355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Боханов » Николай II » Текст книги (страница 11)
Николай II
  • Текст добавлен: 8 сентября 2016, 22:19

Текст книги "Николай II"


Автор книги: Александр Боханов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 41 страниц)

Глава 10
МОНАРШИЙ ДОЛГ

Очень много всегда говорили о том, что Николай II «не был готов» к царствованию, что «он был слишком молод», «неопытен» для того, чтобы управлять огромной империей и принимать ответственные и «мудрые» решения. Он действительно страшился участи правителя, той ответственнейшей роли, которой не искал, но в судьбе своей ничего изменить не мог. А кто был готов к царской роли?

Из пяти монархов, правивших в России с начала XIX века, лишь двое – Александр II и Александр III – приняли монарший скипетр в зрелых летах: первому было при восшествии на престол 37 лет, а второму – 36. В то же время Николай I стал царем в 29 лет, а Александр I – в неполные 24 года. И никто из них не считал, что «он готов». Все, в большей или меньшей степени, неизбежно испытывали сомнения, страхи, колебания. И при каждом воцарении придворные и всезнающие «светские кумушки» всегда шушукались о том, что «царь не тот», что «у него мало опыта», что он «недостаточно образован».

Николай II надел корону на 27-м году жизни, хотя до последней земной минуты Александра III надеялся на то, что Господь не допустит несчастья и оставит на земле его искренне почитаемого отца. Но случилось то, что случилось, и «милому Ники» пришлось принять бразды правления в огромной стране, полной противоречий и контрастов, скрытых и явных несуразностей и конфликтов. Никто не знал, когда наступит срок воцарения старшего сына Александра III. Не ведал того и сам Николай Александрович. Но мысль о будущей грядущей тяжелой царской ноше, как он позже признавался, повергала его в ужас. Никогда и ни с кем, ни письменно, ни устно, цесаревич о том раньше не говорил.

Для Николая II смерть отца стала глубоким потрясением. 20 октября 1894 года занес в дневник: «Боже мой, Боже мой, что за день! Господь отозвал к себе нашего обожаемого, дорогого, горячо любимого Папа. Голова кругом идет, верить не хочется – кажется до того неправдоподобной ужасная действительность».

Любящий и послушный сын переживал не только потерю близкого человека. Его мучили страхи и опасения, связанные с новой для себя общественной ролью, с той невероятной ношей, которая была возложена судьбой на его плечи. Через шесть месяцев после воцарения Николай II писал своему дяде, великому князю Сергею Александровичу: «Иногда, я должен сознаться, слезы навертываются на глаза при мысли о том, какою спокойною, чудною жизнь могла быть для меня еще на много лет, если бы не 20-е октября! Но эти слезы показывают слабость человеческую, это слезы – сожаления над самим собой, и я стараюсь как можно скорее их прогнать и нести безропотно свое тяжелое и ответственное служение России».

При жизни Александра III цесаревич хоть и касался дел государственного управления, однако никаких ответственных решений не принимал. Теперь же все взоры устремлены на него. Он стал центром огромной империи, ее верховным хранителем и поводырем. В связи с воцарением Николая II много было разговоров о том, успел ли отец передать сыну какие-либо наставления по управлению государством. В некоторых публикациях можно даже найти цитаты из завещания Александра III, содержащие перечень рекомендаций и заповедей. На самом деле это не более чем апокриф.

Великий князь Константин Константинович имел разговор по этому поводу с молодым царем. «Я спрашивал, – записал К. Р. в своем дневнике 7 декабря 1894 года, – слыхал ли Он советы от Отца перед кончиной? Ники ответил, что Отец ни разу и не намекнул Ему о предстоящих обязанностях. Перед исповедью отец Янышев спрашивал умирающего Государя, говорил ли Он с наследником? Государь ответил нет: он сам все знает». Да и не существовало никаких магических секретов, никаких сформулированных правил по управлению державой, которые умирающий монарх мог бы открыть сыну. Надо было иметь чистое сердце, искренне любить Россию и верить в Бога. Этими качествами Николай Александрович обладал, и Александр III знал об этом.

Для Николая II самодержавие было священным символом веры, тем догматом, который не мог подлежать не только пересмотру, но и обсуждению. Россия и самодержавие были вещи неразрывные. В том никогда не сомневался, и когда уж в конце, под воздействием трагических событий, отрекся от прав на прародительский престол, с болью в сердце увидел правоту своего давнего убеждения: падение власти царей неизбежно ведет и к крушению самой России. Он прекрасно знал русскую историю, дела своих предков, а любимыми и особо почитаемыми среди них были второй царь из династии Романовых Алексей Михайлович и отец, император Александр III.

Через три года после смерти отца Николай II написал матери, что «Его святой пример во всех его деяниях постоянно в моих мыслях и в моем сердце; он укрепляет меня и дает мне силы и надежды. И этот же пример не даетмне падать духом, когда приходят иногда минуты отчаяния – я чувствую, что я не один, что за меня молится Кто-то, который очень близок к Господу Богу, и тогда настает душевное спокойствие и новое желание продолжать то, что начал делать дорогой Папа!!!».

Николай II на первых порах во многие таинства государственного управления не был посвящен. Но одно он знал наверняка с самого начала: надо следовать курсом, каким вел страну его отец, при котором, как он это знал наверняка, страна добилась социальной стабильности и завоевала прочные позиции на мировой арене. Но в первые недели царствования знакомиться с глобальными проблемами просто не имелось никакой возможности. Навалилась такая лавина текущих дел и забот, что и дух перевести было некогда.

Надлежало немедля решать уйму вопросов, и все обращались теперь к нему. Самые первоочередные: похороны и бракосочетание. Невеста находилась в Ливадии и 21 октября в 10 часов утра в маленькой ливадийской дворцовой церкви была миропомазана, став православной благоверной великой княгиней Александрой Федоровной. Надлежало определиться со свадьбой. Гессенская невеста получила благословение Александра III. Но возникла драматическая коллизия: как устроить свадьбу, чтобы не оскорбить память ушедшего и не нарушить церковный закон и традицию. Жизнь и смерть, горе и радость, надежда и безысходность, можно ли их совместить? Как соединить несоединимое?

И мать и сын пришли к мысли, что уместно провести скромный обряд венчания сразу же после миропомазания, под крышей ливадийского дома, пока их незабвенный отец и муж находится с ними. Но это предложение вызвало бурную реакцию в императорской фамилии. Большинство родственников считало, что нельзя этого делать в семейной обстановке, что брак царя – акт государственного значения, и это все надлежит осуществлять лишь в столице. У Марии Федоровны не было сил спорить, а Николай II еще слишком терялся перед своими старшими по возрасту родственниками и не находил в себе мужества им противоречить. Было решено отложить бракосочетание до Петербурга. Пока же главные заботы вызывали предстоящие похороны.

Молодой монарх целыми днями был затормошен, передыху в первое время почти и не было. Страшное горе, растерянность, страх владели душой. Какое счастье, что рядом находилась Аликс, теперь «его невеста». Она скрашивала скорбные дни, и он с ней проводил каждую свободную минуту. Вечерами она помогала ему разбирать телеграммы, составлять ответы. Царю допоздна каждый вечер приходилось знакомиться с государственными бумагами, которые привозили специальные курьеры из Петербурга целыми кипами. Алисе-Александре было трудно, но она никак не выказывала это, понимая, что дорогому Ники еще тяжелей. Все близкие императора, свита, многочисленные должностные лица были целиком заняты траурными событиями и на будущую царицу мало обращали внимания.

И опять, как уже случалось раньше в этой огромной и холодной стране, она порой ощущала себя лишней и одинокой. Однако теперь на душе было значительно спокойней. Одиночество скрашивали сестра Элла и, конечно же, Николай, который, однако, был так занят. Она ничего не просила, ни на чем не настаивала, ничем не возмущалась. Бесконечно долго, не шевелясь, могла сидеть в углу комнаты и созерцать обожаемого жениха за работой. Когда тот оборачивался, дарила ему улыбку, и он улыбался в ответ. Радость молчаливого общения друг с другом они пронесли через всю жизнь. Они могли часами находиться рядом, не говоря ни единого слова, и быть бесконечно счастливыми.

Николай и Александра понимали, что, отдавая долг умершему отцу, необходимо уделять особое внимание императрице, скорбь которой была беспредельной. Они старались облегчить ее горе любовью, вниманием, заботой.

Царица-вдова была безутешна. 23 октября в Ливадию прибыли ее сестра Александра, герцогиня Уэльская, с мужем. Мария Федоровна была счастлива горьким счастьем, что ее милая Аликс будет с ней теперь. И герцогиня Уэльская осталась надолго. Она провела в России два с половиной месяца, не отходя почти от «несчастной Минни».

Через неделю после смерти Александра III, 27 октября, в половине девятого утра гроб с телом покойного покинул царскую резиденцию в Ливадии. Его на плечах несли казаки и стрелки конвоя. Эти несколько километров до Ялты Мария Федоровна шла пешком за гробом, и из уважения к ней все остальные тоже двигались пешком. Сохранились фотографии той печальной церемонии, на которой с большим трудом можно разглядеть небольшую женскую фигуру Марии Федоровны, почти слившуюся с толпой женщин в траурных одеяниях. В тот же день, ближе к вечеру, прибыли в Севастополь, где уже ждал специальный поезд.

Царица-мать по дороге в Петербург написала письмо сыну Георгию, где многое сказала о своем состоянии: «Ты знаешь, как тяжело опять быть в разлуке с тобой, особенно теперь, в это ужасное время! И это путешествие в том самом вагоне, где только пять недель назад наш Ангел Папа был вместе с нами! Видеть его место на диване всегда пустым! Повсюду, повсюду мне кажется, что в любой момент он может войти. Мне чудится, что я вижу, как сейчас появится его дорогая фигура. И я все не могу осознать и заставить войти в мою голову эту страшную мысль, что все кончено, правда кончено, и что мы должны продолжать жить на этой грустной земле уже без него!»

В Петербург прибыли 1 ноября в 10 часов утра. Траурная процессия от вокзала до Петропавловской крепости двигалась почти четыре часа. Там каждый день служились панихиды в крепости и в Аничкове, и ни одной императрица не пропустила. Было неимоверно трудно. 2 ноября Мария Федоровна потеряла сознание по пути в церковь. Забеспокоились, забегали. Но, как только пришла в себя, не сетуя и не плача, продолжала нести земную тяжелую ношу и как вдова, и как царица. Мысль о Саше ее не оставляла и, порой делалось так спокойно за него. «Мое единственное утешение сознавать, что он покоится в мире, что он счастлив и больше не страдает… Сейчас он молится за нас и готовит нам дорогу. Мы должны стараться следовать его хорошему примеру, который он показал здесь, и жить так, как Бог считает достойным, а затем присоединиться к нему, когда настанет наш час», – писала сыну Георгию.

Погребение Александра III состоялось в Петропавловской крепости 7 ноября. Царь-миротворец нашел последнее пристанище рядом с гробницами дороги его Александра II, Марии Александровны, деда, императора Николая I, и брата Никса. День был теплый, но густой туман заволакивал все перспективы «Северной Пальмиры». Когда гроб опускали в могилу, зазвучали оружейные выстрелы, загремели артиллерийские залпы. Люди снимали шапки, крестились. Народу в крепости собралось великое множество, и у большинства на глазах были слезы. Плакали дети: Ксения, Ольга, Михаил. Даже Николай, теперь уже император, и тот не сдержался.

На лице Марии Федоровны слез не было. Она была величественна в своей горести и страдание своего сердца не выносила на обозрение. Боль оставалась внутри и никогда не проходила. Когда подходила к гробу для прощального поцелуя, не открыла глаз и не помнила, как это произошло. Она так ни разу своего обожаемого супруга после Ливадии и не видела. Ей рассказывали, что лицо мало изменилось, а в профиль он совсем «как живой». Ей не говорили, конечно, что бальзамирование провели неудачно и признаки разложения стали проступать на теле царя уже вскоре после смерти. Их в течение двух недель скрывали различными медицинскими и косметическими ухищрениями. Она этого не знала, и ей этого не надо было знать.

«О как это было страшно и ужасно – последнее прощание. Это было повторением незабываемого 20 октября, когда добрый Бог отобрал у меня того, которого я лелеяла и любила больше всего на свете и который всем вам был лучшим из отцов», – признавалась в письме больному сыну. Она все время думала: почему так случилось, почему именно он, «ее Саша», должен был уйти так рано, так необъяснимо скоро. Ведь Александр нужен не только ей и детям, но и стране. Она ощущала людскую скорбь, видела, как искренне оплакивают его кончину разные, большей частью совсем незнакомые, люди, и понимала, что это не только ее потеря. Но для нее она самая большая и невосполнимая.

Воспитание и самообладание помогали Марии Федоровне соблюдать все траурные ритуалы. Она не только присутствовала на траурных церемониях, но и встречалась со множеством людей. На похороны Александра III приехали делегации со всех концов света, в том числе и представители королевских домов: король Дании Христиан IX, король Греции Георг I, наследник британской короны принц Альберт-Эдуард, князь Черногорский, брат германского кайзера Генрих Прусский, брат Австрийского императора эрц-герцог Карл-Людвиг, герцог и герцогиня Эдинбургские и многие другие принцы и принцессы. Более ста именитых гостей почти изо всех владетельных домов Европы сочли необходимым отдать последний долг русскому царю. Такого представительного съезда столица Российской империи уже больше не видела.

Через неделю после похорон, 14 ноября 1894 года, в день рождения императрицы Марии Федоровны, когда православная традиция позволяла ослабить строгий траур, в большой церкви Зимнего дворца состоялось бракосочетание Николая II и Александры Федоровны. Торжественное шествие в церковь по дворцовым анфиладам открывала Мария Федоровна под руку со своим отцом, датским королем. За ней шли Николай II и Александра Федоровна. По окончании венчания из церкви двигались другим порядком, и вторая пара шествовала первой.

В тот день в России появилась новая царица, а Мария Федоровна получила официальный титул «вдовствующая императрица». Но переход на вторую роль мало беспокоил. Ее сердце переполняли совсем другие чувства, и горечь одиночества осознавалась все острее. Чуткий и наблюдательный великий князь Константин Константинович после церемонии записал в дневнике: «Больно было глядеть на бедную Императрицу. В простом, крытом белым крепом вырезном платье, с жемчугами на шее, она казалась еще бледнее и тоньше обыкновенного, точно жертва, ведомая на закланье; ей невыразимо тяжело было явиться перед тысячами глаз в это трудное и неуютное для нее время».

Марии Федоровне все это казалось дурным сном, ее душа не принимала этих торжеств чуть ли не у свежевырытой могилы. Но так было надо, а следовать долгу – ее земной удел, ее святая обязанность. В письме же сыну Георгию позволила выплеснуться потаенным чувствам: «У нас два дня назад наш дорогой Ники женился. И это большая радость видеть их счастливыми. Слава Богу, этот день прошел. Для меня это был настоящий кошмар и такое страдание. Эта церемония с помпой при такой массе народа! Когда думаешь, что это должно проходить публично, сердце обливается кровью и совершенно разбито. Это более, чем грех. Я все еще не пониманию, как я смогла это перенести. Это было жутко, но добрый Бог дал сверхчеловеческие силы, чтобы перенести все это. Без Него это было бы невозможно. Ты представляешь, как же должно быть страшно, несмотря на эмоции и резкую боль, присутствовать на свадьбе Ники без любимого Ангела Папы. Однако я чувствовала его присутствие рядом с нами и что он молился за счастье нашего дорогого Ники и что его благословение все время снисходит на нас свысока».

Публично же свой душевный дискомфорт она не демонстрировала. Из Зимнего дворца уехала первой и в Аничкове готовилась к торжественному приему новобрачных. Когда те прибыли, встречала их на пороге с хлебом-солью, а затем распоряжалась на торжественном обеде. Но в тот день праздничного настроения в этом дворце, где все еще витал дух умершего Александра III, не было. Зато в других местах почти открыто выказывали радость.

В Виндзорском замке в день свадьбы русского царя был устроен большой банкет, на который было приглашено все высшее, общество и русское посольство в полном составе. На нем престарелая королева подняла бокал и провозгласила: «Хочу предложить тост за здоровье их величеств русского императора и императрицы, моих дорогих внучат». Затем Виктория стоя выслушала русский гимн, а по окончании банкета имела любезную беседу с русским послом. Она открыто проявляла расположение к новому правителю России, как бы подчеркивая, что эпоха англо-русских размолвок подходит к концу.

Марии Федоровне было неприятно ощущать новые веяния. Она видела в этом оскорбление памяти умершего монарха. Трудно было не заметить, как быстро становится прошлым все, связанное с правлением ее Саши, как моментально стали переориентировать внимание на новый двор многие сановники и царедворцы, которых царица-вдова переставала интересовать. Лишь отношение Ники оставалось неизменным. Николай Александрович любил мать, и никогда это светлое сыновнее чувство не омрачали интриги, наветы и недоразумения, которых было немало более чем в 22-летней истории последнего царствования.

Император сохранил все прерогативы и привилегии, принадлежавшие раньше Марии Федоровне: назначение статс-дам и фрейлин, заведование Ведомством учреждений Императрицы Марии (крупнейшее благотворительное ведомство России, занятое призрением больных и бедных, учреждено еще в конце XVIII века женой императора Павла I Марией Федоровной, урожденной принцессой Софией-Доротеей Вюртембергской) и Обществом Красного Креста. На всех же церемониях вдовствующая царица занимала место впереди царствующей. За Марией Федоровной сохранялись все прежние резиденции и двор, содержание которого новый монарх принял на свой счет.

Живя зиму 1894/95 года под одной крышей в Аничковом дворце, встречаясь ежедневно, молодой царь проявлял к матери не только теплые сыновние чувства. Он советовался с ней и по вопросам государственного управления, особенно внимательно прислушиваясь к ее рекомендациям при назначениях на высшие административные посты. Она, конечно же, знала сановный мир лучше, чем он. Другие политические темы с «дорогой Мама» мало обсуждались, а в скором времени они вообще почти исчезли из разговоров и корреспонденции. Весной 1895 года Мария Федоровна уехала на несколько месяцев к родителям в Данию.

Тем летом произошло недоразумение между сыном и матерью. Николай II впервые отказался удовлетворить ее просьбу. Повод был малозначительный. В Копенгагене к вдовствующей царице сумела попасть княгиня Ольга Лопухина-Демидова (урожденная Столыпина), жена свитского генерала Николая Петровича Лопухина-Демидова. Она рассказала печальную историю своей жизни. Семья оказалась совершенно без средств, имущество заложено, нет денег платить проценты, кругом одни долги, княгине не на что жить и «в пору идти по миру с сумой». Она была так убедительна, так искренне плакала, что сердце Марии Федоровны не выдержало и она написала сыну, прося его помочь несчастной, списать долги и выдать миллионную ссуду из казны.

Император был обескуражен. Он не хотел отказом обидеть «дорогую Мама», но, с другой стороны, сумма долга была очень значительной (500 тыс. руб.), а выдача ссуды вообще выходила за все рамки возможного. Он написал ответ матери, преподав ей первый в ее жизни урок политэкономии: «Самое большое облегчение, которое ей можно оказать (и то очень много!), – это простить долг; но после этого подарить ей миллион – это сумасшествие, и я, милая Мама, именно зная, как незабвенный Папа относился к такого рода просьбам, никогда на это не соглашусь… Хороши были бы порядки в Государственном Казначействе, если бы я за спиной Витте отдал бы тому миллион, этой два и т. д. Таким способом все то, что было накоплено и что составляет одну из самых блестящих страниц царствования дорогого Папа, а именно финансы будут уничтожены в весьма немного лет».

Царь был возмущен поведением просительницы и задал вопрос: могла бы она с подобным ходатайством обратиться к его отцу? Отрицательный ответ был очевиден, и Мария Федоровна это знала. Ее Саша не только бы не сделал никаких послаблений, но мог бы устроить настоящий разнос и ей, и просителям. Она это понимала, но ей так хотелось помочь. Хотя Николай II распорядился погасить долг княжеской четы, чувство неудовлетворенности у матери осталось. Больше она не обращалась к сыну с подобными просьбами.

Николай II бесконечно почитал отца, память о нем навсегда осталась для него светлой и высокой. Потом нередко думал о том, что бы сказал его «дорогой Папа», как бы оценил его намерения и дела? Он словно вел с умершим заочные беседы, уверенный, что в самые тяжелые минуты отец понял бы его, поддержал советом, утешил словом. Не раз благодарил Бога, что Папа успел благословить их брак с Аликс. Это такое счастье, что они вдвоем, что вместе, ведь без нее он и не знал, как смог бы выдержать.

Вскоре после женитьбы писал брату Георгию на Кавказ: «День свадьбы был ужасным мучением для нее и меня. Мысль о том, что дорогого беззаветно любимого нашего Папа не было между нами и что ты далек от семьи и совсем один, не покидала меня во время венчания; нужно было напрячь все свои силы, чтобы не разреветься тут в церкви при всех. Теперь все немного успокоилось – жизнь пошла совсем новая для меня. Мне еще не верится, что я женат, так все последние события случились скоро. Я не могу достаточно благодарить Бога за то сокровище, какое он мне послал в виде жены. Я неизмеримо счастлив с моей душкой Аликс и чувствую, что также счастливо доживем мы оба до конца жизни нашей. Но за то Господь дал мне нести и тяжелый крест; надежда на Его помощь и светлый пример незабвенного Папа – помогут мне служить и трудиться на пользу и славу нашей дорогой родины».

Первые годы после воцарения и во внешней и во внутренней политике России ничего существенно не менялось. Большое влияние при дворе продолжали сохранять те же лица, которые играли важные роли при правлении отца, царя-миротворца Александра III. Это известные деятели консервативного толка, сторонники неограниченной монархии: возглавлявший с 1880 года Ведомство Святейшего Синода его обер-прокурор К. П. Победоносцев; издатель правого журнала «Гражданин», неустанный критик всех истинных и мнимых либеральных поползновений государственной власти князь В. П. Мещерский (внук историка Н. М. Карамзина); представитель родовитейшего российского барства, министр императорского двора граф И. И. Воронцов-Дашков, военный министр, генерал-от-инфантерии П. С. Ванновский и другие.

В состоявшем почти исключительно из сановно-аристократических персон чванливом «петербургском свете» сначала были убеждены, что царь молод и неопытен, в силу чего ему нужен умный и вполне благонадежный наставник в государственных делах, естественно, из числа тех, кто по праву своего рождения или служебного положения принадлежал к высшему обществу. В богатых столичных гостиных внимательно следили и заинтересованно обсуждали каждый шаг нового правителя, каждый реальный или намечавшийся «извив» политики. Позднее в этих кругах возобладало мнение: император «слишком слаб», чтобы железной рукой навести порядок в стране, покончить с беспрестанной «революционной смутой», а в своей деятельности руководствуется советами «не тех людей».

Для истории последнего царствования характерна особенность, не присущая предыдущему периоду: фрондирование скептическим отношением ко всем начинаниям власти. Либерализация общей атмосферы в стране, отмирание старых приемов и норм государственного управления постепенно меняли отношение к государственной службе, к особе монарха. Решения царя уже не спешили исполнять даже те, кто был связан клятвой верности. Ее давали при вступлении в должность все государственные служащие, как военные, так и гражданские. Какое бы решение он ни принял по совету одних, оно тут же встречало противодействие и критику других. Воля монарха далеко не всегда превращалась в дело России. Традиционный (самодержавный) монархизм сходил на нет.

После восшествия на престол Николая II быстро стало выясняться, что новый царь, в отличие от предыдущего, не обладает крутым нравом, а нерадивое исполнение его поручений и приказов не чревато немедленной потерей должности, содержания и уж тем более ссылкой. А раз так, то не надо спешить делать порученное дело, можно выжидать, волынить. Стало возможным распространять немыслимые домыслы о венценосцах, чему не только не препятствовали, но с жадным интересом подхватывали, их охотно распространяли. За сплетни и слухи уже не наказывали плетьми, не пытали каленым железом и не ссылали в дальние углы империи (как, например, при столь чтимом отечественными интеллектуалами-европейцами Петре I).

С первых дней воцарения на имя Николая II шел огромный поток писем и телеграмм с выражением верноподданнейших чувств. В некоторых содержались намеки на желательность привлечения представителей общественных кругов к принятию политических решений. Особенно отчетливо это прозвучало в адресе тверского земства, давно являвшегося лидером либеральных устремлений среди органов местного самоуправления. Через три месяца после восшествия на трон новый император решил положить конец этим поползновениям.

17 января 1895 года, принимая в Зимнем дворце представителей от земства и городов, Николай II сказал: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекающихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления; пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный Родитель». Император сказал то, что думал, во что искренне верил и в чем не сомневался.

Эта речь произвела сильное впечатление в России. Одни приветствовали «твердое слово государя», другие же, и таких было немало, выражали неудовольствие и даже возмущение. Конечно, открыто свое несогласие не высказывали. Власть еще побаивались, да и условия общественной жизни были таковы, что не имелось возможности критиковать публично действия самого монарха. Но зато в узком кругу, в частных беседах позволяли себе говорить без обиняков.

Гостиные барских особняков, столичные аристократические салоны, отдельные залы фешенебельных ресторанов и дорогих трактиров стали аренами бурных дискуссий. Здесь формировалось то, что издавна в России считалось «общественным мнением». Оно в общем складывалось не в пользу нового монарха. Постепенно оно распространялось на все новые и новые социальные элементы, и к началу XX века критическое отношение к самодержавию и к самодержцу стало признаком «хорошего тона» в кругах так называемого «образованного общества», где пользовались популярностью либеральные идеи. Прослыть «прогрессивным» было довольно легко: надо было лишь постоянно выступать против «деспотизма», «произвола», критикуя и осмеивая все начинания власти. Подобные сетования в первые годы царствования Николая II мало кто слышал. Эти разрушительные голоса зазвучали со всей силой значительно позднее.

Жизнь, начавшаяся у Николая Александровича 20 октября 1894 года, являлась во многом незнакомой и пугающей. Нужно столько всего узнать о делах управления, о вопросах международных! Как только в России появился новый монарх, сразу стали обсуждать, будет ли он следовать прежним курсом на мировой арене. Особо важным пунктом оставался франко-русский союз. За несколько дней до похорон Александра III русским дипломатическим представителям за границей был разослан циркуляр, опубликованный затем и в газете «Правительственный вестник», где говорилось: «Россия ни в чем не уклонится от вполне миролюбивой, твердой и прямодушной политики, столь мощно содействовавшей всеобщему успокоению». Это служило подтверждением неизменности внешнеполитического курса.

До вступления на престол Николай II не был посвящен во многие подробности дипломатической деятельности, а содержание статей франко-русского союза знал в самой общей форме. Но очень скоро он ознакомился со всеми деталями дипломатических переговоров, а также условиями заключенных Россией соглашений и конвенций. Принимая главу официальной делегации Франции генерала Р. Буадефра, прибывшего на похороны Александра III, царь заверил его, что и во внутренней, и во внешней политике «будет свято продолжать дело отца».

Внешнеполитическая ориентация России не изменилась: союз с Францией и поддержание дружественных связей с другими державами. Особая роль отводилась Германии, экономическая и военная мощь которой росла год от года, а ее международное влияние постоянно усиливалось. Берлин был заинтересован в политическом сближении с Петербургом. Вильгельм II пропагандировал идею необходимости возобновления альянса двух монархий для поддержания равновесия в мире и укрепления консервативных принципов в политике.

Эти сигналы не находили желанного для Германии отклика в России. В начале 1895 года русский МИД отправил послу в Берлине директиву, где говорилось, что в случае попыток кайзера возобновить существовавший ранее политический договор необходимо недвусмысленно дать понять, что Николаю II «не угодно возобновлять какое-либо письменное соглашение», поскольку оно оказалось бы «в некотором противоречии с установившимися отношениями нашими и Франции». Послу предписывалось «поддерживать и развивать самые дружеские отношения лично с Вильгельмом II и Берлинским кабинетом, не поощряя, однако, его стремление к заключению секретного соглашения».

Германский император не был человеком, способным принять очевидное. Многие годы он питал иллюзию, что ему удастся разорвать опасный для Германии союз России и Франции. В этих видах он использовал свою конфиденциальную переписку с «милым Ники», где много раз подвергал Францию уничижительной критике. В октябре 1895 года Николай II получил от кайзера очередное послание, где тот заявлял: «Французская Республика возникла из великой революции, она распространяет и неизбежно должна распространять идеи революции… Ники, поверь моему слову, проклятье Бога навсегда заклеймило этот народ! Мы, христианские короли и императоры, имеем лишь один священный долг, возложенный на нас небом, – это поддерживать принцип «Божией милостью». Но страстные призывы импульсивного Вильгельма никак не отражались на русской внешней политике.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю