Текст книги "Николай II"

Автор книги: Александр Боханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 41 страниц)

Вера в Бога, любовь к ненаглядному Ники и его России, обожание своего «солнечного луча» и нежность к милым дочерям – все это было с ней всегда. Война добавила иных забот и новых переживаний. Как там дела на фронте? Когда же кончится весь этот кровавый кошмар? Извещения о гибели своих близких стали получать и придворные, что огорчало императрицу, всегда находившую для них слова утешения и сочувствия. В царской семье никогда и раньше не были приняты шумные развлечения, а после начала войны уклад жизни стал почти аскетическим. Работа в госпиталях, беседы с ранеными, подготовка вещей для санитарных поездов, встречи с фронтовыми офицерами и, конечно же, ежедневная молитва заполняли большую часть времени. В феврале 1915 года сообщила мужу: «Я ненадолго пойду в церковь, это так облегчает, – это, да работа и уход за этими славными молодцами – вот вся моя утеха».

3 силу эмоциональности натуры царице не всегда удавалось сохранять самообладание, а окружающее горе угнетало: «Я иногда мечтаю заснуть и проснуться только, когда все кончится и водворится повсюду мир – внутренний и внешний». Эта ее мечта не осуществилась; ей не суждено уже больше жить в спокойное время. Но свой долг женщины-христианки она выполняла с честью и до конца. Ее «госпитальная служба», ее удивительное сострадание простым солдатам и офицерам являлись беспрецедентными. Много в истории страны было войн, крови и страданий, но никогда, ни до, ни после, жена правителя в нашем Отечестве не сделала лично так много для простых раненых. Через ее руки прошли сотни человек; она успокоила и утешила множество беспокойных сердец.

В некоторых исторических романовских резиденциях, например, в Зимнем дворце, размещались раненые.

Работе в госпиталях и занятиям в благотворительных комитетах посвящали большую часть своего времени и царские дочери. Они считали это естественным и обязательным в тяжелое для страны время и воспринимали с осуждением всякие формы праздного времяпрепровождения. Ольга Николаевна сообщала отцу 5 марта 1915 года: «Были мы сегодня в Петрограде. Я имела удовольствие председательствовать 2 часа в большом комитете… Оттуда заехала к Ирине (Юсуповой. – А. Б.) за Татьяной. Она и тетя Ксения сидели у нее в гостях. Феликс (князь Юсупов, муж Ирины. – А. Б.) —«сущий штатский», одет во все коричневое, ходил по комнате, рылся в разных шкафах с журналами и в сущности ничего не делал; весьма неприятное впечатление он производит – мужчина в такое время лодырничает».

В царской семье все понимали, что главные тяготы суровых испытаний несет император. Он оставался верховным правителем в стране, вступившей в жесточайшую военную схватку. Экономическая, общественная, административная стороны жизни огромной империи перестраивались, исходя из условий и потребностей времени. Приходилось спешно решать множество вопросов самого различного характера. Царь всегда проявлял особый интерес к военным проблемам, а после 19 июля (1 августа) этот интерес стал всепоглощающим. Положение дел на двух основных фронтах – Северо-Западном (против Германии) и Юго-Западном (против Австро-Венгрии, к концу года открылся еще и Кавказский фронт, против Турции) оставалось все время в поле его зрения.

Военная кампания началась блестящим прорывом русских войск в Восточной Пруссии, но хорошо начатое наступление через две недели закончилось разгромом. Николай II записал 18 августа: «Получил тяжелое известие из 2 армии, что германцы обрушились с подавляющими силами на 13-й и 15-й корпуса и обстрелом тяжелой артиллерии почти уничтожили их. Ген. Самсонов (Александр Васильевич, генерал от кавалерии, командующий армией. – А. Б.) и многие другие погибли». Несмотря на все свое самообладание, император остро переживал самсоновскую катастрофу и, как позднее признавался, тогда впервые ощутил «свое старое сердце».

На Галицийском направлении против Австро-Венгрии дела разворачивались значительно успешней. 21 августа занес в дневник: «Днем получил радостную весть о взятии Львова и Галича! Слава Богу!… Невероятно счастлив этой победе и радуюсь торжеству нашей дорогой армии».

Первый свой визит в Ставку и поездку в прифронтовую полосу монарх осуществил во второй половине сентября. Начальник канцелярии императорского двора генерал А. А. Мосолов записал: «С утра жизнь в Императорском поезде была обычная, вся разница поездки в мирное время заключалась в том, что за столом салфетки для каждого в кольце и что их не будут менять каждый раз, когда накрывают стол, и что завтрак и обед состоят из супа (щи или борщ), одного мясного блюда и сладкого. Государь-император был в хорошем настроении духа – утром было получено известие о взятии Сувалок и ускоренном отступлении немцев». Николай II прибыл в Барановичи в радушном настроении. После некоторых военных неудач положение дел на фронтах становилось лучше, и укреплялась надежда на скорое окончание войны.

Пребывание в Ставке на этот раз оказалось непродолжительным, и 26 сентября император «вернулся в лоно дорогой семьи». Однако разлуки с «возлюбленной душкой-женой» и детьми становились неизбежными, и с этим следовало примириться. Александра Федоровна расставания воспринимала как драму; не успевал супруг еще доехать до места, а вслед ему летел крик отчаяния: «Мой ненаглядный! Как ужасно чувствовать одиночество после твоего отъезда, хоть со мною остались наши дорогие дети, – с тобой уходит часть моей жизни, – мы с тобой одно!» «Снова пишу тебе письмо. Ты прочтешь его завтра в поезде, который умчит тебя от нас. Эта разлука не будет долговременной, и все же она так тяжела, но я не стану жаловаться». «Так грустно было видеть тебя уезжающим в одиночестве, сердце кровью обливалось».

Вынужденные расставания оба воспринимали как неизбежность. В начале 1916 года Николай II писал жене: «Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, что наша разлука является нашей собственной личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить».

Второй раз император поехал в Барановичи в конце октября. Вплоть до лета 1915 года царь посещал этот небольшой городок, где разместился «мозговой центр военной России», регулярно, через каждые три-четыре недели. Прибывая в Ставку к «Николаше», выслушивал доклады, гулял, принимал участие в совещаниях, но старался не вмешиваться в текущие оперативные дела командования. Ездил на позиции, осматривал поля сражений, военные укрепления и дислокации войск, принимал парады и смотры, встречался с офицерами, награждал медалями, орденами и памятным оружием, но своих суждений и представлений о ведении войны не навязывал, считая, как всегда, что разработкой конкретных планов должны заниматься специалисты в лице командного состава.

Проблемы армии были хорошо известны Николаю Александровичу; всегда старался помогать удовлетворению настоятельных нужд. «Единственным большим и серьезным затруднением для наших армий является то, что у нас опять не хватает снарядов, – писал 19 ноября 1914 года. – Поэтому во время сражений нашим войскам приходится соблюдать осторожность и экономию, а это значит, что вся тяжесть боев падает на пехоту; благодаря этому, потери сразу сделались колоссальны. Некоторые армейские корпуса превратились в дивизии; бригады растаяли в полки и т. д. Пополнения прибывают хорошо, но у половины нет винтовок, потому что войска теряют массу оружия». Эти трудности совместными усилиями государственных ведомств и общественных организаций удалось преодолеть лишь в 1916 году.

В первый год войны царь посещал не только Ставку и фронты, но и многие другие районы. Только в первые месяцы 1915 года побывал в Киеве, Полтаве, Севастополе, Екатеринославе, Гельсингфорсе (Хельсинки), Львове, Перемышле, Каменец-Подольском, Бродах и других местах Галиции, а также в Николаеве, Одессе, Твери. Знакомился с положением дел на месте, выслушивал рапорты должностных лиц, совершал объезды различных территорий, осматривал хозяйственные и военные объекты.

И при любой, самой непродолжительной разлуке муж и жена писали друг другу. Император признавался: «Каждый раз как я вижу конверт с твоим твердым почерком, мое сердце подпрыгивает несколько раз и я скорей запираюсь и прочитываю, или, вернее, проглатываю письмо». Сам царь корреспондировал реже, в характерной для него манере отстраненности от событий. Чувствами пронизаны лишь те фрагменты ,где говорится о военных поражениях или о победах, а также повествуется об отношении к жене и детям.

Венценосцы страстно молились вместе и порознь, прося у Всевышнего помощи. После встречи Нового, 1915 года, Николай II записал: «В 11 ч. 45 мин. пошли к молебну. Молились Господу Богу о даровании нам победы в наступающем году и о тихом и спокойном житии после нее. Благослови и укрепи, Господи, наше несравненное доблестное и безропотное воинство на дальнейшие подвиги».

Какие-либо закулисные переговоры с врагом о заключении сепаратного мира император безусловно отвергал. Ведь это предательство и России, и армии, и союзников! Царица придерживалась аналогичного убеждения. Летом 1915 года, когда стали циркулировать слухи о возможности скорого перемирия, они при каждом удобном случае категорически их опровергали. После разговора с великим князем Павлом Александровичем Александра Федоровна писала супругу: «Я сказала ему, что ты и не помышляешь о мире и знаешь, что это вызвало бы революцию у нас, – потому-то немцы и стараются раздувать этот слух. Он сказал, что слышал, будто немцы предложили нам условия перемирия. Я предупредила его, что следующий раз он услышит, будто я желаю заключения мира». Предполагая это, она как в воду глядела. Довольно скоро подобные слухи получили широкое хождение.

Домыслы лично ее задевали мало. Было обидно и больно за Ники. Александра Федоровна верила в милость Господа. Он поможет ее навсегда единственному, которому приходилось так нелегко! С начала войны Ники сделался таким задумчивым! У него теперь такие грустные глаза, а сон его стал тревожным и непродолжительным! И хотя супруг не жаловался на здоровье, но любящее сердце разве обманешь? Его, конечно же, угнетала эта ужасная война, конца которой все не видно! Заботы мужа, его тяжелые обязанности чрезвычайно волновали императрицу. «Ненавижу быть вдали от тебя, когда ты мучишься», – восклицала в письме. Раньше оказывала мужу лишь моральное сочувствие, теперь, во время этого «страшного испытания», она решила непосредственно помогать ему и в делах государственных.

Существовало ли вообще влияние царицы на дела государства? Да, она воздействовала на императора, стараясь добиться от него определенных решений. В принципе, само по себе, это не может выставляться в качестве обвинения. Ее интерес к политической деятельности не являлся следствием злокозненных устремлений, личных амбиций, а коренился в женском сердце. Александра Федоровна не сомневалась, что если мужу трудно, она должна разделить его ношу. Безбрежная любовь давала силы и уверенность.

Важнейшее обстоятельство, «стимулировавшее» политическую активность Александры Федоровны, заключалось в позиции самого царя. Его частые и все более продолжительные отлучки из столицы неблагоприятно сказывались на ходе дел, что он хорошо понимал. Нужно было принимать решения, и никто не мог взять на себя ответственность – это бремя монархов. Александра же редко куда выезжала, прекрасно была осведомлена о настроениях и мнениях самодержца и могла заменить его в некоторых случаях, тем более что он ей целиком доверял.

Императрица «втягивалась» в государственные дела постепенно. В первые месяцы войны она была занята исключительно благотворительной деятельностью и никаких советов и рекомендаций мужу не давала. «О, дорогой мой, как бесконечно ты мне дорог! Если бы я могла помочь тебе нести тяжелое бремя, ты так безмерно отягощен», – сетовала царица в октябре 1914 года. Пока она была еще убеждена, что не может давать советы мужу в политических делах. Однако эти представления постепенно менялись. Понимая, что для выполнения миссии правителя надо много и долго учиться, а просто так, в одночасье, царями не становятся, она заключила, что, довольно долго находясь рядом с самодержцем, сумела много увидеть и понять. Кроме того, у нее ведь есть великое чувство любви к мужу и к его России, сильная воля и благословение Господа! Разве этого не достаточно? Ведь «дорогой Григорий» много раз говорил, что сердце ее обмануть не может.

Начиная с весны 1915 года в потоке ее корреспонденции появляются первые просьбы и пожелания политического характера. Николай II благосклонно это принимал и был благодарен дорогой Аликс за столь живое участие в государственных делах. Летом же 1915 года царь дал царице карт-бланш, заявив: «Подумай, женушка моя, не прийти ли тебе на помощь к муженьку, когда он отсутствует? Какая жалость, что ты не исполняла этой обязанности давно уже…»

Сама же Александра Федоровна горела желанием разделить заботы любимого: «Ты все переносишь один, с таким мужеством! Позволь мне помочь тебе, мое сокровище! Наверное есть дела, в которых женщина может быть полезна. Мне так хочется облегчить тебя во всем». Ее участие вначале ограничивалось почти исключительно пересказом светских сплетен: «Извини меня за то, что так к тебе пристаю, мой бедный усталый друг, но я так жажду помочь тебе, и, может быть, могу быть полезна тем, что передаю тебе все эти слухи», – писала в июне 1915 года. Чуть ли не с восторженным пренебрежением воспринимала сетования по поводу ее новой роли и заявляла, что люди боятся ее, «потому что знают, что у меня сильная воля, я лучше других вижу их насквозь и помогаю тебе быть твердым».

Она делает дело, угодное Богу, помыслы ее возвышенны и никто не вправе судить поступки Ники и ее. Один только Всевышний! «Ты, дружок, слушайся моих слов, – писала она мужу в сентябре 1915 года. – Это не моя мудрость, а особый инстинкт, данный мне Богом помимо меня, чтобы помогать тебе». В этом она была абсолютно убеждена. «Некоторые сердятся, что я вмешиваюсь в дела, но моя обязанность – тебе помогать. Даже в этом меня осуждают некоторые министры и общество: они все критикуют, а сами занимаются делами, которые их совсем не касаются. Таков уж бестолковый свет!» – констатировала Александра в сентябре 1915 года. Она не подменяла и не хотела подменять собой мужа, считая его мудрым руководителем, которому иногда не хватало лишь решительности и твердости характера, и была убеждена, что ее поддержка важна для дорогого Ники. Ведь это так необходимо для улучшения положения на фронте и в тылу!

Александра Федоровна начала принимать доклады некоторых министров, отдавать распоряжения по второстепенным текущим вопросам, но всегда непременно сообщала мужу о своей деятельности. Пристальное внимание и интерес императрицы привлекала важнейшая политическая область, находившаяся целиком в компетенции монарха, – назначения высших должностных лиц. Ее особенно интересовали претенденты на должности в церковной и гражданской администрации, так как здесь, в отличие от военной, она не сомневалась в своих возможностях рекомендовать достойных.

Перестановки на высших ступенях государственной лестницы, с легкой руки известного правового политика В. М. Пуришкевича, получили броское название «министерской чехарды». Действительно, за 31 военный месяц сменилось шесть министров внутренних дел, три министра иностранных дел, четыре премьера, четыре военных министра. Правда, в некоторых ведомствах смены руководства не происходило: в Министерстве финансов, морском, в Министерстве императорского двора.

И все же нестабильность в высшем административном эшелоне, несомненно, существовала. То же, что дела в России идут не так, как надо, не так, как хотелось бы, чувствовали и венценосцы. Для них не составляло секрета, что результаты государственной деятельности далеки от желаемых, а хорошие времена все никак не наступают. Они были убеждены – это во многом результат того, что к управлению приходят не те люди. Поэтому правильные решения до конца не выполняются, а некоторые игнорируются совсем.

В конце 1914 года на фронтах установилось позиционное затишье. Стало ясно, что первоначальные предположения о скором окончании войны, о том, что «будем встречать Рождество в Берлине», так и остались лишь мечтами. Приходилось готовиться к длительному и изнурительному противостоянию. В тылу оживились и стали вновь набирать силу противоправительственные настроения, угасшие было в первые месяцы войны. С новой силой стали проявляться старые распри и противоречия. И события на театре военных действии давали им мощный толчок.

Весной 1915 года начались успешные операции русской армии на Юго-Западном фронте, и к марту австрийская армия понесла серьезные поражения и вновь уступила всю Галицию. Возникла реальная вероятность скорого выхода Австро-Венгрии из войны. Германия, стремясь предотвратить подобное развитие событий и воспользовавшись затишьем на Западном фронте, бросила против России большие военные силы, оснащенные мощной артиллерией. Весной и летом русская армия приняла участие в ряде кровопролитных сражений. В силу недостаточного обеспечения боеприпасами и современным вооружением, особенно артиллерией, потери оказались огромными. С конца апреля ситуация развивалась не в пользу России, хотя в сражениях были задействованы лучшие войска, в том числе цвет армии и опора монархии – гвардейские части.

Император был удручен. Положение ухудшалось, а надежда на скорое окончание войны исчезала. Оставалось лишь уповать на милость Всевышнего. 21 июня 1915 года писал матери: «И Ты и Мы все здесь живем очевидно одними чувствами, одними мыслями. Больно отдавать то, что было взято с таким трудом и огромными потерями в прошлом году. Теперь к германцам и австрийцам подошли подкрепления, но и нашим войскам также посланы свежие корпуса, в том числе и гвардейский; так что надо ожидать скоро большое сражение. Помог бы Господь нашим героям остановить их! Все от Бога, и потому надо верить в Его милость».

Натиск «проклятых тевтонов» вынудил русскую армию отойти на Восток, оставив Галицию, Польшу и некоторые другие районы. Пришлось срочно эвакуировать и Ставку Главнокомандующего из Барановичей. Она была перенесена в августе в город Могилев. События лета 1915 года походили на военную катастрофу, деморализовавшую высшее военное командование. Еще в мае, когда только разворачивалось наступление немцев, Николай II приехал в Ставку и застал там картину полного уныния. «Бедный Н. (великий князь Николай Николаевич. – А. Б.), рассказывая мне все это, плакал в моем кабинете и даже спросил меня, не думаю ли я заменить его более способным человеком».

Общественные деятели всех политических направлений, оправившись от первого шока неожиданных поражений, негодовали. Как могло случиться, что у армии нет достаточного количества боеприпасов и артиллерии? Почему уроки кампании 1914 года не пошли впрок? И, конечно же, постоянно звучал традиционный русский вопрос: кто виноват? Требовали назвать конкретного виновного, и он был назван. Лидеры общественных организаций и столичные газеты чаще всего называли имя военного министра В. А. Сухомлинова. Занимая эту должность с 1909 года, он неоднократно публично заверял, что русская армия готова ко всем возможным испытаниям. Утверждали, что этот человек повинен в преступной халатности, лихоимстве, а затем зазвучали голоса, обвинившие его в государственной измене. Стремясь к общественному согласию, царь принял решение: министр был отрешен от должности 13 июня 1915 года, а его деятельность начала расследовать специальная комиссия. (На суде, уже в 1917 году, обвинения во взяточничестве и измене не подтвердились.)

Однако отставка непопулярного министра никого не удовлетворила. Особенно активизировались либеральные деятели кадетского толка, которые в первые месяцы войны, скрепя сердце, умерили свои нападки на власть, так как время заставляло консолидировать усилия. Поражения армии в конце весны – начале лета 1915 года вывели их из состояния оцепенения и предоставили прекрасную возможность «подать себя» в традиционной роли спасителей России. Они увидели, что режим ослаб и заколебался, а значит – наступило их время.

Старая власть «потеряла лицо», и, конечно, кто же должен повести страну, «стоявшую на краю пропасти»? Только те, кто произнес так много красивых слов о величии России и о благе народа! Уже в мае некоторые органы печати высказались за создание кабинета национальной обороны. В качестве возможных кандидатов на министерские посты назывались многие политические деятели, но особенно часто фигурировали имена лидеров двух крупнейших партий, П. Н. Милюкова и А. И. Гучкова. Звучало также требование срочно созвать Государственную Думу (последняя краткосрочная сессия, утвердившая бюджет, была в январе).

Но волновались и выражали свое беспокойство не только либеральные деятели; эти чувства становились всеобщими. Следовало предпринять действия, способные мобилизовать страну для отпора врагу и довести войну до победного конца. Об этом много думал царь. 10 июня 1915 года он выехал в Ставку, где провел серию совещаний с генералитетом и министрами, придя к заключению о необходимости обновления высшей администрации. Были уволены в отставку несколько влиятельных министров, известных своей правой ориентацией: министр юстиции И. Г. Щегловитов, министр внутренних дел Н. А. Маклаков и обер-прокурор Святейшего Синода В. К. Саблер. Все эти меры носили паллиативный характер и ничего принципиально изменить не могли. К тому же во главе кабинета остался старый царедворец И. Л. Горемыкин, пользовавшийся большим расположением в царской семье за свою преданность и опыт, но вызывавший стойкое неприятие многих политических фракций.

Общественные деятели, приветствуя некоторые новые назначения, находили их недостаточными и выступали за создание ответственного перед Думой министерства. С лета 1915 года этот лозунг стал главнейшим для ведущих политических деятелей и объединений. В августе несколько думских и околодумских общественных групп объединились в так называемый «прогрессивный блок», центром которого стала партия кадетов. Их центральным требованием стало создание «кабинета общественного доверия». О «распутинском самовластьи» заговорили, как о вполне очевидном факте.

Для царя, но особенно царицы «дорогой Григорий» по-прежнему оставался надежной опорой. Во время войны, которой он не хотел и неоднократно утверждал, что если бы тогда находился в Петербурге, то ее бы не допустил, он стал уже совсем своим в семье. Чем сложней становилась обстановка É стране, тем больше нуждался царь в обществе проповедника-утешителя, тихим, вкрадчивым голосом говорившего о мире, любви, надежде и благодати. Он дарил то, чего в последние годы особенно не хватало царской чете – душевное умиротворение. Вот 17 октября 1914 года, день грусти и возмущения. Николай II получил известие о том, что накануне турки и немцы вероломно напали на русский флот в портах Крыма. Вечером занес в дневник: «Находился в бешеном настроении на немцев и турок из-за подлого их поведения на Черном море! Только вечером, под влиянием успокаивающей беседы Григория, душа пришла в равновесие».

Из этого отнюдь не следует, что Распутин подчинил царя своему влиянию. Духовная беседа – это хотя и важная, но только часть жизни монарха (этот вил досуга был широко распространен вообще во многих русских благочестивых семьях). Они разговаривали, затем молились перед сном, а утром жизнь царя шла своим чередом: утренняя краткая молитва и бесконечные встречи, приемы, поездки, доклады, бумаги. Из того, что Николай II с семьей любил беседы о добре и зле, о любви и смирении, о смысле жизни, никоим образом нельзя делать вывод о том, что он любил слышать из уст «дорогого Григория» высказывания и на государственные и политические темы. И уж тем более, констатируя сам факт таких встреч, нельзя признать достоверным расхожий тезис о безусловном воздействии Распутина на царя.

Царица же безоглядно верила, что благополучие ее семьи зависит от молитв «дорогого Григория». Именно царица создала ситуацию, при которой Распутин просто не мог оказаться в стороне от политических дел. Будучи умным и сообразительным мужиком, он, несомненно, понимал, что уклоняться от роли советчика «мамы земли русской» не может, иначе потеряет расположение романовской семьи. Что же, царица просит совета у своего духовного наставника, а он будет молчать? Сначала хватало откровений и рекомендаций самого общего свойства: «Сила душу укрепляет»; «любовь в сердце – надежда на завтра»; «ублажи раненых, Бог имя твое прославит за ласкоту и за подвиг твой»; «пусть небесная сила в пути с вами ангелы в ряды воинов наших спасенье непоколебимых героев с отрадой и победой».

Но положение царского советчика, чем Распутин упивался и бахвалился, требовало и другого: надо было определять для царицы, хороший или плохой тот или иной человек. Он ведь провидец и может узнать и понять то, что простым смертным не дано разглядеть!

Во многих сочинениях о последних Романовых неизменно встречаются утверждения, что Григорий Распутин «определял» или даже «назначал» на высшие должности в империи. Такие выводы не подтверждаются документами. Достоверно можно установить следующее. Из числа тех, кто занимал видное общественное положение, содействию Распутина так или иначе были обязаны в общей сложности всего одиннадцать человек.

Приведем полный список этих «облагодетельствованных». Белецкий С. П., в 1912–1914 годах директор Департамента полиции, затем – сенатор. С сентября 1915 по февраль 1916 года – товарищ министра внутренних дел. Волжин А. Н. – Седлецкий, а затем Холмский губернатор, с июля 1914 года – директор Департамента общих дел Министерства внутренних дел, а с сентября 1915 по август 1916 года – обер-прокурор Святейшего Синода. Добровольский Н. А, Гродненский губернатор, затем глава одного из департаментов Сената, а с 20 декабря 1916 года – министр юстиции. Князь Жевахов Н. Д., помощник статс-секретаря Государственного Совета, а с 15 сентября 1916 года – товарищ обер-прокурора Синода. Питирим, экзарх Грузии, архиепископ Самарский, Карталинский и Кахетинский, с 1915 года – митрополит Петроградский и Ладожский. Протопопов А. Д., с сентября 1916 года – министр внутренних дел. Раев Н. П. (сын умершего в 1898 году петербургского митрополита Палладия), член совета министра народного просвещения, директор Высших женских историко-литературных и юридических курсов, с 1916 года – обер-прокурор Синода, Хвостов А. Н., Вологодский и Нижегородский губернатор, член IV Государственной Думы, с ноября 1915 по март 1916 года – министр внутренних дел. Князь Шаховской В. Н., начальник управления внутренних водных путей и шоссейных дорог Министерства внутренних дел, а с мая 1915 года управляющий Министерством торговли и промышленности. Штюрмер Б. В., Новгородский и Ярославский губернатор, член Государственного Совета, с 20 января по 10 ноября 1916 года председатель Совета министров и одновременно с 3 марта по 7 июля министр внутренних дел, а с 7 июля по 10 ноября еще и министр иностранных дел. Орловский-Танаевский Н. В., управляющий Тобольской и Пермской казенными палатами, а с ноября 1915 года – Тобольский губернатор.

Перечисленные лица имели большую служебную биографию и, за исключением Раева, не могут считаться случайными людьми. Распутин подсказывал императрице имена «аспирантов», она собирала о них сведения, а император назначал их на пост лишь с учетом предыдущей деятельности и принимая в расчет рекомендации иных лиц. «Царев друг» лишь содействовал, но никогда не определял выбор.

В чиновном мире издавна существовали свои непреложные «правила игры». Чтобы сохранить положение, добиться продвижения по службе, надлежало получить «влиятельную протекцию». Важно было, чтобы кто-то «замолвил словечко» монарху, похвалил, отметил заслуги, а еще лучше – устроил встречу. Даже сановники, занимавшие крупные государственные посты, не могли «запросто» видеться с государем. Иногда аудиенции приходилось ждать очень долго. А уж для того, чтобы добиться благоприятных решений, нужен был «верный ход». И Распутин давал шале. Симпатии и антипатии к нему часто определяющего значения не имели. Показательный в этом смысле разговор со своим шурином А. Ф. Треповым описал в воспоминаниях начальник канцелярии Министерства императорского двора генерал А. А. Мосолов. Дело происходило в ноябре 1916 года сразу же после назначения А. Ф. Трепова премьером. Новый глава кабинета Распутина терпеть не мог, и после всестороннего обсуждения ситуации родственники пришли к заключению, что «с ним нужно считаться», и А. А. Мосолов предложил свои услуги «для налаживания контактов». Вот это «нужно считаться» и определяло интерес к «грязному мужику» многих высокопоставленных лиц, в том числе и тех, которые добрых чувств к нему не питали.

Из всех перечисленных выше одиннадцати человек, помимо Тобольского губернатора, к разряду распутинских выдвиженцев, да и то с оговорками, можно отнести лишь князя Н. Д. Жевахова и Н. П. Раева. Остальные в разной степени стремились управлять влиянием самого Распутина и, конечно же, не были пешками в его руках. Перед Распутиным заискивали, его расположения добивались, а в душе часто ненавидели и презирали его.

Характерна в этом смысле история отношений С. П. Белецкого и А. Н. Хвостова, с одной стороны, и царского утешителя – с другой. В сложной амбициозной игре двух первых Распутину отводилось центральное место. В 1915–1916 годах эти сановники объединили усилия для достижения вполне определенных целей: А. Н. Хвостов хотел получить пост премьера, С. П. Белецкий грезил о должности министра внутренних дел. Им казалось, что «этого мужика» можно легко сделать орудием своих устремлений. Драматическая коллизия стала бурно развиваться со второй половины 1915 года, когда А. Н. Хвостов стал министром внутренних дел, а С. П. Белецкий его заместителем.

В этом качестве они продолжали «штурм высот». При встречах очаровывали А. А. Вырубову, которая одно время их часто принимала и выказывала им свое расположение. Это не осталось незамеченным императрицей, которая писала 3 ноября 1915 года супругу: «Хвост, и Бел. обедают у А. Это, по-моему, напрасно, – похоже, что она хочет играть роль в политике, она так горда и самоуверенна и недостаточно осторожна». В данном случае Александра Федоровна оказалась права.