Текст книги "Визитная карточка флота"
Автор книги: Александр Плотников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)
Александр ПЛОТНИКОВ
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА ФЛОТА
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
КОРАБЛИ РОЖДАЮТСЯ НА СТАПЕЛЯХ
Глава 1
Телеграмму доставили за полночь. Шаркая войлочными туфлями, Иван Егорович вышел в прихожую, отворил дверь. Пряча виноватую улыбку, не зазря ли потревожила старого человека, юная почтальонша протянула ему свернутый манжетиком бланк.
– Благодарствую, дочка, – ласково кивнул ей Иван Егорович, но сразу разворачивать бандерольку не стал.
«Небось ктой-то из прежних знакомцев проездом жалует», – соображал он, возвращаясь в комнату. Редко кто за последние годы, не считая детей, наведывался к нему специально, зато известно, что все пути в стране ведут через Москву. Потому и держал в хозяйстве отставной мичман две раскладушки с полным ночлежным припасом при каждой.
Подсев к столику и включив корабельную лампу с железным откидным колпаком, Иван Егорович не спеша водрузил на нос очки, раскатал и расправил ребром ладони пахнущий клеем листок.
«Встречай восемнадцатого поезд тринадцать вагон восьмой много вещей возьми такси целую Татьяна» – значилось на бумажных полосках.
От неясной тревоги захолонуло в груди. Приезжала дочь, свет его очей. Но собралась она в неурочное время: сентябрь на дворе, внук Димитрий в школу пошел. Может, купить чего приспичило? Тогда на кой лях «много вещей, возьми такси»?
Так и не заснул в эту ночь Иван Егорович. Ворочался на мягкой, с поролоновым матрасом, кровати, вздыхал и глотал вязкую слюну. Припомнил недавнюю обиду, когда шибко звал внука к себе на лето, но дочь с мужем устроили Димку в какой-то модный оздоровительный лагерь.
Манило курнуть, только год уже, как бросил баловаться табачным зельем, дав зарочное слово лечащему врачу…
Пошаливало сердце у Ивана Егоровича, нет-нет да и давало о себе знать. Корабельные эскулапы нашли у него «грудную жабу» незадолго до того, как пришлось списаться с последнего в его жизни корабля. А непогоду он мог предсказывать не хуже барометра: чувствовал, как ныли кости в суставах, и в такие дни был хмур, серьезен, вспоминал о дальних плаваниях, о друзьях. И все же здоровье никогда не подводило его на море; только здесь, на берегу, пришел он к мысли, что стар уж стал, пожалуй, и болезни его не выдуманы докторами.
Закадычный друг Иван Бочкарев, боцман с миноносца «Счастливый», еще до войны несколько раз ездил в отпуск купаться в теплых сероводородных ключах на Камчатке. Привозил с собой снимки: гейзеры, теплые реки, туманы над распадками… Красотища! Звал с собой, говорил, что горячая камчатская вода ревматизм за месяц смывает как пену. Боевой был моряк, наверное, и сейчас бы тянул нелегкую матросскую лямку, да погиб от фашистской торпеды неподалеку от Шпицбергена, когда проводил в Заполярье транспортные караваны…
Мысли Ивана Егоровича снова вернулись к дочери, описав какой-то невидимый, но широкий круг, в котором могло бы уместиться полжизни. Думал он о Татьяне в последние годы не меньше, а больше, чем раньше. Это можно было объяснить новым его сухопутным образом жизни, а может быть, и старостью. Полвека принимал он соленые ванны, дышал колким морским воздухом. Помнил все моря-океаны… А теперь только мысленно мог перенестись туда, за тридевять земель. Снились ему морские сны: жестокие штормы, ласковые океанские дали.
«Сейчас бы сделать хоть две-три затяжки», – подумал Иван Егорович, но сста не сдвинулся, так и лежал на койке с открытыми глазами. Еще больше маялся от того, что не с кем было поделиться нехорошим предчувствием. Третьегодняшним летом схоронил он на Перловском кладбище супругу свою Татьяну Трофимовну, с которой прожили без малого полвека, подняли на ноги двух сыновей и дочку. И хотя крутовато порой обходилась с мужем «мать-боцманша», но теперь по целковому заплатил бы Иван Егорович за каждое ее сердитое слово. Ведь ничто на свете не ценится дороже навсегда потерянного.
В шестьдесят семь лет овдовел Иван Егорович. Звали его после похорон в свои семьи сыны Андрей и Павел, приглашала к себе и дочь Татьяна. Не захотел. Отверг и услуги досужих кумушек, которые сватали ему младшую сестру покойной жены Алевтину Трофимовну: «И телом еще свежа, и на Татьяну страсть как похожа!» В ответ на такие слова Иван Егорович усмехнулся невесело:
– Хошь с одного стапеля каравеллы, да разное у них плавание…
Так и зажил бобылем отставной мичман, благо что неподалеку от его дома была столовая, работавшая без выходных. А будни проводил с ребятами в районном Доме пионеров, где на общественных началах руководил судомодельным кружком. Когда спрашивали, чем он занимается, отвечал:
– Корабли строю.
Одну из поделок Ивана Егоровича – модель крейсера «Аврора» в сотую часть натуральной величины – ребята пронесли через Красную площадь во время первомайской демонстрации. Радости старого моряка не было предела…
…Через неплотно задернутые шторы доглядел Иван Егорович, что в высотном доме напротив высветлились желтые пятна окон. «Вот уж и утро подкатило», – подумал он, поднимаясь с постели.
Часы показывали половину шестого. До прихода поезда оставалось добрых полсуток. «Надо квартиру хорошенько пролопатить, – оправдывался сам перед собой Иван Егорович, – одеяла гостевые выхлопать, пропылились небось на антресолях…» Да и в столовую надо было сходить пораньше, договориться со знакомой раздатчицей, чтобы плеснула в обед чего повкусней – с первого черпачка. Танюшка проголодается с дороги.
При мысли о дочке у него защипало веки. Давно уже выросла дочка, хорошего человека встретила, свое гнездо свила, а для отца она все тот же «поскребыш», любимица всей семьи. Отчего-то врезалась она в память такой, какой привезла ее Татьяна Трофимовна из эвакуации: в нагольном полушубочке и валенках, этакий неуклюжий мужичок с ноготок. Жаль, что не сохранились те шубейка да валенки, доконала их ненасытная моль.
Говорят, что внуки порой становятся роднее детей, а только не случилось с Иваном Егоровичем такого. Сын старшего, Андрея, Игореха, уже морское училище окончил, лейтенантом стал, двое пацанов у Павла, тот же Димка-невидимка подрастает, а сердце Ивана Егоровича по-прежнему тянется к дочери. Даже обиду единственную ей простил. А состояла она в том, что отказала когда-то Танюшка Сергею Урманову, сыну старого друга Ивана Егоровича. «Прости меня, папа, – сказала, – Сережа чудесный парень, но ведь сердцу не прикажешь…» И вышла за своего однокурсника по медицинскому институту Илью Юркевича. Иван Егорович даже слегка робел перед зятем, не по годам серьезным и рассудительным человеком, а особенно перед его очками в черепаховой оправе. Еще сызмальства вынес он убеждение, что человек в очках – ученый человек. И в самом деле зять теперь уже кандидат наук.
Иван Егорович протер паркетный пол веревочной шваброй – другого инвентаря он не признавал, – смахнул пыль со старенького полированного гарнитура, долго отдраивал заляпанную газовую плиту на кухне. Между делом оборвал листик календаря, на котором значилось: «18 сентября 1965 года, суббота».
К восьми часам он пошел в столовую, заказал на дом обед из четырех блюд, к одиннадцати занял очередь возле винно-водочного отдела гастронома, запасся бутылочкой армянского коньяка: сам он давно уже не выпивал, но знал, что Танюшка балуется рюмочкой-другой.
Все эти несложные хлопоты отвлекли мысли Ивана Егоровича, но когда он ехал на такси к Казанскому вокзалу, неясная тревога вновь заледенила сердце. «Нет, но с доброй вестью едет Танюшка», – тоскливо думал он.
На платформе он встал немного позади предполагаемого места остановки восьмого вагона, и первым, кого он углядел в окне, был внук Димка. Увидев деда, малец радостно заколотил кулачонками по стеклу. Чуть глубже в купе угадывалась высокая прическа дочери.
Из вагонной двери горохом посыпалась нетерпеливая молодежь, прямо с подножки бросаясь на шеи встречающих. Ивана Егоровича оттеснили в сторону, пару раз двинули в бок углом чемодана. Когда он наконец протиснулся в тамбур, вагон был почти пустым.
– Милый мой старенький папка, – целуя его, прослезилась Татьяна, позабыли тебя все, позабросили… Но ничего, теперь я буду с тобой, обстираю тебя, откормлю, выхолю!
Иван Егорович мысленно поразился этим ее словам, но по флотской привычке допытываться не стал, а занялся главным в данный момент делом. Увидев внушительную стопу чемоданов, опустил фрамугу окна, пригласил в купе носильщика.
– Деда, а твой крлейсер у меня стащили, – пожаловался Димка, забавно картавя, словно шарик в свистке катая во рту букву «р».
– Ничего, Димитрий, мы с тобой новый сварганим, – успокоил его Иван Егорович, берясь за ручку кожаного баула.
– В нем сто пудов, папа! – попыталась остановить его дочь. – Пусть носильщик возьмет.
– Носильщик тоже без работы не останется, – буркнул он, поднимая увесистую ношу.
Чемоданы сложили на железную, похожую на широкий утюг тележку, носильщик погнал ее своим, одному ему ведомым путем, а Иван Егорович с дочерью и внуком напрямик через вокзал пошли к остановке, где поджидало их нанятое заранее такси.
Когда ехали домой, то говорил один Димка; ни Татьяна, ни Иван Егорович не решались завести важный для обоих разговор при внуке и при шофере.
В квартире на тесной кухоньке хлопотала соседка по лестничной клетке: Иван Егорович попросил ее получить в столовой обед и разогреть к их приезду. Татьяна холодно поздоровалась с этой добродушной, заметно расплывшейся сорокалетней молодицей, с пристрастием оглядела чистую, обклеенную свежими обоями комнату.
– Дорого взяли за ремонт, папа? – спросила по-хозяйски.
– Зачем платить, – сухо усмехнулся Иван Егорович. – Чай, у самого руки не отсохли…
– Ну что ж, за встречу, папа, – подняла рюмку Татьяна.
– А мне ничего не налили… – капризно выпятил губы Димка.
– Прости, внук, я ведь не ждал тебя в гости, – сказал Иван Егорович. – Хочешь, я тебе смородинный морс разведу?
– Хочу, деда, хочу! – обрадованно заерзал внук.
Иван Егорович разболтал в бокале с кипяченой водой ложку смородинового варенья, подал внуку. Тот с серьезной миной потянулся чокаться к нетронутой дедовой рюмке.
– Ты сыт, Димуля? – немного погодя спросила Татьяна. – Теперь иди на улицу, знакомься с ребятами. Только смотри, чтобы со двора ни ногой! Понял?
– Понял, мамочка! – обрадованно воскликнул Димка, устремляясь к двери.
– Коньяк, милый папа, в холодильник не ставят, – наливая вновь свою рюмку, заметила Татьяна. – Пропадает букет.
– Я вашим манерам не обучен, дочка, – промолвил Иван Егорович. Сказывай лучше, что у тебя стряслось…
– Я ушла от Ильи. Ушла навсегда, – фальшиво-равнодушным тоном сказала Татьяна и залпом выпила коньяк.
– Так, – обескураженно крякнул отец. – Ушла, значит. А что же он тебе такого плохого сделал?
– Просто я поняла, что наш брак был ошибкой…
– Ваш брак… – сердито повторил Иван Егорович. – Браком все порченое называют… Плохого слова тебе твой Илья не говорил, с другими не путался. Чего тебе еще надо?
– Я не люблю его, папа.
– Восемь лет в ладу прожили, а теперь разлюбились…
– Тебе это трудно понять, папа… Слишком у нас с Ильей все было разложено по полочкам: каждый вечер прогулка в парке, дважды в месяц билеты в театр, летом семейная путевка в Сочи либо в Евпаторию. Даже спать вместе ложились два раза в неделю по расписанию… Благополучная скука! Голос ее сорвался, встав из-за стола, Татьяна вынула из сумочки пачку сигарет. – Ты мне позволишь закурить, папа?
Иван Егорович кивнул, внимательно присматриваясь к дочери. Она была куда заметнее, чем ее мать в молодости. Может, оттого, что пригожесть Татьяны Трофимовны была робкой и стеснительной, а красота дочери броской, почти кричащей: «Любуйтесь все и сохните от зависти!» Чуть выше среднего роста, по-женски ладная, она горделиво держала голову над узкими покатыми плечами.
«Какая бы добрая пара были они с Сергеем», – невольно подумалось старому мичману.
– Надеюсь, мы тебя не стесним? – выдохнув клуб табачного дыма, вновь заговорила Татьяна.
– Живите у меня сколько надо, дочка.
– Поблизости есть какая-нибудь школа-интернат?
– В соседнем квартале…
– Димку устроим туда, я пойду работать, участковые врачи и в Москве нарасхват.
– Ишь, как все сама по полкам разложила, – невесело усмехнулся Иван Егорович. – А что скажут Андрей с Павлом?
– Я уже не в том возрасте, когда оглядываются на старших братьев. У них своих забот хватает. Андрей вот-вот адмиралом станет.
– Адмирал тоже человек, дочка, и нервы у него не казенные.
Во входную дверь сильно затарабанил Димка, он еще не дотягивался до кнопки звонка.
– Мамуля, я обменялся с Андрюшкой, я ему дал фонарик, а он мне свисток, – прямо с порога зачастил малец. – Папа на меня не рассердится?
– Какой Андрюшка? Что за свисток? – недовольно оборвала его мать. Не успел на улицу выйти и уже обратно летишь! Иди гуляй, потом про все расскажешь…
– А вот о нем ты подумала, дочка? – негромко спросил Иван Егорович, когда Димка вновь был вытолкан на лестничную площадку.
– Он самое мое больное место, папа… Но ведь я не собираюсь лишать его отца. Пусть ездит к нему на каникулы, встречается. А когда вырастет сам сделает выбор…
– Мда-а, – хмыкнул Иван Егорович, – эдак все у тебя просто…
Вечером он уступил Татьяне с Димкой свою кровать, а сам пристроился в кухне на раскладушке. Но, как и накануне, сон бежал от него. Чтобы избавиться от тревожных мыслей, Иван Егорович стал вспоминать свою молодость… Из белого морока прожитых лет выплыла расшатанная теплушка, в которой ехали они с Татьяной Трофимовной и трехлетним Андрейкой в двадцать третьем году на Дальний Восток. Под нарами два фанерных баульчика да несколько узлов – все их немудреное имущество.
То ли от скудных харчей, то ли от дорожной маеты занедужил животом Андрейка. Всего его перевернуло, даже губы подернуло синюхой. И быть бы беде непоправимой, если бы на одной из остановок не пожалела молодую семью какая-то сердобольная бабуся. «До срамоты довели парнишку!» – пристыдила она проезжих и пожертвовала кулек с черемуховой мукой. Духмяная каша из нее возродила Андрейку к жизни…
Во Владивостоке поселились на Эгершельде в бывшей казарме, разгороженной фанерными стенами на клетушки-комнаты. Лежали они с Татьяной на скрипучей солдатской койке и слушали охи-вздохи соседей с трех сторон. И все равно не завелись в казарме злоба и зависть, дружно жили военморские семьи. Целым полуэкипажем собирались вечерами чаевничать на общей кухне.
Беляки эскадры адмирала Старка испоганили и разграбили Владивостокский порт. Очистили склады и пакгаузы, а суда либо увели за границу, либо затопили. Поднять и восстановить топляки стало главной задачей военных моряков. Ивану Егоровичу довелось работать на подъеме ледокола «Надежный». Техника судоподъема в ту пору была аховой, а широкопалубный ледокол лежал на боку, пришлось крепко помозговать, чтобы вызволить судно из плена. И все-таки подняли, поставили к причалу Дальзавода, капитально отремонтировали, и стал недавний утопленник канонерской лодкой «Красный Октябрь».
Иван Егорович поднимал со дна корабли, а ремонтировала их Татьяна Трофимовна. Пошла она работать на Дальзавод сперва маляром, через два года назначили ее бригадиром. Сутками не вылезала из трюмных шхер, но не обижал ее муж ревнивыми подозрениями. Верил больше, чем самому себе. В двадцать восьмом году подарила. Татьяна Трофимовна мужу другого сына, Павлушку. А поставили они родительскую точку в тридцать седьмом, когда появилась на свет младшенькая, Татьяна-вторая.
В трудах и заботах не заметил Иван Егорович, как пролетели лучшие годы. Когда спохватился, учиться было уже поздно. Так и остался он навсегда в высшем матросском звании – мичман. Зато сыны пошли дальше его. Андрей закончил перед войной военно-морское училище, Павел в послевоенные годы – кораблестроительный институт. Словом, не обошло их с Татьяной Трофимовной счастье стороной… «Пусть будет земля тебе пухом, родная моя», – беззвучно прошептал он.
* * *
В прихожей длинно зазвонил телефон. Иван Егорович торопливо поднялся и босиком ступил на холодный пол. Звонила междугородная. «Будете говорить с Куйбышевом», – сообщила телефонистка.
– Але, але! – бился в трубке искаженный хрипотой голос. – Это вы, папа? – Он понял, что звонит Илья.
– Да, да, слушаю…
– Татьяна уже у вас?
– Спят они с Димитрием.
– Извините, что так поздно беспокою, папа. Она вам рассказала, чего натворила?
– Это ваше с ней дело… Я вам не судья…
– Нет, папа, она ваша дочь! – взвился в трубке голос зятя, который так же, как и Димка, шариком катал букву «р». – Уговорите ее выбросить дурь из головы!.. Пусть возвращается домой! Вы же мудрый человек, жизнь прожили! У вас тоже были дети!..
Надрывный крик зятя ожесточил Ивана Егоровича, и он сердито закричал в трубку:
– Я мужиком был всю жизнь, а не бабой! Слюней не распускал!
– Простите, папа… – сразу сник зять. – Нервы у меня сдают… Почти каждый день трудная операция…
– Позвать, что ль, Татьяну? – уже спокойнее спросил Иван Егорович.
– Да, да, обязательно! Скажите, что я очень прошу…
– Подь сюда, Татьяна! – позвал отец и, не услышав ответа, повысил голос: – Не спишь ведь, чего прикидываешься!
– Не сплю, – спокойно сказала Татьяна, беря из рук отца трубку.
– Я же тебе все сказала, Илья. Зачем ты устраиваешь эти психологические эксперименты среди ночи? Правильно тебе сказал папа: стань же наконец мужчиной! Назло мне женись на молодой и красивой. За тебя всякая пойдет…
Муж, видимо, что-то говорил в ответ, Татьяна нетерпеливо перебивала его, потом заявила:
– Ну, хватит мелодрамы, Илья! Мы разбудили Димку. Если хочешь, во время зимних каникул приезжай к нему в гости или забери его на неделю к себе… – и положила трубку.
Лежа на своей неудобной раскладушке, Иван Егорович слышал, как дочь чиркала спичкой, прикуривая сигарету, почувствовал терпкость табачного дыма, которым потянуло из комнаты, и отчетливо понял, что судьба Татьяны всерьез надломилась. Что не вздорный это ее каприз, не случайная размолвка с мужем, а самый настоящий крах ее семейной жизни.
«А ведь от Сергея Урманова Танюшка бы не ушла…» – с легким оттенком злорадства подумал Иван Егорович.
Тут припомнились ему скорбные дни апреля шестидесятого, когда хоронили в Севастополе отставного каперанга Прокофия Нилыча Урманова. На поминках обнаружилось, сколько уважения людского заслужил бывший матрос с миноносца «Твердый», старый большевик, соратник Сергея Лазо, потом командир корабля возрожденного Тихоокеанского флота. Тесным-тесно было в просторной его квартире, а посередке поминального стола лежала груда телеграмм со всех концов страны нашей. Вместе с Иваном Егоровичем и Татьяной Трофимовной Русаковыми проводили в последний путь Нилыча оба их сына, только вот дочь Татьяна не осмелилась приехать, хотя и ей отбивали телеграмму.
А Сергей, видать, ждал ее, все смотрел на Русаковых и не решался спросить о Татьяне. Все не мог забыть безответной своей любви. Был он тогда капитан-лейтенантом, а нынче, Андрей написал, ходит во вторых рангах, скоро крейсер получит под свое командование. Умом и характером пошел весь в отца, жаль, что в личной жизни парню не повезло. Женился было на очень пригожей, говорили, да недолго пожилось ему с молодой супругой…
Иван Егорович сердито заворочался на скрипучей раскладушке, потом попросил вполголоса:
– Дай-ка и мне сигарету, Татьяна.
– Тебе нельзя, папа, – сухо откликнулась дочь. – И не уговаривай меня, я все-таки врач.
Глава 2
Спуск на воду корабля большой праздник для завода. Именинниками чувствуют себя все – от директора до слесарного ученика. Но главный именинник, конечно, строитель. Потому-то вырядился нынче Павел Иванович Русаков в лучший свой костюм, прикрепил на левой стороне пиджака орден Трудового Красного Знамени и две медали.
Шура, жена Павла, заботливо отутюжила брюки, хотя и не преминула заметить:
– Опять костюм послезавтра в химчистку тащить, ведь обязательно заляпаешься…
– «Горделивый» толкаем со стапеля, женушка! – обнял ее Павел. Такого корабля еще на свете не бывало, а ты – химчистка!
– Не серчай, Павлуша, я же просто к слову, чтобы поберегся… Я так рада за тебя, умница ты мой! – Жена ласково погладила его гладко выбритую щеку.
– То-то же…
– Андрей с Сережей приезжают на спуск? – спросила Шура.
– Про Андрея не знаю, а Сережа обязательно будет. Корабль на воде не может быть без командира!
– Уговори его у нас остановиться. В Юриковой комнате поселим.
– Попробую, мать, только ты его знаешь, он на садовой скамье переночует, чтобы никого не побеспокоить. Да и номер Сереге заказан в нашей заводской гостинице.
– Все одно уговори!
– Попробую, мать. А теперь целуй меня и отправляй!
Возле подъезда Павла Русакова ждала машина. Шофер Вася, недавний флотский старшина, по случаю праздника надел матросскую форменку с темными квадратиками на месте споротых погон.
– Двинули помаленьку, Василек, – сказал Русаков, устраиваясь на переднем сиденье.
– Вы который корабль спускаете, Павел Иванович? – вырулив на прямую улицу, спросил шофер.
– Такой самый первый, браток… – ответил Русаков и усмехнулся, припомнив, с какой робостью изучал тактико-техническое задание на постройку «Горделивого». Жутковато становилось от мысли, что надо создавать технический шедевр. Ни дать ни взять настоящий завод-автомат на плаву, со своей электростанцией, конвейерными линиями, счетно-решающими устройствами. Один впечатлительный журналист назвал будущий крейсер «Авророй» военно-технической революции на флоте. Громко, конечно, но сравнение это не так уж далеко от истины…
– А я на подлодке служил. Рулевым-сигнальщиком… Оттого вот и теперь баранку кручу…
– Лодки тоже отличные корабли. Призраки глубин – так, кажется, называли их в первую мировую войну. Тогда они на самом деле были почти неуязвимы. Только для нашего крейсера эти призраки страшны не будут, он их за много миль обнаружит. И тогда придется спасаться им, а не ему…
– Так уж и спасаться, – недоверчиво хмыкнул Вася. – А если у них дальноходные торпеды?
– Хоть ракетоторпеды, все равно я бы им не позавидовал.
Вася хотел было возразить Русакову, но раздался прерывистый свисток автоинспектора, который красноречивым жестом приглашал автомашину на обочину.
– Я извиняюсь, товарищ депутат, – козырнул Русакову милиционер, увидев эмалевый значок на лацкане пиджака. – Но ваш водитель нарушил правила. Совершил двойной обгон…
– Там же какая-то инвалидная коляска стояла… – попытался оправдаться Вася.
– Коляска тоже самодвижущееся средство, – строго оборвал его инспектор. – Ваши права, товарищ водитель!
– Послушай, друг, – по-простецки обратился Русаков к милиционеру. Ты нас не огорчай сегодня. Праздник у нас на заводе – новый корабль со стапеля сходит. В следующий раз ты его вдвое строже накажешь. Лады?
– Так вы с судостроительного? То-то туда городское начальство направилось… Ладно, по такому случаю дырку в талоне колоть не стану. А вот номерок запишу на память. Смотри у меня, – погрозил он пальцем шоферу. – Снова попадешься – не отвертишься!
Дорожный инцидент ничуть не огорчил Русакова. Он дружески потрепал шофера по плечу.
– Ничего, Василек, бывает. Это я тебя отвлек. Машину поставишь, приходи на стапель. Я тебя приглашаю.
– Спасибо, Павел Иванович.
До начала рабочего дня оставалось еще более получаса, но в заводоуправлении было людно. Русаков направился прямо к директору.
– Сам уже здесь? – спросил он секретаршу.
– Полон кабинет гостей, – кивнула та на обитую коричневым дерматином дверь. – Велел вам сразу заходить.
– А вот и герой дня пожаловал! Не торопишься, Пал Иваныч!
– Кто долго запрягает – быстро едет потом, Константин Сергеевич!
Директор, невысокий и худощавый (начальственным был у него только голос, басовитый и раскатистый), представил Русакова гостям. Тот с удивлением увидел среди них старшего брата Андрея в новенькой, совсем еще не обмявшейся адмиральской тужурке.
– Здравствуй, Павлуха!
– Андрей!.. Здравия желаю, товарищ адмирал! Представляется инженер-капитан третьего ранга запаса Русаков по случаю… Что за случай, ты сам знаешь! – И, не выдержав шутливо-официального тона, обнял брата за шею. – Когда произвели?
– Два месяца назад, перед днем Военно-Морского Флота.
– И даже телеграммы не дал!
– Хвастаться не привык.
– Батя тоже не знает?
– Скоро буду в Москве, покажусь.
– Выходит, я на тебя работаю?
– «Горделивый» будет плавать в моей эскадре.
– Под командой Урманова?
– Пока командиром планируется он.
– Почему пока?
– Пока ты достроишь корабль, ему могут предложить что-нибудь другое.
– Ну и болваном будет, если согласится! С такого трамплина, как наш крейсер, он и тебя перепрыгнет!
– Вот ему самому это и скажи. Он с минуты на минуту заявится.
– Павел Иванович, – прервал разговор братьев директор завода, – у тебя все готово? Шампанское не забыл?
– Целый ящик припас, Константин Сергеевич.
– Ящик ни к чему, бутылки достаточно.
– Одну о форштевень, остальные по бокалам разольем.
– Коллективку хочешь учинить? При высшем партийном руководстве города?!
– Кого же крестной матерью выбрали, Константин Сергеевич? – подал голос секретарь горкома партии, до того с улыбкой слушавший забавный разговор.
– Марью Даниловну Сапожникову. Она сорок лет на стапеле трудилась. Теперь на пенсии, но по-прежнему в коллективе, молодежь учит.
– Достойная кандидатура.
– Ну что ж, товарищи заводчане, – сказал директор, – гости остаются у меня, а хозяева по местам! Собираемся без четверти десять на смотровой площадке.
В вестибюле заводоуправления Павел Русаков увидел высокого морского офицера в модно скроенной тужурке с широким – от уха до уха – козырьком и вздернутой тульей.
– Сергей! – окликнул он моряка.
– Здравствуй, Павлуха! Сколько лет, сколько зим!
– Ты все такой же молодец, девицам на загляденье!
– Только уже шашель жениха побил, – усмехнулся Сергей Урманов, касаясь кончиками пальцев виска.
– Седина нынче в моде.
– Только вам, Русаковым, ничего не делается: ни сединки у тебя, ни морщинки.
– Не скажи… перешел вот в другую весовую категорию, – хлопнул себя ладонью по животу Павел.
– Просись на корабль, в море быстро вытрясет!
– Ты же мне, кроме электромеханической боевой части, ничего не предложишь. А для «бычка» я, пожалуй, староват. Ты вот на два года моложе, а метишь в командиры!
– Не хватает скромности отказаться!
– Откажешься – всю жизнь потом жалеть будешь. Мы тебе такой крейсерище отгрохаем, какого свет еще не видывал. Похлеще всяких там «галвестонов».
– Не говори гоп…
– Гоп уже конструкторы сказали, а наше дело их золотые мысли в каленое железо перевести! – засмеялся Павел, довольный своим каламбуром.
– Мой адмирал уже тут? – выдержав деликатную паузу, спросил Урманов.
– Андрюха-то? В кабинете у директора. Третий этаж направо, через секретариат. Там весь синклит собрался. Ты надолго к нам? Надеюсь, после спуска в гости ко мне заглянешь? Обмоем купание младенца, покалякаем.
– Спасибо, Павел, постараюсь…
К половине десятого смотровая площадка на заводском причале запестрела синими спецовками заводчан, среди которых островками выделялись костюмы и военные мундиры гостей. Короткий митинг открыл директор, затем передал слово секретарю городского комитета партии. Его встретили аплодисментами, несколько лет назад он был секретарем парткома завода.
– Дорогие товарищи! – сказал он. – Я сам судостроитель и знаю, какое большое событие спуск на воду каждого нового корабля или судна. Ведь из заводского затона начнет он свое долгое и, возможно, славное для нашей Родины плаванье… И вместе с ним в морях будут всегда тепло ваших рабочих рук и привязанность сердец. Спасибо вам за ваш доблестный труд, дорогие мои земляки!
Так же лаконично и взволнованно говорила с трибуны будущая крестная мать.
– Сынки мои и дочери! Ушла я на пенсию после четырнадцатого своего кораблика. Думала, и помирать мне с этим счетом. Низко кланяюсь вам за то, что вспомнили обо мне, оказали честь высокую благословить со стапеля пятнадцатый!
После митинга директор распорядился по телефону начать спуск. Смотровая площадка притихла в ожидании.
– А я вспомнил вас, Мария Даниловна, – вполголоса сказал секретарь горкома стоявшей рядом крестной матери. – Это же вы мне когда-то всю шею перепилили из-за детского комбината на Сухановке…
– Что было, то прошло, Георгий Яковлевич, нынче у нас пять таких комбинатов да еще два дома отдыха – профилактория для рабочих и служащих.
Сапожникову пригласили поближе к воде, секретарь смотрел ей вслед и с удовлетворением думал про то, как весомо прозвучало «у нас» в устах этой старой женщины, давно уже пенсионерки.
На стапеле между тем раздалось несколько команд, и вдруг рыжая от сурика громада корабля шевельнулась и, быстро набирая скорость, поползла вниз. Громкое «ура!» прокатилось по смотровой площадке, вверх взметнулись замасленные береты заводчан.
Когда форштевень крейсера коснулся поверхности воды, об него со звоном разбилась бутылка шампанского, и пенистый след от вина тотчас же был смыт вздыбившейся волной. Корабль вначале грузно осел в воду, затем вскинулся над белесым водоворотом, колыхнулся несколько раз и с неторопливой важностью поплыл от причала. Навстречу ему торопились два закопченных, словно жуки, портовых буксирчика.
На самой верхней надстройке крейсера стояла кучка людей, восторженно махавших руками. Контр-адмирал Русаков разглядел среди них младшего брата Павла.
– Твое место занимает, Сергей Прокофьевич, – с улыбкой заметил он, обращаясь к Урманову.
Тот лишь улыбнулся в ответ, продолжая разглядывать лениво раскачивающийся на разведенной волне остов нового корабля.
Сергей вырос возле моря и среди моряков, потому уже в пятилетнем возрасте уверенно отличал эсминец от сторожевика. Он хорошо помнил неуклюжие, как утюги, крейсеры 30-х годов, тихоходные угольные тральщики, тянувшие за трубами дымовые завесы, переоборудованные из грузовых пароходов минные заградители. Не до красоты было тогда с трудом возрожденному военному флоту. Потому-то белыми лебедями среди утиной стаи выглядели поначалу уцелевшие после гражданской войны «новики» да лидер эсминцев, построенный для нас зарубежной фирмой.
Иное дело теперь… «Если увидишь в солнечном мареве идущий навстречу стремительный дредноут, от стройных обводов и кружевных надстроек которого невозможно оторвать взгляд, знай наверняка: он идет под русским флагом», писал недавно один английский журналист, а уж британцы издавна знают толк в кораблестроении и мореплавании.
Вот и сейчас, угадывая опытным глазом будущую красу среди аляповатого хаоса лесов, окружающего мачты и ярусы рубок, Урманов представлял, сколько восхищенных и завистливых взглядов выпадет на долю «Горделивого» в морях-океанах.
