Текст книги "Визитная карточка флота"
Автор книги: Александр Плотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)
С отцом он увиделся в победном сорок пятом, когда тот приехал навестить сына.
Гордо ходил Сергей по улицам Тбилиси рядом с увешанным наградами капитаном второго ранга, самым близким в мире человеком. Не знал он тогда, что не меньше гордился и отец, шагая бок о бок с угловатым и нескладным нахимовцем.
Двое товарищей, окончившие нахимовское так же, как и он, с отличием, выбрали старинную кузницу морских кадров – училище имени Фрунзе в Ленинграде, он же подал заявление в Черноморское высшее военно-морское имени Павла Степановича Нахимова, чтобы жить рядом с отцом, который командовал подразделением кораблей.
– Где же вы, Сережа? – вернул его к действительности встревоженный голос Миронова. – Мы уже забеспокоились, не подвернули ли вы ногу, случаем. Остальные возле леска поджидают, а я вот решил вернуться…
– Спасибо, Мирон Алексеевич, со мной все в порядке. Просто задумался немного.
Глава 17
К рейду порта Гавана «Новокуйбышевск» подходил в полдень.
Ярко светило большущее оранжевое солнце, и под его лучами гребни мелких волн искрились и сверкали, словно обсыпанные слюдяными блестками.
Татьяна стояла на крыле мостика и, вытянув шею, смотрела в бинокль на поднимающуюся из воды первую в своей жизни заграницу. Возле нее опирался на поручень добровольный гид Ян Томп.
– Что это, памятник – высокая граненая стрела? – спросила Татьяна.
– Видимо, обелиск Хосе Марти, апостола революционной борьбы кубинского народа, – ответил Ян, у которого бинокля не было.
– А небоскреб с башенкой на крыше?
– Наверно, отель «Хабана Либре» – «Свободная Гавана».
– А что за статуя в стороне на высоком берегу?
– Благословляющий Христос. Его воздвиг последний диктатор Батиста, но господь не благословил его диктатуру, – усмехнулся Ян.
– А какие-то бастионы напротив, похожие на Севастопольские равелины?
– Это старинная испанская крепость Эль-Морро, осколок средневековой «империи незаходящего солнца» короля Филиппа.
– Взгляните, Ян, какой знакомый купол! Мне кажется, я его уже где-то видела, – сказала Татьяна, протягивая бинокль.
– Ну это уже век нынешний, – сказал Томп, посмотрев в указанную сторону. – Точная копия американского Капитолия. Янки построили ее на чужой земле, чтобы чувствовать себя как дома. Теперь это музей Национальной академии наук.
Загромыхала якорная цепь, судно разок-другой дернулось и остановилось, медленно уваливаясь кормой под ветер.
– Тэн тайм! – озорно подмигнув им, крикнул мелькнувший на мостике Рудяков. – Команде снимать штаны и жариться на солнце!
– Что он сказал? – не поняла секонда Татьяна.
– Он говорит, что мы встали в очередь к причалу, а пока будем загорать здесь, на рейде.
– И долго?
– Трудно сказать, – наморщил нос Ян. – Смотря сколько судов стоят сейчас под разгрузкой. У кубинских товарищей свой взгляд на некоторые проблемы. Они не спешат механизировать погрузочно-разгрузочные работы, чтобы занять побольше людей, дать им, как говорится, кусок хлеба. Революция у них молодая, проходит через болезни роста…
Часов в шестнадцать небо стали обкладывать невесть откуда взявшиеся грязно-серые облака, а чуть погодя хлынул тропический ливень. Он хлестал всего несколько минут, но успел остудить раскалившиеся на солнце судовые надстройки. Так же неожиданно, как и появились, облака растворились, и небо вновь засияло голубизной, по нему величаво катилось к волнам приостывшее солнце.
После ужина собрались на общесудовое совещание. В просторной столовой было прохладно, кондиционер трудился исправно. Ему помогали два больших вентилятора, закрепленные на подволоке, нагнетавшие в помещении легонький приятный ветерок.
– Поздравляю вас, товарищи, с благополучным прибытием, – сказал капитан Сорокин. – За кормой почти шесть тысяч миль, три недели плавания через Атлантику. Каковы же итоги? С погодой, надо сказать, повезло, она нас баловала. Механизмы работали надежно, груз доставлен в сохранности, все мы, – капитан сделал паузу и глянул на сидевшую во втором ряду Татьяну, – все мы живы-здоровы. Осталась разгрузка-погрузка – и айда дальше!
После капитана выступил помполит Воротынцев и подвел итоги соревнования за первый отрезок рейса. Под бурные аплодисменты «маслопупов» и шики недовольных вымпел победителя вручили второму механику Яну Томпу.
– У меня есть предложение, товарищи! – утихомирив аудиторию поднятой вверх рукой, сказал Томп. – Давайте передадим все наше сэкономленное топливо кубинцам! В порядке социалистической взаимопомощи!
– Было бы чего «перетавать купинсам», – передразнил его кто-то. – Это же капля в море.
– Для них каждая капля – капитал! У них экономическая блокада, покосился на крикуна Томп.
Первый помощник растерянно смотрел на капитана. Тот неторопливо поднялся из-за накрытого красным сукном стола.
– А ведь мысль очень правильная, – сказал Сорокин. – Когда-то и у нас каждый вагон угля, каждая тонна нефти были на вес золота. Думаю, в пароходстве нас поддержат…
После собрания в коридоре капитан тронул Татьяну за локоть.
– Ну что, доктор, к санитарной инспекции готовы?
– Вы же сами говорили: в экипаже все живы-здоровы, – улыбнулась она. – Только вот долго ли без дела простоим? Кто-нибудь может и расхвораться со скуки.
– Ничего, доктор, ваш капитан, чай, не первый год торчит на мостике. Утром спущу катер и пойду к портовым властям улаживать наши дела. Яна Томпа возьму с собой, у него здесь немало знакомых.
Назавтра возле борта затарахтел движок катера, по трапу в него спустились одетые в форменные рубашки с погонами капитан и второй механик.
– Привезу вам гостинец, доктор! – махнув Татьяне рукой, пообещал Ян.
Возвратились они на судно перед ужином, оба слегка навеселе, в руках у Томпа белел объемистый бумажный сверток.
Вскоре механик постучался в дверь лазарета.
– Презент специально для вас, – сказал он, кладя на стол два больших кокосовых ореха.
– Спасибо, Ян, – зарделась Татьяна. – Я даже не представляю, что с ними делать.
– Расколоть и выпить сок или натирать им лицо перед сном, говорят, кокосовый сок хорошо освежает кожу.
– А вы сами пробовали? – улыбнулась она.
– Мою дубленую шкуру уже ничто не размягчит, – рассмеялся Томп, потом, спохватясь, вынул из кармана два письма: – Это вам еще один подарок.
Татьяна схватила конверты и умоляюще глянула ему в лицо. Поняв, Ян торопливо вышел.
Отец писал, что Димка вернулся из Куйбышева повзрослевшим и окрепшим, теперь гарцует во дворе с московскими приятелями. На свадьбу племянника Игорехи отца приглашали, только приболел он в ту пору, оттого и не поехал. Невеста работает на заводе вместе с Павлом…
Другое письмо было от Ильи, послано оно было гораздо раньше отцовского. «Ты очень правильно поступила, что ушла в загранплаванье, писал бывший муж. – У тебя теперь есть возможность подумать обо всем, что произошло, и понять, что примирение – единственный путь к счастью нашего сына…»
Татьяна прочла письмо до конца лишь потому, что в конце листочка синели крупные Димкины каракули: «Мне у папы хорошо. Мамочка, я тебя очень-преочень люблю!» В порыве нежности она осыпала сыновние каракули поцелуями.
Спустя неделю «Новокуйбышевск» ошвартовался к одному из причалов порта, и на его палубе появились веселые кудрявые мулаты. Началась неторопливая разгрузка.
Стивидор, молодой парень в зеленой, выцветшей на плечах от пота гимнастерке, которого все называли по имени – Армандо, прилично владел русским:
– Коммерческий техникум, Ленинград, – любезно объяснил он Татьяне. Корабельный врач его явно заинтересовала, он часто стал попадаться Татьяне навстречу. – Если вам покрасить волосы, вы станете настоящей испанкой, польстил ей Армандо.
– Мне больше нравится быть русской, – улыбнулась Татьяна.
– Среди русских женщин тоже много настоящих красавиц! – показал ей все тридцать два перламутровых зуба стивидор.
Татьяна отметила, что почти все кубинцы большие любители поговорить. Стоило обратиться к любому из них, как он прекращал работу и охотно вступал в беседу. Исправно помогал общению докеров с экипажем «Новокуйбышевска» дождь, который ежедневно во второй половине дня прогонял всех с палубы.
Кубинцы собирались в судовой столовой, откуда-то появлялась видавшая виды гитара, ее сообща настраивали, и молодой гортанный голос заводил:
Беса ми, беса ми мучо,
Комо си фуэро еста ноче ла ультима бес…
Песню подхватывали остальные, притопывая в такт, в столовой затевался маленький концерт художественной самодеятельности.
Но ливень быстро прекращался, жаркое солнце выпаривало натекшие лужи, и смуглолицые докеры неохотно принимались за работу.
Где бы ни находился человек, мыслями он всегда дома, потому такими родными показались Татьяне серые воробьи, порхающие на кран-балках, захотелось подержать на ладони одну из шустрых пичуг. Только позже, приглядевшись внимательно, она установила, что у здешних воробьев более длинные хвосты.
Следующим утром на причал выкатился обшарпанный зеленый «форд» и огласил округу длинным веселым «бип-бип».
– А это – третий презент, – сказал Татьяне Ян Томп. – Мой добрый приятель компанейро Хименес Риверо покажет вам Гавану.
– Что ж вы меня не предупредили, Ян! – засуетилась Татьяна. – Я же не одета как следует…
– Здесь не приняты шикарные туалеты, этот сарафан вам очень к лицу.
Все же она спустилась в каюту, переменила сарафан на яркое ситцевое платье.
– Естой контента де верли, сеньора! – приветствовал ее худощавый кубинец, открывая дверцу машины.
– Хименес говорит, что рад вас видеть, – перевел Ян и представил спутницу.
– О, Татиана! – сверкнул жемчугом зубов Хименес. – Бьена имья!
– Компанейро Риверо демонстрирует свои познания в русском языке, похлопал его по плечу Ян. – Я пробовал его учить, но полиглот из него не вышел.
– Муи бьен, ир аль фондо![1]1
Все хорошо, идем ко дну! (исп.).
[Закрыть] – дружески ткнул Яна кулаком в бок Хименес.
«Форд» прыжком рванул с места, и, маневрируя между контейнерами и терриконами из ящиков и клетей, покатил к воротам порта. Стоящий возле них солдат с полуоткрытой кобурой на боку взял под козырек зеленого картуза.
Хименес Риверо был отличным водителем. Ловко объезжал сгрудившиеся возле обочин автомашины, в то же время поддерживал разговор, поминутно оборачиваясь к сидящим сзади. Ян Томп едва успевал переводить его эмоциональные тирады.
– Хименес рассказывает, что он – комбатиенте, воевал в Сьерра-Маэстра. Пришел в горы восемнадцатилетним пареньком, а вернулся в Гавану «барбудос» – бородачом. Потом побрился, чтобы девушкам не казаться старым. После победы многие его товарищи помолодели. Один Фидель остался бородатым, как Карл Маркс. Вожди нации не подвластны возрасту…
Татьяна слушала, кивала и украдкой поглядывала за окошко на аккуратные белые коттеджи, на высокие современные дома из стекла и бетона, возле которых как призраки притаились развалины старинных крепостных построек. Народу на улицах в этот утренний час было немного, и в одежде прохожих преобладал зеленый, или, как говорят у нас, защитный цвет. Даже молодые женщины шли в гимнастерках и юбках. Исключение составляли девушки-регулировщицы на перекрестках, одетые в пестрые форменные платья.
– Хименес жалеет, что мы немного опоздали, – продолжал добросовестно перетолмачивать Ян Томп. – Надо было приходить к 26 июля, к их национальному празднику. Мы бы увидели настоящий кубинский карнавал. Много музыки, много песен, много танцев. Днем и ночью гудит вся Гавана…
– Праздники – это хорошо. В праздники душа отдыхает, – почему-то вздохнула Татьяна.
– Праздники можно делать самим! – весело глянул на нее Ян. – Знаете, как говорят в сельдяном флоте: «Эхма, была бы денег тьма, будет и месяц праздников!»
Хименес Риверо сидел вполоборота, пытаясь уловить смысл сказанного ими, потом снова подал голос.
– Хименес говорит, что для кубинцев 26 июля 1953 года было тем же, что для нас 1905 год. А казарма Монкада в Сантьяго-де-Куба как наш Зимний дворец.
– Рихуэсел революшн, – вдруг повторил Хименес по-английски.
– Да, да, я поняла – репетиция революции, – откликнулась Татьяна.
– Компанейро Риверо прилично знает английский, – шепнул ей на ухо Томп. – Но сейчас этот язык здесь не в моде.
– Сеньора Татиана мугера касада? – вновь обернулся к ним водитель.
– Си, – ответил Ян и пояснил: – Спрашивает, замужняя вы или нет. Я ответил, что да.
Хименес громко прищелкнул языком и что-то произнес сквозь смех.
– Говорит, что ваш муж увел его невесту.
– Еще неизвестно, кому повезло, – усмехнулась Татьяна.
Риверо снова стал увлеченно рассказывать о доброй традиции, которая появилась недавно: первому младенцу, родившемуся 26 июля, дается имя одного из героев штурма Монкады. Конечно, родители мальчика хотят назвать его Фиделем, но нынче родилась девочка и получила имя Айде. Так зовут одну из женщин, участниц штурма. Теперь крестная мать малышки, Айде Сантамария, работает директором Дома Америк.
«Форд» между тем выкатил на широкую набережную, вдоль которой тянулись роскошные особняки, разительно отличающиеся один от другого.
– Набережная Малекон, – переводил Томп слова их веселого гида, – была самым аристократическим районом Гаваны. Здесь жили приспешники Батисты, американские толстосумы. Каждый строил дом на свой вкус и лад. Потому и похожи дома на своих хозяев. Правда, теперь сравнивать не с кем – все они драпанули во Флориду. Посмотрите вон там, впереди слева, дом с черными балконами, похожими на гробы. У его хозяина умер единственный сын, наследник капитала, и он захотел, чтобы весь мир знал о его трауре. Почему весь мир? Да потому, что на Кубу съезжались тогда богатеи со всего света! После победы революции в этот дом никто не захотел селиться…
Татьяна смотрела в окошко кабины на смуглых мулаток, на кивающие океанскому бризу махровые пальмы и думала о том, как далеко занесла ее судьба от Москвы. И все-таки она не чувствовала себя на чужбине. Хотя бы потому, что в порту, кроме «Новокуйбышевска», стояло еще одиннадцать советских судов, а на причалах разгружались наши тракторы, бульдозеры и самосвалы. И оттого еще, что живут на маленьком острове Свободы люди с большими добрыми сердцами, такие, как компанейро Хименес, как стивидор Армандо, как героиня революции Айде Сантамария и крошечная девчушка Айде, за будущее счастье которой отдали жизни тысячи кубинцев.
«Форд» затормозил возле стеклянного киоска. Риверо выпрыгнул из машины, сунул голову в защищенную козырьком амбразуру киоскера. Быстро вернулся и протянул Татьяне на ладони несколько маленьких значков. Один из них очень ее заинтересовал. На зеленом геральдическом щите стоял на хвосте крокодил с автоматом в передних лапах.
– Спросите, Ян, что это обозначает, – обратилась она к соседу, держа за иголку пятиугольный сувенир.
– Хименес говорит – это память о Плайя-Хирон. Когда в апреле 1961 года банды предателей-гусанос сунулись на Кубу, то они не только высаживались на берег с кораблей. Американские самолеты сбросили парашютистов. Часть из них угодила в крокодилье болото, и зубастые хозяева расправились с незваными гостями. Даже крокодилы встали на защиту революции! За трое суток наемники были наголову разбиты отрядами кубинских войск и народной милиции.
Вот оно что… Татьяна вертела в пальцах маленький эмалевый значок и вспоминала тревожные весенние дни пятилетней давности. Тогда на устах у всех был маленький остров в далеком Карибском море. Татьяна волновалась за старшего брата Андрея, который с отрядом советских военных кораблей находился в Средиземном море. Понимала, что наша страна не может оставить в беде кубинцев. Так оно и было. Хотя корабли не пошли через океан, но гнев народов и мудрая политика Советского правительства удержали американцев от расширения агрессии.
– Хименес был на Плайя-Хирон? – спросила Татьяна.
– Нет, он был тогда в Гаване. Рассказывает, что все ее жители высыпали на улицы с охотничьими ружьями, мачете и даже с кухонными ножами и кричали: «Американцы, попробуйте сунуться!»
– Куда же мы едем? – спросила Татьяна у Томпа, когда «форд» миновал окраины города.
– В Финха-ла-Вихия. Там усадьба-музей Эрнеста Хемингуэя, единственного янки, которого чтят на Кубе.
Хименес Риверо, услышавший знакомые слова, снова увлеченно заговорил, жестикулируя свободной правой рукой, руль он держал одной левой.
– Он рассказывает, что дон Эрнесто – так они величают Хемингуэя называл Кубу второй родиной. Он хорошо понимал свободолюбивый кубинский народ.
Впереди показался населенный пункт, очень похожий издали на старое украинское село: приземистые белые хатки, утопающие в зелени, только вместо верб в палисадниках голенастые пальмы.
– Кохимар, – пояснил Томп. – Теперь небольшое курортное местечко. Во времена Эрнеста Хемингуэя это была рыбацкая деревенька. Как раз в ней жил старик, который отправился в море за своей огромной рыбой и привез писателю звание Нобелевского лауреата. Почти каждого жителя Кохимара Хемингуэй знал по имени…
Машина затормозила перед высокой белой ротондой. Хименес вынырнул из кабины первым и открыл дверцу перед Татьяной. За колоннами она увидела высокий каменный постамент, а на ней бронзовый бюст писателя.
Хименес вынул из кабины несколько цветков, положил их возле косо срезанного плеча писателя и стал что-то взволнованно говорить, обращаясь к Татьяне.
– Компанейро Хименес рассказывает, что памятник поставили рыбаки Кохимара на свои трудовые гроши. Пустили шапку по кругу – и собрали необходимые средства. Недавно здесь была Мери Хемингуэй, вдова писателя, она со слезами на глазах благодарила жителей Кохимара за добрую память о ее муже…
Снова сели в машину, Хименес Риверо включил скорость, и через несколько минут «форд» вырулил на стоянку возле усадьбы-музея.
– Вы меня простите великодушно, – сказал Татьяне Ян Томп, когда они ехали обратно в Гавану. – Может, вам было неинтересно, может, зря я потащил вас в Финха-ла-Вихия? Но лично меня волнует судьба двух зарубежных писателей – романтических бродяг Эрнеста Хемингуэя и француза Антуана Сент-Экзюпери. Я нахожу у них родство душ, явное сходство судеб, хотя писали они по-разному и о разном…
– Напрасно вы извиняетесь, Ян! – перебила его Татьяна. – Я вам очень благодарна за эту поездку. И вообще вы у меня, как добрый джинн из сказки, – ласково взглянула она на Томпа.
– Глоток доброго джина пьянит, – грустно усмехнулся Томп, – а вы на меня смотрите совсем тресвыми гласами…
Она спрятала улыбку и действительно «тресвыми гласами» посмотрела на соседа. «Наверно, – подумала она, – не в одной Эстонии сохнут девушки по белокурому великану, который в прямом смысле носил бы свою жену на руках. Завидно, только сердцу нельзя приказать».
Потом она неожиданно задремала. Заметив это, спутники замолкли, компанейро Хименес перестал оборачиваться к заднему сиденью. А Татьяна склонилась к могучему плечу Яна, ей слышалась рокочущая музыка Баха, грезился в зеленом пламени деревьев высокий домик с башней и балкончиком, который вороньим гнездом прилепился на углу, домик такой же причудливый и странный, как фантазия его хозяина – великого духом писателя и слабого, мнительного человека.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«ЗОЛОТАЯ ТОЧКА» ПЛАНЕТЫ
Глава 1
Случай свел их в одном купе скорого поезда. Точнее, на первых порах капитан медицинской службы Свирь попал в женское общество, но, когда тронулись, пришла молоденькая проводница и предложила ему поменяться местами с дамой, которая оказалась одна среди мужчин.
– В преферанс играете, капитан? – встретили его вопросом попутчики. Он кивнул, и тут же расчертили лист под первую пульку.
Двое партнеров играли азартно, сопровождая ходы стандартными прибаутками:
– Туз – он и в Африке туз!
– Мал козырек, но вашему тузу поперек!
Третий партнер, его звали Павлом Ивановичем, чаще пасовал, чувствовалось, что он сидит просто так, за компанию.
Когда расписали очки, оказался в проигрыше лишь Свирь.
– Дверь на цепочку, а выигрыш на бочку! – воскликнул один из «префасов». Павел Иванович сходил вместе со Свирем в вагон-ресторан, помог принести в купе дюжину пива.
– Вы откуда и куда, капитан? – спросил Павел Иванович, когда бутылки были опорожнены.
– После учебы к новому месту службы, – в тон ему ответил Свирь.
– Ответ, достойный кадрового офицера, – понимающе кивнул Павел Иванович и предложил: – Может, выйдем в тамбур, подымим?
Свирь не курил, но предложение принял. Попутчик разжег сигарету, затянулся разок-другой и продолжил разговор:
– Моя фамилия Русаков.
– Вы, наверно, родственник командира эскадры контр-адмирала Русакова?
– Угадали. Родной брат. Младший, разумеется. Всего лишь инженер-капитан третьего ранга запаса. Призвали на сборы, по иронии судьбы еду на корабль, построенный собственными руками.
– Неужели на «Горделивый»? – выдохнул Свирь.
– На него. Дублером инженер-механика.
– А я начальником медицинской службы! Только крейсера я еще в глаза не видел. Раньше плавал на тральщиках, теперь вот закончил военно-медицинский факультет при Центральном институте усовершенствования врачей – и на «Горделивый». Вы знаете его командира?
– Знаком немного, – усмехнулся Павел Иванович.
– Я слышал, он уставник и сухарь.
– Кто вам внушил это, капитан? Сергей Урманов – потомственный моряк, командир, как говорится, от бога.
– Мне его один случайный знакомый так расписал, – смущенно промямлил Свирь.
Прямо с вокзала оба поехали на причал.
Ракетный крейсер стоял в ряду кораблей, резко отличаясь от соседей не только внушительными размерами. Свирь подивился тому, насколько подходило название к гордому его силуэту. Величаво высился форштевень, плавно опускалась к корме строгая линия бортов, четко вписывались в общий ансамбль надстроек чуть скошенные назад трубы, подчеркивая неудержимое стремление вперед. Свирю почудилось даже, что он слышит стон туго натянутых швартовов, которым невмоготу удерживать крейсер возле стенки.
Павел Русаков мысленно поздоровался с кораблем, словно это был близкий ему человек, отметив про себя, что он возмужал и посолиднел, осел в воду по самую ватерлинию.
Они остановились поодаль от сходни, слушая переливистые рулады горна – на «Горделивом» играли малый сбор. Личный состав выстраивался на юте. В длинной шеренге белых роб контрастно выделялись три темные полосы: ботинки, поясные ремни и околыши бескозырок.
Мимо прибывших прошла большая автомашина, загруженная так, что штабеля ящиков громоздились выше кабины.
Газанув напоследок, грузовик остановился возле «Горделивого», Тотчас же по сходне загромыхали тяжелые матросские бутсы, и началась разгрузка.
Свирь подошел к осанистому мичману, руководившему работой. Тот мельком глянул на незнакомого офицера, козырнул ему и вновь принялся листать кипу накладных.
– Корабль собирается уходить, товарищ мичман? – спросил Свирь.
– А вы, извините, кем будете, товарищ капитан? – вопросом на вопрос ответил тот.
– Мы с капитаном третьего ранга служить к вам назначены… – смущенно произнес Свирь.
– Обратитесь к дежурному по кораблю, – посоветовал мичман.
Вахтенный у сходни надавил тангенту сигнального звонка, и вскоре по окованным медью ступеням сбежал высокий лейтенант в белом кителе с синей повязкой на рукаве.
– Дежурный лейтенант Русаков, – представился он.
«Еще один родственничек», – удивленно подумал Свирь и понял, что снова угадал, ибо лейтенант повернулся на каблуках к стоящему поодаль Павлу Ивановичу.
– Дядя Паша, какими судьбами? – обрадованно воскликнул он.
– Военными, Игореха, военными, – со смехом отвечал тот, обнимая лейтенанта.
– Чего же не сообщили, я бы встретил на вокзале!
– Все решилось в одночасье, вызвали в военкомат, вручили предписание – и айда на флот. Командир на месте?
– Командир в штабе, а я вас проведу к замполиту. Идемте, товарищ капитан, – обратился лейтенант к Свирю.
Заместитель командира по политической части тоже с явным удовольствием пожал руки гостям.
– Нашего полку прибыло, – сказал он Русакову-дяде. – Все бумаги на вас пришли только вчера, сегодня баталера отправили получать для вас флотскую экипировку.
– Товарищ капитан третьего ранга, капитан медицинской службы Свирь прибыл для дальнейшего…
– И вас тоже ждем, Вячеслав Борисович, – перебил его замполит. – Я не переврал ваше имя и отчество?
– Нет, все правильно, – ответил польщенный капитан.
– А меня зовут Федором Семенычем Валейшо.
Замполит Свирю понравился. Располагало к себе худощавое с выступающими скулами лицо, освещенное ярко-голубыми, почти синими глазами. Подкупал даже маленький детский якорек, выколотый на запястье правой руки.
– Вас только нам и не хватало, – говорил Валейшо, предложив гостям сесть. – Теперь примем запасы, и денька через два – прощай, любимый город.
– И надолго? – осторожно осведомился Павел Иванович.
– Пустяки, – улыбнулся слегка замполит. – Несколько месяцев – и будем дома.
«Значит, не скоро», – прикинул Свирь. Ого, в таком плавании еще не приходилось бывать. «Хорошо еще, Настю и Сережку не взял с собой. Намыкались бы на новом месте».
– Выходим в Средиземное, там присоединяемся к эскадре, – рассказывал между тем Валейшо. – По дороге в Черном море проведем зачетную ракетную стрельбу…
Инженер-механик Дягилев, на хлопчатобумажном синем кительке которого топорщились новенькие погоны капитана второго ранга, встретил старого знакомого без видимого энтузиазма.
– Я вас сердечно поздравляю, – сказал ему Павел Иванович. – Прибыл со всеми потрохами в ваше распоряжение.
– Второй медведь в одну берлогу, – глянув исподлобья, проворчал Дягилев. – Поучать начнешь – не сработаемся.
– Зачем учить ученого? – улыбнулся Русаков. На сборах он не был уже давно, и ему нравилось теперешнее новое положение. Необычно было видеть себя в военной форме, правда, китель оказался узковат, пришлось даже расставить пуговицы, но растрясти жирок во время «прошвырки через океан» входило в его планы.
Он с удовольствием стал выполнять первое поручение Дягилева, составляя ведомость на запасные части и принадлежности, просидел над бумагами до глубокой ночи.
Долго не спал и капитан медицинской службы Свирь, сочинял большое послание жене, в котором извинялся за сложившуюся ситуацию, просил ее отставить переезд и пожить до его возвращения в Москве.
Утром оба новобранца представлялись командиру «Горделивого».
– Ну что, попался, который кусался? – хитро прищурился Урманов. Помнишь, я тебе говорил: сегодня запас, а завтра у нас. Размочалим тебя на каболки и начнем веревки вить.
– Много не совьешь, Серега… виноват, товарищ командир! Меня дома стапель ждет.
– Пока нас с тобой ждет океан. Каюту тебе старпом приличную выделил?
– Жить можно.
– Извини, флагманскую для брата твоего, Андрея Ивановича, держим. В Средиземном поднимем его флаг. С Дягилевым, надеюсь, поладили?
– Жена с ним родная не поладит! Заставил меня всю ночь над ведомостями корпеть, а утром мою работу псу под хвост. Новую заявку сам состряпал – целый запасной крейсер хочет взять.
– Э, друг Павлунтий, наивный ты человек! В техническом управлении мудрецы сидят, скостят нашу заявку пополам. Смекаешь?
– Мошенничать не приучен. Всю жизнь за экономию борюсь.
– Береженого бог бережет. Тебе же известно, что у нас недавно дизель-генератор забарахлил?
– Получали вашу телеграмму. Только мои монтажники ни при чем.
– Кто-то на чем-то сэкономил, а нам в море аукнулось. Нет, я считаю по-русски, что запас кармана не оттянет!
Павла Русакова сменил капитан медицинской службы Свирь.
– Вы, как говорится, с выпускного бала на корабль, – приняв его рапорт, сказал командир.
– Так точно, с поезда…
– Женаты? Семья где? Как устроились?
Выслушав нового начмеда, Урманов озабоченно постучал костяшками пальцев по столу.
– Не везет нам с медицинской службой. С момента формирования экипажа вы третий начальник. Правда, последнее время нам флагманский врач крепко помогал, только свой глаз всегда верней.
Во время разговора Урманов и разочка не улыбнулся, лицо его было сосредоточенно-серьезным, даже хмурым, глаза глубоко затаились в глазницах. «Так и есть, сухарь сухарем», – огорченно подумал Свирь.
Дягилев представил Русакова подчиненным. Многих из них Павел Иванович хорошо знал, однако заметил в строю и незнакомые лица.
– Все указания инженер-капитана третьего ранга Русакова выполнять как мои собственные, – говорил Дягилев. – Учтите, что корабль он знает от киля до клотика, собственными руками его построил…
Павел Иванович слушал и думал о странном превращении, которое претерпел в его сознании «Горделивый». Ведь и в самом деле, почитай, каждая заклепка на корабле обогрета и обласкана теплом его рук, однако появилось в облике крейсера что-то новое, незнакомое…
Он стоял перед строем и ловил на себе любопытные взгляды старшин и макросов. Немудрено: слишком забавной выглядела его мешковатая фигура с расходящимися внизу полами кителя, в брюках, на которых видны были двойные складки. Гладить сам давно уже разучился, а проворная Шуренция была далеко.
Весь день палуба корабля напоминала растревоженный муравейник. Мотался туда-сюда старший помощник командира Саркисов, подбородок и щеки его были сизы от пробивающейся щетины, то и дело к трапу подкатывали грузовики и легковые машины, а возле правого борта робко жалась топливная баржа, обняв крейсер длинными руками шлангов.
Нашлось дело и Павлу Ивановичу. Дягилев уехал по инстанциям выбивать недокомплект ЗИПа, поручив своему дублеру проверить технические формуляры систем и устройств. Листая новехонькие журналы, он видел аккуратно заполненные графы и убеждался, что к походу готовились тщательно: каждый механизм проверен и опробован.
По случаю припомнилась ему одна из стажировок на флоте, лет этак десяток назад. Тогда он угодил на сторожевой корабль «Альбатрос» старенький маломощный паросиловик. Энергосистем там было раз, два и обчелся, но в формулярах Павел Иванович не обнаружил даже отпечатков пальцев.
«Некогда нам этой бухгалтерией заниматься, – отмахнулся сердитый и растрепанный корабельный мех, – чиниться не успеваем…»
«А вы все-таки займитесь, – посоветовал он механику, – может, и ломаться станете реже». За время своего пребывания на корабле Павлу Ивановичу удалось провести ревизию главных механизмов, и старая машина получила, что называется, второе дыхание.
«Ухоженная лошадь хозяину втрое служит, а некованая на все ноги припадает», – любила говаривать Дарья Перфильевна, в избе у которой они с матерью и Танюшкой жили в эвакуации. Изба стояла на самой окраине Тюмени в ту пору маленького провинциального городишка. Хозяйка ее кормилась от большого огорода, который обрабатывала совместно с квартирантами. А скромные деньжата, что получала по аттестату сына-фронтовика и от жильцов, складывала «на черный день».
Окраина была тихой и оживлялась лишь в зимнюю пору, когда овраги в пойме реки Туры облюбовывались ребятней. Лихо каталась пацанва с крутых склонов на салазках и лыжах-самоделках, набивая синяки и шишки и набираясь помаленьку сил в пору голодного лихолетья.
