Текст книги "Разум Вселенной"

Автор книги: Александр Студитский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ГОВОРИТ ЗЕМЛЯ

Глава первая
На распутье

Юрий твердо решил перейти к профессору Панфилову. Если его не примут, он попросит о переводе в любую лабораторию, где можно работать, не боясь того, что результаты экспериментальных исследований будут противоречить теории генетической информации.

Правда, таких лабораторий в составе кафедр биофака, да, впрочем, и на отделении биологических наук академии было немного. Развитие теории генетической информации в биологии совпало с ошеломляющими успехами математики и физики, вступивших на путь управления неживой материей. Здесь полновластно и безраздельно господствовала кибернетика – наука о самоуправляющихся машинах. На основе этой науки создавались «мыслящие» машины, работающие наподобие человека, только в миллионы раз быстрее и без ошибок, которые допускает любой живой мыслящий мозг. С помощью таких машин оказалось возможным запускать в космос и возвращать на Землю космические корабли и корабли-спутники.

Этими машинами осуществлялась расшифровка первой космической информации, полученной с обитаемой планеты из созвездия Лебедя. Словом, у математиков и физиков не было никаких сомнений в том, что самоуправляющаяся машина человеческого тела построена на принципах кибернетики и действует, как автомат, выносящий правильное решение на получаемую им информацию. Решение заключалось в жизнедеятельности человеческого организма, а информация, от которой она зависела, усматривалась в шифре, записанном в структуре молекулы ДНК.

Собственно, закономерностями и механизмом наследственной передачи занимались на биофаке на трех кафедрах: генетики, вирусологии и космической биологии. Остальные кафедры работали в областях, не имеющих прямого отношения к вопросам наследственности. Но если спросить на любой кафедре, признают ли ее заведующий и сотрудники зависимость наследственности от ДНК, все как один, за редчайшими исключениями, ответят: «Конечно. А как же иначе?».

«А как же иначе?» В этом и заключалась главная трудность борьбы с теорией информации в науке о наследственности. Как же иначе, если не ДНК?

И что же все-таки обусловливает наследственность, если не ДНК? Так скажут Юрию на любой кафедре, в любой лаборатории, где он захочет работать, кроме одной кафедры и одной лаборатории, где работает профессор Панфилов.

На другой день после беседы с Всеволодом Александровичем в лабораторию зашел Штейн и сказал Юрию, что профессор просит его написать подробный отчет о проведенной работе с соображениями о плане дальнейших исследований.

– Но Всеволод Александрович ведь знает, в каком направлении мне хотелось бы работать, – хмуро возразил Юрий. – Я же не скрывал от него, что дальнейшая работа с воздействием препаратами ДНК на облученных животных мне кажется бесперспективной.

На лице Штейна появилась вежливо-благожелательная улыбка.

– Молодой человек, – сказал он шутливо-покровительственным тоном, – руководителю приходится считаться с капризами талантливых учеников. Все это входит в систему воспитания научной молодежи.

– Я не понимаю, что это значит, – угрюмо проговорил Юрий.

– Словом, пишите отчет, а там видно будет. Кстати, а как идет ваша работа в качестве воспитателя молодежи? Бываете ли вы на четвертом курсе?

Юрий почувствовал, что краснеет. Он совсем забыл об этом поручении.

– А вот это уж совсем не годится, – укоризненно произнес Штейн. – Это не только служебное, но и общественное поручение. Вы уже пропустили две недели. Всеволод Александрович будет недоволен.

На это Юрию нечего было возразить. Он допустил проступок, за который сам осудил бы любого другого. Пока он не ушел с кафедры, данное ему поручение следует выполнять.

На другой день Юрий все время провел в библиотеке, готовясь к предстоящей беседе со студентами. Прошедшая неделя была насыщена тревожными событиями, и он должен о них рассказать.

Он начнет так: тучи сгущаются над Землей. Или даже так: Земля терпит неслыханное в ее истории бедствие. Или лучше так: никогда еще в истории человечества не было такого стечения обстоятельств, чтобы внезапное стихийное бедствие вызвало такие политические последствия, как катастрофа в Колорадо...

Да, политические последствия катастрофы в Колорадо теперь, девять месяцев спустя после страшных взрывов, поразивших атомной смертью четверть Американского континента, сказались в полной мере.

Беседа прошла с некоторым подъемом. Но все время Юрия не покидала мысль о Зое. Ее не было. Он не хотел самому себе признаться, что готовился к этой беседе и пришел сюда ради Зои. А ее не было. Студенты расходились домой. В коридоре Юрий остановил Андрея.

– Что Зоя, здорова?

Андрей внимательно посмотрел на Юрия.

– По-моему, здорова. Она ушла перед самым твоим приходом.

Юрий почувствовал, как похолодело у него в груди.

– Она знала, что назначена беседа? – тихо спросил он.

– Объявили вчера днем. Она слышала.

Юрий круто повернулся и пошел к себе в лабораторию. Был уже шестой час. Смеркалось. За окном спускался холодный осенний вечер, осыпающий стекла мелкими каплями моросящего дождя. Юрий зажег лампу, разложил на столе микрофотографии протоколы опытов, кривые. Вступительная часть отчета была им написана еще вчера, после разговора со Штейном. На чистом листе он вывел название следующего раздела – «Экспериментальная часть». Но писать он не смог. Глухая тоска подступала к его сердцу неотвязной, щемящей болью. Отчет казался ему пустой, никчемной формальностью, не имеющей никакого значения ни для профессора Брандта, пи для него самого. О чем писать? И как можно писать, когда он в таком состоянии? «Нужно кончать с этим», – решил он. И, прежде чем исчезла эта мысль, его руки поспешно собрали со стола все бумаги, сбросили их в ящик и повернули ключ. Нужно пойти к Зое. И кончить эту историю.

Он знал, что ее комната находится на девятом этаже.

– Вы не заметили, Лапшина вернулась домой? – спросил он внизу у дежурной.

– Как же! Только что пришла с каким-то мужчиной. Я спросила кто. Сказал, доцент с биофака. А вы кто будете?

– Тоже... преподаватель. С биофака, – машинально ответил Юрий и пошел к лифту.

Комната девятьсот девяносто. Он стучит в дверь. Голос Зои:

– Войдите!

Он входит. У стола перед окном – Зоя и Штейн. Комната ярко освещена плафоном. Лицо Зои оживленно. Герман Романович, как всегда, полон спокойствия, благожелательности и чуть-чуть иронической корректности.

– Извини, не знал, что ты не одна, – глухо говорит Юрий. – Тебя не было на занятиях, зашел узнать, как себя чувствуешь.

– Это моя вина, – вежливо объясняет Штейн. – Зоя Андреевна зашла по моему приглашению ко мне в лабораторию – посмотреть препараты крови при космической лейкемии. И я задержал ее до такой поздней поры.

– Это было очень интересно! – восхищалась Зоя. – Какая увлекательная работа! Да ты проходи, Юра. Снимай свой плащ. Будем пить чай.

– Благодарю вас, но мне уже пора, – говорит Штейн.

Он пожимает руку Зое. Проходя мимо Юрия, увлекает его за собой в дверь.

– На одну минуту, Юрий Николаевич.

Они стоят в коридоре друг против друга. Юрий хмуро смотрит на Штейна.

– Вот о чем я хотел вам сказать, – вполголоса говорит тот. – Я сделал предложение Зое Андреевне.

Штейн вежливо отводит глаза, чтобы не видеть отчаянного выражения на лице Юрия.

– Зоя Андреевна еще не дала мне определенного ответа. Но, во всяком случае, вам должно быть понятно, почему я сейчас здесь. Вот и все. До свидания.

Юрий медленно отворяет дверь. Он не может понять, что с ним делается. Голова его кружится. Он входит в комнату и тяжело опускается на стул, не снимая влажного плаща. Он чувствует странную, обессиливающую усталость, точно пробежал десять тысяч метров и, неожиданно запнувшись, упал за сто метров до финиша, не достигнув цели.

– Что с тобой? На тебе лица нет, – встревоженно спрашивает Зоя.

– Нет, ничего Я, пожалуй, тоже пойду.

Зоя испытующе смотрит на него.

– Что тебе сказал Герман Романович?

– Ничего особенного. Что он сделал тебе предложение. И ты не дала определенного ответа.

– И что же?

– Что же я мог ему сказать? Что я... имел те же намерения?.. И не решался объясниться?

Намерения... Объясниться... Это звучит неожиданно грубо и странно. Но Юрию уже все равно. Он поднимается со стула.

– Я пойду.

– Я провожу тебя. До автобуса, – решительно говорит Зоя.

Они молча спускаются в лифте. Дверь с шумом захлопывается. Сыро. Промозглый туман, похожий на мелкий дождь. В лужах на асфальте отражаются шары фонарей, раскачиваемые ветром.

Тени от фигур Зои и Юрия мечутся под ногами, вызывая головокружение.

Сыро, темно, неуютно, холодно. Они идут той же дорогой, по которой год назад Юрий провожал Зою перед отъездом в Америку. Он слышит ее голос, едва улавливая смысл слов.

– ...Мы ведь не дети, Юра, – говорит она негромко, и голос ее звучит холодно, как звон льдинок в замерзающем ручье. – А ты никак не хочешь понять этого. На нас возложена огромная ответственность за дело, к которому мы себя готовим. А что делаешь ты? Извини меня, но твое поведение на кафедре – это какое-то мальчишество. Штейн говорил мне, что ты не соглашаешься с профессором Брандтом в оценке твоих данных. Откуда это самомнение? И зачем оно сейчас, когда перед нами ставятся на кафедре такие задачи?..

Зоя говорит спокойно, стараясь не обидеть Юрия, но он слышит в ее голосе твердое и непреклонное осуждение. Ей не нравится, как он себя ведет. Ей нравится работа на кафедре космической биологии. А ему нет. И его право не скрывать это отношение. Оно выстрадано тремя годами бесплодной и бесперспективной работы. Но как ему объяснить это?

– Я думала о тебе иначе. Мне было хорошо с тобой, Юра, – говорит Зоя. – Я думала, что ты видишь это и по-настоящему ценишь наше чувство. А оно для тебя, очевидно, такая же игра, как и все, что ты делаешь.

Боже мой, что она говорит? Неужели она так думает?

– Игра в самостоятельность в науке, – продолжает Зоя. – Игра в дружбу с Ярославом и Андреем. Игра в любовь с однокурсницами. Пора уж, наконец, жить настоящими чувствами.

Они подошли к остановке автобуса. Зоя зябко кутается в свой плащик. На остановке никого нет. Сыро. Холодно. Юрий уткнул подбородок в мокрый, налипающий воротник.

– Не сердись на меня, – говорит Зоя. – Я ведь очень... хорошо к тебе относилась. И мне не хотелось, чтобы тебе было больно. Герман Романович просит, чтобы я вышла за него замуж. Я не знаю... люблю ли я его. Но мне нравится, что он такой... крепкий, сильный, определенный.

Она кладет руку на его рукав. Автобус подходит.

– Не нужно огорчаться этим, Юра, слышишь?

– Ну, не умру же я от этого! – говорит Юрий, отводя глаза.

– До свидания.

– Прощай.

Он входит в автобус, не оглядываясь. Долго стоит у дверей, не понимая, что делать дальше. Автобус мчится сквозь моросящий дождь вдоль ограды астрономического института. Небо закрыто тучами так плотно, словно за ними нет ни звезд, ни планет и земной шар в полном одиночестве летит в холоде и мраке космического пространства. Юрий идет по проходу. Опускается рядом с широкоплечим человеком в темной намокшей шляпе. Сидит, устремив застывший взгляд в стекло. Цепочки огней прыгают в темноте впереди. Вот и все. Юрию невыносимо грустно, словно он навечно обречен нестись в этом полупустом автобусе в мокрую темноту без цели и смысла.

И вдруг тяжелая рука опускается на его колено. Он в недоумении косится на своего соседа. Это профессор Панфилов.

– Здравствуйте, Павел Александрович, – говорит Юрий. – Извините, я вас не заметил.

– А я заметил вас сразу, Чернов. И вижу, что с вами неладно. Какая-нибудь беда?

– Да, – отвечает Юрий.

– На кафедре?

– И на кафедре тоже.

– Не ладится с работой?

– Да.

– Ну, это еще не настоящая беда. Хуже бывает, когда все ладится. А еще?

– Личная... неприятность.

– Но вы живы-здоровы?

– Да.

– И она, – он чуть-чуть подчеркивает слово «она», – тоже?

– Да.

– Ну, тогда еще не самая большая беда. Во всяком случае, поправимая. Куда вы едете?

– Не знаю. Домой, – вяло ответил Юрий.

Глава вторая
Снова говорит Ао

Тоска не ушла. Она оставалась с ним, как боль от ушиба. О ней можно было ненадолго забыть, но любое неосторожное прикосновение вновь вызывало ее с прежней силой. Юрию казалось, что так будет всегда – ощущение тупой, ноющей, неотвязной боли в сердце. И все же, когда в зале погас свет, на экране появились мелькающие тени и из ящика репродуктора послышались нежные поющие голоса, ему стало легче, словно он перешагнул порог какого-то другого мира, где переживаемые им чувства уже теряли прежний смысл и значение. Он увидел на экране белые точки, плавающие в глубокой темноте вечной ночи, и его захватило ошеломляющее впечатление зова из непроглядных глубин вселенной.

– Эта призма посвящена воспитанию на планете Ао, – послышался голос Тенишева. – Расшифрованные данные очень любопытны.

На экране возникли знакомые силуэты аоитов на фоне мерцающего над горизонтом света.

– Текст записан в переводе на русский язык, – сказал Тенишев. – В значительной мере это вольный пересказ. Много пропусков.

На экране появилось неясное изображение города – белых невысоких зданий, окруженных густыми деревьями. Раздался негромкий мягкий баритон диктора.

– Высшая функция мыслящей материи – передача накопленного опыта последующим поколениям мыслящих.

– Это почти дословный перевод, – пояснил Тенишев.

Здания надвигались на зрителя. Стали различимы прозрачные стены с вертикальными полосами штор, регулирующих поступление света внутрь здания. Раздвинулись двери, и дети высыпали на просторную площадку перед школой.

– Младший подготовительный возраст – в пересчете на земные годы от пяти до семи лет, – произнес диктор.

Еще одно здание. Раздвигающиеся двери. Новая группа детей.

– Средний подготовительный возраст – от семи до двенадцати лет.

И опять раздвигаются двери. Мальчики, девочки, подростки, юноши, девушки. Они уже выходят на площадку перед зданием школы попарно, занятые оживленной беседой. Легкие, светлые одежды, быстрые, точные движения. Прекрасные тонкие лица, снова напомнившие Юрию фрески Рублева и картины Боттичелли.

– Исследовательский возраст – от двенадцати до двадцати лет, – продолжал диктор.

– Все воспитание у них подчинено главной цели – выявлять и развивать исследовательские наклонности, – пояснил Тенишев. – Вот слушайте.

– Великое свойство мыслящей материи – познавать природу вещей и использовать плоды познания для управления вещами. Воспитывать – это значит вести к высшему благу – познанию, учить познавать и властвовать над вещами.

– Это опять почти дословный перевод, – сказал Тенишев.

– Живое возникло и развивается, – опять раздался голос диктора, – в отношении напряжения к окружающим живым и неживым телам. (– Нечто вроде закона единства организма и среды, – сказал Тенишев.) Живое тело всегда обращено к окружающему миру с вопросом: Кто ты? Что ты для меня? (– Это, конечно, метафора, – пояснил Тенишев.) Из мучения живых тел в их отношениях с телами внешнего мира рождается самый прекрасный плод материи, мысль, озаряющая существование мыслящих, составляющая цель и смысл их бытия.

– Здесь не совсем ясно, – заметил Тенишев.

– А мне кажется, очень глубоко и правильно, – отозвался Панфилов.

На экране возникли силуэты мужской и женской фигур, ведущих за руки крошечного ребенка.

– Это самый торжественный момент в цикле воспитательной работы, – сказал Тенишев, – родители приводят ребенка в школу. Заметьте – семья у них существует, и влияние родителей на ребенка огромное, только совершенно своеобразное. Дальше мы увидим, в чем оно заключается.

И опять на экране открылись двери, но на этот раз не выпуская, а впуская мужчин и женщин, ведущих за руки детей.

– Из мира великого примера любви, дружбы и труда родителей – в мир общей приязни, дружбы и проблесков знания, – послышался голос диктора.

– А дальше будет нечто вроде новеллы или очерка – словом, попытка рассказать об их методах воспитания художественными средствами, – сказал Тенишев. – Здесь впервые мы услышали музыку аоитов.

Экран померк, и сейчас же из мрака показалась серебристая полоса неба над горизонтом. Сверкающий диск медленно погружался в море. Из шороха и треска, несущихся из репродуктора, возникла едва слышная музыка. Нельзя было понять, инструменты это или голоса, музыка раздавалась точно продолжение удивительной певучей речи аоитов. Слышались звуки, напоминающие скрипку или флейту, но и непохожие на них, с каким-то нежно звенящим оттенком.

Музыка становилась все тише. Последняя искра светлого диска погасла на горизонте. И сейчас же возникший откуда-то пепельно-серебристый свет осветил группу детей и их воспитательницу, собравшихся на просторной площадке среди невысоких деревьев и кустарников.

– Заметьте, с чего начинается воспитание, – сказал Тенишев.

Лица детей повернуты теперь к зрителю. Огромные глаза их горят нетерпеливым ожиданием. Снова возникает тихая музыка. И вот над деревьями зажигается ровный спокойный свет, словно восходит луна.

– Илале Эйе, – слышится женский голос.

– Это восходит один из спутников Ао, планета Илале, – поясняет Тенишев.

Звуки музыки нарастают, в них звучит торжественная, полная спокойной уверенности мелодия. Диск спутника уже целиком показался над деревьями.

– Теперь смотрите внимательно, – говорит Тенишев.

Снова лица детей. Горящие страстным ожиданием глаза. Музыка внезапно обрывается.

– Эй Ао, – произносит девушка.

– Говорит Ао, – переводит диктор. И в то же мгновение на краю диска вспыхивает нестерпимо блестящая звезда. Она испускает венчик пламени и устремляется в сторону от диска, оставляя за собой светящийся след.

– Ао запускает космический снаряд со своего спутника Илале, – поясняет Тенишев. – Можно думать, что это очередной рейс – очевидно, на какую-то другую обитаемую планету.

Звезда вспыхивает еще раз.

– Эй Ао, – мечтательно повторяет девушка.

– Говорит Ао, – как эхо, отзывается диктор. -Наш родной мир посылает свой голос другим обитаемым мирам.

Снова восторженные лица детей. Звезда, постепенно ослабляя свой блеск, исчезает в сумраке неба.

И опять музыка, и опять небо, теперь уже непроницаемо темное, все в блестках сверкающих звезд. Юрий с удивлением узнает знакомые созвездия. Да, они те же, что и на звездном небе Земли, может быть, чуть-чуть отличные от земных по взаимному расположению некоторых звезд. Но узнать их нетрудно. В аудитории слышится сдержанный взволнованный говор – очевидно, все присутствующие угадывают известные им созвездия.

– Большая Медведица... – слышит Юрий. – Полярная... Малая Медведица... Дракон... Волопас... Северная Корона... Арктур... Гончие Псы...

Этого созвездия Юрий не знает. Но вот с экрана надвигается часть звездного неба – между ослепительным Арктуром и ковшом Большой Медведицы. Здесь располагается группа блеклых скромных звезд, между которыми едва заметно светятся крохотные туманные точки. Теперь Юрий вспоминает – это знаменитые туманности из созвездия Гончих Псов. Их много... раз. два, три, четыре... Юрий насчитывает десять и сбивается.

Снова музыка. Голос девушки. Опять звездное небо. Снова наплывает созвездие Гончих Псов. Теперь совсем близко. Тускло мерцают пятна туманностей. Одно из них, расположенное на самом краю созвездия, около блестящей звезды, последней в хвосте Большой Медведицы, стремительно приближается к зрителю. Вот оно занимает весь экран. Гул в зале. Юрий узнает – это знаменитая спиральная туманность из созвездия Гончих Псов. Ее изображение он много раз видел в книгах по астрономии. Но с такими подробностями – никогда.

Юрий отчетливо различает центральное тело туманности, но не сплошным белым пятном, а россыпью сверкающих искр, тысяч, может быть, миллионов блестящих белых точек. Он видит круто свернутую основную спираль, выбросившую на своем конце огромную звездную кучу, вторую раздвоенную спираль, третью. Так вот он каков, этот пылающий остров вселенной, закинутый за миллион световых лет от нашего великого острова – Галактики – Млечного Пути.

Девушка появляется на экране, она что-то говорит, но диктор безмолвствует.

– Понять, что она объясняет детям, не удалось, – комментирует Тенишев.

На экране возникает большое открытое пространство – лужайка, окруженная деревьями. Дети весело носятся по полю, временами бросаясь плашмя на траву около каких-то небольших щитков с рычагами. Над их головами мчатся с одного края поля на другой легкие летательные аппараты, похожие на воздушных змеев. Вот мальчик у щита управления. Нажимает на рычаги. Аппарат взмывает вверх. Потом вперед, потом влево. По-видимому, в воздухе какое-то препятствие, которое нужно преодолеть.

– Летательные аппараты движутся в гигантском электромагнитном поле, – поясняет Тенишев. – Техника нашего далекого будущего, когда мы овладеем магнитной энергией Земли. У аоитов, как видите, эта энергия свободно используется в детских играх. Здесь что-то вроде лапты или крикета. Только вместо мяча – летательные аппараты. Пояснительный текст разобрать не удалось. Дальше отдельные телевизионные кадры без пояснительных текстов. Девушка-воспитательница проводит группу младших детей по лабораториям старших классов.

Огромный светлый зал. В центре – сложный аппарат гигантских размеров, заполнивший почти все помещение. За пультами аппарата мальчики и девочки – подростки.

– Насколько можно понять, здесь показан главный момент обучения среднего подготовительного возраста. Подростки овладевают управлением мыслительными машинами, – говорит Тенишев.

К пульту пробирается крохотный мальчик. Он с восхищением и завистью смотрит на быстрые и ловкие движения старшего товарища.

– Это герой новеллы – маленький Лэиле с младшего подготовительного цикла.

И снова раскрываются двери, ребятишки оказываются в новом зале и застывают в немом восхищении. Здесь уже работают юноши и девушки. Лэиле пробирается к ближайшему столу, над которым склонились юноша и девушка. Трогает модель аппарата, лежащую на столе, и испуганно отдергивает руку.

Вспыхнул свет. Тенишев появляется из мрака в переднем ряду.

– Над всем увиденным нам придется много думать, – говорит он, оборачиваясь к аудитории. – Мы видели систему обучения и отчасти воспитания, как они поставлены на планете Ао, так сказать, в действии. Первое – ясно, что система образования общая для всех граждан без исключения. Она включает подготовительное, среднее и высшее образование, и в двадцать лет обучение заканчивается. Дальше начинается практическая деятельность. Очевидно, они сумели добиться такого способа передачи знаний, что успевают за пятнадцать лет вооружить гражданина планеты Ао всеми необходимыми знаниями для работы в любой области научной и практической деятельности.

– Что значит в любой области? Без специализации? – раздался чей-то голос из угла зала.

– Да, без всякой специализации. Они овладевают какими-то основными знаниями во всех главных разделах науки и все внимание уделяют обращению с мыслительными и справочными машинами.

– Значит, полное преодоление различий между умственным и физическим трудом?

– Абсолютное. И на протяжении многих тысяч лет. Их работа – и физическая и умственная – это решение определенных задач, доставляющее аоитам наслаждение. И второе: конечный этап их деятельности – производительный труд – носит характер проверки решений, которые выносятся с помощью мыслительных машин, и занимает сравнительно небольшое место в их трудовой деятельности. Все дело в том, что производительность труда на этом уровне машинного производства такова, что во много раз превышает потребности в вырабатываемых продуктах.

– Однако мы отвлеклись. Закончим просмотр новеллы о маленьком Лэиле.

Свет погас, и снова зазвучала негромкая музыка. На экране появилось широкое пространство перед светлыми силуэтами школьных зданий. Снова пульты управления. Но перед ними не щиты с сигналами хода решений, а небольшие модели работающих механизмов. Вот модель летательного аппарата взвивается в воздух, стремительно уходит в небо. Двое – юноша и девушка – внимательно наблюдают за ее движениями, не спуская рук с пульта управления.

– В технике аоитов, очевидно, совершается этап перехода к новой энергетике, – сказал Тенишев. – Насколько можно судить, и в играх и в испытаниях моделей машин используются электромагнитные, а возможно, и гравитационные поля, имеющие источником движения планеты Ао вокруг своей оси. Как удается им сконцентрировать эту энергию для практического применения, пока еще неясно.

Девушка повернула голову и посмотрела на своего партнера с выражением такой нежности, что сердце Юрия замерло. Маленький Лэиле подобрался к пульту, положил свою руку рядом с руками юноши и начал трогать рычаги и клапаны. Летательный аппарат стремительно набирал высоту.

...Девушка-воспитательница ведет свою группу по аллеям парка. Снова раздвигаются двери. Дети вбегают внутрь здания. Лэиле задерживается в дверях, смотрит в вечернее небо. Большая Медведица сияет в черноте семью ослепительными точками. Взгляд мальчика останавливается на последней звезде ее хвоста. Рядом с ней возникает видение – туманность Гончих Псов – и гаснет.

И гаснут огни в домах. Две луны – два сияющих диска светят с ночного неба. Медленно раздвигаются створки дверей. Лэиле показывается на пороге. Под мышкой у него игрушечный летательный аппарат. Он спускается по ступенькам, вступает на дорожку, ведущую в парк, и бежит по аллее, ведущей к заветной площадке, где работают старшие. Он появляется у пульта, откуда юноша и девушка управляли полетом своей модели.

И вот он сидит за пультом, бросив на площадку свой игрушечный аппарат. Его лицо сияет. Руки опускаются на рычаги. Он медленно замыкает контакты.

Его маленький летательный аппарат подпрыгивает и взвивается в воздух.

Мальчик доводит рычаги до упора. Контрольные лампы мигают. Вспыхивает сигнал тревоги. Но Лэиле ничего не замечает, кроме белой точки в черноте ночного неба.

Раздвигаются двери. Вспыхивает свет в окнах. Юноши, девушки бегут на испытательную площадку. У пульта, где сидит за рычагами Лэиле, останавливаются двое. Улыбка на лице девушки. Мужская рука опускается на рычаги. Лэиле старается задержать рычаг, не спуская глаз с белой точки, исчезающей в темном небе. Но вот руки воспитательницы поднимают его над пультом, и мальчик приходит в себя. Вспыхивает свет. Тенишев встает со своего места.

– Вот все, что удалось расшифровать с этой призмы, – говорит он. – К сожалению, многое остается неясным. Конечно, общий характер системы воспитания аоитов понять можно. Главное в воспитании – развитие исследовательских навыков. Причем, по-видимому, одним из важных средств воспитательной работы является вовлечение детей путем увлекательных игр в атмосферу тех проблем, над которыми трудится взрослое население планеты. На этом, собственно, и построена новелла о маленьком Лэиле.

– А мне кажется, Владимир Николаевич, – говорит Панфилов, – что смысл новеллы гораздо сложнее. Вам не пришло в голову, что между показом детям запуска космического снаряда и последующей картиной звездного неба есть какая-то связь?

– Я понял так, – отвечает Тенишев, – что воспитательница рассказывает детям о звездном небе, чтобы объяснить им, куда направился космический снаряд. К сожалению, текст здесь остался нерасшифрованным.

– А туманность из созвездия Гончих Псов?

– Это самая демонстративная туманность для объяснения структуры галактик, в том числе и нашей Галактики, имеющей также спиральное строение.

– И той же цели, вы полагаете, служит и то изображение туманности из Гончих Псов, которое мы видели в зале, где занималась старшая группа?

Лицо Тенишева озаряется догадкой.

– Вы думаете, – говорит он с некоторым волнением, – что снаряд был запущен в сторону туманности Гончих Псов?

Панфилов отрицательно качает головой.

– Нет, этого я не думаю. Пожалуй, такое выдающееся событие было бы показано другими средствами. Но в том, что эта задача в период подготовки запуска снаряда на Землю была главной проблемой в трудовой деятельности аоитов, я не сомневаюсь. И волнение, с которым Лэиле запускает свой летательный аппарат на настоящей испытательной площадке, относится, конечно, не к освоению нового вида энергии, а к цели, куда он направляет полет своего аппарата.

– И эта цель – туманность в созвездии Гончих Псов?

– В этом же все дело! И смысл новеллы, я думаю, заключался в том, чтобы показать, как главная задача, которую решает весь народ, становится предметом воспитания молодого поколения. Задача, конечно, титаническая – выход за пределы нашей Галактики.

– Очень возможно! – В голосе Тенишева прозвучала заинтересованность. – Черт!.. Как это мне не пришло в голову! Конечно, так! Ничего себе задача – запустить снаряд на траекторию в миллион световых лет.

Он сосредоточенно замолчал.

– Но это только половина дела, – негромко добавил Панфилов. – Сдается мне, что эта посылка снарядов на другие планеты у них неспроста.

– Что значит – неспроста? – возразил Тенишев.

– А то, что, наверное, она не является самоцелью. Скорее всего, что с посылкой снарядов у них что-то связано... Может быть, решение какой-то очень важной задачи.

– А из чего это вытекает? – недоверчиво спросил Тенишев.

– Уж очень много внимания уделено этому. Собственно, на подготовке к нему воспитывается все население планеты... Недаром у малышей это вызывает такую страстную заинтересованность. Вы заметили, что Лэиле посылает свой кораблик к созвездию Гончих Псов, словно совершая какой-то подвиг. Очевидно, в этом у них имеется какая-то острая, неотложная потребность...

– А разве такой потребностью не может быть желание вступить в связь с другими обитаемыми мирами? Поделиться достижениями своей культуры...

Панфилов ничего не ответил. Он сидел, погруженный в раздумье.

– А как вам кажется, Чернов? – вдруг обратился он к Юрию.

– Признаться... – смутился Юрий.

– Ну, смелее. Говорите, что думаете.

– Мне тоже кажется, что заинтересованность посылками снарядов... Как она выглядит на этих кадрах... С первого, когда снаряд улетает со спутника... И до последнего, когда мальчик пытается тайком запустить свою игрушку, как снаряд... Конечно, такая заинтересованность с чем-то связана... Она производит впечатление какой-то одержимости... И потом...

– Что потом?

– Не показалось ли вам, Павел Александрович... По крайней мере у меня создалось такое впечатление... И потом, я помню их лица, какими мы их увидели при вскрытии контейнера... Лица с выражением какой-то огромной ответственности за важную и трудную задачу. Спокойные, уверенные, но скорее печальные, чем радостные... И здесь тоже... Впрочем, не знаю...

Юрий смешался и замолчал. Панфилов одобрительно кивнул головой.