Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 02"

Автор книги: Александр Громов

Соавторы: Грэм Джойс,Джо Холдеман,Питер Ф. Гамильтон,Владимир Березин,Владимир Гаков,Эдуард Геворкян,Дмитрий Байкалов,Ллойд, Биггл,Дэвид Лэнгфорд,Евгений Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

Ротвейлеры после тренировок выглядели гораздо хуже. Внезапно порыв горячего ветра коснулся мальчика и тут же пропал.

Пес насторожился и зарычал – то же самое рычание, рождающееся в глубине груди, как перед схваткой с ротвейлером.

– Что там такое, Санди?

Человек? – спросил кто-то. Барри вздрогнул и вскочил на ноги. Он не мог определить источник голоса, потому что тот, казалось, звучал у него в голове.

– Здесь есть кто-нибудь? – Мальчик никого не видел среди залитой лунным светом травы.

Я… – и дальше слова, лишенные смысла.

Барри не мог бы сказать, принадлежит голос мужчине или женщине; кроме того, у него был очень странный акцент. Больше, пожалуй, похоже на женщину, решил мальчик. И чем-то опечаленную, хотя Барри и сам не понимал, откуда ему это стало известно. От этого грустного голоса ему снова захотелось плакать, и он непременно разревелся, если бы не был так испуган и утомлен.

Я закончил свою миссию по изучению… – и голос заговорил о недоступных пониманию мальчика вещах, называемых «квазары», «черные дыры», «эпифиз» и «субпространственная нервная система». Барри во все глаза вглядывался в темноту, но мог различить только Санди, который глухо рычал, прижавшись к его ногам и задрав голову. Барри проследил за его взглядом и увидел мяч, застрявший в ветвях. Неужели там, на дереве, человек?

– Я не понимаю, – признался Барри.

Вы отправили меня в долгий путь… – сказал голос.

А потом словно небо обрушилось на Барри, и он упал на колени, раздавленный небосводом.

За несколько секунд он узнал все, что каждый человек на Земле когда-либо знал о физике, химии, биологии, обо всех технологиях и прочих науках, а потом все, что каждому человеку в галактике было когда-то известно и, наконец, все, что маленький зонд узнал за свое путешествие мимо нейтронных звезд, сквозь черные дыры и через подпространство.

Он ощущал бушующий ветер сверхновой. Он видел, как рождаются и умирают звезды. Он чувствовал вращение галактики. Он встретил того, кто живет в ядре галактики, и пожал ему руку, подобную спектру всех звезд, которые зонд изучил, с дифракцией Фраунгофера вместо отпечатков пальцев и покалыванием в нервных окончаниях вместо голоса.

Ужас объял Барри. Это была такая лавина информации и ощущений, что ему пришлось напрячь всю свою волю и силы, чтобы вспомнить, кто он такой: мальчик, родившийся в маленьком городке на Земле в эпоху галактического средневековья… нет, раньше он этого не знал… До того, как этот древний космический зонд открыл канал, соединивший свою субпространственную память с разумом Барри.

«Я – Барри. Я – человек».

Но зонд не остановился, когда Барри едва не утратил личность, он даже не заметил этого. Он сам учился именно так, и другого способа отчитаться перед людьми ему не преподали. Ничего лучшего он придумать не мог. Барри лежал, скорчившись, прижав колени к груди, а кулаки – к ушам. Санди облизывал его волосы.

После наук Барри узнал историю, но не ту, что описывала хилый прогресс человечества в тюрьме под названием Земля, а давнюю историю галактической цивилизации. Он видел, как крошечные розовые комки выбираются из грязи, становятся человечеством, строят кристаллические башни, возносящиеся к звездам; он видел птиц, меняющих гнезда на плавучие города, которые люди помогают им строить; он видел, как сотни невероятных, удивительных существ обретают разум под руководством людей, создают цивилизации, а потом достигают звезд. Он видел, как космические расы сходятся, и был свидетелем неизбежной вражды и первых войн, а также Галактического Соглашения и долгого мира.

Для Барри все это было так же необычно и увлекательно, как фантастические романы. Но теперь, познав науки, он не мог не улыбнуться глупым теориям авторов относительно инопланетян и космических путешествий. На самом деле все было гораздо проще.

Но улыбка сменилась печалью, когда он вспомнил книгу Брэдбери «Вино из одуванчиков», потому что Барри понял, что за минуты учебы он утратил все, что определяло его как личность. Ему стоило огромных усилий припомнить, кем он был еще час назад. И он подумал о своей собаке, почувствовал, что пес тревожно лижет его, и ему стало спокойнее. Собака охраняла хозяина.

Барри узнал о разногласиях, терзавших человечество – они зародились в период слишком долгого мира. Он постиг могущество и славу, которую древние самодовольные существа извлекли из яркой, великолепной новой расы, почти столь же чудесной по своему технологическому развитию и силе воли, как все Галактическое Сообщество вместе взятое; он наблюдал, как образовывались многочисленные союзы, когда каждая раса стремилась привлечь на свою сторону эту могущественную силу, и какие войны охватили галактику вслед за этим.

Барри испытал боль, сильнее которой не мог вообразить, смертельную рану в душе, узнав, что эти войны привели не к досадному поражению, а к великому злу: стерилизация целых планет, достаточно древних, чтобы дать начало сотне таких рас, как человечество. Он стал свидетелем злодеяний, от которых содрогнулся бы самый жестокий палач – и эти преступления творили его собственные предки или равнодушно наблюдали за их свершением. Все было зафиксировано в те давние времена и сейчас воспроизведено без всяких искажений верным маленьким зондом.

Потом – тишина и тьма. Барри закрыл глаза. Ему потребовалось несколько минут, чтобы обрести душевное равновесие в новом состоянии.

Санди лизнул мальчика в лицо. Барри узнал теплый мокрый язык, настойчивый в своем беспокойстве. Сверх того, он мог представить генетическую структуру, которая привела к развитию клеток, образующих вкусовые луковицы в пасти собаки. Он видел генетический приказ ДНК, повинуясь которому, химические элементы выстраиваются в собаку – или человека. Он боялся открыть глаза, потому что и с закрытыми глазами увидел так много, что не мог удержаться от слез.

Но он был обязан сделать это, потому что маленький зонд, сам того не сознавая, возложил на него особую миссию.

Открыв глаза, Барри рассмотрел не следы рельсов, дерево и собаку; но Вселенную, которая раскрывалась перед ним в любой проекции – по его желанию. Только сейчас ему было трудно управлять своими желаниями. Сосредоточившись, он сумел сесть и погладить Санди; потом он наконец увидел пса: просто собака с грязной шерстью, виляющая хвостом. Он встал, пошатываясь, сжал кулаки и зажмурился, ожидая, пока пройдет дурнота, вызванная вращением галактики.

Усилием мысли Барри привел в действие станцию телепатической связи, спрятанную в Луне. Та, в свою очередь, активировала несколько других станций, известных союзникам. Только человеческий разум мог использовать станции связи в качестве ментальных усилителей. Впервые в истории все станции были настроены на один-единствен-ный человеческий разум. Барри знал, что в течение предыдущей Великой Эпохи нестройный хор человеческих «голосов» разносился по всей галактике. Любая благородная, любовная, алчная, порочная человеческая мысль, чувство или приказ оставляли след в разуме всех инопланетян.

– Мы разожгли войну, – сказал он маленькому роботу. Тот выразил согласие, полный испуга и смятения: зонд не был предназначен для столь глубоких переживаний.

– Мы заставили всех полюбить нас, – сказал Барри псу, почесывая его за ушами. Но Санди любил маленького хозяина и без утонченных ментальных приказов. Барри пришлось сделать над собой усилие, чтобы почувствовать под рукой шерсть Санди, ведь его разум был рассеян по всей галактике до самого ядра.

– Вы оба можете успокоиться. Я обо всем позабочусь.

Санди улегся рядом и принялся зализывать раны. Зонду расслабиться было труднее.

Вооруженный новыми знаниями Барри видел, что инопланетяне одолели людей по одной лишь причине: человечество было слишком занято войной с самим собой, чтобы послать единый приказ всем разумным расам галактики. Но теперь у человечества был только один голос. Знания, которые маленький зонд передал Барри, изменили весь мир.

– Спасибо, искатель знаний, – сказал Барри роботу. Он опустил его числовое обозначение, поскольку других зондов не сохранилось. – Ты поступил верно, закончив свои изыскания и сообщив мне то, что узнал. Я все исправлю, и тебе не нужно бояться, что твои хозяева ко-гда-нибудь снова причинят зло другим.

Робот опустился на землю и поместил все свои воспоминания – кроме самых первых, о тех днях, когда его программировали – в субпространственные ячейки. Ему во многом еще предстояло разобраться. Санди подполз ближе к машине, осторожно пофыркивая.

Барри поднял лицо к звездам, и его новый взгляд различил в невообразимой дали тысячи космических кораблей. Сотни тысяч инопланетян стремились уничтожить соперников, чтобы стать достойными союзниками человечества.

Потребовалось усилие, чтобы снова отвлечься от собственного физического тела, почувствовать свою субпространственную нервную систему и заставить ее действовать так, как будто он отдавал своим мышцам приказ.

Остановитесь, —скомандовал он. Учитывая ментальные усилители и все, что он узнал от зонда, восемьдесят тысяч лет изучавшего Вселенную, это было легко.

* * *

В тысячах миль от поверхности Земли шесть флотилий космических кораблей, сверкая лучами лазеров, выскочили из подпространства в точке, где появился исследовательский зонд. Они столкнулись, и кровь древних врагов кипела жаждой славы. Каждый знал, что они всего в нескольких световых секундах от миллиардов людей! Джон-6564 тоже не устоял против этого волшебства. Хотя его корабль был охвачен огнем, он сражался так яростно, как ни один арчталлеанин за всю историю Арчталла, он выкрикивал приказы запускать ядерные ракеты, наводить на цель х-лазеры, и…

Джон-6564 почувствовал, что человеческий разум снова коснулся его. На сей раз человек произнес лишь одно слово, но оно было гораздо больше, чем просто слово, и смысл его был гораздо яснее.

Остановитесь!

И Джон-6564 обнаружил, что не может более продолжать битву.

Из этого единственного слова – неодолимого повеления – и чувства, которое наполнило его, родилось понимание: он никогда больше не будет одинок и не станет мечтать о хозяине; но, кроме того, он понял еще, что человечество стало гораздо более великим и могущественным, чем прежде.

С осознанием этого пришла такая радость, что перья впились ему в кожу. А потом – касание страха.

Одним желанием Барри перенес себя домой через подпространство. Раньше ни один человек не был на это способен. «Странно, – подумал он, – что вместо этого мы пользовались машинами и впустую копили огромные знания»… Взять с собой Санди было не труднее, чем позвать его простым свистом. Глубоко вздохнув – он нервничал, потому что все еще был мальчиком, независимо от того, кем стал кроме этого, – Барри открыл дверь-ширму рукой и вошел на кухню. Мать и отец сидели за столом с банками пива в руках.

– Ах ты… – отец начал приподниматься. Глаза его сулили хорошую взбучку.

– Где тебя носит?.. – сказала мать, тоже вставая. Она уже приготовилась отвесить Барри пощечину, но…

Остановитесь, —скомандовал Барри.

Взрослые замерли и затихли. Взгляд их наполнился зачаточным пониманием, рты открылись в немом изумлении. «Таким людям потребуется куда больше времени», – подумал Барри. Отец медленно кивнул – один раз.

– Теперь все будет иначе, – сказал Барри.

И это было правдой.

Перевел с английского Константин РОССИНСКИЙ

Альберт Каудри
«КРУКС»

Дьева смотрела, как Земля под ней разворачивается, то исчезая за льдистыми пластами перистых облаков, то снова появляясь в мозаике из синевы океана и неподвижных сверкающих кучевых.

Аэробус двигался по своей гиперболе, и в разрывах возникали кусочки континентов. Дьева успела увидеть Северную Америку – цепь протянувшихся в Атлантический океан Аппалачских островов – и мерцающее в жарких лучах мартовского солнца Внутреннее море. Тут шестьдесят два пассажира погрузились в нижний облачный слой, ненадолго вспыхнули лампочки для чтения, но вот облака остались позади, и аэробус заскользил, точно тень урагана, над необъятностью Тихого океана.

Подали легкий обед, и во время десерта блеск острова Фудзияма в ожерелье зеленых островков возвестил, что они приближаются к Мир-граду. Тут засияло багряное солнце, из мерцающих волн Желтого моря выпрыгнул огромный лес Китая. Скорость в пять тысяч пятьсот щелчков была теперь слишком велика, и аэробус сотрясся – раз, и два, и три, пока его скорость не снизилась до тысячи.

Аэробус несся над зеленеющими равнинами Гоби, славными неисчислимыми стадами диких животных. Разумеется, они были слишком высоко и двигались слишком быстро, чтобы суметь разглядеть эти стада, однако масшина [13]13
  По мысли автора, язык будущего вберет в себя лексемы из многих национальных языков – в том числе и русского, однако на основе английской фонетической традиции. (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть]в начале салона потемнела, на миг замерцала точечками света и заполнилась трехмерными изображениями слонов, вапити, хакнимов, сфошур (и земных животных, и привезенных с других планет), которые неторопливо бродили среди россыпей озер по зеленым степям, где некогда властвовал бессмертный хан.

Бледное скуластое лицо Дьевы приняло сосредоточенное выражение, и в ее немигающих глазах заблестели отражения. Девять десятых Земли – первого приюта человечества – преобразились теперь в мир животных. Высшее достижение человека, которого называли Министром Разрушения. И ради этого погибли двенадцать миллиардов людей?

В закатном зареве Мирграда Стеф в пятнистом халате, развалившись, полулежал у себя на балконе и слушал выкрики торговцев и скрип колес на улице Золотой Орды. Он любил вот так, покуривая киф, нежиться в отблесках умирающего дня.

Неожиданный шум на улице заставил его сбросить ноги с потрепанного шезлонга. Он отложил мундштук и зашаркал к перилам.

На улице тележки продавцов были сдвинуты к стенам, и между ними, точно колонна муравьев, брела длинная вереница заключенных (синие робы, короткие волосы, запястья и шеи защелкнуты в черные пластмассовые канги). Стражники в дюрапластовых шлемах с широкими полями шагали вдоль вереницы на некотором расстоянии друг от друга, ударяя короткими хлыстами по ногам замешкавшихся, поторапливая их. Узники постанывали, а потом кто-то затянул тюремную песню на олспике – объединяющем языке всех людей: «Смерта, смерта ми калла / Йф нур трубна хаф съегда…» («Смерть, смерть, позови меня, только беды ждут меня всегда…»).

В такт песне самые медлительные настолько ускорили шаг, что стражники лишились предлога пускать хлысты в ход.

Хорошая песня, – подумал Стеф, снова растягиваясь в шезлонге, – потому что в ней две противоположные идеи: терпение и отчаяние. Полюса жизни, ведь так? Во всяком случае, его жизни. Исключая киф, который стал почти его религией, навевая на него в эти вечерние часы легкую спокойную меланхолию, – состояние, которое староверы называли Святым Равнодушием: что происходит, то происходит, и не пытайся валять дурака с Богом. Ну и, конечно, Джун. Это не просто похоть, хотя и не любовь. Он прошептал ее имя – на олспике оно означало «летнее время» – с изначальной английской интонацией и смыслом: июнь.

Потом нахмурился. Как обычно, он сидел на мели. Киф стоил денег. Так как же он может позволить себе Джун? Стеф задумался, неторопливо попыхивая, выпуская ароматный дым через нос. Ему нужно новое дело. Ему нужна работа. Ему нужно, чтобы с неба на него посыпались деньги.

Даже самые пресыщенные пассажиры, много раз видевшие Уланор, или Мирград, быть может, даже выросшие там, прильнули к иллюминаторам вместе с теми, кто впервые прибыл в столицу рода человеческого.

Более миллиона человек, думала Дьева. Просто не верится, что существует такой огромный город. Конечно, в сравнении с мировыми городами двадцать первого века Уланор только-только годился в пригород. Однако он хотя бы давал ей представление об утраченном – представление о былом (и будущем?) мира до того, как Время Бедствий все изменило.

Аэробус теперь планировал, присоединившись к уличному движению на пятом уровне внешнего кольца, разворачиваясь так, что создавалось впечатление, будто город с расходящимися лучами проспектов и сверкающими площадями вращался вокруг своей оси. Второй пилот (естественно, компьютер) заговорил четким однотонным голосом, называя такие достопримечательности, как аллея Чингисхана, площадь Желтого Императора, где находились дворцы Контролеров разных секторов, а также площадь Вселенского Правительства, где Дворец Президента выходит фасадом на Сенат Миров.

– А дальше – квартал Облаков и Дождя, – вставил мужской голос, и урожденные земляне засмеялись.

Второй пилот вежливо помолчал, пока нарушенная тишина не восстановилась, а затем продолжал свои объяснения. Дьева смущенно порозовела. Квартал борделей (названный по изящному китайскому стихотворению, описавшему половой акт, как «игру облаков и дождя») проклинался в храмах староверов с тех пор, как она себя помнила. И хотя верующей она больше не была, ее продолжали возмущать унижения, которым подвергались в злачных местах женщины и мужчины.

Стеф все еще хмурился, посасывая мундштук, когда зазвонила мас-шина внутри квартиры. Злясь, что кто-то нарушает его покой, он прошлепал в комнату, лавируя между колченогой мебелью, перешагивая кучки нестираного белья. Он отдал масшине команду «говори», и она замерцала, оживая. Внутри экрана повисла светящаяся голова полковника Ямаситы из Службы безопасности.

– Хай, Корул Яма.

– Мне требуются кое-какие конфиденциальные услуги. Приходи ко мне немедленно. Ворота сорок три.

Ни единого лишнего слова. Изображение схлопнулось в светящуюся точку. Со вздохом Стеф сбросил халат на другие обноски, захламлявшие пол, и втиснулся в душный стенной шкаф в поисках чего-нибудь чистого.

Едва Стеф нажал кнопку вызова, на крышу старого здания опустился плавнолет-такси с обычным компьютером на месте водителя. Стеф забрался внутрь и назвал адрес: Львиный Дом, ворота сорок три.

– Гратизор, – сказал компьютер. – Благодарю вас, господин!

Ну почему эти железки всегда вежливее людей?

Когда они понеслись над аллеей Чингисхана, Стеф без особого интереса оглядел освещенные фасады на площади Вселенского Правительства. Он давно уже понял: они не более чем декорации, а вся деятельность кроется за кулисами. Бронзовые статуи воздавали честь Желтому Императору, Августу Цезарю, Иисусу, Будде и, разумеется, вездесущему Чингисхану. Все – великие Объединители Человечества. Предвестники Мирграда и его жителей.

Чингис был даже удостоен пышной гробницы в скрещении прожекторных лучей. Не то чтобы в ней покоились его кости: их никому не удалось найти. Но простаки из других миров специально посещали Уланор, чтобы поглазеть на могилу величайшего (и кровавейшего) Объединителя всех времен.

Вблизи гробницы торговцы продавали жареные орехи, завернутую в бумагу лапшу, крохотные связки кифа, водоросли, плошки с мисо и кишми, а также цыплят-бабабку под техасоусом. Все выглядело очень чинно: люди прогуливались и угощались в любое время суток, не опасаясь стать жертвой преступления. Нарушение закона вело прямехонько во Дворец Правосудия за площадью Вселенского Правительства, а лабиринт выложенных кафелем камер под ним носил собирательное название Белая Палата. Грозный Катманн, глава Земной Безопасности, лично занимался Белой Палатой, и одной его репутации было достаточно, чтобы в Уланоре законы соблюдались неукоснительно.

Такси свернуло с главной магистрали, пронеслось над переулками, держа высоту в двадцать метров над мостовой, и замерло у глубокой ниши в глухой белой стене здания. Стеф предъявил компьютеру удостоверение личности, и вспышка света подтвердила уплату. Он вошел в вестибюль, и скучающий стражник в будке повернул к нему голову.

– Хай?

– Хай. Йа Стеффене Александр. Корул Ямасита ха'калла.

Звук его голоса включил монитор. Стражник посмотрел на возникшую картинку, затем придирчиво вгляделся в лицо, словно оно могло скрывать под собой другое, незавизированное. Наконец он что-то сказал, обращаясь к системе безопасности, после чего бесшумно отодвинулась стальная дверь, отделанная бронзой.

В открытых для публики частях Львиного Дома глаз радовали многоцветный мрамор и малиновые резные шиши, но здесь, в деловой части, коридоры, облицованные пластиком и устланные серыми циновками, были безлики. На дверях отсутствовали номера и таблички, чтобы сбить с толку незваного гостя. Стеф, хорошо знавший этот коридор, отсчитал девятнадцатую дверь, постучался. И охнул: ему в лицо ударила вонь, которая сделала бы честь настоящему львятнику. Дверь открыл темнооборотник, и с мохнатой морды мандрилла на Стефа уставились черные кошачьи зрачки, рассекающие огромные глазные яблоки цвета перезрелой малины. У этой твари имелись две пары рук – большие и маленькие. Одна большая рука придерживала дверь, другая лежала на кобуре, а две маленькие скребли густую шерсть на мохнатой груди.

– Корул Ямасита ми ждать, – умудрился выговорить Стеф, ни разу не сбившись.

Темнооборотник посторонился, и посетитель прошел через кордегардию, сопровождаемый немигающим красно-черным взглядом. Потом постучал еще в одну дверь и наконец вошел в кабинет Ямы.

– Хай, – приветствовал Стеф, но Яма не стал тратить времени понапрасну.

– Стеф, у меня проблема, – начал он.

Все в кабинете было сделано либо из черного, либо из белого дюрапласта, словно в предвидении социальных битв. Стеф опустился в черное кресло, которое, казалось, было сознательно сконструировано так, чтобы причинить побольше неудобств.

– К чему там эта зверюга? Разве вы не можете позволить себе обзавестись стражником? – спросил Стеф, шаря глазами в поисках трубки для кифа, но так ее и не обнаружил.

– У всех, кто что-то значит, есть темнооборотники. Более надежны, хотя и воняют… А теперь слушай. Информация эта – не сносить головы, так что, надеюсь, у тебя зачешется шея, если вдруг захочешь ею поделиться. Уже несколько месяцев ко мне поступают из Львиного сектора неясные сообщения о террористах, которые заинтересованы в путешествии во времени. А теперь кое-что произошло и здесь, на Земле. Кто-то похитил из Университета червобур.

– О-го-го! – Поскольку Стеф и не предполагал, что червобуры вообще существуют, его изумление было искренним.

– Те, кто отвечал за аппарат, сейчас у Катманна в Белой Палате. Могу тебя заверить: если повинны свои, то силы безопасности это скоро узнают.

– Еще бы!

– Тебе не требуется растолковывать, что произойдет, если какой-нибудь глупетс заберется в прошлое. С тех пор как появилась эта технология, всякие идиоты стали рваться назад – подправить то, подправить это. До них не доходит, какой хаос вызовут такие изменения. Они даже не представляют себе, что все может просто вырваться из-под контроля.

Ямасита угрюмо нахмурился – человек, призванный держать все под контролем.

– Воображают, будто сумеют управлять временными процессами. И не ведают: какая-нибудь мелочь может повернуть историю в направлении, которого они не предвидели и никто не предвидел.

Стеф кивнул. Ему представилось: кто-то, балуясь с прошлым, заставляет его, или Джун, или гения, синтезировавшего киф, перестать существовать. Перед такой перспективой сохранить Святое Равнодушие было очень, очень нелегко.

– Но что могу сделать я?

Однако Яма еще не завершил свою обличительную речь.

– Почему эти свинни не займутся чем-нибудь полезным? – с негодованием спросил он. – Почему не пытаются изменить будущее? Не пытаются его улучшить?

– Возможно, потому, что вы бы их за это казнили…

Неожиданно Яма улыбнулся. Они со Стефом были давними знакомыми – академия, служба на Ио, на Луне. Одно время они соперничали, но та пора давно миновала. Яма возглавлял Службу безопасности в Львином Доме. Львиный сектор под его управлением представлял собой огромную часть космоса с сотнями обитаемых миров, рассыпанных по спирали галактики в направлении к плотному скоплению звезд в ее центре.

А Стеф тем временем вылетел со службы и перебивался мелкими заданиями, которые Яма предпочитал не делать достоянием гласности. Вроде сегодняшнего. Власть Ямы на Землю не распространялась, но он подозревал некую связь между двумя происшествиями – здесь и в Глубоком Космосе.

Стеф слегка ухмыльнулся:

– И как же я смогу найти похитителя червобура?

Яма мгновенно стал деловитым.

– Я расскажу все, о чем тебе следует знать, – сказал он.

– И ни словечка больше.

– Вот именно, – отрезал Яма, который все-таки обладал чувством камора, хотя и был полковником Службы безопасности. Начал он с того, что перевел сотню ханов на тощий банковский счет Стефа, прекрасно зная, что Стеф немедленно их потратит и будет снова нуждаться, а нужда заставит его работать.

Пока Яма говорил, на другом конце города в большом заложенном и перезаложенном доме профессор Ян Ли-Куцай сидел в кабинете и читал лекцию своей масшине.

Его прославленный курс «Орига Наш Мир» («Происхождение нашего мира»), который он читал во Вселенском Университете, каждый раз собирал по тысяче студентов. И причина заключалась не в его глубокой учености – почти все выкладки принадлежали не ему, – но в блеске изложения. Порой он производил впечатление талантливого актера, а не преуспевающего профессора. Его имидж включал длинную седую бороду, куполообразный сияющий череп, пугающий набор ногтей и звучный бас, придававший особую важность каждому его слову, имело оно хоть какой-нибудь смысл или нет. Запоминающий кубик фиксировал лекцию для продажи в иномиры, где убогие университетики под чуждыми солнцами будут завороженно внимать эху его мудрости.

И даже пока он говорил – с прозрачной ясностью, пронзая воздух длинным, худым указательным пальцем, который завершался девятисантиметровым ногтем, – Ян прикидывал, сколько ему принесет экспорт кубиков и авторское право на лекцию. Достаточно, чтобы купить виллу на модном южном берегу озера Бай? Мир в доме между четырьмя его женами? Или хотя бы дорогую проститутку?

Пожалуй, думал он, разумнее остановиться на проститутке. Одна полоса его двухдорожечного интеллекта мечтала о девочках, даже когда вторая вновь повествовала о самом губительном событии в краткой, ужасной истории цивилизованного человека. Первая лекция его курса всегда посвящалась Времени Бедствий.

– Учитывая, что Бедствия создали наш мир, – произнес он с чувством, – горько, да, горько думать, что нам так мало известно о начале катастрофы. За два коротких года – с две тысячи девяносто первого по две тысячи девяносто третий год – погибли двенадцать миллиардов людей вместе со всеми их воспоминаниями. Семьсот огромных городов были уничтожены вместе со всеми их архивами, триста с лишним правительств исчезло со всеми их хранилищами дисков, дискет, кассет и первых запоминающих кубиков. Неудивительно, что мы знаем так мало! Когда и почему начались войны? Девять моровых язв – когда они вспыхнули? Геморрагическая лихорадка «Голубой Нил» и резистентная к медикаментам черная оспа бушевали в Африке еще в семидесятых годах двадцать первого века. Ежегодные пандемии смертельной инфлюэнцы стали правилом к две тысячи восьмидесятому году. Видимо, Время Бедствий дало о себе знать еще до начала войны.

Вступления никогда гладко не проходили: студенты, сообразив, что им предстоит слушать целый долгий час, постепенно впадали в подобие транса, сопровождаемого трепетом ресниц и нервным подергиванием таза. На индикаторе предупреждающе замигала зеленая лампочкa, и Ян тут же перешел к описанию ужасов, которые придавали его курсу особую увлекательность.

– Однако война две тысячи девяносто первого года привела к наиболее эффектным последствиям: уничтожение городов, Двухлетняя Зима и Повальный Голод. Возьмем для примера великий город Москву, где роботы-экскаваторы выявили для нас глубинную картину тех кошмаров, которыми сопровождалось его разрушение. Город с тридцатимиллионным населением в две тысячи девяностом году…

Одна леденящая кровь подробность следовала за другой: забитое скелетами метро с его все еще прекрасными мозаиками, запечатлевшими годы правления царя Сталина Доброго; сухие извилины русла Москвы-реки, чьи воды испарились в одно слепящее мгновение, а обломки перегородили его так, что теперь река течет в пятнадцати щелчках оттуда; великий Кремлевский Щит из расплавившегося кремния над бывшим центром города – радиоактивной зоной, которая будет слабо светиться еще пятьдесят тысяч лет.

С удовлетворением отметив про себя, что индикаторная лампочка сменила зеленый сигнал неудачи на красный цвет успеха, профессор Ян перешел к ужасам Лондона, Парижа, Токио, Пекина и Нью-Йорка. Потом коротко сообщил о запретных зонах, все еще окружающих погибшие города, об облученной фауне и флоре, которые стремительно эволюционируют, складываясь в прихотливые райские сады там, где всего лишь каких-то триста лет назад шумели столицы великих империй.

Индикатор интереса засветился, будто глаз темнооборотника. Профессор Ян широким шагом расхаживал взад-вперед, его бас становился все бархатнее, седая борода колыхалась, длинные пальцы раздирали воздух.

– Так как же она произошла, эта величайшая катастрофа? – вопросил он. – Как много мы знаем – и как мало! Предстоит ли ученым вашего поколения найти окончательные ответы на эти загадки? Признаюсь, мы пролили лишь немножко света у границы грозного мрака, который зовется… Временем Бедствий!

Как всегда, лекция продолжалась точно указанное время – один стоминутный час. Как всегда, она завершилась ударной фразой, напоминающей сонному студенту обо всем том, что он воспринимал краешком своего затуманенного сознания.

Свечение в масшине замигало, погасло и профессор Ян заорал:

– Чаю!

Распахнулась дверь, и домашний прислужник торопливо вкатил столик с чайным прибором, чашкой, млеком, жестянками оолонга и «Эрл Грея».

– Иногда, – пробурчал Ян, – мне кажется, что я издохну от скуки, если должен буду опять рассуждать о Бедствиях!

– Один кусок или два? – спросил прислужник, и Ян, пивший чай на старинный английский манер, с тревогой сосредоточил внимание на маленьких и дорогих до нелепости кусочках желтоватого нерафинированного сахара.

– Пожалуй, два, – сказал он.

Если на доходы от лекции он не сможет купить роскошную девицу, то, во всяком случае, ему хватит средств для бесперебойной покупки сахара.

Часы Мирграда вот-вот должны были показать 21, когда Ямасита, уютно обедавший дома со своей супругой Харико, услышал звоночки домашней масшины, настроенной на код Службы безопасности. Он поспешил в кабинет получить секретное сообщение Земной Безопасности. Кто-то раскололся на допросе. Яма слушал с нарастающим отчаянием.

– Дерьмо, моча и коррупция! – прорычал он. – Секретарь!

– Господин? – прожурчал компьютер монотонно.

– Свяжись со Стеффенсом Александром. Если его нет дома, – а его там, конечно, нет, – начни обзванивать заведения в квартале Облаков и Дождя. Подчеркни, что это вопрос безопасности, и мы требуем безоговорочного сотрудничества.