сложенное вчетверо заявление и подал Ярославу.

– Сегодня я буду говорить с Брандтом, – продолжал Юрий. – У меня тоже возник свой план. И самый конкретный. Если Всеволод Александрович не согласится на его осуществление, я ухожу из лаборатории.

– Какой план? – оторопело спросил Ярослав.

– Цитотоксины, – коротко ответил Юрий. – Антитела против тканей. И в первую очередь цитотоксин против кроветворной ткани.

– Черт возьми! – воскликнул Ярослав. – А ведь это мысль! Разрушить с помощью цитотоксинов всю кроветворную ткань...

– И одновременно подавить лейкоз, – закончил Юрий.

– А новый кроветворный аппарат создать введением костного мозга...

– Только в качестве временной меры. А потом стимулировать собственное кроветворение малой дозой цитотоксина. Понимаешь? – возбужденно объяснил Юрий.

– Понимаю.

– И если к этому добавить воздействие антилейкозными гамма-глобулинами, полученными по твоему методу...

– Здорово, – наконец произнес Ярослав.

– Так за чем же дело стало? Хочешь, пойдем с этим предложением к Брандту вместе?

Ярослав медленно опустился на стул. Вытер пот, обильно выступивший на лбу. Лицо его выражало страдание.

– Мне осталось совсем немного, – тихо проговорил он.

– Немного! – язвительно передразнил его Юрий. – Что же, ты думаешь, в развитии лейкоза у Андрея в связи с этим будет перерыв?

– Да пойми ты! – вскипел Ярослав, вскакивая. – Не могу я оставить свою работу, не могу!

– Я очень хорошо понимаю, – Юрий задыхался от ярости. – Конечно, работать по плану, утвержденному в высших инстанциях, легче и безопаснее, чем действовать на свой риск и страх. Я не понимаю только, как можно совместить такое отношение к своим обязанностям с пониманием общественного долга советского ученого.

Ярослав стоял, опустив глаза, стиснув зубы так, что сквозь краску его щек проступали белые пятна.

– Прощай! – проговорил Юрий. – Видно, правильно говорят, что дружба испытывается бедой.

Он круто повернулся и вышел из комнаты. Его всего трясло от бешенства. Он пошел к себе, чтобы немного успокоиться перед разговором с Брандтом. На своем столе он обнаружил записку: «Всеволод Александрович здесь и готов Вас принять». Юрий посмотрел на часы. Было пять минут шестого. Перепечатанный на машинке отчет уже лежал на столе.

Ничего не поделаешь, надо идти. Спокоен он или нет, его решение непреклонно. Юрий потрогал боковой карман. Заявление было на месте.

Глава четвертая
Профессор Панфилов

Итак, корабли сожжены. Юрий вышел из кабинета профессора Брандта, держа в руках свое заявление, на котором появилась короткая надпись: «Не возражаю. В. Брандт».

Надпись, конечно, совершенно не соответствовала отношению Всеволода Александровича к заявлению Юрия. Он возражал долго, настойчиво, упорно. Выражал готовность пойти навстречу любым пожеланиям Юрия, изменить план работ в любом направлении. За исключением одного – экспериментировать в расчете на защитные и восстановительные силы организма. В отношении к лучевому поражению и его последствиям эти силы продолжали казаться Всеволоду Александровичу лишенными всякого значения. Но Юрий даже не спорил с профессором, молча слушая его возражения против своего плана. С самого начала ему было ясно, что этот план Брандт принять не может. А для того чтобы уговорить Юрия отказаться от своего плана, Всеволод Александрович не имел никаких средств, кроме собственного убеждения в бесплодности любых воздействий на последствия лучевого поражения, кроме как через пресловутую генетическую информацию. Вот почему вступать с ним в спор Юрию не хотелось.

Словом, на заявлении появилась надпись Всеволода Александровича. Корабли сожжены. Если Панфилов откажется принять Юрия в свою лабораторию, положение будет малоприятным. Больше того, и сделанный Юрием шаг, пожалуй, окажется совершенно бесцельным. Хотя, впрочем, нет, этого шага не сделать уже было нельзя. Остаться в лаборатории Брандта означало обречь себя на вечную неудовлетворенность, вплоть до того момента, когда сам Всеволод Александрович не убедится в том, что использовать Юрия для работы в интересующем Брандта направлении не удастся. Значит, другого выхода не было. Теперь только добиться встречи и разговора с Панфиловым. Юрий решительно зашагал на кафедру морфобиохимии.

Уже смеркалось, но Юрий знал, что на кафедре морфобиохимии работают поздно. И действительно, стекла в двери кабинета Панфилова слабо светились. Юрий постучал. «Войдите!» – услышал он приглушенный голос Панфилова. Юрий решительно открыл дверь и вошел в комнату.

Панфилов сидел спиной к двери, за рабочим столом. Крепкие пальцы, ярко освещенные настольной лампой, лежали на блестящих винтах микроскопа. Юрий сделал два шага и остановился.

– Извините, если я вам помешал, Павел Александрович, – сказал он нерешительно. – Но у меня очень важное дело.

Панфилов обернулся и сейчас же поднялся со своего места, увидев Юрия.

– А, это вы, Чернов, – сказал он, протягивая Юрию руку, – а ведь я вас жду. Садитесь. Вот сюда, в кресло.

Он усадил Юрия в одно из кресел, стоящих у письменного стола, и сам сел напротив него в другое. За окном темнело. Свет от настольной лампы, отражаясь от бумаг на рабочем столе, мягко рассеивался в комнате. Юрий смотрел на Панфилова и не знал, что сказать.

– Я слышал о беде с вашим товарищем Андреем Цветковым, – продолжал Панфилов. – И был уверен, что вы зайдете ко мне посоветоваться. И вот, как видите, не ошибся. Ведь вы об этом собирались со мной говорить?

Юрию вдруг стало стыдно, что он в разговоре с Брандтом и потом, думая о предстоящей беседе с Панфиловым, как-то совсем забыл о главной причине, побудившей его к решительному шагу, – болезни Андрея.

– Да, прежде всего об этом, – ответил он твердо.

– Лейкоз?

– Да. Двести тысяч лейкоцитов.

– Понимаю. Какая форма?

– Лимфолейкоз.

Сведения о состоянии Андрея Юрий получил еще рано утром по телефону.

– Острый?

– Была ремиссия. Сейчас обострение. Но есть надежда на новую ремиссию.

– И что же сказал вам Всеволод Александрович? – неожиданно спросил Панфилов.

Юрий помедлил с ответом, не зная, как приступить к объяснению. Вопрос был поставлен в лоб. Но Юрию не хотелось начинать со своей неудовлетворенности отношением Всеволода Александровича к его планам.

– Об этом я даже не говорил с Всеволодом Александровичем, – сказал он, наконец, запинаясь.

– Но вы же знаете, что он добился больших возможностей для развертывания работ по противолучевой и противораковой защите.

– Да, конечно. Но эти работы с очень далекой практической перспективой... Если только она действительно имеется... – возразил Юрий.

– Почему вы так думаете? – быстро спросил Панфилов.

– Я начал работать... по этому плану, под руководством профессора Брандта, – объяснил Юрий, нахмурясь от досады, что приходится выставлять себя в таком свете. – И утратил к нему всякое... – Он хотел сказать «доверие», но поправился и сказал: – Всякий интерес.

Панфилов выжидательно смотрел на собеседника. Юрий коротко рассказал о неудаче своих опытов с введением ДНК из кроветворной ткани здоровых животных облученным крысам.

– Понимаю, – сказал Панфилов. – И вы полагаете, что препарат ДНК не имеет перспектив и в лечении рака? На вашем месте я испытал бы этот метод и в применении к лейкемии. Никакое предубеждение, даже самое обоснованное, не может заменить эксперимента. Кто может гарантировать однозначный исход, если условия опыта изменились?

– Я не могу тратить время на эти эксперименты, – сказал глухо Юрий, – и не простил бы себе, если бы во время их проведения болезнь успела погубить Андрея.

– Понимаю, – ответил мягко Панфилов.

Юрий молчал, не решаясь приступить к главной цели своего прихода.

– Я понимаю, почему вы пришли ко мне, – продолжал Панфилов. – Вы, вероятно, слышали о моем плане работ по проблеме противолучевой и противоопухолевой защиты. И вы хотели бы знать мое мнение о перспективах борьбы с лейкозами, одной из жертв которых оказался ваш друг.

Юрий молчал, опустив глаза. Да, собственно, это было главным, из-за чего он решился на сделанный им шаг. Правда, он думал, что разговор поведет он сам. Но дело приняло совсем другой оборот. Панфилов властно вел их разговор к какой-то только ему видной цели.

– Что же я могу вам сказать, – продолжал Панфилов медленно, словно размышляя вслух. – Наше с вами положение более трудное, чем у профессора Брандта и большинства его сотрудников. Он медик, мы биологи. Он авторитетен в тех кругах, которые сейчас организуют и координируют работу по проблеме противолучевой и противораковой защиты. Мы никаким авторитетом не пользуемся. В глазах клинициста каждый биолог-экспериментатор – это бесполезный фантазер и чудак. И какой бы план борьбы с тем или иным заболеванием ни предложил биолог, этот план всегда встретит настороженное и даже недоверчивое отношение со стороны медиков. Это первая трудность, к которой нужно быть готовым, задумывая разработку какого-либо метода борьбы с тем или иным заболеванием.

Он неожиданно замолчал, точно сдерживая себя от дальнейших рассуждений.

– Но это, конечно, не главное, – продолжал Панфилов с усилием. – Главное же заключается в том, что пути, намеченные в разработанном мной плане, перспективны для борьбы с любым опухолевым перерождением тканей, кроме рака крови, кроме лейкозов.

– Мне тоже так казалось, – сказал Юрий.

– Интересно узнать – почему? – спросил Панфилов с улыбкой, осветившей его лицо. У него были ровные белые блестящие зубы.

– Если получать противоопухолевые антитела от обезьян с привитой им человеческой кроветворной тканью, то против лейкозной кроветворной ткани получить антитела не удастся – ей негде прививаться, кроме кроветворных органов. А они заняты здоровой кроветворной тканью. Если их заселение лейкозной кроветворной тканью состоится, не будет ткани, производящей антитела.

Панфилов выслушал Юрия, устремившись к нему всем телом со своего кресла, и удовлетворенно кивнул, когда тот замолчал.

– Вот почему, голубчик, – сказал он, – надо еще серьезно подумать, как нам подступиться к этой ткани, чтобы мобилизовать против ее перерождения защитные и восстановительные силы организма.

И вот Юрий почувствовал, что момент, ради которого он решился на все перенесенные им испытания, наступил.

– Павел Александрович, – сказал он с таким волнением в голосе, что Панфилов успокоительно положил свою широкую ладонь ему на колено, – не сочтите, пожалуйста, меня за... Словом, я не из желания... В общем я хочу, чтобы вы меня правильно поняли...

– Понимаю, понимаю, голубчик, – успокоительно произнес Панфилов, слегка сжимая колено Юрия. – У вас есть свой план. Так?

– Да.

– Ну вот и рассказывайте.

– Павел Александрович, – сказал Юрий, чувствуя себя так, словно он подошел к краю трамплина десятиметровой вышки и слышит команду тренера прыгать в воду. – Мне пришло в голову, что против лейкоза можно попытаться использовать не собственные, а чужеродные антитела.

– Каким образом? – быстро спросил Панфилов.

– Я понимаю так: если против человеческой лейкозной кроветворной ткани добыть антитела, вводя ее, скажем, кролику или овце, то мы получим противолейкозный цитотоксин...

– Но он же будет токсичен не только против лейкозной, но и против здоровой кроветворной ткани, – возразил Панфилов. – Ведь лейкозный антиген мы выделять не умеем.

– В этом-то вся штука, Павел Александрович, – сказал Юрий взволнованно. – Этим цитотоксином мы разрушим всю кроветворную ткань – больную и здоровую. А потом стимулируем нормальное кроветворение.

– Чем же?

– Малыми дозами цитотоксической сыворотки...

На лице Панфилова выразилось разочарование, как у учителя, заметившего ошибку в ответе ученика-отличника.

– Какие же шансы на то, что этим путем вы будете стимулировать развитие одной здоровой кроветворной ткани? – возразил он. – А почему злокачественная ткань не ответит на стимуляцию?

Юрий смутился, чувствуя, что его план, построенный с таким вдохновением, начинает рушиться. Панфилов выжидающе смотрел на Юрия.

– Подумайте, чем можно стимулировать развитие здоровой кроветворной ткани, – продолжал он.

Юрий молчал, с отчаянием чувствуя, что теряет логический ход мыслей.

– Вы же имели дело с таким эффектом. Вспомните, в вашей работе со стимуляцией регенерации роговицы после облучения...

Мысль Юрия лихорадочно билась. Что имеет в виду Панфилов? Стимуляция регенерационных свойств облученной роговицы? Но он применил просто многократное повреждение. Какое же отношение этот феномен может иметь к стимуляции кроветворения? Не разрушать же кроветворную ткань, чтобы усилить ее восстановительные свойства! А что же тогда?

– Не представляю себе, – сказал он, чувствуя, что голос его звучит виновато, словно у проваливающегося на экзамене студента.

– А я уверен, что представляете, – подбодрил его Панфилов. – Если только понимаете механизм восстановительного процесса.

В смятенном мозгу Юрия шевельнулась догадка.

– Значит, нужно использовать для стимуляции регенерирующую кроветворную ткань? – нерешительно спросил он.

– Не только для стимуляции, но и для защиты, ведь в этом заключалась суть вашего открытия. В состоянии регенерации роговичная ткань оказалась защищенной.

– Но не против ракового превращения... – возразил Юрий.

– А разве защита от лучевого поражения не может быть одновременно и защитой от последующего ракового превращения? – спросил Панфилов.

– Не понимаю, – ответил Юрий, с ужасом чувствуя, что от волнения не может понять, к чему ведет Панфилов.

– Да ведь это же так просто. Лучевое поражение – один из факторов, вызывающих раковое превращение тканей, в том числе и лейкемию. Неужели не ясно, что, если мы сумеем защитить ткань от лучевой травмы, мы тем самым предохраняем ее и от последующего ракового превращения?

– Я не подумал об этом, – сказал Юрий огорченно.

– Но вы обязательно пришли бы к этой мысли. Как пришли к ней мы, когда обнаружили факты, сходные с тем, который открыли вы.

Панфилов встал и прошелся по комнате, видимо увлекаясь развиваемыми им мыслями. Юрий безмолвно сидел в кресле и слушал. Да, теперь он понял, что имел в виду Панфилов, и был уверен, что догадался бы и сам об этом, если бы смог сосредоточиться.

– Подумайте, Чернов, что было бы с нами, если бы наш организм не обладал естественными защитными средствами против рака, – Панфилов неторопливо шагал по комнате, заложив руки в карманы. – В настоящее время обнаружено столько факторов, вызывающих рак, – вирусы, всевозможные сложные химические вещества, простые, химически инертные вещества, вводимые в виде пластинок, например целлофан, все виды ионизирующего излучения, – что нужно дивиться не тому, что каждый десятый человек умирает от рака, а тому, что остальные девять десятых им не заболевают. Тенденция к раковому превращению, очевидно, так же свойственна клеткам, как, скажем, свойство жить вне организма, в искусственной питательной среде. И, как вы знаете, в условиях искусственной среды клетки довольно легко подвергаются раковому превращению. Вот почему мы не сомневаемся, что наш организм беспрерывно вырабатывает противораковые вещества, чтобы противостоять тенденциям клеток к раковому превращению. Ну, и где же и когда возникают эти вещества, как вы думаете?

– Очевидно, в регенерирующих тканях в первую очередь, – сказал Юрий.

– Конечно. Рак – это разрушение нормального строения и нарушение нормального развития тканей. Естественно, что этому состоянию может противостоять и действительно противостоит восстановительное состояние тканей. Регенерация, мой дорогой Чернов, вот оружие самозащиты организма против рака. И то, что в нашем теле идет беспрерывная регенерация изнашивающихся тканей, и в частности крови, составляет надежную защиту организма от рака. Значит, каким же должен быть путь поисков противораковых и в первую очередь противолейкемических средств?

– Вызывать регенерацию тканей?

Панфилов остановился перед Юрием и кивнул головой.

– В некоторых случаях да. И в частности, я глубоко убежден, что старинное стимулирующее средство, к которому часто прибегали наши предки, – кровопускание – действовало на этой основе. Усиленная продукция крови в кроветворных органах, происходящая после кровопускания, конечно, сопровождается синтезом защитных веществ. Но применим ли этот способ при лейкемии?

– Вероятно, нет, – сказал Юрий.

– Конечно, нет. Кровопускание будет стимулировать не только регенерацию нормальных, но и лейкемических кровяных клеток. Значит?..

– Значит, защитные вещества надо добывать из других организмов... Может быть, из кроветворных тканей животных, – сказал Юрий.

– Именно так, дорогой мой, – тепло сказал Панфилов, положив руки на его плечи. – И если вы с такой легкостью поняли это, значит вы наш, вам нужно работать с нами.

– Вот за этим я к вам и пришел, Павел Александрович, – тихо сказал Юрий. – Я получил согласие Всеволода Александровича на уход из его лаборатории.

Он вытащил измятый листок своего заявления и подал Панфилову.

– «...в лабораторию радиобиологии или любую другую соответствующего профиля», – прочитал вслух Панфилов. – И что же вам сказали в лаборатории радиобиологии?

– Я пойду туда, если только вы меня прогоните.

Панфилов испытующе посмотрел на Юрия, машинально снова складывая вчетверо его заявление.

– Не пожалеете? – спросил он просто.

– О работе в лаборатории Всеволода Александровича? Никогда, – ответил Юрий. – А о вашей лаборатории... – Он хотел сказать «я мечтаю уж целый год», но постеснялся. – Кроме вашей лаборатории, мне податься некуда, – закончил он.

Панфилов снова развернул и опять сложил листок с заявлением Юрия, о чем-то раздумывая. Наконец он решительно положил его на стол.

– Хорошо, это я возьму на себя. Когда вы можете начать работу?

– Хоть завтра.

– Ну вот, давайте завтра и начнем, – с удовлетворением произнес Панфилов. – Сегодня у нас вторник. Завтра в двенадцать на нашей очередной среде мы будем обсуждать план работ по противораковой защите. Но смотрите, Чернов, для нас план лаборатории – это не просто сумма планов личных работ сотрудников. Это задача, которую коллективно будут решать вся наша лаборатория и кафедра. К этой форме работы на биофаке относятся с предубеждением. Но другой мы не знаем и никогда от нее не отступимся. Подумайте об этом и приходите к нам, полностью определив свое отношение к нашим методам.

– Я уже все обдумал, – твердо сказал Юрий. – И назад для меня пути нет...

– И все-таки я хотел бы предупредить вас о том, что вас ожидает, – мягко, но настойчиво перебил его Панфилов. – С каждым, кто к нам приходит, хотя бы это был студент второго курса, выбравший своей специальностью морфобиохимию, я считаю необходимым провести эту маленькую беседу.

– Я слушаю, Павел Александрович, – сказал Юрий, настораживаясь.

Юрий не запомнил последовательности, с которой вел свой рассказ Панфилов. И потом, вспоминая, он убеждался в том, что то, о чем говорил Панфилов, и не нуждалось в особой последовательности изложения. Это был разговор о месте человека в науке и о роли науки в жизни человека.

– Я хотел бы, чтобы вы крепко поняли главное, – говорил Панфилов, – которое заключается в том, что только наука, только страсть к научению, к познанию является той стороной, которая придает труду качество наслаждения. Природа создала живое с зачатками этого качества, которое достигло высшей степени своего выражения, когда из царства животных вышло существо, наделенное даром мышления, – человек. Помните, в той передаче с планеты Ао, которую мы слышали у Тенишева, говорилось: «Из мучения живых тел в их отношениях с телами внешнего мира рождается самый прекрасный плод материи, мысль, озаряющая существование мыслящих, составляющая цель и смысл их бытия».

– Да. И вы тогда сказали, что это очень глубоко и правильно.

Панфилов удовлетворенно кивнул.

– Именно так, если не считать невыразительности и неясности моих слов, которыми я пытался характеризовать мое отношение к этой потрясающей мысли. Мучение, страдание от незнания и наслаждение удовлетворенным чувством познания – ведь в этой формуле весь смысл бытия и развития живой материи, цель и смысл нашей с вами жизни...

Он замолчал, но через несколько секунд заговорил с еще большим жаром:

– Да, мой милый, познание – цель, смысл нашего бытия, и прогресс человечества в конечном счете сводится к тому, чтобы обеспечить безграничные возможности познанию, освободить человека от всех препятствий, мешающих ему развивать и совершенствовать этот бесценный дар. И главным условием для этого является... что, Чернов?

– Мне кажется, что главное... – Юрий запинался от волнения. – Главное в том, чтобы овладеть этой силой... управлять ею... – Он хотел объяснить, что понимает под этим, но у него еще не остыло возбуждение, вызванное обсуждением его плана, и слова путались. – Мыслить вместе... Поправляя друг друга...

– Я вижу, что вы совсем-совсем наш, если это понимаете, – сказал Панфилов. – Дисциплина познания заключается прежде всего в уважении к чужой мысли, готовности согласиться, если она вас убеждает, и в страстности взаимного убеждения, позволяющего добраться до выявления всех взаимных противоречий и единства правильных суждений...

Он опять замолчал на несколько секунд, очевидно выбирая выражения для того, чтобы уточнить сказанное.

– Высшая дисциплина познания заключается в том, – продолжал он, – чтобы помнить о ее главной цели – способствовать дальнейшему познанию. А для этого необходимо ограничивать познание во всем, что не имеет отношения к главной цели. Вот почему познание должно быть связано с решением задач, которые выдвигает перед наукой жизнь. Эти задачи создают перспективу науке и ограждают ее от бесплодных блужданий...

Сколько продолжался этот разговор? Юрий не замечал летящего времени. На столе появились чашки с кофе – кажется, их принесла Виола. Юрий смутно помнил, что она входила и выходила, и не заметил зачем, пока не почувствовал пряного кофейного запаха. Его томил вопрос, с которым он хотел обратиться к Панфилову.

– А Всеволод Александрович? – наконец решился Юрий.

Юрия поразило, что Панфилов понял вопрос, заданный в такой форме, и ответил на него, не задумываясь.

– Любого научного противника можно и нужно уважать, – сказал он твердо. – И бессмысленно добиваться, чтобы противник обязательно встал на твою точку зрения. Противоречия суждений в науке неизбежны. Более того, из их столкновения всегда выигрывает истина. Всеволод Александрович прав в том, что исходит в своих воззрениях из определенных фактов. Но он глубоко заблуждается в их оценке, считая, что все им не соответствующее ложно.

Он поставил чашку с кофе на стол и встал.

– Профессор Брандт и его сотрудники считают, что мы отрицаем их святая святых – активность ДНК в протоплазме. Но это же смешно – кому придет в голову спорить против очевидности? ДНК, как и другие нуклеотиды и полинуклеотиды, – необходимый компонент белкового метаболизма. Мы возражаем только против того, чтобы всю жизненную активность организмов ставить в зависимость от предначертаний ДНК, записанных в оплодотворенной яйцеклетке. И белок, и РНК, и ДНК не даны готовыми на все случаи жизни, а подлежат развитию и обогащению по мере развития организма.

– А гены? – спросил Юрий. Панфилов усмехнулся.

– Гены? Неужели вы думаете, что Всеволод Александрович и вся молекулярная биология всерьез относятся к этому термину? Понятие гена давно уже стало метафорой для обозначения самых разнообразных явлений наследственности, о сущности которых мы не имеем еще никаких представлений.