Текст книги "Николай II"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 41 страниц)

Подпись под Манифестом 17 октября далась императору нелегко. Он долго переживал, колебался, но в конце концов принял то решение, которое не отвечало его собственным представлениям, но, как его убеждали окружающие, было необходимо стране, благу России. К этому последний царь всегда был очень чувствителен и мог переступить через собственные взгляды во имя благополучия империи. Когда Николай II подписывал манифест, он не сомневался, что у власти достаточно сил для подавления «крамолы».

Царь не прибег к этому средству по причинам, о которых поведал в письме матери, с которой был всегда абсолютно откровенен. Говоря о возможности применения жестких мер, заметил: «Но это стоило бы потоков крови и в конце концов привело бы неминуемо к теперешнему положению, т. е. авторитет власти был бы показан, но результат оставался бы тот же самый и реформы не могли бы осуществляться». Здесь примечательны последние слова. В 1905 году Николай II уже не сомневался, что реформы нужны, что их непременно надлежит проводить. Речь теперь шла о том, как это делать и кто это должен делать.

Манифест 17 октября не был конституцией; это была декларация намерений.Власть намечала перспективу преобразований, которые надлежало проводить постепенно, в атмосфере стабильности и порядка. Перво-наперво следовало разработать законодательную основу для выборов в Государственную Думу, а также осуществить некоторые первоочередные мероприятия, обусловленные положениями манифеста и находившиеся в компетенции исполнительной власти. Была объявлена амнистия политаческим заключенным, введены новые правила о печати, упразднявшие предварительную цензуру, резко сокращены размеры выкупных платежей для крестьян (с 1907 года они вообще отменялись). В разгар московского восстания, 11 декабря 1905 года, появился закон о выборах в Государственную Думу.

Принятию последнего акта предшествовали острые дискуссии в правительственных кругах. Собственно, дебатировались два различных подхода: сделать ли выборы общими, прямыми, равными и тайными («четыреххвостка») или остановиться на более осторожном варианте. 8 декабря 1905 года Николай II в письме к матери заметил: «У меня на этой неделе идут очень серьезные и утомительные совещания по вопросам о выборах в Государственную Думу. Ее будущая судьба зависит от разрешения этого важнейшего вопроса. Ал. Оболенский с некоторыми лицами предлагал всеобщие выборы, но я вчера это убежденно отклонил. Бог знает, как у этих господ разыгрывается фантазия». Николай II понимал то, что иные в расчет не принимали: реальные условия России, психологию народной среды, уровень политической зрелости основной массы будущих избирателей.

В конце концов была утверждена пропорциональная система. Ее горячо отстаивал глава правительства, опасавшийся, как и монарх, что в крестьянской стране, где большинство населения ничего не понимает в политике, свободные и прямые выборы приведут к победе безответственных демагогов, и в законодательном органе будут заседать по преимуществу адвокаты. В результате был сохранен сословно-куриальный принцип, заявленный еще в булыгинском проекте, и выборы стали многоступенчатыми. Создавалось четыре курии: землевладельческая, городская, крестьянская, рабочая. Один выборщик приходился на 90 тыс. рабочих, 30 тыс. крестьян, 4 тыс. горожан и 2 тыс. землевладельцев. Подобный выборный принцип давал очевидные преимущества состоятельным слоям населения, но, с другой стороны, гарантировал присутствие в Государственной Думе действительных рабочих и крестьян, а не тех, кто лишь выступал от их имени. Общая численность Государственной Думы определялась в 524 депутата.

В конце апреля 1906 года царь утвердил новую редакцию «Основных законов Российской Империи». Они подтверждали незыблемость самодержавия. «Императору всероссийскому, – гласила статья 4, – принадлежит верховная самодержавная власть». Последующие статьи определяли священность и неприкосновенность особы царя, его право издавать законы, руководить внешней политикой, армией, флотом, назначением высших чиновников. Но в Основных законах появился и новый момент, которого не было раньше. В статье 86-й говорилось: «Никакой новый закон не может последовать без одобрения Государственного Совета и Государственный Думы и воспринять силу закона без утверждения Государя Императора». Следующая, 87-я статья, позволяла монарху между сессиями законодательных палат издавать законы в форме «чрезвычайных указов». Дума имела право делать запрос различным должностным лицам, выступать с законодательной инициативой. К ее компетенции относилось утверждение бюджета, утверждение штатов и смет различных ведомств, отчета Государственного контроля.

Государственный Совет реформировался и принимал форму высшей законодательной палаты, половина членов которой избиралась от различных групп населения, а половина назначалась царем. Государственный Совет и Государственная Дума были наделены правом законодательной инициативы. Законопроекты, не принятые обеими палатами, считались отклоненными. Законопроекты, отклоненные одной из палат, могли снова выноситься на рассмотрение только с разрешения императора.

Возникшая система мало походила на сколь-нибудь развитый парламентский строй, который существовал к тому времени в ряде европейских государств. Были существенно ограничены избирательные права населения, а представительный орган получал весьма скромные возможности воздействия на власть. Все это так. Об этом писали бессчетное количество раз, и вряд ли кто рискнет с этим спорить. Но очень часто при этом игнорировалось и игнорируется одно очень важное обстоятельство: реальные условия и возможности не столько самой власти, сколько того, что было принято в марксистской историографии называть «народными массами». Готовы ли были они к восприятию широкой демократии западноевропейского образца в тот период? Любой ответ здесь в большей или меньшей степени будет носить гипотетический характер.

С учетом последующих событий отрицательный кажется более обоснованным, так как и через двенадцать лет, когда состоялись в 1917 году в нескольких десятках губерний выборы в Учредительное собрание, основная часть избирателей отдала предпочтение не «свободе» и «демократии» и поддерживавшим их силам, не воспитанникам европейской политической культуры, а течениям и группам, являвшимся носителями и пропагандистами социального мифа о равенстве. Господам либералам с их шампанским, севрюгой и хартиями прав и свобод удалось получить считанные проценты. Нет оснований сомневаться, что свободные, равные и тайные выборы в высший законодательный орган России тогда, в 1905 году, привели бы не просто к социальным потрясениям, а к крушению всего миропорядка. И в этом отношении то, что предложила власть, являлось пределом допустимого. Далее начиналась не переделка государственного здания, а его слом.

В результате преобразований конца 1905-го – начала 1906 года правовой и политический облик государственной системы существенно изменился. Новая редакция «Основных законов Российской Империи» отразила новые социальные условия. Законы увидели свет накануне открытия Первой Государственной Думы и включали 223 статьи. В их числе: о гарантиях личности в случае ареста и суда, о неприкосновенности жилища, о неприкосновенности собственности (исключение составляли лишь случаи судебного преследования, но и тогда предусматривалось, что конфискация может происходить лишь при государственной надобности и при непременной компенсации), право на свободное избрание местожительства и профессии, право свободного выезда за границу, свобода вероисповедания, право «в пределах, установленных законом», выражать и распространять «свои мысли». Все эти положения отвечали универсальным принципам гражданской свободы.

В части общеполитической говорилось о том, что Россия – страна «единая и неделимая», и определялась роль государственного языка: «Русский язык есть язык общегосударственный и обязателен в армии, во флоте и во всех государственных и общественных установлениях. Употребление местных языков и наречий в государственных и общественных установлениях определяется особыми законами». Монарх сохранял титул «самодержец», но уже не было положения о том, что прерогативы его «неограничены». Согласно Основным законам 1906 года, никакой выработанный правительством законопроект не мог стать законом без одобрения Думы и Государственного Совета. Тем самым власть императора утрачивала свой абсолютистский характер. Правда, законопроект, принятый обеими палатами, не мог стать законом без согласия царя, а его вето имело неоспоримый характер. Но, согласно статье 122, Дума наделялась правом возвращаться к обсуждению законопроекта даже в случае отклонения верховной властью.

Обе палаты не только были уполномочены одобрять представленные законопроекты, но и были наделены правом законодательной инициативы, которая, впрочем, не распространялась на Основные законы. Кроме того, законодательно было закреплено положение о несменяемости судей, что на правовом уровне определило разделение властей – исполнительной, законодательной, судебной, что является основополагающим принципом конституционного строя.

Здесь неизбежно возникает вопрос о том, стала ли Россия после 1905 года конституционным государством или все нововведения меняли лишь внешнюю сторону, не затрагивали сути?

Споры по этому поводу разгорелись сразу же после появления Манифеста 17 октября 1905 года и с новой силой возобновились после издания новой редакции Основных законов. Дискуссии по этому поводу не утихли по сию пору. На главный вопрос, что собой представляют вышеуказанные акты, всегда существовало два наиболее расхожих ответа. Одни уверяли, что, раз сохранилось само понятие «самодержавие», ни о каком конституционном строе говорить не приходится, и все эти законодательные нововведения лишь «лже-конституция». Другие же, наоборот, указывая на основополагающие законодательные положения, считают, что конституция в России была и что с 1906 года страна стала конституционной монархией. Правда, никто не спорил с тем, что царь сохранял огромные властные прерогативы и его права законодательно почти не ограничивались. Из этого некоторые заключали, что абсолютизм лишь поменял свое обличье, а другие, ссылаясь на различные примеры из истории иных стран, утверждали, что подобное положение не было исключительным и что это тип не «парламентской», а «дуалистической» конституции, или основного закона, характерного для переходного периода от авторитаризма к классическому парламентаризму.

Много было потрачено сил и времени на то, что можно назвать «войной слов». Либералы придрались к сохранившемуся в законе понятию «самодержец» и постоянно упрекали власть, что она не пользуется словом «конституция», которое действительно было нелюбимо царем и его окружением. Но ведь в конце концов дело было не в словах, а в сути происходивших социальных нововведений. С формально-правовой точки зрения термин «конституция» означает совокупность законов, определяющих государственный строй. А эти законы в 1905–1906 годах претерпели качественные изменения. Титул «самодержец» сохранился лишь как дань исторической традиции. Более того, сами либералы, в лице в первую очередь кадетской партии, признали, что этот титул не противоречит понятию «конституция», и без оговорок подписали депутатскую присягу.

Из консервативных кругов все время звучали голоса, предупреждавшие царя об опасности «конституционного эксперимента». Многие были убеждены, что любое избранное представительство вполне может превратиться в Учредительное собрание и изменит основополагающие принципы государственного устройства. Эти опасения разделял царь, и они стали главным побудительным мотивом издания новой редакции Основных законов до открытия Думы. В то же время глава кабинета Витте, в первые месяцы своего премьерства обуреваемый прекраснодушными мечтами, старался уверить Николая II в том, что в лице Думы он получит «опору и помощь». Однажды, в самом конце 1905 года, царь не выдержал и заметил: «Не говорите мне этого, Сергей Юльевич, я отлично понимаю, что создаю себе не помощника, а врага, но утешаю себя мыслью, что мне удастся воспитать государственную силу, которая окажется полезной для того, чтобы в будущем обеспечить России путь спокойного развития, без резкого нарушения тех устоев, на которых она жила столько времени». Реальность не подтвердила этих ожиданий.

Глава 18
СТРАСТИ В «БАЛЬНОЙ ЗАЛЕ»

Выборы в Государственную Думу проходили в марте 1906 года. В стране еще бушевала общественная стихия, и ежедневно из различных мест империи поступали сообщения о погромах, поджогах, насилиях и убийствах на политической почве. Хотя ситуация уже начинала поддаваться контролю со стороны властей, в некоторых окраинных районах (западные области, Кавказ) продолжала сохраняться нестабильность, и там не везде удалось организовать процедуру «народного волеизъявления». Экстремистские группировки, например, большевики-ленинцы вообще призывали к бойкоту. Они все еще надеялись на возможность народного восстания. Выборами пренебрегали также эсеры и небольшие объединения правых.

В общей сложности в Первую Думу было избрано 478 депутатов. По своей политической принадлежности они распределились следующим образом: кадеты – 176 человек, октябристы – 16, беспартийные – 105, крестьяне-трудовики – 97, социал-демократы (меньшевики) – 18, а остальные входили в состав национально-окраинных партий и объединений, в значительной своей части примыкавших к либеральному крылу. Первая Дума получилась кадетской. Почему так случилось? Неужели население вдруг сплошь стало либеральным? Конечно же, нет. Все было значительно сложней.

Во-первых, правительство совершенно отстранилось от участия в кампании и никакой поддержки никаким, даже самым преданным объединениям, не оказывало. Во-вторых, при непрямых и многоступенчатых выборах связи между простым жителем

(«рядовым избирателем») той или иной местности и победителем от того же района практически не существовало. Своих «избранников» большинство и в глаза никогда не видело. Крестьяне, например, в волости избирали лишь уполномоченных, которые, в свою очередь, выдвигали представителей на уездный и губернский съезды, где и происходила баллотировка собственно депутата. В крестьянских местностях пользовались популярностью лишь те, кто обещал добиться для них побольше земли и сократить государственные повинности. Начальство таким речам не препятствовало, значит, «все по закону».

В различных фазах избирательной процедуры участвовало лишь около 20 процентов населения. По этой причине считать думцев представителями «всего народа» имелось мало оснований. Но подобным демагогическим приемом пользовались непрестанно. Особенно отличались кадеты. В их рядах состояло много преподавателей, профессоров и юристов, особенно адвокатов, поднаторевших в искусстве публичных выступлений.

Кадетская партия, организационно оформившаяся лишь в начале 1906 года, являлась интеллектуальным штабом всей легальной оппозиции. Таковой она оставалась и в последующем. В годы мировой войны возник «Прогрессивный блок», объединивший под главенством кадетов основные фракции IV Государственной Думы и явившийся мощным рычагом сокрушения власти.

За несколько дней до открытия Первой Государственной Думы состоялся съезд конституционно-демократической партии, осудивший новую редакцию Основных Законов. По предложению своего лидера Павла Милюкова делегаты приняли резолюцию, в которой говорилось: «Накануне открытия Государственной Думы правительство решило бросить русскому народу новый вызов. Государственную Думу, средочение надежд исстрадавшейся страны, пытаются низвести на роль прислужницы бюрократического правительства, никакие преграды, создаваемые правительством, не удержат народных избранников от исполнения задач, которые возложил на них народ».

Подобные настроения свидетельствовали, что сотрудничества впереди не предвидится и конфронтационная борьба неизбежно разгорится с новой силой уже в условиях существования представительного органа. Так оно и случилось. Выразители «чаяний несчастной России» из числа интеллектуальной элиты все еще видели «угрозу свободе» там, где ее уже не было, боролись с теми, с кем во имя будущего, во имя спасения и себя, и страны, надлежало заключать долговременное перемирие. Глубокий раскол страны и общества был уже налицо.

Через тридцать лет, в эмиграции, бывший соратник Милюкова и один из виднейших отечественных общественных деятелей Петр Струве написал: «Начиная с декабря 1905 г., с момента московского вооруженного восстания – как бы ни оценивать политику правительства в период 1905–1914 гг., – реальная опасность свободе и правовому порядку грозила в России уже не справа, а слева. К сожалению, вся русская оппозиция, с конституционно-демократической партией во главе, не понимала этого простого и ясного соотношения. Этим определялась не только ошибочная политика, какую вели, но и неправильный духовный и душевный тон, который после 17 октября 1905 года брали силы русского либерального демократизма в отношении царского правительства вообще и П. А. Столыпина, в частности». Горькое и позднее прозрение! Но тогда, в период революции, в те переломные годы, ни Струве, ни его друзья и единомышленники ничего подобного не писали и не говорили. Их настроения и представления в тот период носили совсем иной характер.

Еще летом 1902 года за границей начал выходить, под редакцией все того же Петра Струве, нелегальный журнал «Освобождение», ставший фактически главным рупором либеральных сил, выражая интересы значительной части земско-либеральной общественности. В первых номерах того известного журнала была опубликована политическая программа, перечень первоочередных задач: введение народного представительства, независимость суда, гарантии гражданских прав и свобод (печати, собраний, союзов, петиций), свобода вероисповедания. Все остальные проблемы: аграрный вопрос, рабочее законодательство, административная реформа, культурно-образовательные преобразования должны были разрешаться лишь после конституирования основных политических и социальных прав и свобод.

Прошло три года, и «насущные требования» получили свое законодательное оформление почти в том виде, как их сформулировали либералы в 1902 году. Казалось, это открывало реальные возможности для конструктивного сотрудничества с властью. Но «общественность» к тому времени стала еще «более прогрессивной», и теперь ее уже не устраивало то, что еще вчера являлось желанной мечтой. Лидеры либерализма решили, что отныне они должны требовать не выполнения программ, а предоставления им, просвещенным и передовым, всей полноты власти. С этой целью стала популяризироваться идея создания «ответственного правительства» – кабинета, формируемого и подотчетного не монарху, а им, депутатам, выразителям «чаяний и нужд». В связи с тем, что мысль об «ответственном министерстве» приняла характер навязчивой идеи фикс (idée fixe), стала своего рода умственным недугом для немалого числа политических деятелей в России, уместно сделать некоторые пояснения.

Согласно закону, члены Думы пользовались определенными правами. Они не могли подлежать судебному преследованию (согласие на это могла дать лишь пленарная сессия собрания), получали ежедневное денежное довольствие из казны в размере 10 рублей за каждый день заседаний, имели право на оплачиваемый из казны проезд по России от места жительства до Петербурга. В законе говорилось, что «при вступлении в Думу» депутатам надлежало подписать «торжественное обещание», гласившее: «Мы, нижепоименованные, обещаем пред Всемогущим Богом исполнять возложенные на нас обязанности членов Государственной Думы по крайнему нашему разумению и силам, храня верность Его Императорскому Величеству Государю Императору и Самодержцу Всероссийскому и памятуя лишь о благе и пользе России, в удостоверение чего своеручно подписуемся». Данную присягу давали все, но лишь немногие готовы были ее выполнять.

Статья 14 закона о Государственной Думе определяла: «Члены Государственной Думы пользуются полной свободой суждений и мыслей по делам, подлежащим ведению Думы, и не обязаны отчетом перед своими избирателями». Это положение являлось чрезвычайно важным и показательным. Критикуя Основные законы, вынося беспощадные уничижительные вердикты российскому законодательству и всему порядку организации и деятельности Думы, ни один из «просвещенных и либеральных» никогда не заикнулся о несуразности данной правовой нормы, утверждавшей политическую безответственностьдепутатов. Это положение являлось очень удобным. Думцы ни перед чем и ни перед кем отчета не держали и, являясь, по сути, собранием безответственных деятелей, требовали создания подотчетного им правительства! Многие не несли даже моральной ответственности и перед Богом, так как русские либералы (не говоря уже о радикалах) в подавляющей массе являлись стойкими атеистами (слова «Бог» и «Церковь» были не из их лексикона).

Когда царь после трудных и долгих размышлений и под сильным напором приближенных решил созвать выборное представительство и когда уже в правительственных кругах разрабатывались законоположения о деятельности будущего законодательного органа, лишь немногие полагали, что Дума безболезненно «впишется» в систему государственных институтов и норм. Но существовала уверенность, что, невзирая на неизбежные политические эксцессы и скандальные эскапады, основная часть депутатского корпуса ответственно отнесется к своим обязанностям и, в сотрудничестве с властью, займется разработкой первоочередных законов, касавшихся земельной реформы, рабочего законодательства, реорганизации местного самоуправления. Случилось же совсем иное. Сразу обозначился непреодолимый рубеж между правительством («исторической властью») и общественностью («просвещенными кругами»).

В либеральной среде много было потрачено слов и аргументов на доказательство того, что правительство царя не хотело «действительных реформ», что во всех бедах виновато исключительно оно. Этот тезис различные общественные деятели страстно отстаивали и в России, а когда оказались в эмиграции, то и там не смогли избавиться от подобного мировоззрения, походившего уже на наваждение. Один из самых непримиримых кадетских лидеров И. И. Петрункевич и через двадцать лет после 1905 года писал: «Император Николай II в своем манифесте 17 Октября торжественно обещал установить как незыблемое правило, чтобы никакой закон не мог воспринять силу без одобрения Государственной Думы. Тем не менее, все законы, опубликованные в промежутке времени от манифеста до созыва первой Думы, были изданы без одобрения Государственной Думы и, следовательно, были нелегальны и не могли иметь силы».

Подобной зашоренности сознания можно только удивляться. Что же должна была сделать власть, чтобы расположить к себе подобных деятелей? Ведь, согласно подобной перевернутой логике, нельзя было вообще проводить выборы, так как избирательный закон, «опубликованный в промежутке», не одобрялся Государственной Думой! Но своих полномочий ни Петрункевич и ни кто-либо из его соратников не сложил.

Когда вышел Манифест 17 октября, кадетско-либеральная фронда стала требовать, чтобы его положения начали реализовываться чуть ли не на следующий день, и стали призывать «немедленно составить» кабинет из «общественных деятелей». Никто при этом не задумывался над тем, сколько бы времени просуществовало такое правительство и когда бы наступило всеобщее крушение. А оно неизбежно последовало бы очень скоро, потому что либеральные деятели являлись людьми фразы и позы, а не людьми дела, что со всей очевидностью и проявилось позднее.

Той страны, где жили, политически лицедействовали, от имени которой выступали, той страны либералы не знали и настроения ее народной массы не понимали и не чувствовали. Россия являлась страной специфической исконно сельской культуры и цивилизации, а жизнь подавляющей части населения не имела ничего общего с европейскими нормами и традициями управления и мироустройства, которыми желали «осчастливить» народ отечественные интеллектуалы.

До сих пор немало пишущих на темы русской истории продолжают повторять, что Николай II, не желая создавать «кабинета из общественных деятелей», проявил себя политиком, не «обладающим даром предвидения». Хотелось бы спросить современных эпигонов Милюкова: кто же в России начала XX века этим качеством обладал? Футурологических способностей у царя действительно не было, но у него имелось то, что напрочь отсутствовало у его оппонентов и противников. Он обладал даром предчувствия. И сердце подсказывало ему: рано еще проводить глубокую государственно-управленческую реорганизацию, нельзя ни в коем случае спешить, иначе можно вызвать непредсказуемые последствия.

Он долго колебался, когда возникала необходимость корректировать устоявшиеся представления. С трудом соглашался с новыми условиями, но никогда не хотел заново «пересдать карты» и еще раз «сыграть партию». Примечателен следующий эпизод. Несколько дней в апреле 1906 года на совещании сановников в Царском Селе обсуждалась новая редакция Основных Законов. Особо остро встал вопрос о формулировании 1-й статьи, гласившей: «Императору Всероссийскому принадлежит самодержавная и неограниченная власть».

В первый день совещания, 9 апреля, Николай II сказал: «Вот – главный вопрос… Целый месяц я держал этот проект у себя. Меня все время мучит чувство, имею ли я перед моими предками право изменить пределы власти, которую я от них получил». Далее продолжал: «Акт 17 октября дан мною вполне сознательно, и я твердо решил довести его до конца. Но я не убежден в необходимости при этом отречься от прав и изменить определение верховной власти, существующее в статье I Основных Законов уже 109 лет. Может быть, обвинение в неискренности, – не к правительству, но ко мне лично? Принимаю на себя укоры, – но с чьей они стороны? Уверен, что 80 процентов народа будут со мною. Это дело моей совести, и я решу его сам». После колебаний и размышлений через три дня император вычеркнул слово «неограниченный», оставив лишь «самодержавный». Сохраненный титул правителя являлся данью исторической традиции.

В конце XX века, когда прошедшее время многое уже прояснило и пояснило, невозможно не признать, что либеральные противники царя в начале века не замечали. То самое легендарное «русское общество», представители которого говорили, и писали, и кричали о конституции и ответственном министерстве – составляло в лучшем случае пять-семь процентов всего населения империи. Но деятели думского призыва имели обыкновение выдвигать политические претензии не от себя или кучки единомышленников и приспешников, а исключительно от имени страны, России, народа. Болезненное самомнение мешало законодателям, «антрепренерам» думского действия, объективно оценить ситуацию и не конфронтировать бесконечно с властью, а искать соглашения с ней на приемлемых для обеих сторон условиях.

Через много лет, накануне второй мировой войны, это с грустью констатировал участник тех событий, один из главных лидеров кадетской партии Василий Маклаков: «Но что показала либеральная общественность в лице кадетской партии в эпоху Первой Государственной Думы? Она оказалась способна только мешать; мешала в их деле и революционерам, и реформаторам… А своих государственных людей она не выдвинула потому, что свою созидательную силу они могли бы показать только в сотрудничестве с исторической властью; а этого кадетская партия не захотела, так как легкомысленно вообразила, что власть «повержена» и «подняться не может», «революционеры» им подчинятся и что они все смогут одни. И жизнь прошла мимо этих детских претензий». Однако «колесо истории» всегда движется лишь в одну сторону…

Открытие Думы стало крупным общественным событием; его подробно описывали все газеты. Накануне открытия первой сессии, 27 апреля 1906 года, депутатам Государственной Думы и членам Государственного Совета устроили торжественный прием в Зимнем дворце. Событие это было совершенно необычным. Утром Николай II с Александрой Федоровной и Марией Федоровной прибыл на катере из Петергофа в Петербург и сразу же отправился в Петропавловскую крепость, где час молился у гробницы отца. Что он говорил обожаемому родителю, какие мысли и чувства его обуревали, того никому не сказал, и о том никто никогда уже не узнает. Кончалась одна эпоха, начиналась другая, а что впереди – одному Богу известно…

В середине дня началось действо в Зимнем дворце. Около двух часов из внутренних покоев дворца тронулось торжественное шествие во главе с императором и двумя императрицами. Члены царской фамилии, придворные, высшие сановники блистали парадными мундирами, лентами, орденами. На дамах, невзирая на необычно раннее время, много драгоценностей. На царе – мундир Преображенского полка, обе царицы – в белых русских сарафанах с жемчужными кокошниками на голове. Парадные одежды резко контрастировали с теми, что были на многих думских депутатах: простые косоворотки, сапоги, невзрачные серые и черные пиджаки и сюртуки.

Через пятнадцать минут под звуки национального гимна блестящая процессия вошла в тронный (Георгиевский) зал, где уже собрались депутаты Государственной Думы и Государственного Совета: первые – слева от трона, а вторые – справа. Внесли государственные регалии: знамя, печать, скипетр, державу и большую бриллиантовую корону, которые сопровождали дворцовые гренадеры в высоких медвежьих шапках. Процессия остановилась в центре зала, а регалии разместили на особых красных табуретах рядом с троном. Затем внесли аналой и царь принял окропление святой водой от петербургского митрополита. Состоялся краткий молебен. По окончании Николай II поднялся на тронное место, где министр двора подал лист бумаги с речью, которую тот стоя и зачитал.

Среди прочего он сказал: «С пламенной верой в светлое будущее России, Я приветствую в лице вашем тех лучших людей, которых Я повелел возлюбленным моим подданным выбрать от себя. Трудные и сложные работы предстоят вам. Верю, что любовь к Родине, горячее желание послужить ей воодушевят и сплотят вас». Царь выражал надежду, что думцы отдадут «все свои силы на самоотверженное служение отечеству, для выяснения нужд столь близкого Моему сердцу крестьянства, просвещения народа и развития благосостояния, памятуя, что для духовного величия и благоденствия Государства необходима не одна свобода, необходим порядок на основе права».