Текст книги "Визитная карточка флота"
Автор книги: Александр Плотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Глава 7
Балтика встретила «Новокуйбышевск» приличным штормом. Короткие злые волны сначала только сотрясали судно, но постепенно раскачали его с борта на борт.
Татьяна почувствовала, как тупая боль обручем сдавливает виски, противный липкий пот обволакивает тело. Когда вязкий комок подкатил к горлу, она вспомнила, что в аптечке есть аэрон, лекарство, снимающее нагрузку с вестибулярного аппарата. Татьяна полезла было в сейф с медикаментами, но в это время прострекотал телефонный звонок.
– Как самочувствие, доктор? – услышала она в трубке резанувший ухо голос помполита. – Советую не ложиться, а переносить качку на ногах.
– Спасибо, ночью я хорошо выспалась, – нашла в себе силы бодро ответить Татьяна. Едва успев положить трубку, ринулась к раковине умывальника. «Что же это делается, черт побери? – прополоскав рот, досадливо размышляла она. – Я же дочь и сестра моряков! Надо брать себя в руки».
Так и не разорвав облатки, Татьяна положила аэрон обратно в сейф, решительно надела белый халат. Было время снимать пробу обеденного меню. При мысли о пище новый комок перехватил дыхание, усилием воли она протолкнула его и распахнула дверь лазарета.
На камбузе в клубах пара несуетливо двигалась повариха, или, как ее по-флотски величали, кокша Варвара Акимовна Петрова, дородная женщина, широкоплечая, с крупными и сильными руками.
– Не изловчилась зачерпнуть, плеснула на плиту, – охотно пояснила она, увидев врача. – Море чуток горбатое. Однако проба готова.
Смотря на ее раскрасневшееся, невозмутимое лицо, Татьяна невольно представила себя такой, какой видела в зеркале несколько минут назад: бледно-зеленой, с рыбьими глазами. Словно разгадав ее мысли, Варвара Акимовна заговорила улыбчиво:
– А ты молодец, Танюшка, не укачиваешься. Вон Лидка, наша буфетчица, плавает второй год, до сих пор в хороший шторм пластом лежит… И не обижайся на то, что тыкаю, я тут со всеми так, окромя Семена Ильича, капитана. Все остальные в сыновья мне гожи…
– Ну а я – в дочери, – тоже попыталась улыбнуться Татьяна, но только судорожно дернула щекой.
– И еще прими мой совет: ешь поболе, когда качает. На сытый желудок оно легче переносится. Даже если все из тебя, а ты взамен новую добавку!
Татьяна открыла пробный судок. Наваристый дух вызвал у нее нервическую дрожь. Первую ложку борща проглотила с усилием, словно касторку, но все равно зачерпнула вторую и третью. Заставила себя съесть щепоть истомленного в жиру янтарного плова, запила его полстаканом компота.
Сделав разрешительную запись в журнале, почувствовала, как неудержимо тянет ее наружу, на свежий воздух. Все равно, что там ее ждет – холод, ветер или дождь, лишь бы расправить стесненную грудь, освободить голову от тяжелого гнетущего дурмана.
Татьяна почти бегом одолела коридор, но осилить запор задраенной по-штормовому тяжелой надстроечной двери не смогла. Опрометью бросилась назад, ворвалась в лазарет, схватив из шкафа кислородную подушку, жадно прильнула к загубнику. Ожогом полоснуло легкие, сразу полегчало, кислород подействовал на нее, как нашатырь на обморочного.
Кто-то несмело постучал в дверь.
– Войдите! – прохрипела она. Но ее не услышали, стук повторился.
– Входите же! – разозлилась она на того, кто стоял за дверью.
– Позвольте, товарищ доктор? – смущенно сказал Ян Томп, переступив порог. В руках он держал графин, наполненный розоватой жидкостью. – Вам нехорошо? – Еще больше растерялся он, увидев ее распростертой на медицинской кушетке. Звякнул горлышком графина о стакан, протянул его Татьяне, второпях плеснув ей на халат. – Выпейте, это газировка с клюквенным экстрактом. Очень помогает…
Она покорно стала цедить сквозь зубы пузырящийся кисловатый напиток, а Ян придерживал стакан широкой, как лопата, ладонью.
– Мы в машине по два графина за вахту приканчиваем, – утешая ее, говорил механик. – Качка ведь на любого действует, только мы стараемся не обращать внимания.
«Хорошо тебе „не обращать“, такому здоровущему, – тоскливо думала Татьяна, страшась нового приступа морской болезни. – А тут жить не хочется…»
– Я говорил с вахтенным штурманом, скоро мы повернем на другой курс, станем под волну, качать перестанет. Можно будет спокойно пообедать.
– Можете, Ян, съесть и мою порцию, – криво усмехнулась Татьяна.
– Мне и так положен двойной рацион, – негромко рассмеялся Ян. – Вы знаете, – оживился он, – у нас в мореходке были два – как это по-русски? два закадычных друга, фамилии у них Лаум и Зорин. Их прозвали барометром и вот такую частушку про них придумали:
Лаум скис и чуть не плачет,
Зорин весел, сладу нет,
Значит, в море будет качка,
За двоих умнет обед.
Лаум радуется лихо,
Зорин хмурится в тоске,
Значит, в море станет тихо,
Камбуз будет на замке.
Смешно, правда? А теперь тот самый Зорин, который ел, работает в портнадзоре на берегу, а тот самый Лаум, который укачивался, плавает, как и я, вторым механиком в Латвийском пароходстве. Вы заметили иронию судьбы?..
Татьяна слушала его забавный мягкий выговор, почти не осознавая смысла слов, почему-то ей становилось легче.
Судно вдруг резко накренилось на один борт, мелкой дрожью заколотились переборки, тоненько дзенькнула пробка в графине.
– Ага, вот и поворот! – обрадованно воскликнул Ян. – Теперь до самого Рюгена будем катить как по асфальту.
Действительно, качка сразу же прекратилась, щеки Татьяны стали розоветь, она поднялась с тахты и благодарно улыбнулась Томпу.
– Вы собирайтесь, доктор, а я минут через двадцать приглашу вас в кают-компанию, – сказал он, поднимаясь.
Во главе широкого обеденного стола восседал капитан, худощавый по-юношески человек с жестким бобриком светло-русых волос, только внимательный взгляд мог заметить в них добрую примесь седины. Когда Татьяна представлялась ему, решила: капитану где-то около сорока, и поразилась, узнав, что тому уже за пятьдесят и тридцать из них отданы морю.
По левую руку капитана возвышался первый помощник, широкий и плотный, шрам делал его лицо суровым, даже неприветливым, место справа от торца стола пустовало – старший помощник был на мостике, дальше сидел грузовой помощник – «секонд», как его называли на английский манер, Марк Борисович Рудяков, средней комплекции, с аспидными бровями, сходящимися над крупным бесформенным носом; напротив него «маркони» – начальник радиостанции Юра Ковалев, рыжеволосый паренек комсомольского возраста.
Место врача было в середине стола на стороне помполита, Ян Томп сидел у противоположного конца.
Когда Татьяна села, капитан подал знак, и буфетчица Лида, видная, но флегматичная девица, внесла фарфоровый ковчежец с борщом и поставила его возле капитана. Тот налил половником в свою тарелку и передвинул ковчежец к помполиту.
Когда подошла очередь, Татьяна плеснула себе чуть-чуть, начала есть и пожалела о своей скромности. Казавшийся час назад касторкой борщ теперь был таким вкусным, что Татьяна с завистью покосилась на полные тарелки соседей. Зато плова она положила себе без стеснения.
Подав компот, Лида включила вентиляторы, их лопасти чуть слышно зажужжали под подволоком.
– Можно курить, с мест не сходить! – шутливо скомандовал капитан. На столешнице появились пачки сигарет, вспыхнули желтые язычки зажигалок. Татьяна тоже не удержалась от соблазна, закурила предложенную соседом «Яву».
– Как вели себя новички? – задал общий вопрос комсоставу капитан.
– Твое в машине укачались, – откликнулся со своего конца стола Ян Томп. – Кланялись обрезу…
– «Твое» погоду на судне не делают, – шутливо передразнил второго механика капитан. – Пока был всего лишь штормик, настоящие шторма впереди… Новичков держите под контролем. – Капитан пригасил в пепельнице окурок, живо глянул на Татьяну. – Вы, я слышал, держались молодцом. Ну а первые пациенты уже были?
Татьяна от неожиданности поперхнулась дымом, закашлялась, а Томп тут же пришел ей на помощь.
– Первый пациент – я. Бессонница замучила, – простодушно выпалил он.
За столом дружно хохотнули. Не смеялся один помполит, он вперил свой колючий взгляд во второго механика.
– Кто же тогда храпел сегодня в твоей каюте? – лукаво прищурился грузовой помощник Рудяков. – Аж переборка вибрировала.
– Это из него бессонница выходила, – довольный собственной остротой хихикнул Юра Ковалев.
Но Томпа нелегко было смутить, он сидел монументально спокойный, неторопливо, мелкими глотками осушал третий стакан компота. Татьяна мысленно поблагодарила механика, вовремя подкинувшего ей спасательный круг.
– По вашей части, Доктор, есть радиограмма из пароходства, дождавшись тишины, сказал капитан. – Велено продырявить наши дубленые шкуры. Какая-то прививка против тропической хвори.
– Чур не я первый! – испуганно крякнул Ян, едва не опрокинув стакан; механик, это знали многие, панически боялся уколов.
Кают-компанию снова охватило веселье.
– Теперь Ян лазарет по верхней палубе станет обходить и про бессонницу забудет! – подначил кто-то.
– Он как тот бегемот из мультфильма!
– Вы, доктор, пожалуйста, разберитесь, что это за прививка, как она переносится народом, а уж потом беритесь за шприц, – серьезным, даже немного менторским тоном заговорил капитан. – Не оставьте мне судно без экипажа.
«Что, они меня за легкомысленную фельдшерицу принимают? – обиженно думала Татьяна, теребя под Столом скатерть. – У меня высшее медицинское и семь лет практики… Илья даже на кандидатскую материал собирать заставлял…» Впервые за последнее время она вспомнила о муже, вспомнила мимолетно, как о свидетеле прожитых лет.
– Хорошо, товарищ капитан, я разберусь, – негромко промолвила она.
– И обязательно подготовьте информацию про эту самую болезнь, – подал голос до того упорно молчавший помполит. – Как она протекает, какие последствия после нее бывают. Чтобы ни у кого не осталось желания увильнуть от прививки. Выступите по трансляции, возможность я вам предоставлю.
– Ясно, товарищ помполит, подготовлю.
– И вообще не отсиживайтесь в лазарете как бычок под камнем, обласкал ее взглядом веселых голубых глаз капитан. – Ходите по судну, запоминайте, что для чего, авось пригодится! В порядке исключения можно даже заглядывать в ходовую рубку. – Капитан сделал паузу, оглядел сидящих за столом и уточнил: – Во время капитанской вахты.
После обеда Татьяна проштудировала инструкцию по вакцинации против указанной в радиограмме болезни. Обещалось легкое недомогание без температуры, обычно переносимое на ногах. Зато сама болезнь грозила коварными осложнениями. На них-то и решила Татьяна обратить внимание экипажа.
– Я готова выступить по трансляции, – сообщила она по телефону помполиту.
– Как вам лучше: записаться на магнитофон или вести прямую передачу? – спросил Воротынцев.
– Мне все равно.
– Заикаться не будете?
– Не буду, – решительно заявила Татьяна.
Через полчаса она уже сидела возле трансляционной установки с нежным названием «Березка». Юра Ковалев, потряхивая рыжими кудрями, включил нужные тумблеры и подал ей микрофон.
Стараясь отчетливо произносить каждое слово, Татьяна рассказала о происхождении болезни, ее эпидемическом характере, о том, что единственный способ предотвращения возможного заражения – прививка.
– Особенно не рекомендую уклоняться от уколов мужчинам, – подчеркнула она в заключение, – ибо одно из самых распространенных осложнений – это угнетение половой функции, вплоть до полного бессилия…
Едва она успела положить на место микрофон, как дверь рубки распахнулась, пропуская взъерошенного помполита.
– Вы забываете, товарищ доктор, что находитесь на государственном судне, а не в интимной компании! – хрипло выпалил он.
– О чем вы, товарищ помполит, я вас не понимаю?
– Общесудовая трансляция предназначена вовсе не для того, чтобы разносить скабрезности!
– Простите, но я всего-навсего прочла статью из «Краткого медицинского справочника». Издание вполне официальное, утвержденное Академией медицинских наук. Вот, посмотрите. – Татьяна протянула помполиту объемистый фолиант. Тот машинально полистал страницы и положил книгу на стол.
– Это индивидуальное пособие врача, а не информационный бюллетень, и никто не разрешал вам цитировать его с такими подробностями.
– Но ведь вы же сами просили меня проинформировать экипаж…
– Давайте договоримся раз и навсегда, – перебил ее Воротынцев, прямых передач по трансляции вы больше делать не будете. Сперва на магнитофон, чтобы я мог прослушать пленку, а потом…
Заскрежетал зуммер телефона. Юра Ковалев вынул из упругих креплений трубку, поднес к уху.
– Это вас, доктор.
– Эк вы нас по самому чувствительному месту! – услышала она веселый голос капитана. – Ну теперь держитесь: очередь на прививки будет через весь коридор!
Татьяна невольно улыбнулась, жалея, что эти слова не слышит помполит.
– На мостик у вас нет желания подняться? – продолжал капитан. Приглашаю. Обстановка самая благоприятная.
– Спасибо, товарищ капитан. Непременно воспользуюсь вашим приглашением.
– Так вы меня поняли, доктор? – почуяв неладное, поспешил закруглить разговор Воротынцев.
– Я вас поняла. Думаю, что микрофон теперь мне понадобится не скоро.
По окованному медными пластинами трапу Татьяна поднялась в ходовую рубку, казавшуюся полукруглой из-за выпуклых ветровых стекол впереди и по бокам. В просторном помещении было прохладно и тихо. Возле квадратной тумбы переминался с ноги на ногу матрос Гешка Некрылов. Татьяна кивнула ему, словно старому знакомому. Она поняла, что тумба – это рулевое устройство, а Гешка несет вахту возле него. Оглядевшись по сторонам, она догадалась о предназначении еще нескольких приборов, ведь ей неоднократно приходилось бывать на кораблях отца и старшего брата.
– Это радиолокатор? – спросила Татьяна, подойдя к высокой колонке, прикрытой сверху резиновыми наглазниками.
– Угу, – откликнулся матрос. – Навигационная станция кругового обзора.
Татьяна прильнула к наглазникам и увидела зеленоватый экран, обрамленный сероватой каймой; по кругу бежала желтая линейка, расцвечивая экран серебристыми оспинками. Она сообразила, что кайма – это очертания ближнего к судну берега, а оспинки – попутные и встречные пароходы. Радиолокатор ей тоже показывали и объясняли суть его работы.
До рези в глазах всматривалась она в белесое кружево побережья, словно в абстракции света и тени хотела разглядеть свой дом на Беломорской улице в Москве. Поймав себя на этой мысли, горько усмехнулась: нет больше у нее собственного угла, живет она у отца по временной прописке. Правда, говорят, у женщины дом там, где ее дети…
– Ага, у меня гости! – вернул ее к действительности бодрый голос капитана. Он был при полной форме: в тужурке с четырьмя шевронами, в широкополой фуражке, с большим биноклем на груди. – Идемте-ка на крыло мостика, – предложил он. – Там пейзаж повеселей!
Следом за капитаном Татьяна вышла в боковую дверь на открытую площадку, защищенную спереди широким обвесом. Возле борта на возвышении стоял репитор гирокомпаса под круглым колпаком, Татьяна узнала этот прибор. Она поднялась на возвышение, капитан Стал рядом, по другую сторону тумбы репитора.
– Видите, какой курорт, – глянув окрест, улыбнулся он.
Действительно, ветер дул в корму, и на мостике было тепло и уютно. Сверху волнение не было заметно, видно только, как нос судна вспарывает воду, отваливая на обе стороны пестрые пласты.
Ноздри Татьяны щекотали сызмальства знакомые запахи. Ими были пропитаны одежды отца и брата Андрея, когда те возвращались домой из плавания. Дух моря был стойким и подолгу не выветривался из прихожей, где на вешалке отдыхали флотские регланы. И вот теперь, спустя много лет, она сама полной грудью вдыхала этот воздух, различая в нем привычную терпкость йода, жесткость соляной эмульсии, сладковатость сырой прели.
– Здесь торная дорога, – подал реплику капитан. – Тесно, как на улице Горького в столице. Сейчас в нашей зоне более двадцати судов. Вон, смотрите, совсем рядом чапает норвежский лесовоз. Капитан на нем бережливый, даже флага не поднял, чтобы на ветру не обтрепывался…
Он предложил Татьяне бинокль, и она увидела серый, изборожденный ржавыми потеками остов судна, идущего встречным курсом. На палубе его громоздились штабеля бревен, они были видны так отчетливо, что Татьяне почудился запах соснового бора. На обшарпанной скуле она прочла латинское название судна «Сеуда». Лесовоз шел на волну и ритмично клевал носом, вздымая фонтаны брызг.
– Грузился, видать, второпях, – рассуждал капитан. – С креном идет… У них, у капиталистов, время – деньги. Хотя в этом нам не мешало бы у них поучиться. Уймищу времени теряем на стоянках, бьем по государственному карману… Тридцать лет я морским извозом занимаюсь, портовое оборудование за это время в десять раз мощнее стало, а вот денежки считать до сих пор не научились…
– Но ведь государство, Семен Ильич, за бесхозяйственность по головке не гладит, наказывает нерадивых, штрафы берет.
– Верно, штрафует. Перекладывает деньги из одного кармана в другой. Вот если бы раскошеливались лично те, кто возле причалов пробки создает, тогда бы мигом порядок навели…
Видимо, капитан говорил о наболевшем, выстраданном за долгие годы бродяжничества по морям и океанам, даже лицо его посуровело. Татьяна перевела разговор на другое:
– Жена ваша мужественная женщина, Семен Ильич. Столько лет провожать и встречать – великое терпение нужно.
– Наталья у меня – надежный товарищ, – снова улыбнулся капитан. Такого сынищу мне вырастила – загляденье! Митька наш в армии в ракетных войсках, старший сержант. Только после демобилизации намерен в мореходку двинуть, хочет продолжить династию Сорокиных.
– Значит, ваша жена и сына тоже будет провожать и встречать, вздохнула Татьяна, – а мы, женщины, труднее переносим разлуку…
– Вы никак успели соскучиться по муженьку? – усмехнулся капитан.
– Нет, мы с мужем живем врозь. Сынишка у меня на берегу остался, тоже Димка…
– Знаете, как я растил, в кавычках, своего Дмитрия! – оживился Сорокин. – Впервые увидел его трехмесячным Чебурашкой, во второй раз годовалым ползунком. Когда пришел домой после третьего рейса, он уже лопотать научился. Прогоняет меня от мамки: «Дядька, – сопит, – уходи!»
– Но ведь это грустная история, Семен Ильич…
– Такова наша морская планида, доктор. Мы вот с Натальей, когда бронзовую свадьбу отмечали, сочли по денечкам, сколько же за десять лет вместе пробыли: не наскребли и трех годочков. Зато есть во всем этом и добрая сторона: каждая новая встреча – настоящий праздник! Такого, когда всю жизнь бок о бок живешь, не бывает…
– А почему бы старым капитанам, не по годам, конечно, а по стажу плавания, таким, к примеру, как вы, не разрешить брать с собой в плавание жен?
– Вас бы в наши министры! – весело рассмеялся капитан. – За границей это испокон веков практикуется.
Глава 8
Приворотом линий валов на «Горделивом» начались швартовые испытания. Крейсер уперли форштевнем в бревенчатый щит, опущенный с углового выступа причала, подстраховать корму от рыскания пришел заводской буксирчик-толкач, нос которого был оплетен большущим веревочным кранцем.
Сергей Урманов, Павел Русаков и Георг Томп стояли на противоположном от берега крыле ходового мостика, возле пульта временной трансляционной установки.
– Правая машина к запуску готова! – послышался в динамике глуховатый голос сдаточного механика. Урманов знал, что там, внизу, в машинном отделении, находится сейчас и командир боевой части пять Дягилев, который волнуется не меньше заводчан.
– С богом! – после паузы, возможно неожиданно для самого себя, откликнулся Павел Русаков, и эта его «команда» не удивила ни стоящих на мостике, ни ждущих приказания в машинном.
Корабль мелко задрожал, наполняясь прерывистым гулом, гладкая, подернутая мазутной пленкой поверхность воды за его кормой всколыхнулась, выбросив шапку пузырей.
– Первый вздох младенса, – сказал Георг Томп, и это его «младенса» прозвучало так ласково и проникновенно, что Урманов с Русаковым невольно улыбнулись.
– Хорош младенец, почти полмиллиона пудов! – хмыкнул Павел, вытирая платком вспотевший лоб.
Кормовые швартовые надраились струной; Урманов дал знак рукой капитану буксира, и маленькое суденышко, как теленок слона, боднуло борт крейсера.
– Готовы дать реверс! – доложили из машинного отделения.
– Валяйте! – разрешил главный строитель.
– Тебе, Павел, не мешало бы командные слова подучить, – не выдержал такого легкомыслия Урманов. – Все-таки с военным флотом дело имеешь и морское звание носишь…
– Мои меня с полуслова понимают! – ощетинился Павел.
– Твои, может, и понимают, а вот мои плечами пожимают.
– Сухарь ты, Серега. Неужто не доходит до тебя торжественность момента? Младенец наш вздохнул и ножонками дрыгнул! Через годик заберешь ты его у нас – и прощайте, родные, прощайте, друзья!..
– Этот корабль останется в истории судостроения, – задумчиво вымолвил Томп. – Совершенно новые принципы конструирования, другая технология… Я вот, грешник, думал, что флот никогда не распрощается с госпожой заклепкой.
«А ведь и в самом деле постройка „Горделивого“ – факт исторический, подумалось и Сергею, на душе у него потеплело. – Коль войдет в историю корабль, не должны забыть и первого его командира…» Он пожалел о том, что не привился у нас добрый обычай помещать на видном месте палубной надстройки фамилий командиров – снизу вверх. Верхняя – фамилия действующего. В этом и преемственность поколений, и дань уважения к первому человеку на корабле. Не зря ведь марсофлотам бывшей владычицы морей Великобритании внушали веками: «Бог на небе, король в Лондоне, а капитан на мостике. Он для вас и бог, и король, и воинский начальник!»
Правда, Сергей не посмел бы высказать эти честолюбивые мысли вслух, не всякий поймет… Как не все знают обыденную изнанку командирской должности, в которой огорчений бывает не меньше, чем радостей. Одно ему довелось пережить совсем недавно.
Урманов долго готовился к разговору с Игорем Русаковым, обдумывал, как бы поделикатнее все обставить. Но потом на все махнул рукой, решив объясниться попросту, как мужчина с мужчиной.
– Ты не торопишься вечером, Игорь? – спросил он лейтенанта в конце рабочего дня и, не дав тому ответить, добавил: – Тогда загляни ко мне после ужина.
– Есть, – буркнул Русаков, и глаза его настороженно сузились. Видимо, он догадался, что разговор предстоит не праздный.
Таким он и явился в командирскую каюту: настороженно-собранным, закованным в панцирь холодного равнодушия. Урманов это почувствовал сразу и разозлился.
– Послушай, Игорь, – сказал он, сев напротив лейтенанта, лицом к лицу. – Мы знаем друг друга давно и давай не будем финтить. Сначала ответь на мои вопросы. Ты ведь сам просился на «Горделивый»?
– Сам, – ответил лейтенант, не поднимая взгляда.
– Хорошо, это уяснили. А теперь ты жалеешь о своем выборе?
– Кто вам сказал, товарищ командир? – шевельнул бровями Игорь.
– Сам вижу. Тянешь служебную лямку, будто она тебе бока трет!
– Я свои обязанности выполняю. От и до…
– Вот именно: от и до! А где твоя пытливость? Где профессиональная гордость?
Русаков откинулся на стуле, во взгляде его промелькнула насмешка.
– Служба не женщина, чтобы ее любить, товарищ командир.
– Но как можно по-настоящему узнать свое дело, не полюбив его?!
– Выходит, можно…
– Ремесленником стать можно, а настоящим моряком нельзя!
– Ремесленники пока тоже нужны…
– Стыдно мне слушать тебя, Игорь! Ты ли это говоришь? Ты – моряк уже в третьем колене! Не забывай, чью ты фамилию носишь, ее весь наш флот знает. Ишь ты, служба для него не женщина! А вот дед твой ее на всю жизнь полюбил и отцу твоему эту любовь передал!
Урманов разволновался, встал, резко отодвинув стул, прошелся туда-сюда по комнате. Лейтенант продолжал спокойно сидеть.
– Кстати, о женщинах, – снова подошел к нему Сергей. – Может, потому тебе служба в голову не идет, что другим твоя голова занята? Что у тебя с этой маляршей?
Русаков встрепенулся, словно его неожиданно окликнули, на скулах проступили багровые пятна.
– Ничего особенного, – выдохнул он. – Ирина моя невеста.
– Так, – обескураженно крякнул Урманов. – Вон, значит, куда у вас зашло. А сколько же тебе лет, Игорь?
– Вы же знаете, двадцать три…
– Совсем перестарок! Пора, пора тебе жениться, не то всех невест расхватают, в бобылях останешься, как твой командир!
– Не понимаю вашей иронии…
– Чего тут понимать! Зеленый ты еще для женитьбы! Ты сначала на палубе как следует стоять научись, ракушками хоть чуть-чуть обрасти, а уж потом заводи семью!
– Женитьба – мое личное дело, товарищ командир! – повысил голос лейтенант. – И просить разрешения я ни у кого не намерен.
– А совета у отца с матерью спросить ты намерен? Им не безразлично, кого ты в свой дом приведешь. Кстати, а сколько лет твоей избраннице? Мне думается, она постарше тебя…
– Это не имеет никакого значения.
– Пока не имеет, а пройдет десять-пятнадцать лет, ох как будет иметь. Я уже не говорю о сомнительной репутации твоей невесты…
– Не смейте так говорить о ней! – вскочил со стула лейтенант. Щеки его пылали, алые пятна выступили даже на шее.
– Словом, так, товарищ лейтенант, приказываю вам завтра же переселиться в казарму, будете жить вместе со всеми командирами групп.
– Вы не имеете права!
– Имею. Не нравится – можете жаловаться по инстанции, как положено по уставу. Вам ясно мое приказание? Свободны, товарищ лейтенант.
После ухода Игоря Урманов долго еще не мог успокоиться. Чувствовал, что неубедительно говорил с парнем. Наорал как на мальчишку, а тот уже сам людьми командует, сложнейшая техника ему доверена… Ехидный червячок точил совесть Сергея: «Вспомни, сколько было тебе, когда ты собирался делать предложение его тетке Татьяне? Двадцать шесть? Велика ли разница?» И тут же самолюбиво оправдывался тем, что был в ту пору уже просоленным морским волком и должность занимал на две категории выше…
Назавтра Павел Русаков встретил его в диспетчерской вопросом:
– Ты чего заставил Игореху чемодан собирать?
– Перевел его на казарменное положение.
– А по какой причине?
– Пусть живет вместе со всеми. Ему полезно побыть в коллективе.
– Понятно. Значит, выразил недоверие его дяде, – многозначительно произнес Павел.
– Отчасти да, – в тон ему ответил Сергей. – Ты, к примеру, знаешь, с кем он время проводит?
– Знаю. С Ириной Снеговой. Красивая деваха, не со всяким пойдет.
– А говорил он тебе, что жениться на ней хочет?
– Нет… – заметно опешил Павел, но тут же приободрился. – Ну что ж, коль решил, пусть женится. Он вполне взрослый человек.
– А тебе известно, какие разговоры ходят о его невесте?
– Завистники болтают, те, которым она от ворот поворот дала. А я не верю сплетням, Ирина себе цену знает.
– Дело твое. Но ему вообще рано семью заводить, еще моряком настоящим не успел стать. Пусть сначала мудрости житейской поднаберется.
– Русаковы все рано женились, – хитро улыбнулся Павел. – Но это не помешало им в приличные люди выбиться, даже в адмиралы…
– Коли так, я в этом деле не участник, – сердито махнул рукой Урманов. – Единственно, о чем тебя прошу, напиши ты сам обо всем Андрею Ивановичу.
– Разве Игореха сам не напишет?
– Я в этом не уверен, Павел. Он знает, что отец не одобрит его намерения.
– Ну ладно, на днях черкну письмишко.
– Это дело нельзя затягивать, Павел! Может, Андрей Иванович сумеет его переубедить. Отцовское слово весомей.
– А наше с тобой, выходит, ничего не значит? – хмыкнул Павел. Что-то ты слишком мрачно настроен, Серега. Тебе, видно, самому жениться надо, чтобы жена тебя отогрела.
– Спасибо за совет, но я уже один раз обжегся.
– Один раз не в счет! – хохотнул Павел, а Урманов мысленно подивился его беспечности, словно речь шла не о судьбе родного племянника, а о ком-то постороннем. С такими, как эта самая Кармен, шутки плохи. Вцепится – и будет играть как кошка с мышью, пока не надоест…
– Греется подшипник левой линии вала! – прервал его размышления доклад из поста управления машинами.
– Тьфу ты, черт! – ругнулся Павел. – Вот и запоносил наш младенец…
– Будет еще и корь и коклюш, – одобряюще усмехнулся Георг Томп. Пусть в детстве всем переболеет, тогда расти здоровым будет.
Они говорили о корабле, будто о живом существе, и Урманову тоже передалось их благоговейное родительское чувство. И он подумал о том, что не зря на средневековых парусниках форштевень украшали фигурой человека либо животного, а в минуты смертельной опасности марсофлоты молились не только о спасении своих душ, но в первую очередь слезно просили о милости божьей к грешной душе их судна.
– Я в машину, – сказал Павел и загромыхал по трапу.
– Достается ему больше всех, – поглядел вслед главному строителю Томп.
– Ничего, ему полезно похудеть, – усмехнулся Сергей.
– Я помню, как в пятидесятом строили головной сторожевик, – продолжил разговор конструктор. – Все души он из нас вымотал, там хандрит, здесь не ладится… Но все-таки довели проект до ума. До сих пор эти корабли пользуются доброй славой…
Урманов уважительно смотрел на седовласого, костистого эстонца, понимая, что каждый спроектированный, построенный и отправленный в плавание корабль унес в далекий океан частицу его большого и щедрого сердца.
Почему бы не приваривать на кораблях памятную табличку: «Генеральный конструктор проекта имярек, главный строитель такой-то». Ведь делают такие на уникальных зданиях, мостах, даже на вокзальных виадуках. Неужто создатели кораблей не заслужили подобной чести?
– Как ваш сын, Георг Оскарович, вести о себе подает? – осторожно осведомился Урманов.
– Ян очень внимателен ко мне, – дрогнувшим голосом ответил Томп. – Из этого рейса уже две телеграммы прислал. Последнюю с Азорских островов…
Справляясь о Томпе-младшем, совсем о другом человеке думал сейчас Сергей. «Как же принял тебя суровый океан, заблудшая душа? – с грустью мысленно вопрошал он. – Потому, видно, решилась ты пойти нелегкими мужскими дорогами, что не сумела на земле выбрать верного пути…»
* * *
Вспомнился Урманову далекий уже майский вечер, самый печальный в его жизни… Весна в том году была ранней и бурной. Еще в конце марта, не страшась ночных заморозков, отчаянно зацвел миндаль, в апреле окутались зелеными облачками листьев платаны и вязы, а в начале мая зажгли свои белые свечи каштаны. На душе Сергея было той весной постоянное щемящее чувство тревоги и радости…
Танюша тогда на два дня приехала домой из Симферополя, схимичила чего-то с лекциями, а эсминец Сергея временно стоял в Севастополе и потому он имел возможность бывать на берегу.
Сергей назначил встречу на Приморском бульваре, возле раскидистой старой ивы над фонтаном и, коротая время, прохаживался неподалеку по отмытым весенними ливнями асфальтовым дорожкам.
