Текст книги "Журнал «Если», 2002 № 02"

Автор книги: Александр Громов

Соавторы: Грэм Джойс,Джо Холдеман,Питер Ф. Гамильтон,Владимир Березин,Владимир Гаков,Эдуард Геворкян,Дмитрий Байкалов,Ллойд, Биггл,Дэвид Лэнгфорд,Евгений Харитонов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

Прекрасное завершение вечера! Когда Стеф и Джун вышли из ресторана, воздух дышал прохладой весны и был напоен ароматом цветущих лимонных рощ. Джун обвила шею рукой Стефа, будто шарфом, и запела все ту же песню. Он нагнулся к ней, крепко обнял. В такие минуты он почти завидовал людям, у которых хватало глупости влюбиться.

– Мне нравится эта песня, – сказала она. – Так приятно грустить. Грусть сочетается с радостью, как чернослив с уткой.

Разве такие мысли не означали, что она, в конечном счете, не просто шлюха, а нечто большее? Стеф обнял ее еще крепче, вдыхая инопланетный аромат вместе со знобким благоуханием лимонных рощ.

Они провели ночь любви и на следующее утро расположились на веранде, попивая свой обычный зеленый чай. В этот день им предстояло возвратиться в город, и Джун выглядела рассеянной.

– Не терпится вернуться, чтобы приступить к работе? – улыбнулся Стеф.

– Стеф, я должна тебе кое-что сказать.

– Ну и?

– Мой сенатор хочет поселить меня в домике в Каракоруме. Он ревнив – и значит, у нас с тобой все будет кончено.

Наступило молчание. Стеф прокашлялся, отпил чаю.

– A-а! Значит, поездка была прощальной?

– Не обязательно.

– То есть?

Джун ответила, опустив глаза:

– Я бы предпочла жить с тобой. Вступать в брак нам не обязательно.

– Да, – машинально кивнул Стеф.

Джун села, не спуская с него глаз.

– Я ждала, что ты так скажешь. Я никогда не надоедала тебе историей моей жизни. Думала, тебе будет скучно или ты рассердишься. Но разреши, я расскажу тебе совсем коротко. Моей семье требовались деньги, и родители продали меня в Квартал, когда мне было девять. Хозяин сдал меня в аренду одному из своих клиентов. В ту ночь, когда он меня изнасиловал, я чуть не истекла кровью. К тому времени когда мне исполнилось двенадцать, я уже была зарегистрированной шлюхой, членом гильдии. Мне понадобилось еще три года, чтобы заплатить долги. В Квартале дерут с тебя за все: отопление, воду, полотенца, медсканирование, чуть ли не за воздух, которым ты дышишь. Но я была красива, хорошо зарабатывала и к шестнадцати годам освободилась от всех долгов. Теперь мне почти восемнадцать и никакого терпения у меня не осталось.

Я слышу, как люди говорят, что полетят к звездам, – продолжала она, – а я нигде дальше Уланора не бывала. Я едва умею читать и писать, и если бы Селена немножко не научила меня арифметике, чтобы они не могли меня обманывать, я два и два не сумела бы сложить. Я ничего не знаю и живу от ночи к ночи: встаю в шестнадцать часов, ложусь в восемь. Я десятки раз болела – сидой шесть раз, – и последний раз мне потребовался месяц, чтобы выздороветь. Домовый врач говорит, что моя иммунная система расшатана. Я должна покончить с этой жизнью, Стеф. Я хочу жить с тобой, но если это тебе не нужно, я уеду с сенатором. У него необычные вкусы, и три жены, и он старик, но зато богат, добр, и этого достаточно.

Джун замолчала, все еще глядя в пол. Стеф смотрел на нее, стискивая кулаки. Такое ощущение испытывает человек, когда его вдруг кусает любимая собака.

– Мне не нужно ничего особенного, – снова заговорила Джун. – Я хочу жить в доме с садом. Хочу вставать утром и ложиться спать вечером. Хочу поступить в школу, пока еще не поздно чему-нибудь научиться. Я вижу, ты сердит на меня. Что же, пусть так. Если ты до того сердит, что не оплатишь мне обратную дорогу, то и черт с тобой. Я сама закажу себе челнок.

Она встала, несколько неуверенной походкой вернулась в дом, по привычке мелко семеня ногами, как учат девочек (и мальчиков) в Доме Воссиявшей Любви.

Полчаса спустя Джун вернулась, одетая в дорожный костюм. Стеф, облокотившись о перила, смотрел вниз в черные глубины озера Бай.

Стеф сказал:

– Я беден. Я сам по себе. Я сижу на кифе.

– Иными словами, ты не можешь оплачивать меня, я тебе не требуюсь, и ты во мне не нуждаешься, потому что киф лучше. Правильно? Тогда прощай.

– А ты не можешь некоторое время подержать сенатора на крючке?

– Не очень долго. Он может купить все, что пожелает, и я не хочу его терять.

– Пожалуй, со ста тысячами я мог бы обзавестись своим домом, – задумчиво произнес Стеф. – Если мне не удастся выторговать больше.

Джун даже не села, а рухнула в кресло и испустила самый глубокий вздох в своей жизни. Она спрятала лицо в ладонях, словно заплакав, хотя разучилась плакать уже много лет назад, и лицо ее оставалось горячим и сухим. В голове вихрем пронеслось множество мыслей: в частности, о блистательном плане, который пришел в голову ее подруге Селене – замечательная выдумка про сенатора, которого, разумеется, вообще не существовало.

– Так, значит, сделаешь, – утвердительно сказал Яма.

– За миллион ханов. С предварительной оплатой. Я хочу, чтобы мои наследники что-то получили, если я не вернусь.

– Порядочная куча денег.

– Я хочу еще одного. Попытайтесь освободить двух ребятишек, которых я сцапал. Не то Катманн их обезглавит просто из «любви к искусству».

Яма нахмурился.

– Он ни за что их не отпустит. Они молоды, девушка красива, а поэтому он захочет их изуродовать. Думаю, он сберегает их для чего-то из ряда вон выходящего. Катманн – настоящий садист, тебе-то это известно.

– Все-таки попробуйте.

– Никаких обещаний. Но если у меня будет возможность их спасти, я ее не упущу.

Когда Стеф ушел, Яма начал вкручивать своего призового агента влиятельным особам. Он ожидал неприятностей с Катманном, но все обошлось: глава Службы безопасности Земли готовил группу уничтожения Дьевы и увидел в миссии Стефа возможность проверить работу червобура. Угайтиш, адмирал Хрка и Хиан были готовы испробовать любое средство и дали свое согласие. Возражал только прямой начальник Ямы Олеарий. Он не желал расходов.

– Почему бы вам самому не отправиться? – поинтересовался он.

– Это вышло бы много дешевле.

– Сударь, я отправлюсь, если вы прикажете. Но у меня жена и четверо детей.

– На два больше, чем разрешает экозакон.

– Для меня сделано исключение.

Олеарий, хмурясь, проглядывал досье Стефа.

– Здесь что-то не то… Он не вызывает доверия. Почему, собственно, он оставил службу?

– Сударь, он замечательный агент. Храбрый, стремительный, с большим умением приспосабливаться к обстоятельствам. Но у него есть одна слабость. Он сентиментален. Нельзя быть сентиментальным и служить в правоохранительной системе. Давным-давно он помог бежать женщине-воровке, которую должны были отправить в Белую Палату. Я узнал об этом, выполнил свой долг и сдал Стеффенса.

Олеарий все еще хмурился.

– Если он сентиментален с женщинами, так как же он убьет эту… как ее там, Дьеву?

– Сударь, с ней другое дело. Она угрожает всему его миру, включая шлюшку, в которую Стеф вроде бы влюблен.

– Ну, хорошо, – Олеарий пожал плечами. – Посылайте его. Большого вреда он не принесет. Но если он потерпит неудачу, потребуйте от него деньги назад.

– Отправляешься завтра, – сказал Яма. – Эти материалы изучишь вечером.

Стеф взял пакет, поймал казенный плавнолет и отправился прямо в Дом Воссиявшей Любви. Последовавшее долгое прощание оставило Стефа в слезах, а Джун (когда дверь за ним закрылась) расцвела улыб-.кой в предвкушении будущего, которое выглядело одинаково светлым, возвратится ли он со своего задания живым или нет.

Вернувшись к себе, Стеф устроился на балконе и углубился в документы: голограмма Дьевы, сведения о ее жизни на Ганеше и карта древней Москвы. Карта удостоилась лишь беглого взгляда – воспользоваться ею он мог только на месте. Другое дело голограмма. Стеф вглядывался в нее так, будто его возлюбленной была она, а не Джун, и запечатлел в памяти круглое скуластое лицо татарки и ничего не выражающие глаза.

После чего прочел ее биографию. К его удивлению, этот документ под грифом «ГОСТАЙНА. НЕ СНОСИТЬ ГОЛОВЫ» был написан професором Яном. Войдя во вкус полисайских денег, Ян начал работать на Яму как агент-доброволец, и его первым заданием было составить и аннотировать историю жизни Дьевы.

Поселенцы отправились в систему Шивы под водительством благочестивого индуса, который надеялся создать приют для всех, кто исповедует старые веры – мусульман, христиан, иудеев и буддистов вдобавок к своим единоверцам, – чтобы там, вдали от коррупции и безверия, навеки воцарились мир, справедливость и служение Богу.

«Реальные результаты этого благородного эксперимента, – писал Ян, – иначе как ироническими назвать нельзя». В процессе заселения системы были уничтожены три вида разумных существ, а дальнейшая история системы Шивы слагается из религиозных войн между людьми и ожесточенных сектантских свар.

Ахматова Мария родилась в глубоко верующей семье на Ганеше, третьей планете. Они были христианами, членами русской православной церкви, и истово ненавидели как своих соседей-иноверцев, так и растленные безбожные цивилизации остальных планет. Со временем она утратила веру в Бога, сделав своей религией судьбу человечества. Ее личная жизнь оставалась аскетичной. У нее не было ни любовников, ни любовниц, и имя, взятое ею в движении, созданию которого она много способствовала, на русском, ее родном диалекте, означает «девственница» – Дьева.

Она училась в академии, и там известие о технических достижениях, приведших к созданию червобура, подсказало ей великую цель ее жизни. Она вошла в группу людей, так или иначе связанных с академией, которые разработали план предотвращения Времени Бедствий, для чего требовалось вернуться в прошлое. Некоторые члены ее группы перевелись в Университет Вселенной в Уланоре, где вербовали сторонников, намереваясь создать, – а узнав, что он уже создан, – украсть червобур.

Дальше следовала часть, которую Яма отчеркнул красным. Теория Дьевы о возможности предупреждения Бедствий опиралась на устную легенду, бытовавшую среди русских христиан на Ганеше: будто человек по фамилии Разруженье, министр обороны древней России, в преддверии Бедствий отдал распоряжение о первом термобиоударе по Китаю, и это положило начало Времени Бедствий. Убийство этого индивида вполне могло предотвратить ту войну, а с ней и всю последовавшую цепь катастроф.

– Вот, значит, что! – пробормотал Стеф.

Ему показалось несколько странным, что Дьева, верующая в абсолютную ценность жизни, вернулась в прошлое убить кого-то. Но Ян в примечании напомнил, что подобное случалось прежде много-много раз: люди, веровавшие в свободу, бросали в тюрьмы противников свободы; те, кто веровал в жизнь, убивали всех, кто, по их мнению, ей угрожал.

Покончив с документами, Стеф перекусил, а потом бросился на кровать. Проснулся он от звонка масшины. Наспех умывшись, он занялся большим ящиком с нелепыми одеяниями, которые были изготовлены по эскизам профессора Яна, сделанным им по мозаикам московского метро.

В семь семьдесят пять административный плавнолет забрал Стефа с крыши и доставил его в квартал, слишком хорошо ему знакомый: скопление огромных безликих зданий. Они тянулись по ту сторону ступенчатого Дворца Правосудия и Центральной Каталажки, в подземных помещениях которой он изведал все прелести допроса.

На этот раз целью был пятиугольник Земли Центральной. Плавнолет спустился в колодец внутреннего двора, который остряки окрестили «Пупом Земли». Яма встретил Стефа, едва он сошел в сумрачный двор, выложеный черными восьмиугольными плитами, и провел его по узким коридорам мимо вооруженных темнооборотников в сводчатый зал, посреди которого в лианах толстых серых кабелей высился сверкающий аппарат.

– Вот он, значит, какой, – сказал Стеф, заинтересованный полным отсутствием у себя хоть какого-то интереса. В центре червобура помещался двухметровый куб с круглым отверстием в одной грани, назначение которого угадать особого труда не составляло.

Техи в синих халатах помогли ему надеть тяжелое пальто с широкими лацканами и большими карманами, сунули взрывной пистолет в правый карман, а в левый положили черный аккумуляторчик с маленьким контрольным ящиком. Кто-то засунул холодную металлическую кнопку в его левое ухо.

– Обрати внимание на систему контроля, – сказал Яма. – Возьми ее в руку. Вот так. Красная кнопка: дело сделано, верните домой. Оке? Белая кнопка: нуждаюсь в помощи, пришлите подкрепление немедленно. Черная кнопка: хватайтесь за задницы, Дьева своего добилась, и вашему миру капут… В систему встроен крохотный магнитпространственный передатчик, который в течение одной микросекунды испускает, так сказать, космический писк. Этот сигнал пересекает время точно так же, как пространство… не спрашивай меня, каким образом. Мы будем готовы его принять. А тогда вернем тебя, пошлем помощь или…

– Схватитесь за задницы. Понимаю. Но ведь это значит, что вы можете просто бросить меня там, сэкономив миллион.

– Верно, можем, но не станем. – Он улыбнулся. – За какой-то паршивый мильончик, к тому же не мой?

Они уставились друг на друга, и Стеф выжал из себя жалкую улыбку.

– Вот и ладно. Какие-нибудь проблемы?

– Да, – ответил Стеф. – И много. Я не говорю по-русски. Я понятия не имею, как мне отыскать Дьеву, даже если я попаду в Москву в нужное время. Я…

Яма взял Стефа под руку и повел к червобуру.

– Не волнуйся. Эта штучка у тебя в ухе будет все переводить. И о времени не беспокойся. Счетчик в аппарате зафиксировал дату, выбранную Дьевой: триста тридцать первый день две тысячи девяносто первого года. И мы пошлем тебя в тот же день и час в надежде, что она окажется где-то рядом. Но если нет, тебе придется ее отыскать.

– Как?

– Ну хватит, Стеф. Я расписывал командованию твою изобретательность. Мир, в который ты отправляешься, исчез в пылевом облаке. Так много ли можно знать о нем? Сориентируешься по месту.

Они остановились перед массивным сверкающим аппаратом.

– Я тебе жутко завидую, – произнес Яма придушенным голосом.

– Ты – рыцарь-паладин нашего мира, как Йотсисун, как Саладин, как Ричард Львиное Сердце.

И Яма обнял его.

– Береги себя, мой старый друг, и пришиби эту дерьмовую девственницу!

Секунду спустя техи подсадили Стефа в червобур и закрыли тяжелую дверь, смахивающую на девятилепестковую стальную ромашку. Яма отошел, утирая глаза. Наблюдать за отбытием явился Катманн, и Яма подошел к нему.

– Ну вот, у меня стало одним другом меньше, – сказал Яма. – Моя работа – сущий ад. Как идет подготовка вашей команды киллеров?

– Ускоренными темпами. Естественно, задание выполнят они.

– Не исключено, что Стеффене справится сам.

– Возможно, – кивнул Катманн, – а у меня есть шанс стать следующим Контролером Солнечной системы… Ну ладно, – добавил он, – арестовали еще нескольких «круксиков», и меня ждет работа в Палате.

Сидя в червобуре, как его проинструктировали – подняв колени, опустив подбородок, обхватив руками голени, потея в тяжелом пальто, ощущая ребрами пистолет, – Стеф попытался представить себе лицо Джун, но обнаружил, что и оно неспособно объяснить ему, почему он находится там, где находится. Приятное возбуждение, которое он испытывал утром, исчезло и сменилось предательским страхом. Он мог только предположить, что вся его жизнь вела к моменту высочайшей глупости, и теперь этот момент настал.

Тут его пронизал слепящий фиолетово-белый луч, он ощутил миг сверххолода и обнаружил, что сидит на шершавом тротуаре, прислонясь к отсыревшей штукатурке стены.

Он поднял голову. День был пасмурный, и мимо Стефа, поеживаясь от осеннего холода, торопливо шагали коренастые люди. Никто даже не оглянулся на него.

Он посмотрел повыше. За сплошными стенами обшарпанных трехэтажных зданий он увидел высокие, будто отполированные башни, словно из зеркального дюрапласта. Под нижним слоем туч висели колоссальные алые буквы.

Поскольку в алфавите олепика в основном использовались буквы кириллицы, Стеф с легкостью прочитал: Московская фондовая биржа, а когда он пробормотал эти слова вслух, тихий голос у него в ухе перевел:

– Московская биржа.

Огромное голубое полотнище под вывеской возвещало: «1991–2091».

Он медленно поднялся на ноги, пошатнулся, уцепился за стену. Миловидная молоденькая девушка приостановилась, посмотрела на него, потом надвинула поглубже капюшон из светлого меха и поспешила дальше.

Остановились два подростка, посмотрели на него и заухмылялись, переговариваясь резкими голосами.

– Чего это он так вырядился?

– Сталиным себя вообразил или еще кем. Эй, мужик, откуда шинелька?

Рядом остановилась толстуха и погрозила подросткам.

– Ну-ка, отвяжитесь от человека! Вы что, не видите – это псих? Никакой жалости.

К ней присоединился коротышка в клетчатом пальто.

– Уважайте старших! – закричал он на ребят.

– А чего он под Сталина вырядился, чтоб ему! Эй, ты! – повернулся один из них к Стефу. – Идешь кайф ловить?

К несчастью, переводчик в ухе не давал ответов на вопросы, а потому Стеф только смотрел на парня и молчал.

– Господи, да он же глухонемой, а вы к нему лезете! – продолжала толстуха возмущенно.

К этому времени вокруг собралась небольшая толпа. Каждый высказывал свое мнение – взрослые против подростков.

– Вот сопляки, никого не уважают!

– Только не тебя, дедуля.

– Дедулей меня обзываешь? Да, у меня есть внуки, но, слава Богу, на тебя они не похожи, паршивец.

Страсти разгорались, и Стеф счел за лучшее улизнуть. В переулке он расстегнул шинель и критически осмотрел прочее обмундирование – френч и брюки из грубой материи, заправленные в сапоги. На улицах ни на ком не было ничего, хотя бы отдаленно похожего. Жесткие сапоги по колено из эрзац-кожи уже успели натереть ему пальцы на ногах, а он и ста метров не прошел!

Проклиная Яна на все лады, Стеф кружил по переулкам, пока внезапно не обнаружил среди сотен лавчонок по обеим сторонам улицы Бориса Ельцина одну с вывеской «Костюмы». Для нее ему переводчик не понадобился.

Полчаса спустя Стеф вышел из лавки, одетый вполне приемлемо: мягкие ботинки, широкие брюки, шапка из поддельного каракуля и длинная теплая пуховая куртка. В кармане у него шуршали тридцать десятирублевок – разница между прекрасным и почти новым театральным костюмом, который он продал владельцу лавочки, и подержанным, скверно на нем сидящим тряпьем.

Он смешался с толпой, которая была много гуще, чем в центре Ула-нора в День Великого Чингиса. Транспорт двигался по мостовым шумно и густыми потоками – причем все водители рвались вперед так, словно вместе со своими вонючими авто устремлялись в атаку. А вот в воздухе движение было слабым – лишь несколько примитивных аппаратов с вращающимися крыльями и таких странных очертаний, что Стеф было принял их за гигантских насекомых. Высоко-высоко перекрещивались следы реактивных самолетов, и Стеф спросил себя, чел-ночили тогда аэробусы между Землей и Луной или еще нет?

Между улицей и небом трепетали подвешенные на канатах сотни голубых полотен с датами 1991–2091, а иногда с добавлением «100 лет Республики». Но никаких упоминаний о царе Сталине Добром.

Затем он остановился перед большой витриной, заполненной мерцающими масшинами. Его удивило, что изображение было трехмерным – он ожидал чего-нибудь более примитивного. Впрочем, технология была грубой – всего лишь иллюзия, создаваемая плоским экраном. Его взгляд скользнул по программе балета, по полдесятку спортивных передач. Оказывается, в завершившемся сезоне русские футбольные команды господствовали на мировых полях, но что принесет хоккейный сезон?

Казалось, никто и не помышлял об угрозе всеобщей гибели. Стеф покачал головой, дивясь обыденности этого мира, стоящего на пороге катастрофы. Он шел вперед, ненароком задевая людей, которым вскоре предстояло стать горстью праха и пепла, поражаясь их невозмутимости и наивной уверенности, что они будут существовать еще долго-долго.

По одному каналу передавались новости под названием «Время», и Стеф остановился посмотреть. Молодая женщина с фантастическим нагромождением белокурых волос, вещала о возглавляемой русскими международной экспедиции на Марс, занятой организацией там колонии, и о проблемах, с которыми она сталкивается. Разноязыкие люди на Марсе, оказавшись перед необходимостью общаться между собой, создали диалект, который американские участники экспедиции окрестили «олспик» – всеобщая речь. Состоял он преимущественно из русских и английских слов, сдобренных заимствованиями из еще двадцати языков.

Тем временем новые застройки на Луне ознаменовали преображение этой спартанской базы, которой и семидесяти лет не исполнилось, в настоящий город: первый на ином мире. Космос еще никогда не выглядел столь многообещающим; и русская программа после долгого затишья вновь стала ведущей.

А вот на Земле дела обстояли не столь блестяще. Новые вспышки геморрагической лихорадки «Голубой Нил». В Скалистых горах продолжается девятилетняя война; слабое центральное правительство США, казалось, не в силах сладить с мятежниками, а миротворцев ООН снова перерезали в Монтане.

Однако особенно тревожным было нарастание напряжения на границах с Монголией, где китайские войска оккупировали Улан-Батор. Это название заставило Стефа прижаться носом к стеклу. Он наслушался достаточно лекций Яна, чтобы знать: название Уланор произошло от Улан-Батор, хотя город, о котором говорила дикторша, был сейчас – сейчас? – всего лишь холмом на зеленом лесистом берегу реки Толы.

По словам Яна, немногие уцелевшие после Бедствий откочевали на север, храня в памяти название города, и перенесли его на небольшое скопление юрт среди нескончаемой вьюги. Позднее, потому что в этой местности был низкий радиационный фон, там вырос Мирград – странная судьба для монгольского стойбища, которое выдержало Двухлетнюю Зиму благодаря закаленности его обитателей да неограниченным запасам мороженого мяса яков. Мясо, говорят, размягчали, подкладывая под себя перед сном, а потом ели сырым, потому что на костры не было топлива.

Дикторша произнесла фамилию, тоже привлекшую внимание Стефа.

– Министр обороны Разумовский объявил, что Россия вместе со своими европейскими и американскими союзниками будет твердо противостоять новой агрессии Имперской Народной Китайской Республики.

Министр обороны Разумовский? Не та фамилия, которую он выучил, фамилия человека, которого собирается убить Дьева. Тоже на «Раз», но другая. Раз… Раз… Разруженье!

Внезапно на экране возник Разумовский. Широкое плоское лицо, словно у лягушки, на которую кто-то наступил. Казалось, говорил он не столько ртом, сколько правым кулаком, стуча по трибуне и напоминая о священных границах России и дерзких претензиях Китая: теперь, когда он завоевал Корею и Японию, вся Восточная Азия принадлежала республике Дракона.

– Но если они вздумают посягнуть на нас, дело обернется для них по-другому! – проревел Разумовский под громкие восторженные крики толпы в зале собрания, называемого Думой. – Они хотят запугать нас своими ракетами, но наша Автоматическая космическая оборонная система – самая передовая в мире!

Новые восторженные вопли.

Затем на экране возник дородный мужчина с седой гривой – президент Ростов. Он говорил о переговорах и мире.

– Как лидер Западного Альянса, – а это великая ответственность – Россия обязана действовать с величайшей осторожностью. Мы на страже, но протягиваем руку дружбы китайскому народу.

Стеф улыбнулся: через века он без труда распознал древнюю игру в хорошего полисая и плохого полисая. Он пошел дальше, обдумывая последнее сообщение дикторши. Вечером в Думе продолжится обсуждение ситуации на монгольской границе, и на заседании снова будут присутствовать президент и кабинет. Не потому ли Дьева выбрала именно этот день для возвращения в прошлое?

Стеф проследовал по улице Большая Полянка, а затем поднялся к мраморным пилонам сверкающего нового моста. За небольшой рекой он увидел красные стены, золотые луковицы куполов, дворцы из белого камня – Кремль.

По реке неторопливо скользили прогулочные теплоходики со стеклянными крышами. Стефу были видны люди в яркой одежде, танцующие на палубах. Затем толпа увлекла его на другой берег, мимо Александровского сада и вверх по пологому склону.

Стеф миновал осенний парк у зубчатой стены и оказался на Красной площади. Как обычный турист поглазел на собор, будто привидевшийся кифоману, а затем, приустав и проголодавшись, пересек площадь и забрел под крышу обширного длинного здания, где размещалось подобие базара: наполненные людским многолюдьем торговые ряды. В одном из киосков Стеф купил маленький блокнот, конверт и диковинку, которую прежде никогда не видел: перо, пишущее чернилами.

Здесь попадались и закусочные. Стеф нашел место за столиком в одной из них и заказал себе щи, понятия не имея о капусте. Вскоре перед ним уже стояла глубокая тарелка с зеленоватым супом и тарелочка с нарезанным колечками луком, ломтем плотного ржаного восхитительно вкусного хлеба и кусочком душистого сливочного масла. Впервые он попробовал масло, полученное от коровы, поскольку весь рогатый скот Земли вымер в течение Бедствий. Вкус у продукта был сложный, специфический, консистенция чуть жирная, совсем не похожая на знакомые ему эрзацы.

Он быстро умял все это и заплатил несколькими из своих рублей. Потом, все еще сидя за столиком, старательно написал несколько строчек, вырвал страничку и запечатал ее в конверт, который адресовал Хиан через Яму. Он вышел из закусочной, угрюмо улыбаясь: если все обернется плохо, это будет тем немногим, что от него останется.

Стеф вышел на Красную площадь и обнаружил, что за время его обеда она стала невыразимо прекрасной. Пошел легкий осенний снежок, загорались уличные фонари, и сказочный собор плыл в воздухе, озаренный собственным светом, еще более похожий на чью-то сонную мечту.

Тени, свет и снежинки превращали все в волшебство. Мимо проходили молодые люди с лицами, бело-розовыми, будто облака на заре, а среди них – толстяки в каракуле и элегантные женщины в шубках из поддельного горностая.

Где-то заиграл маленький оркестр, и Стеф побрел через площадь к освещенным прожекторами воротам в кремлевской стене. Туда устремлялись группы возбужденно переговаривающихся людей, и Стеф следовал за ними.

Он оказался в густой толпе, собравшейся перед большим безликим новым зданием с надписью золотыми буквами над дверями: НАРОДНАЯ ДУМА. Стражники в шапках из искусственного меха оттесняли людей, чтобы освободить проход, но, к удивлению Стефа, электрохлыстами не пользовались. Вспоминая все то, чего он наслышался о царях, Стеф мог только поражаться мягкости этого правительства. Он обходил толпу, сосредоточив мысли на голограмме Дьевы, вглядываясь в лица, которые казались бесчисленными и уходили в бесконечность, все разные, и ни одного похожего на ее лицо.

В стороне от Думы в Кремле было больше открытого пространства. В угасающем свете дня крупные вороны с серыми пятнами на крыльях, будто закутанные в шали, перелетали с одного дерева на другое, сердитым карканьем изливая свое негодование на вторжение человека в их владения. Стеф забрел в маленькую церковь, похожую на лакированную шкатулку. Святые в золотых нимбах восходили по стенам и парили в глубинах купола; откуда-то лились тихие прозрачные звуки песнопения, хотя он не видел, чтобы кто-то пел.

Люди молились, опустившись на колени, или просто стояли, глядя перед собой. Какая-то старуха поднялась с колен, перекрестилась и, толкнув Стефа, вышла за дверь. Встала женщина помоложе в меховой шапке и тоже повернулась к двери. Либо Дьева, либо ее сестра-близнец прошла так близко от Стефа, что он мог бы ее коснуться.

Оправившись от изумления, он последовал за женщиной в огни и тени сумерек под редкий сухой снег. Вороны уже устроились на ночлег. Дьева не просто шла, а широко шагала, глядя прямо перед собой. Он двигался за ней по вьющейся дорожке, стараясь, чтобы между ними все время кто-то был, и выглядывал, где удобнее будет ее убить – какой-нибудь темный закоулок, укромное местечко…

И тут он понял, что ни в какой укромности не нуждается. Положил левую руку на красную кнопку, левой сжал пистолет, чуть приподняв ствол в кармане куртки. Он убьет ее в открытую и ускользнет туда, куда никто последовать за ним не сможет. Надо только полностью удостовериться, что она – это она. Он сошел с дорожки и, похрустывая сухим снегом, догнал ее.

Она остановилась, глядя на новобрачных, которые завершали празднование свадьбы здесь, в Кремле, под смыкающимися сумерками. Миловидная девушка в пышном белом платье, ее молодой муж, явно изнемогающий в строгом черном костюме, и десяток их друзей стояли с бокалами в руках. Один из друзей откупорил бутылку и разлил по бокалам искрящееся вино. Все смеялись. Где-то они подобрали уличного музыканта, старика с примитивным инструментом, который то растягивался между руками, то сжимался. Старик выводил хрипловатую мелодию, молодежь пила за новобрачных, а посторонние зрители хлопали в ладоши, смеялись и плакали.

– Дьева, – окликнул Стеф. Она оглянулась и посмотрела на него.

Да, то самое, так хорошо ему знакомое татарское лицо, четкие скулы, раскосые глаза. Ее выражение не изменилось, хотя она мгновенно поняла, зачем он здесь. Вместо того, чтобы умолять о пощаде, она сказала на олспике тихо и требовательно:

– Погляди на них! Погляди на этот мир. Неужели ты допустишь, чтобы он уничтожил себя ради спасения того, что имеем мы – тиранов, дураков, темнооборотников, Белую Палату? Эти люди живут, они свободны, они заслужили будущее. Кто бы ты ни был, подожди секунду – не убивай меня. Подумай!

Затянувшуюся секунду Стеф думал. Собственно говоря, он уже несколько часов думал об этом. Он был здесь, сейчас, видел этих людей, этот мир – они перестали быть умозрительными понятиями. Неисчислимые миллионы жили, дышали и хотели, чтобы и дальше было так. Его собственный мир казался далеким и невозможным. Запахи лопнувшей канализации и бабаку на улице Золотой Орды, его грязная квартира и трубка для кифа. Яма и его вонючий стражник, его долгий день в Белой Палате, озеро Бай и певцы на лодке, синтезатор и певец, щебечущий мелодию «Росистого мира».

В это мгновение он готов был сам присоединиться к «Круксу». Но вспомнил о Джун и заколебался. И в это же мгновение Дьева повернулась к нему – он услышал мягкое «пфут», когда она выстрелила в него сквозь пальто.

Он почувствовал… нет, не боль, но невероятное, сокрушающее давление внутри тела. Его отбросило назад, затылок ударился о твердую, холодную, заснеженную землю. Последним рефлекторным сжатием пальцев правой руки он произвел выстрел и послал пулю вверх, вверх, вверх в темные низкие тучи, будто крохотную ракету. Пальцы левой руки нажали красную кнопку, подав сигнал: мое задание выполнено, я выиграл, верните меня домой.

Дьева повернулась и торопливо зашагала прочь. Свежевыпавший снег скрипел под ее сапожками. Люди вокруг смотрели на новобрачных, и прошла почти минута, прежде чем женщина услышала у себя за спиной – теперь уже в отдалении – чей-то пронзительный крик. И она не знала, что прохожий закричал не просто потому, что увидел на снегу изуродованного мертвеца, но еще и потому, что почти в то же мгновение труп исчез, словно растворившись в сгустившихся сумерках.