Текст книги "Визитная карточка флота"
Автор книги: Александр Плотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц)
Глава 12
Форму одежды на пробный выход Урманов объявил парадную. Для всего экипажа, за исключением машинной команды.
– Чего ты выпендриваешься, Серега? – ворчал Павел Русаков. – Канал все равно закроют, ни встречных, ни поперечных не будет.
– Первый выход – для корабля праздник. Вам ли это объяснять, товарищ инженер-капитан третьего ранга!
– Запаса… – уточнил Павел.
– Сегодня запас, завтра у нас!
– Вот когда стану твоим подчиненным, тогда и будешь из меня веревки вить…
Внешне все выглядело обычным. И реденький строй швартовых команд в носу и на корме, и небольшая группа провожающих на причале, и два обвешанных автопокрышками, похожих на ощетинившихся ершей буксирчика, которые уже натянули упругие лесы стальных канатов. Но Урманов, смотревший на все это с внушительной высоты ходового мостика, заметно волновался. В голове роились напыщенные мысли об исключительности нынешнего события и о своей причастности к истории. Разве всякому выпадает честь выводить в море головной корабль новейшего проекта?
С причала и сам командир, одетый в черные брюки и белую тужурку, с большим призматическим биноклем на груди, выглядел эффектно. Почувствовав внимание, Урманов поднес к глазам бинокль, навел его на провожающих.
У самой воды стояли девушки-маляры во главе со своей бригадиршей. Урманов немного подкрутил тубус резкости бинокля, и лицо молодой женщины придвинулось совсем близко. Надменно застыли серповидные брови, легкая улыбка шевелила ярко накрашенные губы. В отличие от подруг, одетых в спецовки, Кармен была в ярко-малиновом брючном костюме, плотно облегающем ее фигуру.
Сергей невольно залюбовался ею, потом, спохватившись, опустил бинокль в перешел на другое крыло мостика.
Примерно через полмесяца после свадьбы он случайно встретился с Ириной на палубе. Коротко поздоровавшись, хотел быстро пройти мимо, но невольно остановился под ее пристальным взглядом.
– Вы пореже ставьте в наряд моего мужа, товарищ командир, – с усмешкой произнесла она. – Все-таки у него медовый месяц.
Сказав это, она повернулась и мигом скрылась в ближайшем люке, а он продолжал стоять, обалдело смотря ей вслед…
Ни к одной женщине не испытывал Урманов такого двойственного чувства: коробила ее внешняя развязность, и вместе с тем развязность эта иногда казалась Сергею нарочитой, Ирина словно бравировала ею.
Во время свадьбы невеста была так хороша, держалась с таким скромным достоинством, что оттаял даже грозный свекор Андрей Иванович Русаков. Когда поздно вечером молодых проводили из ресторана, он придержал Урманова за локоть и сказал вполголоса, чтобы не расслышали другие: «Слушай, Сергей, похоже, у нашего Гошки губа не дура?» Урманов тогда молча кивнул в ответ.
А потом стало заметно, как переменился Игорь после женитьбы: отутюженная форма, сдержанность в отношениях с сослуживцами. Только что из динамика корабельной трансляции прозвучал его уверенный доклад: «Первая стартовая батарея к бою и походу готова!»
«Надо вызвать Игоря наверх, – словно оправдываясь перед самим собой, подумал Сергей. – Пусть с женой попрощается…» Хотя в прощании не было нужды, выход рассчитан всего лишь до вечера, да и то если все механизмы окажутся в порядке.
– Лейтенант Русаков приглашается на мостик, – включив тумблер, сказал в микрофон командир.
Вскоре на трапе послышались торопливые шаги, в ходовую рубку вбежал запыхавшийся Игорь.
– По вашему приказанию… – начал было он, но Урманов жестом остановил его.
– Станьте на правое крыло мостика, Игорь Андреевич, и проследите за отдачей швартовых. Будете докладывать расстояние до причала.
– Есть, стать на правое крыло… – недоуменно пробормотал Игорь.
Урманов тут же перешел на противоположное крыло ходового мостика, стал смотреть, как попыхивают длинными трубами закопченные до самых кончиков мачт портовые буксирчики.
Наверх поднялся взъерошенный, как всегда, Павел Русаков в расстегнутом пиджаке, похожем на разлетайку.
– У меня все в норме! – радостно воскликнул он. – Можно отходить!
Урманов вопросительно глянул на стоящего рядом портового лоцмана. Как ни заедало самолюбие, но Сергей понимал, что подлинным командиром «Горделивого» на пробном выходе являлся этот грузноватый пожилой человек в совторгфлотской тужурке с тремя шевронами. Но фамилия лоцмана нигде не будет значиться, кроме вахтенного журнала, в истории останется фамилия первого командира крейсера.
– Можно сниматься, – вынул изо рта прокуренную трубку лоцман.
– Отдать кормовые! – торжественно, как на параде, скомандовал Урманов.
– Кормовые на борту! – опередив командира швартовой команды, доложил лейтенант Русаков.
Ближний к корме буксирчик выпустил шапку серовато-бурого дыма и натужливо двинулся вперед.
– Отдать носовые! – дал команду на бак Сергей.
Стальная громадина бесшумно отделилась от причала и боком поплыла к середине ковша.
– Носовые на борту! – снова послышался голос Игоря Русакова. – До стенки пятьдесят метров!
Буксиры, радостно попыхивая трубами, вывели крейсер на осевую линию фарватера и застопорили ход. Отсюда, с заводского ковша, должно было начаться первое в его жизни самостоятельное плавание.
Было тихое солнечное утро. Искрилась чуть подернутая маслянистой пленкой вода, словно вся была засыпана серебристой рыбьей чешуей. Неподвижно застыли зеленые липы в небольшой рощице на противоположном берегу, и, словно поддавшись всеобщему оцепенению, дремали тысячи лошадиных сил в многоярусном чреве «Горделивого».
Урманов трепетными руками, будто совершая некое таинство, перевел рукоятки машинных телеграфов на «товсь», мелодично тенькнули сигнальные звонки совместившихся стрелок – из машины мигом отрепетовали команду. Командир снова глянул на лоцмана, тот согласно кивнул, и Урманов поставил оба телеграфа на «малый ход». Ему почудилось, что по всему огромному телу корабля пробежала нетерпеливая дрожь, словно по спине призового скакуна, которому отпускают поводья. Крейсер легонько качнулся и послушно тронулся с места. Мелкая волна легкими разводьями обтекала его острый свежевыкрашенный форштевень.
– Поехали! – радостно воскликнул Павел Русаков, вытирая носовым платком вспотевший лоб. – С тебя бутылка коньяка, Серега!
Урманов не ответил. Вцепившись обеими руками в шершавый поручень, он зачарованно смотрел на ласково журчащую вдоль борта волну, переводил взгляд на медленно плывущие назад низкие, опушенные зеленью берега канала, и всем его существом владело горделивое чувство первопроходца. Жалел только о том, что не видит его в эти минуты отец.
– Вправо помалу, – негромко произнес невозмутимый лоцман. Главный старшина Хлопов чуть пошевеливал рычажок манипулятора, такой непривычный на месте традиционного, обшитого медью рулевого колеса с отполированными матросскими ладонями рукоятками.
На поднятой осанистым крейсером волне покачивались навигационные вехи, приветливо взмахивая цветными голяками. Немного поодаль выпрыгивали из воды любопытные рыбешки, оставляя на поверхности быстро гаснущие оспины.
Мерно гудели, постепенно набирая силу, машинные вентиляторы, над палубными надстройками вращались распахнутые раковины антенн, встречный ветерок старался развернуть на гафеле алое полотнище государственного флага.
Смотря на мачту, Сергей Урманов думал о том, насколько символично, что на испытаниях корабль носит государственный флаг. Ведь строила «Горделивый» буквально вся страна: он напичкан от киля до клотика продукцией великого множества заводов со всех краев и весей нашего необозримого государства.
В ходовую рубку поднялся заместитель командира капитан третьего ранга Валейшо.
– Сергей Прокофьевич, – вполголоса обратился он к командиру. – Может, просьба моя не совсем уместна, но надо, чтобы вы сказали хоть несколько слов экипажу… Поздравили всех с первым плаванием… Ведь такое не повторяется…
– Понял, комиссар, – согласно кивнул Урманов. – Сейчас, только повернем на новое колено…
Чуть погодя он подошел к трансляционному щитку и включил тумблеры на щитке внутрикорабельной трансляции.
– Товарищи матросы, старшины и офицеры! Товарищи рабочие, инженеры и техники! – поднеся ко рту микрофон, медленно и раздельно произнес он. – В нашей с вами жизни происходит сейчас знаменательное, неповторимое событие. Мы выводим в море новый могучий корабль советского Военно-Морского Флота! Корабль, которому будут подвластны любые штормы и ураганы, доступны самые дальние дали Мирового океана. Корабль, который будет вызывать восхищение каждого настоящего моряка, гордость наших друзей и зависть недругов. Нам с вами выпала огромная честь вдохнуть в него душу, стать хозяевами и повелителями всех его сложнейших устройств, оружия и механизмов. Так пусть каждый из нас оправдает высокое доверие, оказанное нашим народом, его Коммунистической партией и Советским правительством. Поздравляю вас, мои боевые друзья.
Валейшо стоял неподалеку, слушал Урманова и представлял себе, как сейчас в каждом отсеке, в каждом помещении, в каждой рубке крейсера с затаенным дыханием внимают командиру. Голос первого человека на корабле не часто звучит по циркулярной трансляции. Но коли уж командир обращается к экипажу, значит, возникли исключительные обстоятельства. И тогда, напрягаясь, слушают его в машинном отделении, наполненном грохотом и дрожью мощных двигателей, слушают в радиопосту, убрав на время с висков черные лопухи наушников, слушают на камбузе, не обращая внимания на подгорающие котлеты…
«Говорит командир!» На море к этой фразе относятся с не меньшим уважением, чем на суше к звучащим в эфире словам: «Говорит Москва!»
– Спасибо! – поблагодарил замполит, когда Урманов, выключив трансляцию, положил микрофон.
– Лучше выдумать не мог, – улыбнулся ему командир и спросил: – Ну как там внизу народ?
– Наши все пишут, – ответил Валейшо.
Его слова услышал Павел и тут же ввязался в разговор:
– Какую-то чиновничью канцелярию сделал ты, Серега, из крейсера. Сто пудов бумаги понапрасну переведешь…
– Погоди, ты нас еще будешь благодарить за эту порчу бумаги, усмешливо глянул на него Урманов.
Дело было в том, что накануне пробного выхода командир велел выдать на каждый боевой пост по ученической тетради и предложил вести короткие записи о действии механизмов. По возвращении в затон офицеры должны были проанализировать все записи и выработать рекомендации для завода по регулировке барахлящих устройств. Инженер-механик Дягилев горячо поддержал эту идею.
Вообще Урманов давно уже знал, что между Дягилевым и Павлом Русаковым существует ревнивое соперничество. Главному строителю не нравилась компетентная въедливость корабельного инженера. За глаза Павел окрестил его «хазаром». Поводом для такого прозвища явились, видимо, скуластое, чуть узкоглазое лицо Дягилева и его непробиваемое упрямство.
– Опять твой хазар акт ревизии компрессора не подписывает, – обидчиво говорил Урманову главный строитель. – Прокладки, видишь ли, ему не понравились! А что такое прокладки? Мусор! Выбросил и поставил новые!
– А ты так и сделай, – спокойно посоветовал Павлу командир, который в большинстве случаев принимал сторону своего инженера-механика.
– Разве тебя убедишь, – безнадежно махал рукой Павел, – ты свои куркульские интересы блюдешь…
– Мы с тобой оба государственные интересы защищаем. Не понимаю, чего же ты хочешь?
– Я хочу, чтобы вы мне палки в колеса не совали. Не лезли туда, где ни черта не понимаете.
– Напрасно ты думаешь, что мы зря казенные харчи переводим, – пытался урезонить его Урманов.
– Вы по полпуда каши, а мы по сто пудов соли на этом деле съели! вскипал главный строитель. Но в конце концов ему приходилось уступать требованиям корабельных специалистов.
– Сейчас будет крутой поворот канала, – вынув изо рта трубку, подсказал Урманову лоцман.
– Ясно, – откликнулся командир и передал по трансляции в машинное отделение: – Приготовиться работать обеими машинами враздрай!
– Ты с реверсами-то полегче, Серега, – обеспокоенно попросил Павел Русаков, и полы его разлетайки мелькнули уже у выхода из рубки.
– Разрешите и мне спуститься в машинное? – подал голос Валейшо.
– Идите. Предупредите там Дягилева, чтобы наши смотрели в оба.
– Стопорите правую машину, – подсказал лоцман.
Урманов перевел рукоятку машинного телеграфа на «стоп», почти одновременно скомандовав на бак:
– Правый якорь к отдаче изготовить! – Это для страховки, если вдруг что-то случится с машинами и крейсер останется без хода. На тот же случай следом за «Горделивым» шли оба портовых буксира, которые выводили его из затона, шли, почтительно поотстав, как две вышколенные собачонки за хозяином.
– Давайте правый задний, – сказал лоцман.
Корма корабля мелко заколотилась, будто в ознобе, а нос его послушно завернул в нужную сторону.
«Прав был Георг Оскарович Томп, когда утверждал, что корабль будет управляться легко, как китайская джонка, – невольно подумал Урманов. Жаль, он сам не видит первых эволюций своего детища».
Несколько дней назад главного конструктора с почечной коликой увезли в больницу. Позавчера вечером Урманов с Валейшо навестили старика в больничной палате. Он лежал в постели бледный, с отекшим лицом, но старался не выказать своих страданий, шутил с гостями. Когда же речь зашла о пробном выходе, Георг Оскарович посерьезнел, стал озабоченно перечислять:
– Линии валов надо проверить на вибрацию, обязательно реверсивные муфты на заклинивание, следить за температурой подшипников, за точностью изменения шага винта…
Он бы наговорил еще с три короба, но вошла дежурная медсестра и попросила гостей не утомлять больного.
– Семь футов вам под килем, – пожелал напоследок Томп, потом неловко заерзал головой по подушке. – У меня большая просьба, – пробормотал он. Попросите директора, ну и всех остальных… Пусть ничего не сообщают Яну о моей болезни. Не надо волновать парня, рейс у него дальний…
Всякий раз, когда Томп заводил речь о сыне, Сергей невольно думал о Татьяне. Он сам не знал, почему, но в его сознании оба этих человека, близкий когда-то до боли и совершенно незнакомый, постепенно соединились. Он мог побиться об заклад, что Ян Томп увлекся Татьяной, не удивился бы даже, если бы узнал об их супружестве.
Со слов старшего Томпа ему было известно, как много места в письмах, а значит, и в жизни Томпа-младшего занимает судовой врач Русакова. И странное дело, если поначалу разговоры главного конструктора на эту тему были неприятны Урманову, то теперь он слушал их почти равнодушно…
– Товарищ командир, – послышался из динамика голос инженера-механика Дягилева, – греется опорный подшипник правой линии вала. Прошу сбавить обороты…
– А я прошу не сбавлять! – перебил его Павел Русаков. – Сейчас поднимусь в рубку и все объясню.
Несколько минут спустя главный строитель гулко протопал по трапу и, переводя дыхание, возмущенно забубнил:
– Опять твой хазар воду мутит! Температура на ноль целых шиш десятых выше нормы, а он чуть не требует машину остановить!
– Вы о ком это, товарищ Русаков? – нарочито громко перебил его Урманов. – Человек с такой фамилией в моем экипаже нет.
Он видел, как прячет улыбку рулевой Хлопов, услышал приглушенное хмыканье Игоря Русакова, который дублировал теперь вахтенного офицера, и понял, что прозвище Дягилева на корабле ни для кого не секрет.
– Если будем вокруг каждой ерунды бучу поднимать, то мы корабль до нового потопа не сдадим! – продолжал возмущаться Павел Русаков.
– Вам, товарищ главный строитель, – спокойно парировал командир, абы заказ с рук сбыть, а нам в океанах плавать, где ни заводов, ни вашей милости не будет. Потому мы должны быть уверены в надежности техники. Так уж постарайтесь, пожалуйста, чтобы поменьше всяких ерундовин.
– Да вся причина в том, что смазку густую зашприцевали! Вот разжижеет, и все будет в норме.
– Ну что ж, поплаваем – увидим, а пока обороты придется сбавить… Береженого, как говорят, бог бережет…
– Влево помалу, – скомандовал тем временем рулевому лоцман.
Берега канала неожиданно раздались, словно отступили в стороны, и впереди показалась ограниченная лишь голубоватой полоской горизонта открытая вода.
– Салют морю! – воскликнул Урманов. Всколыхнув тишину, раздался длинный, торжественный гудок корабельной сирены – и помчался вдаль.
Глава 13
После полудня капитан пригласил Татьяну на ходовой мостик.
Семен Ильич обрядился в тропическую форму: он был в белой полотняной рубашке с короткими рукавами и крохотными погончиками, на худых бедрах пузырились кремовые шорты.
– Вам известно, доктор, где мы сейчас идем? – хитровато прищурясь, спросил он.
– В Саргассовом море, или Сьенага-гранде, как его называли первые испанцы.
– Ого, да у вас блестящие познания в истории мореплавания! – сделал большие глаза Семен Ильич. – Все это верно, однако мы пересекаем очень загадочное место. Вам приходилось слышать о Бермудском треугольнике?
– Я больше возилась с загадками человеческих недугов, – в тон ему ответила Татьяна.
– Давайте заглянем на секунду в рубку, я покажу вам на карте, предложил капитан. – Вот посмотрите, – открыв атлас на карте Атлантики, ткнул он пальцем в небольшую группу островов, – это и есть Бермуды, мы оставили их слева. Так вот, коли их соединить напрямую с Флоридой и островом Пуэрто-Рико, получится этот самый Бермудский треугольник. Лет эдак четыреста с гаком моряки утверждают, что здесь происходит всяческая небывальщина… Первому что-то померещилось испанцу Хуану Бермудесу, и он назвал архипелаг Островами дьяволов…
– Нас тоже сегодня удивили дождичком, – улыбнулась Татьяна, – лично я такой водопад видела впервые в жизни.
– Что дождик! Дождик – это сущие пустяки, – снова воодушевился Семен Ильич. – Тут бесследно пропадали корабли! Или еще хуже – корабли оставались целехонькими, а бесследно исчезали люди, целые экипажи, до единого человека! Потом здесь стали обнаруживать взлетающие и садящиеся тарелки, и появилась гипотеза, что все бермудские чудеса – дело рук инопланетян…
– А вы, Семен Ильич, в который раз здесь плывете? – поинтересовалась Татьяна.
– Я уже трижды пересекал эти места туда и обратно.
– Ну и сталкивались сами с чем-нибудь таинственным?
– В первый раз нас тут зацепил краешком тайфун. Забыл, как его потом назвали – Кэри или Клара?.. Дал он нам тогда прикурить, даже один палубный контейнер смыло… А вот в позапрошлом году была тихая погода, как сейчас, и видимость стояла приличная. И вдруг мы заметили на горизонте серебристое пятно. Облако не облако, для облака слишком правильная форма, да и скорость движения велика. Мы даже локатор включить не успели, хотели проверить – материальное ли это тело, как пятно, прочертив дугу, исчезло…
– Вы думаете, это была летающая тарелка?
– Кто его знает, скорее всего какое-то оптическое явление. Нас тогда пятеро стояло на мостике, и все видели примерно одно и то же.
– Как интересно, Семен Ильич! Вот бы нам что-нибудь углядеть!
– Нет уж, избави нас судьба от всяческих чудес. Боюсь, что многих тут погубило любопытство, – суеверно отмахнулся капитан.
Татьяна с интересом посмотрела на него. От отца и братьев она наслышалась о традиционном суеверии моряков. Раньше, говорят, на судах не было тринадцатой каюты, была 12-а, или вообще роковой номер пропускался. А женщина на корабле? Сколько с этим суеверием связано былей и небылиц!
Татьяне запомнилась история, рассказанная ей когда-то Сергеем Урмановым. Будто бы императрицу Екатерину Вторую, посетившую Таврию, князь Потемкин пригласил на парусное учение. Корабль для высочайшего посещения выбрали самый лучший, матросы на нем взлетали на мачты как обезьяны и работали там, как теперешние циркачи; особенно лихим марсофлотом был старик боцман – как полагается, с большущей серьгой в ухе и с прокуренной трубкой на гайтане.
Князь Потемкин, разумеется, дал соответствующий инструктаж и начальнику эскадры, и командиру корабля, но примета есть примета – хоть сама императрица на корабле, но все одно женщина. Кресло ей поставили на самом видном месте, и, как только она дала знак платочком, учение началось.
Матросы кинулись вверх по вантам, корабль стал окутываться белыми облачками парусов. На двух мачтах мигом спроворили свое дело, а на третьей что-то заело. У князя Потемкина единственный глаз из орбиты полез, командир стоит белый и дар речи потерял. Только боцман не растерялся, вскинул над головой кулаки, выдал на басах такую виртуозную руладу, в которой помянул всех святых, святителей и апостолов в придачу. Это мигом подействовало на нерасторопных, тут же исправили промашку.
Потемкин в расстроенных чувствах пошел объясняться с матушкой-императрицей, а та, оказывается, ничего не заметила, так заслушалась боцмана, что взгляда на мачту не подняла. Прячет лукавую улыбку и спрашивает своего всесильного фаворита:
«Скажи, Григорий, на котором языке сей шкипер изъяснялся, на русском или голландском?»
«На матерном, матушка-императрица!» – брякнул рассерженный князь.
Размышления Татьяны прервал голос капитана:
– Ага, вот еще одна жертва дьявольских козней! Гляньте, доктор, справа по курсу болтается шип. – Семен Ильич протянул Татьяне бинокль. На мачте у него сигнал, который означает «не управляюсь». По флагу это панамец, но я сомневаюсь, что флаг настоящий. Наверно, конфинанс какой-нибудь…
В той стороне, куда показывал капитан, Татьяна углядела небольшой пароход с ярко раскрашенной трубой и с похожими на паучьи ноги стрелами.
– А что такое конфинанс?
– Так называют суда, плавающие под удобными флагами. Маленькие хитрости капиталистов: чтобы поменьше платить налогов, они переводят свои суда под флаги «щедрых» в кавычках стран: Панамы, Либерии, Ливана. Платят этим странам небольшую деньгу, а выгоду в итоге получают приличную… Надо запросить капитана, нуждается ли в помощи, – сказал Семен Ильич, торопясь в ходовую рубку.
Татьяна осталась на мостике одна, с биноклем в руках, который оставил ей капитан. Еще раз навела бинокль на чужое судно, которое быстро увеличивалось в размерах. На палубе его не чувствовалось признаков катастрофы. Наоборот, вид у конфинанса был вполне благополучный, два полуголых матроса даже ловили с борта рыбу, спокойно подергивая невидимые в оптику лесы. Заметив идущее вблизи судно, они приподнялись и приветственно помахали зажатыми в кулаках беретами.
– Этот из тех, что тонуть будет, а помощи не примет, – презрительно хмыкнул вернувшийся на мостик капитан. – Копейка ему дороже собственной жизни. Боится, что сдерем такой презент, которого ему хозяева не простят…
– Он что, не верит в бескорыстие? – еще раз с любопытством глянула на конфинанса Татьяна.
– Видите ли, доктор, – посерьезнел Семен Ильич, – это не тот случай, когда следует показать традиционное наше благородство. Останавливаться и терять время за спасибо в данной ситуации мы не можем. Мы с вами торговый флот, потому обязаны думать о выгоде и давать прибыль государству. Но ведь и он, – капитан кивнул вслед скрывающемуся за кормой судну, – не был бы в убытке. Я уверен, у него инструмента приличного нет, а у нас – первоклассная мастерская. С тем, что мы бы сделали ему за несколько часов, он промордуется сутки, а то и больше… Хорошо, если еще погода будет к нему милостива, здесь она может перемениться в одночасье. Вот и сообразите, доктор, выгадал он или прогадал, отклонив наше предложение…
– Да вы настоящий коммерсант, Семен Ильич, – улыбнулась Татьяна.
– А как же иначе? Экономические расчеты – серьезная часть капитанских обязанностей. И это не все! Мне, если хотите знать, приходилось выступать и в роли дипломата. Так, в прошлогоднем рейсе мне удалось в Лагосе обскакать кое-кого из чужих и наших капитанов, на полмесяца раньше стать под разгрузку. – Семен Ильич приосанился, чувствовалось, что воспоминания приятны ему самому. – Вы не представляете, доктор, какое это мучение неделями болтаться бессмысленно и бестолково на рейде! Тут как зверь от тоски завоешь или заплачешь как дитя…
– Каким же образом вам удалось других перехитрить? полюбопытствовала Татьяна.
– Очень просто: нашел общий язык с капитаном порта и со стивидором. Стоило всего две ночки не поспать…
На мостике появился старпом Алмазов, щурясь на ярком солнце, замурлыкал любимый мотивчик:
Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым…
– Из Беранже, – пояснил он, отвесив церемонный поклон Татьяне, потом сладко зевнул, прикрыв рот ладонью, и обратился к капитану:
– Предлагаю, кэп, расшевелить народ. Погода балует, многих в сон стало клонить. Позвольте сыграть пожарную тревогу?
– Хорошо, чиф, – повернулся к нему Семен Ильич, – только после смены вахты.
– Понятно, – сказал Алмазов и, еще раз поклонясь Татьяне, исчез.
Она же продолжала открывать для себя новые истины. И в Куйбышеве и в Москве перед ее глазами проходили десятки, а может, и сотни людей, но в ее сознании они обезличивались, группируясь в общую категорию – больные. Как ни странно, но симптомы их недугов запоминались больше, чем сами эти люди. А теперь, совсем за недолгое время, Татьяна убедилась, что за каждым человеческим лицом стоит особенный, неповторимый характер. Взять хотя бы капитана и старшего помощника.
Ян Томп рассказывал ей, что Семен Ильич Сорокин капитанит в два раза дольше, чем плавает Алмазов; начинал он с портовых буксиров, таскающих на рейд обшарпанные баржи-грязнухи. Генрих Силантьевич Алмазов начинал плавать в военном флоте, быстро вырос до командира тральщика, но попал под сокращение, обменял диплом и стал штурманить на большегрузных океанских судах торгового флота.
Если Семен Ильич подолгу упорно одолевал каждую ступеньку трапа, ведущего на капитанский мостик, то Алмазов перепрыгивал через одну. Зато, осилив новый судоводительский рубеж, Сорокин по-хозяйски прочно закреплялся на нем, а Генрих Силантьевич мог запросто кубарем скатиться вниз.
Несколько последних лет Алмазов ходил в вечных старпомах. «У вас сплошные достоинства, – сказал ему один кадровик, – только единственный недостаток – легкомыслие…»
Ян утверждал, что при всем при этом «человек с драгоценной фамилией» слыл в пароходстве толковым судоводителем, умеющим ладить с людьми, потому его охотно брал к себе любой капитан, а вот молодые штурманы шли к Семену Ильичу Сорокину без особой радости.
«Кому понравится, коли кэп сутками торчит за спиной в рулевой рубке», – комментировал этот факт Алмазов. Сам же он так представлял свое будущее капитанство: «Вышколю своих штурманов и буду весь рейс заниматься в каюте самообразованием…»
Ян говорил также, что на вахте старпома капитан почти никогда не появляется на мостике.
– Вы знаете, доктор, в чем мы принципиально расходимся со старпомом? – словно прочитав ее мысли, спросил Семен Ильич и тут же ответил на свой вопрос: – В комплектовании экипажа, особенно женской его части. Я считаю, что на должности поварих, буфетчиц, дневальных надо брать пожилых женщин. Опыта побольше и соблазна для экипажа поменьше… А вот Генрих Силантьевич убежден, что надо, наоборот, брать молодых и красивых. Они, мол, всех подтягивают, а кой-кого и вдохновляют на доблестный труд…
– Интересно, а я по чьей мерке прохожу, по вашей или по старпомовской? – улыбнулась Татьяна.
– Вы особая статья, вы комсостав, – ловко выкрутился капитан. – А вот наша Лида – протеже чифа. Зато Варвара Акимовна – мой кадр.
– Но Варвара Акимовна почти двадцать лет плавает. Начинала тоже молодой и красивой.
– Не знаю, не знаю, в ту пору я с нею не служил…
На горизонте вдруг заклубилась голубовато-серая дымка, длинные языки ее поднимались все выше и выше. Тотчас же на мостике потянуло сырым ветерком. Татьяне показалось, что ветер оставляет на ее оголенных до локтей руках мокрые следы.
– Кажется, шквальчик идет, – забеспокоился капитан. – Штурман! окликнул он стоявшего вахту Рудякова. – Быстро уберите всех с палубы!
Еще через несколько минут хмарь заволокла солнце, сделав его тусклым медным пятаком, на который можно было смотреть простым глазом. Спокойное пока море приняло зеленовато-угрюмый оттенок. Потом налетел другой, более сильный порыв ветра и как плугом взрыл все пространство. Следующий порыв растрепал макушки мелких крутобоких волн, погнал, словно перекати-поле, крупные хлопья бурой пены.
Татьяна выросла у моря, любовалась не раз штормовыми накатами, но впервые видела такую пену, бурую, как в красильном котле. Она догадалась, что ветер захватил частицы водорослей, которые придали пене такую странную окраску.
А от горизонта стремительно мчались навстречу «Новокуйбышевску» полчища растерзанных туч, словно сказочные чудища, на лету проглатывая друг друга.
– Не завидую я давешнему конфинансу, если он не сумел отремонтировать машину, – сказал Семен Ильич, зябко поеживаясь в своей тропической форме. – Идемте в рубку, доктор, – предложил он, – не то нас мигом просифонит…
В ходовой рубке среди бела дня был полумрак, и вахта включила освещение приборов.
– Карту погоды принимали? – спросил капитан у вахтенного штурмана.
– Только что приняли, Семен Ильич, в нашем районе ни одного паука, ответил Рудяков.
Татьяна уже знала, что пауками на морском жаргоне называются графические изображения циклонов.
– Как барометр?
– Держится.
– Значит, в вороночку угодили, – сделал вывод капитан. – Везучий, видно, этот конфинанс…
«Дался ему злосчастный панамец, – мысленно усмехнулась Татьяна, задел какую-то больную струнку капитанского самолюбия».
Ясность внес сам Семен Ильич:
– В сорок девятом в Каттегате мы тоже потеряли управление. Лопнул штуртрос. Штормишко был приличный, потому я попросил встречного шведа подержать меня буксиром на волну, пока я цепочку склепаю. Охотно, стервец, согласился, держал-то всего ничего: полчаса вместе с заводкой буксира. А потом шведы прислали нам счет за спасение судна от гибели… Мол, когда б не они, русский пароход выбросило на камни острова Лесе. Сумма, разумеется, сногсшибательная. Судиться пришлось. Хорошо, что штурмана у меня были толковые, вахтенный журнал оформили как следует. Присудили шведам ноль целых хрен десятых от того, что заломили…
Судно стало заметно покачивать, а из сгрудившихся над мачтами туч ударил дождь похлестче утрешнего. Тот был почти в безветрие, а сейчас шквал удесятерил силу дождевых струй, и они стучали в рубочное стекло будто пулеметные очереди.
– Вот тебе, чиф, и пожарная тревога, – сказал капитан поднявшемуся на мостик Алмазову. – Тут в пору водяную объявлять…
– Человек предполагает, а стихия располагает, – резюмировал старпом, в тоне которого не чувствовалось огорчения. – Доктор, – обратился он к Татьяне, – вас помпа ждет в кают-компании.
– Кто ждет? – переспросила она.
