Текст книги "Визитная карточка флота"
Автор книги: Александр Плотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)
Глава 16
Радист Ковалев принял внеочередное сообщение об усилении ветра. Но все, кто был в ходовой рубке «Новокуйбышевска», и без того понимали серьезность ситуации. Шквальные порывы на разные голоса свистели и завывали в снастях, растрепывали белые чалмы на макушках волн, швыряли вверх мокрые клочья пены. На глазах росли штормовые валы, накатываясь от горизонта, словно ожившие зеленые холмы.
Судно снизило ход, шло, вспарывая высоким носом набегающие волны, которые сначала чуть лизали палубу, но потом стали прогуливаться почти до носовой надстройки.
Капитан Сорокин еще раз уменьшил ход и приказал довернуть судно круче на волну.
– Будем штормовать, – сказал он старпому.
С каждым часом ветер набирал силу, вскоре он достиг скорости 30 метров в секунду. Запахло ураганом.
Иллюминаторы, водонепроницаемые двери надстроек были накрепко задраены, движение людей по открытой палубе запрещено.
– Велите третьему штурману следить, чтобы какой-нибудь раззява чего не открыл, – приказал капитан Алмазову.
Теперь почти вся сила судовых машин уходила на борьбу с волной и ветром, путевая скорость не превышала четырех узлов – чуть больше скорости пешехода.
Неожиданно ветер стих, будто кто-то остановил небесные воздуходувки. Наступила странная своей неестественностью тишина. Сами по себе катились и с шипением рассыпались ставшие пологими волны, а в круглом разрыве облаков застряло блекло-желтое, совершенно неслепящее солнце.
– Угодили в самое око циклона, – вполголоса сказал Сорокин Алмазову. Они о чем-то шепотом посовещались, и старпом распорядился по спикеру:
– Боцман, возьмите двух человек, проверьте крепления вельботов и грузовых стрел! Будьте осторожны, прихватите страховочные концы!
Оба судоводителя сейчас радовались, что не везут палубного груза, иначе пришлось бы хлебнуть с ним беды. Накануне Рудяков облазил с матрасами трюмы, опробовал на ощупь раскрепку тарных ящиков.
Затишье продолжалось недолго. На гребнях волн внезапно вспучилась широкая белая полоса, словно мчалась навстречу «Новокуйбышевску» стая неведомых морских чудовищ. Пенный вал походя обдал брызгами резко накренившееся судно почти до самых мачт, с рокотом прогнал волну через палубу.
Новый порыв ураганного ветра обрушился совершенно с другого направления, а чуть погодя загудело-засвистело со всех четырех сторон, вздымая вокруг «Новокуйбышевска» бешеную круговерть. Высокобортное судно то судорожно вздыбливалось, то врезалось как бульдозер в жесткую подошву волны, носовая часть скрывалась в кипящем пенном водовороте. Гулкие удары сотрясали стальной корпус, резко взвизгивали оголяющиеся винты.
Томп сидел в посту управления машинами, судорожно вцепившись в подлокотники кресла, следя за мотающимися в лихорадке темными стрелками приборов. Теперь многое, если не все, зависело от мастерства и расторопности машинной команды: прозевай они, пусти двигатели вразнос – и судно останется без хода, сделается беспомощной игрушкой свирепой стихии. Тогда не поможет даже «SOS» – сигнал бедствия, потому что никто не рискнет в такую лихомань подойти и взять на буксир гибнущее судно.
Прекрасно понимали это и в ходовой рубке «Новокуйбышевска». Потому то и дело запрашивал капитан Сорокин о температуре подшипников, просил быть внимательнее на манипуляторах. Опытный моряк знал и помнил, сколько бедолажных коробок и не в такую штормягу моталось по воле волн с заклиненными линиями валов.
Зато Алмазов по-прежнему был необычайно оживлен и даже пытался насвистывать какую-то бравурную мелодию, но строгий взгляд суеверного капитана останавливал его. Свистеть в ходовой рубке всегда считалось дурной приметой.
Тут же стоял, держась за тумбу локатора, Воротынцев. Расширенными глазами смотрел он, как беснуется за окнами рубки озверевший океан, губы помполита беззвучно шевелились.
Татьяна сначала тоже была ошеломлена. Палуба лазарета то уходила из-под ног, то под крутым углом вздыбливалась вверх. Невозможно было устоять, не ухватившись за что-либо руками. С каждым новым падением в бездну у нее мутилось сознание, горький комок подступал к гортани. Только напряженным усилием воли побарывала она тошноту.
Внезапно пришла мысль о том, что качка переколотит все склянки и ампулы, она суетливо пробралась по стенке к сейфам с медикаментами. Но флаконы и ампулы были уложены в картонные коробки, а шкафы сейфов разделены перегородками на отдельные небольшие карманы, так что медикаментам ничто не грозило. Тогда Татьяна стала заворачивать в вату ножницы, шпатели и другие металлические инструменты. Она понимала, что только какое-нибудь дело поможет ей держаться на ногах.
Потом Татьяна вспомнила, что обязательно надо посмотреть Лиду, которая уже двое суток не поднималась с койки, ничего не ела, лишь пила подкисленную клюквенным экстрактом воду.
Она собрала маленькую аптечку, взяла стетоскоп и тонометр, с трудом выбралась из лазарета в коридор. Каюта буфетчицы была неподалеку, но все же Татьяна успела больно шарахнуться о переборку и едва не упала, влетев в распахнувшуюся дверь.
Лида лежала вниз лицом на широкой, обнесенной высоким деревянным буртом кровати, отшторенный полог алькова был наполовину оборван, на полу валялось мокрое полотенце. Волосы буфетчицы сбились в неряшливый колтун, она глухо стонала в измятую подушку.
– Так нельзя, Лида, – садясь у нее в ногах, заговорила Татьяна. – Ты должна взять себя в руки, хотя бы ради маленького.
– Не хочу никого! – судорожно промычала та. – Ни больших, ни маленьких… Чтобы я когда снова пошла морячить… Не надо мне ни женихов, ни денег!..
– Ну-ка подымись, я тебя выслушаю, – приказала Татьяна и помогла ей сесть.
Лида грузно обмякла всем телом, лицо у нее было серое и опухшее, рот безвольно скомкан судорожными потугами.
Кое-как приспособясь, Татьяна прослушала ее сердце, измерила давление и вздохнула с облегчением: все было в норме.
– Вот что, дорогая, – убрав приборы, жестко сказала она. – Хватит маяться дурью! Тебе двигаться надо, а не валяться тюленихой. И обязательно есть, пусть через силу, но жевать чего-нибудь. Иначе ты навредишь ребенку…
– О господи, да мне самой конец приходит, – стонала Лида.
– А я, думаешь, расчудесно себя чувствую, – сердито говорила ей Татьяна. – Ты здоровая, молодая, а распустила нюни! Вставай и иди в буфетную, там воздуха побольше, и займись чем-нибудь, чтобы отвлечься. Не мне тебя учить: ты уже который рейс плаваешь, а я всего без году неделю на судне…
– Оставьте меня, Татьяна Ивановна! Дайте помереть спокойно! Уходите! – расслабленно прохрипела буфетчица.
– Вот тебе таблетки аэрона, будешь пить через каждые два часа. Примешь и хотя бы сухарь погрызи. Пойми же, ты беременная! Я велю Варваре Акимовне принести тебе чего-нибудь поесть.
– Ой, ничегошеньки мне не надо! – навзрыд причитала Лида.
Огромные волны бились о корпус «Новокуйбышевска» и уже не вкатывались, а врывались на палубу, со страшным шумом хлестко разбиваясь о надстройку.
Капитан Сорокин добрым словом поминал финских корабелов и крестную мать судна, жену одного из чиновников судоверфи, молодую женщину Уллу Хилонен. «У меня легкая рука, – сказала она, разбив о форштевень бутылку шампанского. – Я верю, что вы будете плавать счастливо…» Под стеклом на столе в каюте Семена Ильича рядом с фотографией жены хранилась до сих пор карточка светловолосой красавицы Уллы.
– Капитан! – прервал размышления Сорокина тревожный голос боцмана. Во втором трюме дышит груз!
– Грузового помощника в рубку! – рявкнул в микрофон побледневший капитан. Он лучше всех представлял, какую опасность таят в себе освободившиеся многотонные ящики. Каждый из них способен разворотить борт окованными железом углами.
Совсем недавно, на стоянке в Находке, прочел Сорокин извещение о гибели греческого грузо-пассажирского судна «Гераклион». Во время шторма в трюме у того раскрепились тяжеловесные авторефрижераторы, которые продолбали несколько подводных пробоин. Когда советский теплоход «Урицк» через час подошел к месту, откуда передавался сигнал «SOS», грека он не увидел. На воде плавали лишь бочки, ящики, разбитые шлюпки, спасательные жилеты и плотики. С одного из них советские моряки подобрали едва живого человека. Несколько десятков измученных жертв кораблекрушения подняли с воды другие суда, а двести сорок пассажиров и членов команды ушли на дно вместе с «Гераклионом»…
Но это случилось в Эгейском море, которое по сравнению с бескрайней Атлантикой просто лужа, а тамошние штормы – буря в банном тазике.
По трапу взбежал запыхавшийся Рудяков.
– Знаешь, что творится в трюме? – обрушился на него капитан. – Вот тебе и твои хваленые японцы! Немедленно бери людей, раскрепляй контейнеры распорными брусьями! И не покалечь мне никого! В случае чего голову сниму! Понял?
– Я же все время следил, Семен Ильич… – заговорил было секонд.
– Тесть тебе Семен Ильич! – взревел Сорокин. – А я тебе капитан! Немедленно в трюм!
– Разрешите, и я с ними? – попросил Воротынцев.
– А вам что там делать? – вскинулся капитан, но, встретив решительный взгляд первого помощника, сказал: – Хорошо, идите. Проследите за техникой безопасности. А вы, старпом, спускайтесь в первый трюм, – повернулся он к Алмазову. – Подкрепите брусьями крайние по бортам ящики. Надо приготовиться к худшему…
Вместе с ходовым мостиком все стоящие на нем взлетали в серую и мокрую высь, а затем стремительно падали в бездну, которая лишь благодаря закону волнового движения не смыкалась над ними. Вода вздымалась, подхваченная ветром, корчилась в невообразимой свистопляске. Все было пропитано соленой сыростью. Исчезли небо, море, горизонт, вокруг была только ошалевшая вода и непрерывный, режущий слух разъяренный вопль урагана. Такой погоды капитану Сорокину не приходилось видеть за все долгое плавание.
– Как в трюмах? – тревожно спрашивал капитан.
– В трюмах сухо! – отвечал стоявший на связи матрос.
– Что с грузом?
– Груз раскрепляется!
– В машине, как подшипники?
– Температура в норме, капитан! – отзывался Томп.
– Не упустите топливо!
– Следим внимательно, капитан!
Пропотевшая рубаха прильнула к спине Сорокина, вызывая мучительный зуд между лопатками. Впервые капитан удовлетворенно подумал о том, что пенсия не за горами, что ждет его уютная дачка на Куршской косе под Калининградом и каждый день будет он топтать твердую землю с травой, со снегом, с весенними ручьями и со всяческой другой благодатью. Только бы осилить сегодняшнюю бучу…
Аврал в трюмах продолжался. Связной матрос регулярно докладывал обстановку. Потом он оборвал доклад на полуслове, очевидно, произошла какая-то заминка. Сердце Сорокина сжалось от нехорошего предчувствия.
– Беда, капитан! – прокричал наконец в микрофон связной. – Во втором трюме человека придавило контейнером!
– Кого?! – сорвался на фальцет голос Сорокина.
– Гешку Некрылова!
– Где грузовой? Башку ему сверну! Освободили?
– Освободили, капитан! Сейчас поднимают наверх!
– Жив?
– Дышит, ног говорят, без сознания!
– Быстро в лазарет! Доктор, готовьтесь принимать раненого!
Услышав команду, Татьяна кинулась включать электрический автоклав со шприцами, больно ушибла руку о дверцу сейфа, доставая оттуда ампулы с морфием, камфорой, новокаином.
Некрылова принесли спустя несколько минут. Безжизненное тело держали на руках Воротынцев и предсудкома Сидорин. У помполита на рукаве болтался оторванный клок штормовки, из-под которого проглядывало окровавленное плечо.
– Вы тоже ранены, Кузьма Лукич? – встревожилась Татьяна.
– Сначала его, – жестом остановил ее Воротынцев.
С Гешки осторожно сняли обувь и одежду, положили его на кушетку. Татьяна не успела еще как следует осмотреть пострадавшего, когда помполит заторопился на выход.
– Куда же вы, Кузьма Лукич? – заволновалась Татьяна, не зная, как ей поступить.
– Мне надо в трюм!
– Но вам нельзя! У вас кровотечение! Надо сделать обеззараживание и перевязать!
– Потом, доктор, потом! – на ходу отмахнулся здоровой рукой Воротынцев.
Едва за ним хлопнула дверь, как в коридоре послышался шум, женский истерический крик. В лазарет ворвалась растрепанная Лида.
– Геша! Гешенька! – голосила она. – Что с ним? Его убило?
Татьяна заступила ей дорогу в процедурную.
– Успокойся, Лида. Ничего страшного не случилось. Ему оказывается помощь.
– Неправда! Вы обманываете меня! Он умирает!
– Он будет жить, – взяв ее за плечи и повернув к выходу, сказала Татьяна. – Идите и успокойтесь, вам нельзя волноваться, – машинально перейдя на «вы», тихонько выпроваживая буфетчицу из лазарета, говорила она.
Аврал в трюмах продолжался еще более двух часов. Только когда груз был дополнительно раскреплен от бортов и ящик от ящика прочными сосновыми брусьями и перестал «дышать», то есть раскачиваться на ослабших креплениях, помполит Воротынцев снова заявился в лазарет.
– Царапнуло чуть-чуть, – поморщился он, освобождая поврежденное плечо. – Помажьте чем-нибудь, доктор, чтоб не зудело.
– Ничего себе царапнуло! – ахнула Татьяна. – У вас же тут все синё. Сильный ушиб плечевого сустава. Придется вам, Кузьма Лукич, походить с рукой на перевязи. Буду накладывать вам рассасывающие компрессы.
– А чем же я буду за стенки держаться? – попытался улыбнуться помполит.
– Держитесь одной рукой. И не всю жизнь же будет продолжаться эта сумасшедшая болтанка!
– Ладно, потерплю. А как дела у Некрылова?
– У него перелом ключицы, множественные ушибы, возможны внутренние кровоизлияния. Еще большая гематома на затылке, под ней может быть повреждение затылочной кости. Но все это надо смотреть рентгеном, я могу лишь догадываться, – нахмурилась Татьяна. – Не исключено и сотрясение мозга.
– Будьте внимательны, Татьяна Ивановна, – просяще глянул на нее Воротынцев. – Мы должны привезти его домой живого и здорового. Его мать ждет.
– Сделаю все, что в моих силах.
После того как Татьяна впрыснула рулевому камфору, поднесла к носу смоченную в нашатыре ватку, матрос пришел в сознание. Мутным взором обвел вокруг себя, судорожно попытался подняться.
– Куда ты! Лежи. Нельзя тебе шевелиться! – придержала его Татьяна.
– Подвел я экипаж, Татьяна Ивановна, – побелевшими губами прошептал Гешка. – Рот раскрыл, и пришмякнуло… Теперь нагорит за меня всем…
– Ты молодец, Гешенька, настоящий герой, – положила руку ему на лоб Татьяна. – Скажи, что у тебя болит?
– Сердце щемит, – прошептал матрос.
– Сердце перестанет, оно у тебя молодое, здоровое. А голова не кружится? Тошноты нет?
– Ничего нет. Только дряблый я весь какой-то стал, будто творожный.
– Слабость пройдет. А так у тебя все в порядке: руки-ноги целы. Помяло только малость. Но до свадьбы все заживет!
– Вы Лиду не пускайте ко мне, Татьяна Ивановна. Ладно? Не надо ей меня такого видеть…
– Хорошо, Гешенька, хорошо!
Чуть позже с мостика к ней спустился капитан. Выслушав ее объяснения, помолчал, повздыхал.
– Медицинской помощи сейчас просить бесполезно. Никто к нам в такую погоду не подойдет. Стихнет немного, запросим пароходство, может, устроят заход в Пуэнт-Нуар в Конго или в Лагос, в Нигерию, положим Некрылова в госпиталь.
– Жалко его оставлять в чужой стране, Семен Ильич.
– Коли жалко, лечите как следует, чтобы не пришлось оставлять. Покажите теперь, на что способны, – невесело улыбнулся капитан.
Глава 17
Умело сманеврировав, эскадра разошлась с циклоном, но и отроги его развели семибалльную океанскую волну. Острым форштевнем «Горделивый» распарывал надвое катящуюся навстречу зеленую водяную глыбу, и она обессиленно сникала у него за кормой. Только время от времени перед кораблями вставали на дыбы такие громады, которые они не успевали смять и рассечь. Хлесткими ударами эти валы, окрещенные девятыми, сотрясали корпуса крейсеров и больших противолодочных кораблей.
На мостике ракетоносца стало как-то теснее и неуютнее. Люди с трудом сохраняли равновесие, удерживаясь за тумбы приборов, а командир эскадры не сидел, как обычно, в кресле, он стоял возле лобового стекла, ухватясь за поручень, широко расставив ноги.
– Как прогноз, командир? – спросил он.
– Обещают улучшение, товарищ контр-адмирал, – ответил Урманов. Ветер в самом деле стихает, сигнальщики намеряли пятнадцать метров.
– Выйди мы чуть раньше, нам бы тоже досталось на орехи, – вслух рассуждал командир эскадры. – Не завидую тем, кого он прихватил, – словно о живом существе говорил он о прошумевшем над Атлантикой циклоне.
Палубной команде разрешили выйти наверх, проверить, не натворили ли чего волна с ветром.
– Боцман, – запросил по трансляции Урманов. – Как шлюпки и катера?
– В порядке, товарищ командир, – откликнулся тот. – Только с правой шестерки сорвало чехол…
– Кто крепил по-штормовому?
– Лично я, товарищ командир.
– Ясно, боцман. Спишем за ваш счет. Такелаж в норме?
– Шлюпбалки, тали выдержали.
– Отлично.
На мостик поднялся взъерошенный замполит.
– Сполоснуло меня, не увернулся, – кивнул он на мокрые свои следы. Все боевые посты прошел, Сергей Прокофьич, – вполголоса, чтобы не услышал контр-адмирал, доложил Валейшо. – Укачались немногие. Большинство молодых держатся молодцами. Особенно котельные машинисты.
– Добро, – откликнулся командир. – Осталось немного. Шторм утихает, прогноз дают хороший.
Но дальнейшие события спутали расчеты Урманова. Был принят циркулярный сигнал бедствия. Помощь просило какое-то судно, находившееся милях в пятидесяти от кораблей эскадры.
Урманов доложил радиограмму спустившемуся в каюту командиру эскадры:
– Тонет какой-то испанец. Наш курс туда почти всю дорогу лагом к волне. Замотает Вусмерть, Андрей Иванович.
– Ничего не поделаешь, командир, морской закон! Предупредите личный состав, снова вооружите штормовые леера и карабины. Зря рисковать не будем…
Сделав кульбит на бортовой волне, «Горделивый» резко изменил курс. Словно обрадовавшись его маневру, снова взъярились и забесновались, сшибаясь с размаху упрямыми лбами, крутые валы.
– Внимание экипажа, – разнесся по всем внутренним помещениям чуть глуховатый, властный голос командира, – идем на помощь иностранному судну, терпящему бедствие. Курс невыгодный, возможна сильная качка. Быть внимательными на боевых постах и у механизмов!
Потом Урманов навестил в лазарете инженера-механика Дягилева. Тот лежал порозовевший и повеселевший, хотя все еще был пристегнут ремнями к койке.
– Как дела, Алексей Михайлович? Выглядишь на четыре с плюсом!
– Заживает все как на бобике, Сергей Прокофьевич. Подняться хочу, да эскулап не дает, – покосился он на вставшего при входе командира Свиря.
– Теперь он твой командир, – улыбнулся Урманов. – Слушайся и повинуйся. Торопиться тебе нет резона, Павел с делами вполне справляется.
– Вот я и боюсь, что вы его на штат, а меня куда-нибудь на бережок, на сухое место! – приподнял голову с подушки Дягилев.
– Такими кадрами не разбрасываются! – рассмеялся командир, присаживаясь возле койки. – Я вот зачем пришел, Михалыч, – поправив одеяло, сказал он. – Чуешь, швырять сильнее стало? Бедолагу испанца выручать идем. Часа четыре так шлепать. Ты смотри не стесняйся, плохо будет – говори начмеду, будем включать успокоители качки.
– За кисейную барышню меня считаешь, Сергей Прокофьевич? – обиженно сморщился инженер-механик. – Песок из Дягилева сыплется, подушечку пора ему под заднее место подкладывать!
– Брось ты, Михалыч! У тебя же пробоина в животе. Растрясет срастется не так, как надо.
– Ладно, иди командуй. Мы тут с доктором сами разберемся… – сердито пробурчал Дягилев.
– Что он, идиот, что ли, этот испанец? – возмущенно говорил на мостике старший помощник Саркисов. – Двое суток по радио долдонили на всех языках штормовое предупреждение. Укрыться они, что ли, не могли?
– Разные бывают обстоятельства, – вступил в разговор помфлагштур Стрекачев. – Я вот три года матросом на спасателе отплавал. Всякого насмотрелся. Иной такой посудине давно на слом пора, а ее через моря-океаны гоняют. Экспертные акты, регистровые свидетельства – все у господ капиталистов продается-покупается.
– Трудная служба у спасателей? – спросил лейтенант Русаков, уважительно глянув на штабного офицера.
– Вот там самые настоящие моряки! Что ни ураган – то им работа. Не знают ни праздников, ни воскресений. Помню, однажды ржавого турка дважды на одной неделе с камней снимали. Шкурой рисковали, а то невдомек, что капитан нарочно на мель пер, чтобы страховую премию за свою старую калошу получить…
Вскоре локаторщики обнаружили цель – бледное размытое пятнышко на зеленом фосфоресцирующем экране. Координаты ее значительно расходились с исходными, но в этом районе других судов быть не могло.
– Или его так сильно сдрейфовало, – взглянув на засеченную точку на карте, сказал командир эскадры. – Или штурманы у них носом воду пашут…
Судя по медленным изменениям пеленгов, аварийный пароход дрейфовал без хода, видимо, отказала машина. Испанцам везло – ветер здесь заметно слабел, измученный океан тяжело дышал, вздымаясь крупной зыбью.
– Увеличьте ход! – приказал контр-адмирал.
В бинокль с восьмикратным увеличением уже видно было дрейфующее с большим креном крупнотоннажное судно. Радио его на запросы не отвечало.
Подойдя ближе, обнаружили, что судно почти лежит на боку, обнажая с волной вздернутый проржавевший борт, где с трудом читалось название: «Ivisa». Команда толпилась на шлюпочной палубе, на которой не было шлюпок. Очевидно, их сорвало и унесло штормовой волной. Разношерстно одетые люди махали над головами какими-то тряпками, их слабые голоса ветер относил в сторону.
– Спасательную операцию будет проводить «Горделивый», – собрав офицеров, объявил свое решение командир эскадры. – Возглавит ее капитан второго ранга Стрекачев. Другие корабли прикроют «Ивису» от ветра и волны. Кого вы назначаете командирами спасательных катеров? – спросил он Урманова.
– Старшего лейтенанта Исмагилова и лейтенанта Русакова, – не задумываясь, ответил тот.
– Опять семейственность! – покачал головой контр-адмирал, но глаза его поблескивали. – Ну что ж, командир лучше знает своих людей…
– Аварийным партиям приготовиться к сходу на катера! – передал по корабельной трансляции Урманов.
Дальнейшие действия проходили молча, почти без команд. Натренированные расчеты быстро спустили катера на воду, умудрившись ни разу не стукнуть их о борт ракетоносца.
Взмывая и опускаясь на зыби, катера долго кружили вокруг «Ивисы», помфлагштур выбирал удобное место для подхода. Это было нешуточное дело: при малейшей ошибке катер могло разбить, как яичную скорлупу.
Сбоку медленно выплыла серая громада крейсера «Адмирал Нахимов», закрывая от ветра и волны притопленный борт аварийного судна, возле которого сразу же образовалась штилевая полоса. Тут же на палубе испанца появились люди в советской морской форме.
– Молодцы! – смотря в бинокль, воскликнул контр-адмирал.
– Высадились нормально, – доложил по переносной рации Стрекачев. Пострадал только я сам. Ногу слегка подвернул. Прыгучесть уже не та. Капитан знает английский, но два слова все время твердит: «Крэк бод» – я никак не могу понять.
– Трещина в борту! – подсказал Урманов.
– Понятно! Начинаем осмотр судна.
К командиру эскадры пришел флагсвязист с папкой радиограмм. Нацепив очки, тот стал просматривать бланки, черкая по ним шариковой ручкой. Одна из радиограмм его особенно заинтересовала.
– Это не мне! – удивленно воскликнул Русаков-старший и протянул бланк Урманову. – Глянь, Сергей Прокофьевич, что вытворяет моя невестка! – В голосе его слышалось восхищение. – Пробилась на военный телеграф!
«Люблю, жду, целую. Всегда твоя Кармен» – запрыгали перед глазами Урманова лиловые буквы.
Он молча возвратил бланк, понимая, что вовсе неспроста посвящают его в семейные дела. Видно заподозрил что-то неладное проницательный Андрей Иванович…
– Вручите эту телеграмму лейтенанту Русакову, когда вернется на крейсер, – сказал начальнику связи контр-адмирал.
– Докладываю результаты осмотра, – снова послышался голос помфлагштура. – Действительно, трещина в кормовой части с левого борта. Затоплено машинное, ахтерпик, вышли из строя мотопомпы. В трюмах пока сухо. Груз в сохранности. Команда – двадцать пять человек. Двое утонули: кочегар и палубный матрос. Капитан все время твердит, что он не фашист, рассмеялся в микрофон Стрекачев. – Боится старик, что мы бросим их и уйдем, как ушли от них ночью американцы.
– Возле них были чьи-то корабли? – спросил контр-адмирал.
– Подходили совсем близко, но снять команду не отважились.
– Они уверены, что это были американцы?
– Они переговаривались с ними до тех пор, пока не сели аккумуляторы. Те обещали вызвать спасательные суда.
– Что вы предлагаете, Стрекачев?
– Капитан убежден, что ничего нельзя сделать. Просит забрать людей и судовые документы.
– Я спрашиваю ваше мнение!
– Лично я бы рискнул, товарищ контр-адмирал! Трещину можно заделать. В трюмах у них есть цемент, да и лесу достаточно. Руль заклинило в нейтральном положении, буксировать можно…
– Какая помощь вам нужна?
– Пришлите специалиста – трюмного. Надо пустить хотя бы одну мотопомпу. Здесь есть еще два ручных насоса, только ими много не начинаешь…
– Хорошо. Специалистов вам подбросим. Тех испанцев, что не хотят оставаться на борту, отправьте сюда.
– Есть, товарищ командир эскадры.
Команду «Ивисы» доставили на ракетоносец несколькими рейсами. Притихшие и побледневшие сидели иностранцы на дне катера, держа в руках сундучки и узелки с пожитками. С аварийными партиями остался только капитан да пяток добровольцев, которые встали на откачку воды возле ручных насосов. Чуть позже заработала исправленная советскими моряками помпа.
Несколько часов корабли эскадры, изредка подрабатывая машинами, оставались в дрейфе возле поврежденного судна. Командир эскадры молча вышагивал по мостик, но не дергал Стрекачева, ждал, когда тот доложит обстановку сам.
«Ивиса» и без того регулярно появлялась на связи.
– Течь почти прекратилась, – радостно сообщал помфлагштур. – Крен спрямили до пятнадцати градусов. Продолжаем спасательные работы.
Результаты трудов горделивовцев были заметны и со стороны. Вздыбленный борт испанца постепенно опускался, мачты уже не казались висящими на проводах поваленными столбами. Погода тоже смилостивилась: ослаб ветер, волнение уменьшилось до четырех-пяти баллов. Из прорежившихся облаков выглянуло солнце, словно решило посмотреть, что натворил бесноватый океан.
– Готовы принимать буксир! – передал Стрекачев.
– Пошли, командир, – сказал командир эскадры.
– Право на борт! Обе машины малый вперед! Швартовым командам наверх!
Описав большой полукруг, «Горделивый» с подветренной стороны подходил к судну. Принять и закрепить буксир даже на такой волне было непростым делом. Одно нерасчетливое движение – и лопнувший стальной канат может наделать бед.
Послышался резкий хлопок линемета. Тонкий проводник с грузиком на конце взвился в воздухе, прочертив дугу, упал поперек палубы «Ивисы».
На крейсере к проводнику привязали буксирный канат, люди, собравшиеся на баке испанца, стали дружно тянуть к себе прочный капроновый тросик.
– Боцман! Живее потравливайте буксир! – с крыла мостика кричал в мегафон Урманов.
– Можно давать ход! – сообщил помфлагштур.
Взбудоражили воду винты «Горделивого», и оба корабля стали медленно разворачиваться навстречу волне.
Нервное напряжение прошло, и все существо Урманова поддалось блаженной расслабленности. Как после долгого марафона, одрябли ноги, лоб покрылся испариной.
– И долго мы так будем бурлачить? – поинтересовался Валейшо.
– С Канарских островов из Лас-Пальмаса вышел экспедиционный аварийно-спасательный отряд. Передадим ему свой трофей – и свободны, ответил Урманов.
– Как там у вас? – спросил он по рации Стрекачева.
– Порядок! – откликнулся тот. – Качаем помаленьку водичку, градуса на два еще спрямили испанца. Капитан – забавный старик, скучать нам не дает. Рассказывает, что в сорок втором их торпедировала чья-то подводная лодка, хотя Испания формально в войне не участвовала. С тех пор он возненавидел военный флот. Никогда не думал, говорит, что вооруженные корабли могут делать добро…
– До подхода спасателей составьте и подпишите с капитаном акт, вмешался в разговор контр-адмирал. – Укажите, в каком состоянии застали судно, когда высадились, перечислите все проведенные работы, и в каком состоянии вы его оставляете…
– Есть, товарищ контр-адмирал! Мы форменные бланки захватили.
Передача «Ивисы» испанским властям не заняла много времени. Уже почти на тихой воде спасатели приняли с ракетоносца буксир, прислали баркас за членами экипажа аварийного судна. К «Горделивому» возвратились и были подняты на борт его катера. Дав по три прощальных гудка, корабли советской эскадры легли на заданный флагманом курс.
Самостоятельно перейти с катера на трап Стрекачев не смог. Его перенесли на руках. Поврежденное колено распухло. Но помфлагштур отмахнулся от услуг капитана медицинской службы Свиря, попросив первым долгом:
– Товарищ командир эскадры, прошу поощрить особо отличившихся: офицеров Исмагилова и Русакова, мичмана Кудинова, главного старшину Хлопова, старшин Петрова и Шкерина, матросов Павлюка, Столярова, Силкина…
– Словом, всех ваших людей! – улыбнулся контр-адмирал. – Полным списком…
– Капитан напоследок учудил, – рассказывал в кают-компании Стрекачев. – Когда буксир испанцы приняли, привезли обратно его команду, старик залопотал что-то по-своему, а потом вдруг схватил мою руку и давай целовать! Я даже ошалел от неожиданности. Наверное, он и в самом деле бывший республиканец…
– Фалангист на такой развалюхе плавать не станет, – поддержал его кто-то из слушателей.
– Мне думается, хозяева эту дряхлую «Ивису» нарочно на верную погибель из Сеуты в Западную Сахару послали. Застраховали, видать, на кругленькую сумму – и отправляйся с богом на дно! – вслух размышлял помфлагштур. – Больно уж ветхая посудина, проржавела вся, как старая консервная банка.
– А у американцев-то кишка слаба оказалась! – ухмыльнулся Исмагилов.
– Дело тут не в кишке, – вступил в разговор Валейшо. – Логика их поведения ясна: зачем рисковать из-за паршивого сухогруза, на котором мало чего заработаешь? Вот если бы тонул знаменитый суперлайнер, тогда бы они риска не побоялись!
– Товарищ капитан третьего ранга, – обратился к нему Исмагилов. – Как вы считаете: должны нам дать медали за спасение утопающих? Стала бы у меня на кителе симпатичная колодочка в четыре ленточки!
– Главного старшину Хлопова я бы даже к ордену представил, – серьезно сказал Стрекачев. – Он сам вызвался и три раза нырял в затопленное машинное отделение. Запросто мог на какую-нибудь железяку напороться. Да и не вода там была, а вонючая масляная жижа.
